Сергей Николаевич Прокопьев
Купола в солнечном просторе
– Балабол ты, Володя! – перебила словесный поток Бреднева Нина Николаевна и показала на отца Валериана. Тот в отдалении пилил иву. – Вон батюшка. Подошёл бы под благословение. А потом помог ему.
– Вона как! – нисколько не смутился Волоха и остался на месте. – Я думал, он всю жизнь с крестом. Даже в баню по форме.
Батюшка был в пятнистых армейских штанах, лёгкой курточке, на голове несерьёзная кепка. Ни за что не подумаешь – перед тобой священник. Потому Волоха и попал впросак. Это не повлияло на его велеречивость.
– А вообще, бабыньки, – обратился к субботнику, – вы давайте не рассусоливайте, мне некогда с вами долго возиться! Меня ждут наши славные лесорубы, на делянку надо сгонять вечером, забрать сучкорезов и остальную лесную шатию-братию.
– Чё ты нас обзываешь – бабыньки да бабыньки? – возразила Мария Савельевна. – Вьюноша безусый нашёлся! Какие мы тебе бабыньки? Мы ещё девушки хоть куда!
– Ты-то, Савельевна, да! Троих мужиков ухайдокала, спишь и видишь, кого ещё захомутать в жертву. Но дураков больше нетути.
– Что это я ухайдокала? – обиделась Савельевна. – Болели да и померли.
– То-то и оно, что никто больше не хочет болеть под твоим надзором. Боком выходит…
Каким боком Волоха не уточнил, потребовалось перегнать трактор к другой куче мусора. Пока ветки, траву, всякий хлам грузили в кузов, Волоха вылез из кабины и увидел череп… Женщины, уничтожая заросли борщевика, выворотили череп, но не заметили, он лежал наполовину в земле.
– Бабоньки, смотрите, что нашёл! – поднял над головой череп Волоха. – Люди гибли за металл!
К Волохе подошёл батюшка Валериан, взял череп, отёр его рукой в нитяной перчатке.
– «Избавительницу от бед» встретим, – сказал, – и захороним.
И отнёс находку к церкви, где лежал череп, обнаруженный Ниной Николаевной.
Батюшка с мужчинами (две «бабыньки» прихватили своих «лыцарей» – мужей) спиливал клёны, тополя, подкапывал пеньки…
Работали дружно, на подъёме. Человек тридцать собралось. Волоха четыре ездки сделал на свалку, каждый раз кузов был полный с верхом.
Нина Николаевна в суматохе субботника пакет потеряла. На сучок повесила, а когда закончили расчистку, глянула – нет. Сама по себе невелика потеря. В стареньком кошельке (выбросить пора, да рука не поднимается) двести рублей с мелочью лежало. Что жалко – телефон, тоже плохонький, пора бы заменить, одно удерживало – вся база телефонных номеров в нём.
Сначала согрешила, подумав: кто-то позарился на её добришко, а потом каяться пришлось – потеря обнаружилась в пламени костра, в котором сжигали мелкий мусор. Раздался громкий хлопок.
– О, – воскликнул Волоха, который нашёл-таки руководящую должность, руководил, вооружившись палкой, костром, – сотик взорвался! Дожились, сотовые жгём заместо мусора!
Нина Николаевна поняла свою ошибку: её невзрачный пакет сорвался с сучка, его приняли за мусор и бросили в костёр.
Ираида со своими клирошанами тоже посетила субботник. Правда, их компания в обед ушла домой и не вернулась. Остальные трапезничали тут же, расстелив полиэтиленовую скатерть. Батюшка накануне сказал: хорошо бы совместную трапезу устроить. Женщины расстарались, картошечки наварили, огурцов солёных к ней взяли, бутербродов понаделали, чай в термосах принесли.
– Жаль, – сказал Волоха, оглядев застолье, – я за штурвалом почти космического корабля, а то бы можно бокал красного вина принять под такую закуску!
– Чтобы твоя дама-Верка устроила космические разборки, – ядовито сказала Савельевна, обиделась она за «троих мужиков ухайдокла».
– С ней станется, – согласился Волоха. – Тут лучше перебдеть, чем недобдеть! Она мою нетрезвую орбиту за километр чует, обязательно начнёт названивать по сотику, подгонять домой. Вот уж нюх.
– Дак тебя без «орбит» слышно на всю деревню, – никак не могла успокоиться Савельевна. – А уж когда на «орбите»…
После трапезы ещё часа три плодотворно трудились, разошлись хорошо под вечер, полностью расчистив территорию. На следующий день леспромхозовский бульдозер прошёлся по ней. И любо-дорого стало – широкая дорога шла вокруг церкви. И под стенами храма не осталось зарослей и мусора.
Нина Николаевна показала батюшке место, где были могилы священников. Она хорошо помнила, от алтарной стены метров десять.
– Здесь и захороним черепа, – сказал отец Валериан. – И крест поставим. Поклонный возьмём, который на месте новой церкви стоял.
В старую церковь батюшка запретил заходить, чтобы не придавило никого. Вход забили досками.
– В этом году обязательно очистим внутри, – сказал. – Кран найду, остатки кровли уберём. Хорошо бы сразу крышу покрыть, лучше металлочерепицей, но хотя бы профильным железом.
Избавительница от бед
Святой образ Пресвятой Богородицы «Избавительница от бед» встречали всем селом. Слух по Михайловке мигом разлетелся – чудотворную везут. Высыпали и большие, и малые. День чудесный. В небе синева, с быстрыми облачками. Утром небо хмурилось, к приезду иконы ветер разогнал тучки. Монахи сопровождали икону, с ними были певчие, а ещё казаки с шашками, вроде как охрана. Вдобавок ко всему приехал казачий ансамбль песни. Три разнаряженные казачки в длинных юбках и столько же бравых казаков с чубами и в папахах.
Вынесли из автобуса икону на специальной подставке, в церковном дворе водрузили. Очередь к ней выстроилась. Кто умело прикладывался, сразу видно, не в первый раз, а кто торопливо тыкался, забыв перекреститься.
Батюшка отслужил молебен, и пошло село крестным ходом. Приезжие певчие поют, бабушки местные подпевают.
Волоха тоже был. Нина Николаевна в бок его на ходу толкнула, прошептала:
– Володя, фуражку-то лучше снять.
– Сделаем, тёть Нин, – послушно стянул кепи с головы, сунул в карман.
У старой церкви остановились, батюшка ещё один молебен отслужил. Проповедь сказал. Дескать, как ни крути, а на совести наших дедов и прадедов, что их храм столько лет без крестов стоял. А теперь не меньший грех на нашей совести, раз допускаем, что Божий дом по-прежнему без пригляда. Кому как нем нам возрождать, приводить в порядок.
После чего обошли храм крестным ходом и вернулись к новой церкви.
Казачий ансамбль устроил концерт. Исполнил казачьи песни и духовные.
Через неделю захоронили черепа. Нина Николаевна обратилось к Борису Ильину, который ангелов, спускающихся на церковь, видел в детстве, он гробик сделал. Нина Николаевна с Марией Савельевной обшили его красным ситцем, у Нины Николаевны давно лежал в мамином сундуке, вот и пригодился.
Вырыли за старым храмом могилку, копалось легко – Нина Николаевна точно место указала, – попали на старую могилу. Батюшка панихиду отслужил. Водрузили крест.
– К Димитриевской родительской субботе надо оградку поставить,– сказал отец Валериан, – а на следующий год бывшее церковное кладбище облагородим – деревья посадим, клумбу разобьём.
Захоронили останки, и в этот же вечер батюшке позвонил брат из Красноярского края, сообщил: отец при смерти. Утром батюшка на первом рейсовом автобусе уехал…
Дня через два Нина Николаевна столкнулась у магазина с Ираидой, та бросила злорадно:
– Всё, отец Валериан больше к нам не приедет.
– Это почему? – упало сердце у Нины Николаевны. Нехорошее услышала в голосе Ираиды.
– Вчера письмо ушло в епархию. Там на него давно большой зуб вырос, мы со своей стороны добавим дрожжей.
– Ты что ли написала?
– Не я, но не скажу кто.
– Да что вы за люди?! – разволновалась Нина Николаевна. – Что за люди!
– А нечего ему порядки свои устанавливать!
Руку к тексту жалобы не Ираида приложила – Антонина Грачёва, по-уличному – Грачиха. Особа из той категории, кому любой скандал в радость. Ох, любила это дело. Стычки, сшибки, разборки – заряжали, обновляли, омолаживали. Ходила Грачиха с палочкой – ноги болели. И когда шла по улице, тяжело опираясь на неё, глубоко вдавливая «третью ногу» в землю, приметливые односельчане знали, на сердце Грачихи пресно, серо и безвкусно. Напротив, если она летела по Михайловке так, что палочка едва касалась земли, внутри у Грачихи вдохновенно клокотал котёл гнева, а сердце пело в предвкушении предстоящего скандала.
Так, бывало, мчалась к главе администрации села. Тот боялся её, как огня, если успевал – прятался, но от Грачихи не так-то просто отделаться, она себя знала: если не найдёт жертву – внутренний огонь саму превратит в пепел. Пар, что рвёт крышку котла, надо во что бы то ни стало выпустить, обжечь им оппонента, дабы самой не обвариться. Глава не был белым и пушистым. Нередко за дело Грачиха метала в него громы и молнии. Случалось, из-за пустяка раздувала пожар до неба, исключительно страсть к скандалам потешить.
А то ехала в район, и там чиновники оббегали её за два квартала. Грачиху прекрасно знали в собесе, райсовете, районной администрации и районной газете. В церковь ходила больше посудачить, новости обсудить. Немного пела у Ираиды, читать не читала, ссылаясь на плохое зрение. Тему батюшки с удовольствием подхватила. «На раз сменим», – пообещала товаркам и как ту гончую, её охватил азарт охоты.
Нина Николаевна расстроилась, узнав о письме в епархию. Как специально подстроено: столько лет старая церковь стояла, ждала, когда приведут в Божий вид, избавят от позора. Нашёлся человек. А главное – литургия в селе служится. Только подумать – какая благодать сошла на Михайловку. И вот. И вообще – что значит «сменим батюшку»? Это ведь не колесо у машины!
А как узнала суть жалобы, ещё больше опечалилась. Чего только не собрала в неё Грачиха с помощниками.
Жил батюшка через стенку с ярким представителем сельской культуры Стасом Наливайко. Мужику за пятьдесят, долго на культурном фронте завклубом трудился, пока клуб не закрыли. Если уж сельские мужики далёкие от искусства любят выпить, тем более – имеющие отношение к нему. Как натуры утончённые, чувствительно реагирующие на бурную окружающую действительность, изобилующую стрессами. Известно, что стрессы необходимо снимать. Стас снимал алкоголем. Не заморачивался в поисках других лекарственных средств. Среди многочисленных стрессов был похмельный и тоска по жене, заявившей однажды: «Хватит! Не могу больше на твою пьяную физиономию смотреть!» Сказала ему «до свиданья, милое созданье!» и упорхнуло с новым мужем в губернский город.
Стас, как Васисуалий Лоханкин из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова, подвыпив, винил во всём жену, её пристрастие к мужчинам, себя выставлял разнесчастным и подло обманутым. Вот, дескать, и приходится выпивать. Опять же фамилия (как корабль назовёшь – так и поплывёт) не настраивала на трезвую жизнь…
Время от времени к Стасу приезжал на совместную борьбу со стрессом такой же отравленный массовой культурой коллега из района – музыкант. Тот носил длинные волосы и перетягивал их на затылке резинкой. Подобным образом оформлял причёску и отец Валериан. Одна из подслеповатых михайловских старух перепутала деятеля районной культуры с отцом Валерианом и пустила слух: батюшка со Стасом пьяные песни горланил под гитару.
В жалобе один из обличающих пунктов гласил: батюшка неоднократно был замечен в пьяном виде.
Лидка-продавщица и того хлеще: обвинила батюшку, что он в туалете за ней подглядывал.
Лидку за чрезмерную страсть к болтовне частенько называли Ботало.
Нина Николаевна при встрече отчитала её:
– Лида, ну что ты мелешь про батюшку?
– А чё он, я только юбку задрала, дверь распахивает…
– Почему на крючок не закрыла?
– Да невтерпёж было!
Лидка-Ботало торгует в киоске-магазинчике, что стоит метрах в ста от новой церкви. Строители, прежде чем приступить к работам, поставили себе туалет на одно лицо.
– С чего тебя вообще понесло в церковный туалет? – возмутилась Нина Николаевна. – У тебя дом через дорогу…
– У нас, тёть Нин, опасно! – хохотнула Лида. – Того и гляди завалится! Весной подмыло, скособочился, ходуном ходит. Заходишь, и начинается на море качка…
– Боталом была ты, Лида, им и останешься. Несёшь, что ни попадя своим языком, а писарчуки сделали из батюшки страдателя по женскому полу.
– Женился бы да и всё!
– На тебе что ли?
– А чё, я бы матушкой хорошей была!
Приплели в жалобе ещё и такой случай. Пришли к батюшке заказать требу сёстры Постышевы. Обе в брюках в храм заявились, не перекрестились, иконам не поклонились, сразу к батюшке строевым шагом. Мол, вечером ждём вас по такому-то адресу, умер наш папа, отпеть надо. Батюшка, как приехал в Михайловку, завёл правило – отпевать почивших сельчан только в церкви. Из соображения, любую возможность надо использовать, приучая сельчан к храму. Сёстрам сказал: везите в церковь. Им это не понравилось, дескать, что мы будем папу туда-сюда таскать, первым человеком в селе тридцать лет был – председателем сельсовета, неужели не заслужил в домашних условиях, мы же не задарма – заплатим. Батюшка пытался объяснить, всё равно на кладбище гроб мимо церкви повезёте, остановку сделаете, в храм занесёте и отпою.
Сёстры Постышевы, что одна, что другая гонористые, им всё одно кто перед ними, Лидка-Ботало или священник, гнут своё: папа у нас коммунист с двадцати лет, и не перевёртыш, в демократы не перекрасился. Говорил: «Партбилет мне в гроб положите». И про церковь повторял: «Ни ногой к попам!» А мы его, здрасьте-пожалуйста, ногами вперёд внесём в церковь, нарушая завещание.
Батюшка плечами пожал, предложил компромиссный вариант, если почивший «ни ногой к попам»: в церковном дворе отпеть. Постышевы фыркнули, развернулись и ушли. С партбилетом хоронили отца или без оного домовину крышкой накрыли – неизвестно, только отпевать вообще отказались.
И этот случай записали батюшке в минус в письме в епархию. Причём вывернули факт в выгодном для себя свете: батюшкино предложение отпеть в церкви замолчали, как и завещание покойного «ни ногой в церковь». Получилось в тексте жалобы: пригласили домой отпеть покойника, совершить таинство над усопшим, а священник отказал.
Поставили в вину даже то, что отец Валериан предложил совместную трапезу проводить после литургии. Нина Николаевна пыталась убедить ту же Ираиду (она первой начала ворчать), так повсеместно делается в маленьких церквях для общения в неформальной обстановке. Нине Николаевне нравилось, когда духовные песни пели на этих посиделках. Регентша из Климовки много их знала, распечатала на принтере тексты, специальную папку завела. У батюшки был приятный баритон. Ираида и сама хорошо пела. Жалобщики вывернули: Батюшка готовить не хочет, вот и норовит задействовать местных жителей с их продуктами.
Не одни михайловские сутяги преуспели в кляузном жанре, за полгода до этого из Климовки ушла жалоба в епархию. В Климовке отец Валериан главе администрации не по нраву пришёлся. Началось с того, что завалило снегом улицы села, и все дороги из Климовки в окрестные деревни. День проходит, другой – дороги не чистятся. У главы на всё отговорки: или «бензинки» нет, или «шофёрка» загулял… Батюшку зовут покойника отпеть в соседнюю деревню, километров десять всего-то ехать, а не пробиться. Батюшка человек продвинутый, смартфоном заснял состояние климовских дорог и улиц и выложил в интернет. Климовка, всеми забытый угол, вдруг предстала на всеобщее обозрение, любуйтесь, люди добрые.
Ух, глава администрации обиделся, антигероем выставили его во всемирной паутине. Может, и не весь мир обратил внимание на обличающие кадры, однако знакомые отреагировали, да ладно бы знакомые, от их хихиканья не убудет, начальство многозначительно позвонило, дескать, видели-видели.
Глава в ответ организовал жалобу. Про фотографии улиц и дорог, заваленных снегом, в ней ничего не упоминалось. Другое фигурировало. Отцу Валериану существовать как-то надо было, с прихода, в котором десять бабушек-пенсионерок и те через пень колоду ходят в храм, не проживёшь даже на хлебе и воде, он устроился учителем физики и математики в школе. Жалоба напирала на то, что батюшка неправильно учит детей, норовит «свести свой предмет к церковному». Вместо того, чтобы напирать на таблицу умножения, от звонка до звонка внедрять в головы школьников тангенсы с синусами, рассказывает про видимый и невидимый мир, и вообще – занятия начинает с молитвы. Где в методичках сказано, что перед уроком следует молиться? Где? Покажите, пожалуйста!
И вообще, священник являет собой недолжный пример детям, ходит на занятия в затрапезном виде: пиджачок старый, рубашка застиранная, брюки древние.
Даже рубашку приплели.
Владыка не стал разбираться, отправил отца Валериана в Михайловку. Дескать, раз не нравится вам предложенный иерей, переведём в другое место. Посчитал, раз у священника начались трения это с местной властью – это к доброму не приведёт.
Отец Валериан к двум этим жалобам ещё и от себя добавил большой минус. Владыка его на две недели отпустил к больному родителю, он больше месяца отсутствовал. Приехал домой, отец парализованный лежит, через неделю умер. Сразу после похорон как уедешь? На девять дней поминки сделал. Надо было по дому отца что-то решать. Владыку своевременно не проинформировал. Не взял у него на задержку благословения. В своё оправдание сказал, что дозвониться не смог, сотовая связь плохо работала. Здесь, конечно, оплошность допустил. В наше время – неубедительная отговорка. Телеграмму бы послал или по стационарному телефону позвонил. Посчитал, так сойдёт. Он ведь не знал, что на него михайловские скандалисты телегу накатали.
Приезжает, а владыка не в себе от жалоб и самочинства – отпускал на один срок, иерей на два умножил. Разгневался епископ. Собрал батюшек со всей епархии. Благочинному, отцу Евгению, который курировал работу отца Валериана, нет бы выступить в качестве адвоката, он-то знал, что и в Климовке отец Валериан хорошо служил, и в Михайловке много сделал. Директор михайловской школы самыми хорошими словами характеризовала батюшку, ко двору пришёлся. Воскресную школу для детей запланировал с нового учебного года вести при церкви.
Однако благочинный не отважился наперекор разгневанному владыке идти, промолчал. Батюшка Валериан не ожидал, что владыка до такой категоричности дойдёт. Думал, ну побранит, все мы не без греха, каждого есть за что поругать, надо выслушать, не вступая в полемику, покаяться, а повинную голову меч не сечёт.
Владыка с места в карьер взял:
– Снимай крест!
Батюшка опешил в первые секунды, а потом в дерзость впал:
– Не вы его надевали, не вам и снимать!
Развернулся и в дверь.
Прошение епископу
Поехала Нина Николаевна в район зубы лечить, заодно в церковь зашла. Батюшки Евгения не было, разговорилась с женщиной на свечном ящике. Рассказала о беде – отца Валериана у них забрали.
– Только стали привыкать – печаловалась Нина Николаевна, – в какие веки свой батюшка в Михайловке! Службу на зубок знает. Молитвы не скороговоркой частит: быстрей-быстрей время отвести – каждое слово у него внятно, каждое понятно! Проповеди у него не хуже чем у патриарха. В воскресенье утром проснусь, вспомню, литургия сегодня и такое солнышко на сердце взыграет! Вдруг бац – нет у нас батюшки! Нет литургии – отец Валериан недостоин! Как тут не скорбеть!
Женщина поддержала:
– Отца Валериана знаю, он ведь в нашем храме стажировался дьяконом. Старательный, незаносчивый, другого только-только в дьяконы рукоположат, нос задерёт, куда с добром сделается, покрикивать начнёт: то ему подай, то сделай… Этот нет, ведро воды тащу к купели, увидит, подбежит, заберёт: тётя Вера, давайте помогу.
– Ума не приложу, что делать? – плакалась Нина Николаевна. – Как защитить да возвратить?
– Вы с батюшкой Евгением поговорите, может, что и присоветует дельное.
– А как его найти?
– Минуточку, – вытащила женщина из кармана сотовый телефон.
Через десять минут батюшка Евгений был в храме. Нина Николаевна взяла у него благословение и принялась горячо говорить о беде. Впервые за восемьдесят лет в селе служба регулярная началась. А батюшка Валериан – лучше не надо. Новый храм строители через три-четыре месяца обещают сдать, и старую церковь батюшка хочет отремонтировать под часовню.
– А зачем владыке жалобу писали? – строго спросил отец Евгений.
У Нины Николаевны аж дух перехватило от вопроса.
– Да кто писал, кто?! – возмутилась в полный голос, забыв, что в храме находится.
Принялась рассказывать про певчих, которые кашу заварили:
– Сами ни бельмеса, учились бы рядом с батюшкой. В 103-м псалме вместо “на горах станут воды” поют “на горах станут годы”. Спросила Ираиду, откуда она “годы” нашла в псалме? Она меня на смех при всех подняла: «Ты, Николаевна, сама подумай, как это воды на горах могут стоять? Это противоречит всем законам физики! Стекут они мигом с гор-то!» А уж на батюшку Валериана наплели, чего и в помине не было.
– Это вы думаете «наплели», а другие, получается, иначе мыслят, – сказал отец Евгений, – не один человек подписал, целый коллектив.
Не утешил он Нину Николаевну, ничего не присоветовал. Восстановить, дескать, не в его силах, дело сделано. Не стоит больше и ворошить закрытую тему.
Вернулась Нина Николаевна в Михайловку, собрала единомышленников, поведала о визите к благочинному: ясно как белый день, не будет он биться за батюшку Валериана. Предложила написать прошение епископу от имени прихода. Изложить, что батюшка хороший, его надо вернуть.
Никто против слова не сказал, но и не поднял руку, вызываясь составить текст.
Нина Николаевна села сама. До первых петухов корпела, два черновика забраковала – составила. Вводную часть посвятила краткой истории духовной жизни Михайловки в советское время. Пусть церковь закрыли, но из поколения в поколение женщины творили молитву. Не прекращалась она в селе весь коммунистический период и демократический тоже. Написала, что полтора года назад стали молить Господа дать батюшку в Михайловку и с храмом помочь. Услышал Господь – и храм начали строить, и своего священника обрело село.
Врагу рода человеческого не по нутру сделалось от таких перемен – вот злые языки и наговорили на батюшку Валериана. Тогда как он стоит на правильных позициях – взрослых окормляет, детей к Богу привлекает. Школьный учитель пения стала ходить в храм, на клиросе осваивается, в алтарниках мальчишечка из неблагополучной семьи. Батюшка учит его по-церковнославянски читать, по школьным предметам помогает. Ребёнок впервые за свою жизнь почувствовал заботу о себе. Также батюшка Валериан мечтает старый храм восстановить. Территорию вокруг него очистили всем миром, крестным ходом прошли по ней с чудотворным образом Божьей Матери «Избавительница от бед». Но есть такие, которым плохо, если другим хорошо, вот и оговорили батюшку.
Два листа убористым почерком написала, в конце изложила краткую просьбу: верните нам батюшку Валериана. Племянница набрала текст на компьютере, распечатала. Активисты по защите батюшки до единого слова одобрили текст. А дальше Нина Николаевна, как сама говорила, «приделала к письму свои ноженьки», то бишь – пошла по селу собирать подписи.
Сто пятьдесят четыре человека поддержали прошение.
Находились такие, что поначалу возражали: «Ну, ведь всякое люди про него говорят! Дыма без огня не бывает». Приходилось проводить разъяснительные беседы: «А ты сама, что от него плохого слышала? Или плохого видела?» Ответ сомневающихся звучал стандартно одинаково: «Я-то нет, но люди зря не станут говорить. Он и выпивает, за женщинами подглядывает». Надежда Николаевна всякий раз воспламенялась на «люди говорят»: «Ты сама спроси у Лидки Ботало, как было дело! Ты что Лидку не знаешь?» – «Дак это Ботало говорила?» – «А кто, по-твоему, я что ли?» – «Тогда, конечно! Нашли, кому верить. Ботало она такого может нагородить, хоть стой, хоть раком пяться!»
Обратилась Нина Николаевна и к Лидке:
– Будешь подписывать, чтобы вернули батюшку?
Лидка согласилась без разговоров.
– Я завсегда «за»! Жаль, замуж меня не берёт, а так-то ничего против не имею, хороший батюшка! Хлеб купит или чай, обязательно «спаси Господи» скажет.
– Так бы по губам твоим и шлёпнула! – забирая подписной листок, бросила Нина Николаевна. – Мелешь, что ни попадя, подглядывал он за тобой!
– Да ладно тебе, тёть Нин! Кто старое помянет, тому глаз вон!
Активистки прихода посовещались и решили не по почте отправлять прошение, а лично в руки передать епископу. Пусть увидит, это не какие-то гипотетические прихожане, вот они собственными персонами. Причём, не двум-трём ехать, а представительной компанией. Наняли маршрутку, оделись нарядно и делегацией в двенадцать человек отправились отвоёвывать батюшку Валериана.
Владыки в епархиальном управлении не оказалось, он в Москву отбыл. Благочинный епархии, узнав о цели визита михайловских женщин, насупился. Не обрадовался появлению защитниц отца Валериана. Дело сделано, решение принято, вопрос закрыт, вдруг глас народа объявился. Благочинный позвонил отцу Евгению, мол, твои михайловцы приехали с прошением, распустил паству, но знай, владыке демократия подобного рода не понравится, так что думай, как спустить на тормозах.
Отчитывал благочинный отца Евгения не при свидетелях. Да женщины, стоя за дверью, услышали. Бас у благочинного густой и зычный.
Отец Евгений, получив нагоняй, решил срочно принять контрмеры. Начал обзванивать тех, кто был причастен к первоначальному письму-жалобе в епархию. Кроме прочих набрал номер одной из тех активисток Михайловки, которая в тот момент в епархии находилась. Ошибочно считал, с Ираидой заодно, и сообщил о срочном созыве собрания. Так делегация защитниц батюшки Валериана узнала эту информацию. Оставили они письмо секретарю владыки и поспешили на собрание.
Получилось оно бурным. И защитники батюшки горячо выступали, много их было, а из жалобщиков особенно Грачиха старалась. В своём выступлении обличительно прошлась по батюшке Валериану, повторила основные положения своего письма, дескать, выпивающий, за женщинами подглядывает…
– Да какой же это священник! – сказала, выпустив основной пар, – Должен пример нам во всём подавать, а у него рубаха застиранная, как у старика немощного…
Следом матушка, жена отца Евгения, слово взяла, начала с того, чем закончила Грачиха – с застиранной рубашки. Укорила данным предметом гардероба защитниц отца Валериана. Дескать, стоите горой за своего иерея, а сами рубашку ему не постираете, не говоря уже о том, чтобы новую купить. Это же ваш батюшка, не чей-нибудь! Кто о нём должен заботиться, как не вы!
Ираида отмолчалась. Как её Грачиха ни толкала в бок, ничего не сказала.
Каким ветром занесло Волоху на собрание – трудно сказать. В задних рядах сидел, а своё слово внёс в разнобойный женский хор.
– Считаю, батюшка, мужик, то есть человек, что надо! Взять, к примеру, организованный им субботник! Какой срач, извините, но по-другому язык не поворачивается сказать, у старой церкви образовался. Помойка! Натуральная помойка! А сейчас… И сам батюшка работал, засучив рукава, несмотря на должность с крестом на груди… Человека утопить это нам как два пальца об асфальт… Это мы завсегда с удовольствием, а помочь ему… Я вот сейчас гляжу, что-то многих из присутствующих не видел на субботнике… А сюда, даже несмотря на больные ноги, пришли-прибежали…
Поговорили-поговорили, да так ни до чего не договорились. Отец Евгений рассчитывал, собрание подтвердит большинством голосов обвинения, изложенные в письме, вынесет резолюцию: всё верно. Однако понял, жалобщики в меньшинстве. Их письмо не более тридцати человек подписали, а прошение – в пять раз больше набрало подписей. Об этом не стал докладывать в епархию.
