Сергей Ильин
Путешествие внутрь иглы. Новые (конструктивные) баллады
XIII. Баллада о Турецкой Забегаловке
1
В турецкой забегаловке однажды,
в одной руке держа большой кебаб,
в другой – салфетку (губы вытирая),
я в зеркало почти уперся лбом:
в нем улица бесшумно отражалась,
а звуки проникали через дверь,
эффект кино немного создавая,
когда топорно сделан в нем дубляж,
плюс эти заунывные мотивы,
что из прибора пыльного лились
в скрещении стены и потолка.
плюс солидарные в жеванье лица,
несущие тепло и радость бытия,
плюс тело заполняющая сытость,
ради которой все здесь собрались, —
да мало ли еще чего там было…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Одна и та же в жизни полнота,
возьмем ли мы трагедии Шекспира,
или закусывающих людей:
просто одни нас чем-то интригуют,
другие же нам кажутся скучны,
вопрос стоит об умном развлеченье
и ровным счетом ни о чем ином:
субстанция одна у океана,
явленья ж разные – то штиль, то шторм…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Меня привлек к себе субъект напротив:
он так нескромно на меня смотрел
из глубины зеркального пространства!
и многое я мог бы рассказать
о нем – такого, что иные уши
завяли бы мгновенно, как цветы,
политые невыносимым ядом,
когда бы не приличия закон, —
но было в этом деле самым странным
что не заметил среди нас никто,
насколько тип тот в зеркале противен, —
хотя по лицевым его чертам —
буквально как по самой точной карте —
пожалуй, каждый мог бы прочитать
его натуры скрытые пороки,
однако так никто не прочитал…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Закончив есть, все просто уходили,
так на него ни разу не взглянув,
и был я им за это благодарен,
а мой противный в зеркале субъект,
за сценой этой молча наблюдая,
запанибратски вдруг мне подмигнул:
и стало мне впервые в жизни стыдно,
за то, что строго я его судил,
тогда как прочие не замечали
его мне слишком видимых грехов…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И с искренним взглянул я состраданьем
в него, и слезы на его лице
сказали, как в любви моей нуждался
все это время он, а я узнал,
куда отныне нужно мне идти.
2
Посреди шумной европейской привокзальной улицы, в турецкой забегаловке, за стойкой, упершись взглядом в зеркало с виньетками и поедая кебаб, иной раз вдруг удивленно замираешь: ведь так много можно было бы рассказать о субъекте напротив! но удерживает элементарное чувство порядочности, – в сущности, это производит несколько комическое впечатление, хотя и является, быть может, тем последним, отчаянным и так и не вырвавшимся из глотки криком, который свидетельствует о полнейшей безысходности нашей ситуации.
С другой стороны, когда мы особенно внимательно рассматриваем себя в зеркале, нам подчас настолько неприятны иные черточки в себе и в то же время, в силу последнего интуитивного знания о себе, эти черточки кажутся нам настолько естественными и неотделимыми от себя, что мы ими почти против воли вынуждены любоваться, – отсюда проистекает то неизбежное приятное отупение, каким обычно сопровождается задержка на собственном отражении в зеркале, и оно же, увы! является основной музыкальной тональностью любой автобиографии.
Вот почему, зная о существовании законов физиогномики, четко определяющих зависимость характера от черт лица, зная, что опытный психолог, мельком взглянув на ваше лицо, как по карте определит вашу сущность, сколько бы вы ни старались мимикой скрыть ее, зная, далее, что и вам самим изменить ваш характер так же мало возможно, как поменять черты лица, – итак, зная все это, вы будете пожизненно обречены чувствовать некоторую благодарность от всякого случайного взгляда любого случайного человека, который внимательно посмотрит на вас и – не заметит почему-то того очевидного изъяна в вашем характере, который, как прыщ на носу, написан на физиогномической карте вашего лица: и более того, чем меньше окружающие склонны или способны проверять незыблемые законы физиогномики на вашем печальном примере, тем большей вы к ним проникаетесь симпатией, хотите вы того или не хотите, и тем скорее они становятся вашими близкими, друзьями и знакомыми, – этот странный закон напоминает темное солнце в сердцевине нашего мироздания, лучи которого столь же милосердны, сколь небожественны в своей сути.
XIV. Баллада о Чаевых
1
Есть путь простой приблизиться к познанью
того, в чем подвиг состоит святых:
по доброте души, а не по званью
давать при случае побольше чаевых.
Нет большей жертвы в этом мире грешном
для женщин, но особенно мужчин,
чем жестом ритуальным и неспешным
кому-то и без видимых причин
отдать часть денег, точно правя балом —
предел нередко нашей доброты:
вот почему в поступке этом малом
так много непонятной красоты.
2
Вам привезли новую мебель, за доставку заранее оплачено фирме, двое иностранцев-рабочих, на своем родном языке обмениваясь деловыми репликами, во мгновение ока расставили ее как нужно в вашей гостиной, потом они дали вам подписать необходимый документ, и вот они уже в дверях, – сейчас они уйдут и вы их, судя по всему, никогда больше в жизни не увидите, но прежде чем это произойдет, совершится – или не совершится – крошечный акт одной очень важной житейской мистерии: ведь у вас в кошельке лежит бумажная десятка или двадцатка – так, на всякий случай, вы просто знаете, что в подобных делах принято давать чаевые, но без этого можно и обойтись: с одной стороны, доставщики сделали свое дело без претензий, но ведь и за доставку, как сказано в начале, уже заплачено, правда, самой фирме, а не рабочим; что последние от этого имеют, вы не знаете, и сколько в среднем получают чаевых, вам тоже не дано знать.
И тогда перед вами встает гретхеновский вопрос: давать или не давать? вопрос, если разобраться, космического масштаба – потому что, во-первых, деньги не просто деньги, а эквивалент суммарных материальных – а подчас и духовных – возможностей на этой земле, то есть одна из самых важных ценностей, во-вторых, вы встретились с этими людьми в первый и в последний раз, и в-третьих, ваши укоры совести, если вы решили сэкономить, продлятся не долее пары минут, – пока двери вашей квартиры не закроются и голоса доставщиков, упаковывающих картон от мебели, не затихнут в лифте, и все будет кончено, именно так: для вас все будет кончено, потому что нет для среднестатистического человека в нашем прозаическом мире другой возможности выказать хотя бы минимум щедрости, как только посредством чаевых: отдавая малость чего-то очень для вас важного какому-то совершенно вам незнакомому человеку, вы как бы совершаете мистическое жертвоприношение, а оно лежит в сердцевине самой жизни – ведь как часто вы сами насущно нуждаетесь в чем-то таком, что кроме как от жизни и кроме как путем чуда вы получить не можете, например, здоровье или удачу, не говоря уже о счастливой внешности, счастливом таланте, счастливой судьбе; кто их распределяет? на каком основании? и по каким заслугам? тайна, бог, карма…
Ничего другого нам по этому поводу не приходит в голову, да и не может прийти – здесь предел всем земным фантазиям и гаданиям, – но если бы вдруг выяснилось, что все те, кому в жизни мы завидуем доброй завистью, когда-нибудь прежде, при каких-нибудь фантастических обстоятельствах и кому-нибудь неважно кому регулярно и без веского повода давали хорошие чаевые, – итак, при таком раскладе колоды, как это ни парадоксально, наше нравственное чувство мировой справедливости было бы полностью удовлетворено – и это говорит о многом, если не обо всем.
XV. Баллада о Серой Мыши
1
Если вы, будучи эмигрантом и прожив две трети жизни, скажем, в Мюнхене, прогуливаясь однажды поздно вечером по городу в компании какого-нибудь вашего гостя из России, вспомнили вдруг вашу любимую отпускную страну – а ей может быть, конечно, только древняя Эллада или точнее, то, что от нее осталось – вспомнили дискретно-покровительственные улыбки гостей в отельной столовой при виде упрямо просовывающихся в плотно сжатые и тем не менее такие доступные ладони тамошних кельнеров, вспомнили жалобный вой побитой хозяином придорожной таверны собаки, вой, в котором не было ожидаемых упреков, а были только пронзительные сетования на причиненную ей несправедливость, вспомнили, как однажды выдался пасмурный день, около часа накрапывал мелкий теплый дождь, пляжи опустели, туристы разбрелись по городу и их скучающие праздные лица на каждом шагу, точно об стенку, упирались в приветливую непроницаемость лиц местных жителей, вспомнили, как ежедневно совершала свой путь вдоль моря с увесистыми корзинами пожилая статная гречанка, и в одной ее корзине были фрукты, а в другой сладкие лепешки, и женщина невозмутимо выкрикивала свой товар, не расхваливая его и не радуясь, когда находились покупатели, лишь время от времени ставя ношу на песок, посреди бледных намасленных туристов, занявших, кажется, каждый квадратный сантиметр узкой прибрежной полоски, отирая платком вспотевшее лицо, поднимая бремя свое и идя дальше.
Итак, если вы вспомнили все это и готовитесь дальше вспоминать в том же духе, да кто-то неподалеку как назло зажег сигарету, дожидаясь, пока его собака, вдоволь нанюхавшись, возвратится из-за кустов, в то время как из побочной темноты грянет на вас колокольный перезвон, возвещающий полночь, и будет в этом перезвоне насильственная, непрошеная весть из потустороннего мира, но будет и акустическая мера, весть эту на лету ослабляющая и приспосабливающая к нашему мирскому уровню, – да, если в качестве маленького чуда состоятся все эти непростые и несоединимые на первый взгляд между собой условия, то – самое время сходу завернуть за угол, миновать антикварную лавку с древним оружием и грозными масками в полутемных витринах, пройти мимо игрушечной лавки, еще раз свернуть налево и – прямо упереться в греческую таверну, которая будет обязательно иметь скромный вид, а название непременно громкое, под стать гомеровскому эпосу, и конечно же, с малым числом призрачно колеблющихся в желтых окнах посетителей в этот предполуночный час.
Ну а если, далее, пожилой полный кельнер в жилетке и с широко расстегнутым воротом будет стоять снаружи перед дверью, заложив руки за спину и внимательно наблюдая, как под фонарем мышь поедает хлебную корку, а его молодой и, по-видимому, начинающий помощник, тоже не зная, чем заняться, но не осмеливаясь застыть в монументальной бездеятельности, подобно старшему коллеге, будет протирать для вида окно, если, продолжаю, увидев вас, пожилой кельнер с трудом оторвется от зрелища ужинавшей мыши, молча и с достоинством проведет вас вовнутрь таверны, усадит за самый уютный, по его словам, столик в углу: как раз рядом с миниатюрным амурчиком, зажавшим в пухлых ручонках корзину с цветами, если, далее, ваш спутник, поблагодарив вас за приглашение, сейчас же углубится в изучение меню, а вы, оглядевшись, убедитесь, что это типичная греческая таверна за границей, отдающая кичем, но милая взору всякого, кто успел побывать в Греции и полюбить эту коротающую в архаической дреме какое уже по счету столетие островную колонию, и потому здесь обязательно будут, во-первых, неизменный фрегат над баром изумительной ручной работы, во-вторых, сеть под закопченным потолком, где искусно запутались разнообразные и высушенные дары моря, как-то: гигантский краб с чудовищно непропорциональными клешнями, рыба-меч, косоглазая камбала, чучело спрута, громадные раковины и прочая морская прелесть, в-третьих, любительские акварели на стенах, в-четвертых, дискретно белеющие среди пышной парниковой зелени гранитные копии великих работ древности, а в-пятых, и самое главное, с потолка, из замаскированного в щупальцах медузы старенького прибора будет литься заунывная бессмертная музыка, от которой повеет нестерпимой архаической ностальгией, разрыхляющей душу и не открывающей ей выхода в действие, опять-таки, в отличие от итальянских или испанских мелодий, – итак, если все эти детали будут иметь место, значит вы сделали правильный выбор и можете считать, что вечер ваш вполне удался…
2
В Мюнхене тихо живя там осевшим давно эмигрантом,
рады по-прежнему вы, если старый приятель иль друг
с кровных до боли краев, что вам близки, но вместе и чужды,
ибо вы там родились, но и бросили их навсегда,
и поступили бы так, если б заново все повторилось:
только такой человек настоящий и есть эмигрант…
как-нибудь вас посетит, и отпраздновать редкую встречу
вы поведете его в Старый Город, – но где же осесть?
где по карману еда? ведь кусок, баснословно что дорог,
вкусен не может и быть: запах денег в нем все отобьет,
также не в каждом вине, что чужие вам люди предложат,
дышит живая душа, а нельзя пить вино без души, —
тело оно опьянив, вашу сущность совсем не затронет:
в пьяной и тесной тоске будет маяться долго она,
даже в живительном сне не найдя долгожданной отрады…
кроме того, не забыть окружающий вас интерьер:
все, что безмолвно стоит на часах вашей тихой беседы,
и по идее, должно органически с нею срастись:
так же, как тело с душой у немногих людей – и счастливцев, —
все эти стулья, столы, декорации стен, потолок,
вид за столом из окна, выражение лиц у прислуги,
музыка, гости, уют – все детали нельзя и назвать —
призваны сопровождать судьбоносное это событье:
встречу двух русских людей посреди им чужбины родной…
и – вот спрошу я у вас – где же им отыскать ресторанчик,
что обеспечить бы мог все условья, что названы здесь?
если ж он где-то и есть, то искать его нужно полжизни, —
а ведь у наших друзей в лучшем случае времени час…
и потому в эту ночь, что достойно отметит их память,
сами они никогда место встречи себе не найдут:
но будет подан им знак незаметный и все-таки – свыше,
ибо традиция есть: не положено воле людей
судьбы земные решать, но вершить их должны только боги,
хоть мы и знаем теперь, что отнюдь не безгрешны они, —
сила астральная есть у феноменов многих и разных,
и как они к ней пришли – недоступно для наших умов, —
так что, итог подводя, для возлюбленных наших героев
было бы лучше всего, если б в полночи звездной вдруг гром
грянул и молнии клин указал однозначно таверну,
где небожителей сонм хочет нынешней ночью их зреть,
или могучий орел, на ступень перед дверью спустившись,
ясно бы им указал, что в ту дверь надлежит им войти,
иль на худой бы конец, налились у обоих внезапно
ноги, как будто свинцом, и ни шагу ступить не смогли б
наши ночные друзья, а из ближнего злачного места
чуть ли не в горьких слезах и ручищи в объятья раскрыв,
с галстуком наискосок к ним радушный рванулся б хозяин,
и – против воли втащил (пусть и с помощью кельнеров двух)
в свой (и пустой) ресторан, – и тотчас им вина принесли бы,
дальше – накрыли бы стол из остатков минувшего дня…
да, в идеале все быть только так и должно бы, конечно,
но по причине того, что не веруют люди в богов,
те перестали им слать «долгожданные знаки, что свыше», —
разве лишь (чтоб подшутить), мышь подставят им вместо орла —
так по вере воздастся нам всем! – но, поскольку мы сами виновны,
в том, как все дело пошло, надлежит со смиреньем принять
даже ту серую мышь: она весточку может благую
в сирый наш мир привнести, – например, тем друзьям намекнуть,
где им главу преклонить после долгой и славной прогулки:
там и конечно, лишь там, где на рампе, в фонарном кругу
хлебную корку грызет этот серый актер и хвостатый,
кельнер же, юноша-грек, наблюдает безмолвно за ней,
ну, а за ними двумя уже старший (и грек тоже) кельнер
Аргусом строгим следит, в заведенье свое пригласить
наших героев забыв… но туда их зовут сами боги!
и потому я хочу чуть побольше о том рассказать.
3
И тогда самое время заказать запеченный овечий сыр, начиненные фаршированным мясом баклажаны, бараньи котлеты в виноградных листьях с помидорами, а для начала графин домашнего красного, когда же, наевшись и напившись, переговорив на все личные и безличные темы, вспомнив всех, кого хранит двойная память, меж вами возникнет, наконец, неловкое молчание: этот милосердный бог смерти любой встречи и любого общения, и вы украдкой посмотрите на часы, жестом закажете кофе, и почти в ту же минуту юноша-прислуга с лицом бога Танатоса оставит на столе две чашечки с выпуклой поверх краев кремовой пенкой и две рюмки анисовой водки: традиционный подарок хозяина угодным ему гостям… подождите на минуту расплачиваться: обратите внимание, как на пепельном столбике истлевшей до фильтра сигареты запечатлелось название ее марки, – эта обостренная внимательность поможет вам осознать, почему нынешний вечер оказался одним из наилучших в вашей жизни.
Думаете, дело во встрече с вашим соотечественником? да, но только отчасти, или в хорошей еде? атмосфере? настроении? да, и в этом тоже, но все это, поверьте, не главное, – и как черт, согласно пословице, сидит в детали, так главная причина того, почему вы до скончания дней не забудете нынешний вечер, заключается во внимательном созерцании старшим кельнером поедающей корку хлеба под фонарем мыши, потому что – и это ясно ребенку – если бы ее не было, вы попросту прошли бы мимо этой таверны в поисках другой и более приличной, тем более что их в центре Мюнхена несколько, а вам, собственно, опытный в ресторанных делах приятель рекомендовал как раз ту, что кварталом дальше.
Но мышь все решила, – кстати, когда вы встанете из-за стола и хозяин, довольный чаевыми, проводит вас до дверей и сердечно с вами простится, а вы с порога ступите во мрак и холод, притворно смягченные неоновым светом, то мыши под фонарем уже не будет, зато по-прежнему угрюмо и неуклюже, точно приклеенные, будут шелестеть на ветвях еще не сорванные ветром бурые листья, – и пусть в октябрьском полуночном мюнхенском небе немыслимы древние светлые греческие боги, все-таки далекая улыбка их, так похожая на мигание бледных звезд, намекнет вам, что это, быть может, именно они послали мышь на вашем пути в тот памятный вечер.
XVI. Баллада о Самой Большой Удаче в Жизни
1
Как же, о господи, мне повезло!
недругам тайным как будто назло
лучшую тещу ты мне подарил —
чем я подарок такой заслужил?
Двух дочерей – и прекрасных – она
вырастила совершенно одна:
грации женской двойной экспонат —
я на одном из них даже женат!
Спорить я с тещей могу обо всем,
взгляды не сходятся наши ни в чем, —
стоит же взгляд мне на ней задержать,
оба улыбку не можем сдержать.
Так что все споры не стоят гроша —
в нашей улыбке вся наша душа!
этой улыбки – добрейшей насквозь —
нет в наших лицах, когда мы – поврозь.
Правда, чтоб зятем скучнейшим не стать,
тещу люблю я подчас испытать, —
по гороскопу она – Скорпион:
тот, кто в своей правоте убежден
ныне и присно, во веки веков, —
вот ведь у тещи характер каков!
И потому – как внимательный зять —
должен я с грустным лицом ей сказать,
что вот опять, мол, ошиблась она:
в краску тотчас, как от рюмки вина,
мой возмущенный войдет визави, —
даже давленье подскочит в крови.
Станет немножко неловко и мне:
что же я так бессердечен к родне?
снова я к теще моей подойду —
с нею другой разговор заведу:
будем о дочках ее говорить,
и – как непросто ей было прожить
жизнь, что нелегкой, но славной была:
все в ней припомнить она бы могла,
с Фаустом вместе сказав: «Хороша
жизнь, ибо в каждом мгновенье – душа».
Все бы я дал, чтобы то же сказать
мог и о жизни своей ее зять.
2
Самая большая удача в жизни – это, конечно же, заполучить идеальную тещу, но что такое идеальная теща? та самая пожилая располневшая женщина, которая знает жизнь как свои пять пальцев и которая доказала это свое великое знание не какой-нибудь сомнительной эрудицией, которой вы при случае можете блеснуть, а тем, что вырастила и воспитала одна двух дочерей, причем таких, что одной вы просто восхищаетесь со стороны, а на другой даже женились и ни разу не пожалели о своем судьбоносном поступке, далее, на которую вы, быть может, в свое время даже не обратили бы внимание, как и она, впрочем, на вас, зато которая теперь, когда собираются вместе она, вы, ее дочь и ваша жена и ее внучка, а ваша падчерица, сидя в центре «семейного портрета в интерьере», то есть будучи одновременно и мамой, и бабушкой и тещей, все-таки непонятным образом гораздо больше напоминает тещу, нежели маму и бабушку.
А доказательством тому является ваш собственный опыт зятя, когда вы с приятным удивлением, еще не веря до конца свои глазам, замечаете, как о ваше взаимное друг о друге уважение, но еще больше об ее несокрушимое добродушие, точнее, почти слепой инстинкт видеть во всем сначала хорошее, а потом уже все остальное, как волны о скалу, разбиваются и ваши расхождения в религии (она принадлежит к старому поколению и потому насквозь православная, а вы, как прогрессивный человек, склонны к буддистам и йогам), и ваша разность в отношении к людям (она выросла в большой семье, ценит и любит общение, ваша же семья числом была минимальной, да и люди, просто как люди, по большей части действуют вам на нервы – имеете на то полное право!), и еще тысячи других и мелких несоответствий типа вашего упорного нежелания желать за столом «приятного аппетита» (ведь либо он есть, либо его нет, а от пожелания ничего не меняется), или говорить перед уходом ко сну «спокойной ночи» (в фильме «В джазе только девушки» подобное пожелание означало, что тот человек скоро заснет навечно), или при чихании произносить «будь здоров» (вместо того чтобы строго и неодобрительно посмотреть на чихающего: ведь сколько микробов он выбросил в окружающее пространство!) и так далее и тому подобное.
Короче говоря, вся эта ваша почти юмористическая и вместе довольно твердая демонстрация собственного и сугубо индивидуального стиля жизни при минимальной готовности пойти навстречу «старому человеку» представляет собой, если присмотреться, некоторое – и сознательное с вашей стороны – испытание для гордого и трогательно-старомодно-авторитетного характера тещи, испытание, которое, нужно сказать, она с честью выдерживает, и которое едва ли не более важно для вас самих: видя ее доброту и покладистость, вы и сами становитесь добрей и покладистей, – а не это ли, в конечном счете, самое главное в жизни?
