Сергей Данилов
Бывает и так
Продажные впечатления
Макс, наверное, целые три недели готовился к этому трудному разговору.
Он с детства был очень стеснителен и проводил большую часть времени на диване за любимыми книгами, а не в шумных дворовых играх. У крупного Макса был такой смешной и одновременно трогательный вид, будто он давно у всех вместе и у каждого в отдельности взял взаймы что-то важное, много раз обещал вернуть, но отдать никак не получается, и потому он очень сильно переживает. При общении с людьми эти эмоции отчётливо читались на его краснощёком приветливом лице.
Максу всегда стоило больших трудов кого-то о чём-то просить. Ему было легче самому вынести мусорную корзину и протереть от накопившейся пыли рабочий стол, если это забывала сделать уборщица, чем напомнить неприветливой, молчаливой женщине о её обязанностях. Он готов был подолгу копаться в картах и навигаторах, оказавшись в незнакомом районе города, но только не спросить случайного прохожего, как найти нужное место. И всё из-за того, что не хотел обременять незнакомца своими проблемами. Макс был патологически застенчив. Особенно остро это проявлялось в кульминационный момент важной беседы: его массивное тело как будто обмякало, словно где-то в теле Макса под настойчивым давлением аргументов оппонента открывался невидимый клапан, и через это отверстие неотвратимо вытекали воля и сопротивляемость. Макс сдувался проколотым воздушным шариком и покорно соглашался с доводами противоположной стороны. Нет, вовсе не из робости: он просто не хотел доставлять людям неудобств и тратить впустую их драгоценное время.
Однако неприятная встреча с домовладельцем прошла для него обескураживающе легко.
На этом разговоре уже очень давно настаивала всё для себя решившая Анна. Как опытный играющий наставник, она каждый вечер проводила с вяло сопротивляющимся Максом тренировочные беседы.
Начало встречи было ознаменовано обычным Максовым пятиминутным сбивчивым мямлением. С большим трудом из него угадывалась суть. Состояла она в том, что Макс с женой Анной уже семь лет живут в этих апартаментах. Они всегда вовремя вносят арендную плату, а также исправно оплачивают дополнительные надобности. Если потребуется, у них есть необходимые подтверждающие бумаги. Макс с женой никогда не нарушали законов и вообще, крайне благопристойные граждане. Оба уже много лет имеют постоянную работу, а следовательно – и это главное, – они весьма надёжные и кредитоспособные постояльцы.
Дойдя до этого места, Макс громко выдохнул. Он полез было в карман за носовым платком, чтобы вытереть выступивший на лбу пот, но решил, что прямо посреди разговора это будет неуместно, и с трудом продолжил отрепетированную речь.
– Ввиду всего изложенного, – выговорив очередной канцеляризм, Макс опять на секунду остановился, чтобы перевести дыхание. От волнения ему не хватало кислорода, – не согласится ли уважаемый господин Рант, – Макс снова взял паузу и откашлялся, – продать им это скромное жильё в рассрочку?
В просторном кабинете повисла тишина, прерываемая лишь сбивчивым дыханием грузного посетителя.
– Если, конечно, это вообще возможно, допустимо, ну и… – тут Макс окончательно замялся. Заученное почти наизусть продолжение беседы некстати выскочило из головы. Он смущённо погрузил взгляд в тяжелые тёмно-коричневые портьеры, обрамляющие окна кабинета.
Домовитая Анна уже давно донимала Макса настойчивыми разговорами: дескать, пора бы наконец обзавестись собственным жильём, хватит арендовать чужие обшарпанные квартиры. С возрастом ей всё больше хотелось своей личной крыши над головой.
– Мы снимаем жалкие углы, переезжаем с места на места уже больше четверти века, – обращалась Анна к притихшему мужу. – Вдумайся только, двадцать с лишним лет мы, как дикие кочевники или безродные цыгане, не можем достойно устроиться, – в очередной раз укоряла она его.
Бесконфликтный Макс обыкновенно отмалчивался. Он прятал глаза в книгу, иногда робко сопротивлялся, но против мощного Анниного натиска ему устоять было трудно.
– Мы тратим сумасшедшие деньги на всё повышающуюся аренду, хотя могли бы пустить эти средства на обустройство нашего собственного мирка. Ведь за своим ухаживать куда приятнее, – Анна продолжала наступление, делая особое ударение на слове «своим». Она так любила домашний уют! Подтверждением тому была скопившаяся в шкафах обширная коллекция всевозможных занавесочек, аляповатых скатертей, причудливых ваз и статуэток. На подоконниках стояли многочисленные растения в горшках разнообразной формы и размеров. Занавески и тюль, сменяемые Анной каждый понедельник, непременно сочетались по цветовой гамме со скатертью на обеденном столе и кухонным фартуком.
Домашним делам она стала уделять гораздо больше времени и внимания после того, как их единственный сын вырос и, окончив престижный университет, покинул родительский кров. Хорошо подготовленный специалист, он нашёл перспективную работу в другой части света, на далёких вечнозелёных островах. Там он прекрасно обосновался и лишь изредка писал, явно не собираясь возвращаться к родимым северным пейзажам. Полунищенского быта он очень стеснялся всё детство и юность.
А Анна страдала. Ей не хватало её маленького мальчика. Всю нерастраченную энергию она пыталась перенести на облагораживание домашнего очага, но разве могла она полностью реализоваться в чужом углу?!! Анне нужны были её – и только её – двери, чтобы она смогла их украсить, её стены, чтобы их можно было по своему вкусу расписать, её окна, чтобы сделать на них модное напыление, – и так далее, не исключая пола и потолка. Декор стал её страстью, заменил ей ослабшую с годами связь с сыном, да и, что уж скрывать, с мужем.
Мысль о собственном гнезде не давала Анне покоя уже давно, а в последнее время превратилась в навязчивую идею. О чём бы ни шла речь – в компании знакомых ли или в новостях по телевизору, – женщина всё сводила к жилищному вопросу. Даже негативные известия она как-то умудрялась комментировать исключительно с этой точки зрения. Передали, что в Азии мощное землетрясение превратило в руины массу строений? Слава богу, у них хоть было что рушить. В Америке ураган нанёс жителям южных штатов серьёзный урон? Им повезло, у них было что ломать. В Японии отметилось чудовищными последствиями разрушительное цунами? Что ж, у людей было что смывать.
Анна не упускала любого маломальского случая напомнить мягкотелому Максу, что у них до сих пор нет собственной крыши над головой, в отличие от всех её подружек и знакомых. Макс пытался оправдываться, приводил доводы в пользу того, что иметь своё жильё нередко бывает обременительно. Многие его друзья и сослуживцы, замечал он, пользуются арендованными квартирами, и это не мешает им быть вполне счастливыми людьми.
Анна, как опытный фехтовальщик, тут же парировала, что половина его так называемых «друганов» – самовлюблённые эгоисты. Они привыкли тратить деньги только на собственные пузатые от пива персоны и не хотят брать на себя семейные заботы. Они – отпетые холостяки и специально не покупают квартиры, чтобы не обнадёживать своих подружек, которым годами морочат головы.
– А вторая половина моих товарищей, должно быть, хорошая? – наивно вопрошал Макс, глядя поверх книги на раздражённую Анну.
– А вторая половина – разведённые негодяи, которые скрывают свои реальные доходы от бывших жён и потому квартируют по таким же жалким лачугам, как и наша, – злобно завершала обвинительную речь Анна.
Так изо дня в день она осаждала Макса аргументами в пользу собственного жилья. И наконец ей удалось подвигнуть его на разговор с домовладельцем. Сам Макс, скромняга и тихоня, конечно, никогда бы на это не пошёл.
Странно, но жадный до денег домовладелец согласился на неожиданное предложение Макса почти мгновенно. От такого поворота событий Макс сильно растерялся. Он-то ожидал от старого скупердяя отказа, а то и в резкой форме – старик не особенно стеснялся в выражениях. На случай согласия плана действий у Макса заготовлено не было. Склонный к пораженческим настроениям, он заранее нарисовал у себя в голове совсем другой финал их разговора: «Ничем не могу помочь… Обсудим в следующий раз… В дальнейшем всё может быть… Всего наилучшего…» Ну, что-то в этом роде, когда обе стороны прекрасно знают, что дело ничем не закончится, но всё равно играют предписанные роли, натянуто улыбаясь друг другу.
А главное, если говорить откровенно, ленивому Максу вовсе не хотелось резко менять привычный образ жизни, влезать в долги, беспокоиться о банковских процентах, заполнять тонны и тонны официальных бумаг…
Осознав, что его предложение встречено положительно, Макс попытался пойти ва-банк. Он решил выдвинуть хозяину условия явно неприемлемые, на которые старый сквалыга никак не смог бы согласиться ввиду его всем известной патологической жадности. Анне же преподнести отрицательный ответ как результат неравного проигранного, но героического боя, в котором он самоотверженно сражался за семейное благополучие и бюджет.
К ещё пущему изумлению оторопевшего Макса, хозяин легко согласился на пятипроцентную скидку от озвученной цены, на трёхмесячную отсрочку первого платежа, на уменьшенный первоначальный взнос и пятилетнюю рассрочку выплат при условии гарантий надёжного банка.
Совершенно ошарашенный происходящим, Макс молчал. Сухопарый владелец недвижимости истолковал это молчание как успешное окончание переговоров – он ведь принял все условия, которые выдвинул грузный краснощёкий квартирант. Тут же позвонив по нескольким адресам, бодрый домовладелец сообщил о предстоящей сделке и вызвал прямо сейчас нотариуса и банковского клерка. Тяжело дышащий Макс не верил глазам и ушам. Происходило что-то экстраординарное. На какой-то миг он засомневался, уж не сон ли это, и легонько пощипал себя за запястья. Впервые в жизни он даже не успел по-настоящему застесняться, залиться пунцовой краской во время разговора!
Так всего лишь за два с половиной часа Макс и Анна стали обладателями собственного жилья на невероятно дерзких и выгодных условиях.
…Наслаждаться приобретением им пришлось недолго. Примерно через полгода после подписания договора грянул жесточайший кризис. К этому моменту Макс только что выплатил первоначальный взнос – половину стоимости квартиры. Естественно, были закрыты все накопительные и пенсионные счета и потрачены остатки наличных денег. На оставшуюся половину они взяли кредит в банке, заложив приобретаемую недвижимость.
Анна довольно быстро лишилась работы. Максу существенно сократили жалованье и часть социального пакета. Платить проценты по кредиту месяц за месяцем становилось всё тяжелее. О продаже квартиры не могло быть и речи: цены на недвижимость, особенно малогабаритную и малопрестижную, упали более чем в два раза. Ушлый хозяин, видимо, заранее знавший что-то о финансовом катаклизме, успел распродать большую часть своих владений и теперь планомерно выкупал их обратно с большим дисконтом у наиболее нуждающихся граждан.
С большим трудом, пойдя даже на подлог, новоиспечённые собственники взяли ещё один кредит – естественно, уже в другом банке и на грабительских условиях. Надо ведь было каким-то образом выплачивать проценты и гасить потихоньку основной долг! Решение далось нелегко, но иначе банк грозился забрать квартиру за долги и попросту выставить их на улицу. Они робко надеялись на то, что ситуация на финансовых рынках в ближайшем будущем улучшится, Максу снова повысят жалование, а Анна сможет найти работу. А во что ещё им оставалось верить? На письмо с просьбой о денежном вспоможении, посланное в отчаянье сыну, пришёл неутешительный ответ. Сын писал, что сам сейчас находится в затруднительном положении, выплачивая кредит за новую квартиру и машину, кризис же разразился не только в их стране, а идёт уверенной поступью по всему миру, и поэтому свободных средств у него нет и не предвидится. Больше помощи просить было не у кого.
…Нацепив очки в старомодной оправе и перелистывая по очереди фотоальбомы из обширного семейного архива, Анна подолгу задерживалась над каждым разворотом. В молодости Макс увлекался фотографией и документировал очень подробно всю их семейную жизнь. Целый шкаф был заставлен пронумерованными, аккуратно подписанными фолиантами.
… – Хотите продать ваши воспоминания? – невозмутимый услужливый клерк, словно заправский психолог, повторил в вопросительной форме последние слова её тихо произнесённой фразы и посмотрел на сжавшуюся Анну маленькими бесцветными глазками.
Смущённая Анна, комкая в руках перчатки, молча кивнула головой: повторять позорное, как ей казалось, предложение вслух ей совершенно не хотелось.
– Что ж, это вполне возможно, – продолжил служащий и стал перебирать на столе какие-то бумаги. – В последние годы в связи с быстрым развитием технологий качество передачи стало почти совершенным, без помех и искажений. Появилась даже некая мода на чужие воспоминания. Те, кто может себе это позволить, – клерк несколько замялся, подбирая выражение, – создают под конец жизни целые галереи, включая в них события, каких им не хватило за время быстротечного земного существования. Так сказать, для полноты картины, – служащий лёгким движением расстегнул пиджак, оторвался от бумаг и ещё раз внимательно посмотрел на Анну. Потупившись, женщина убрала в карман пальто надоевшие перчатки и, сцепив руки, по-прежнему молчала.
– Прочитайте, пожалуйста, наш контракт. Он составлен грамотными юристами и учитывает все тонкости возможной сделки, – работник услужливо предложил ей присесть и протянул несколько листов машинописного текста. Анна послушно села в глубокое мягкое кресло и, поставив на журнальный столик сумку, пробежала по мельтешащим строкам глазами. Вчитываться в смысл не получалось. В знак того, что она ознакомилась с содержимым текста, Анна вновь подняла взор на человека, сидящего за столом напротив. Какой же у него неприятный, самодовольный вид!
– Хочу вас сразу предупредить, что воспоминания типа «Мой первый секс», «Невероятный прыжок с тарзанки» и «Полёт на сверхзвуковом истребителе» мы сейчас временно не принимаем, – клерк взял внушительную паузу, видимо, для того, чтобы Анна обдумала его слова, но, не почувствовав ответной реакции, возобновил монолог.
– В этих областях предложение непропорционально опережает спрос. Все хотят поделиться опытом первого секса, чтобы приобрести последний, хи-хи, – неудачно сострил служащий и изобразил на лице подобие натянутой улыбки. Насупленная Анна продолжала стоически молчать.
– Сексуальные переживания идут наравне с военным опытом, словно это одно и то же, – ещё раз попытался разрядить атмосферу клерк, но, видя, что Анна явно не расположена к его тонкому юмору, вернулся к сути.
– Ознакомьтесь, будьте так любезны, с нашими текущими ценами, – елейным голосом пропел он и передал Анне прейскурант в черной кожаной папке, словно это было меню дорогого ресторана и ей предстояло выбрать блюдо к обеду.
Анна вынула из сумки очечник, тщательно протёрла салфеткой стёкла, надела очки и стала водить длинным тонким пальцем туда-сюда по прайс-листу, неслышно шевеля губами. Оценив заторможенность клиентки, опытный служащий положил перед ней внушительного размера калькулятор. Анна автоматическим движением взяла его в руки и стала складывать, обнулять и снова складывать заинтересовавшие её цифры. Картина получалась неутешительная. Чтобы закрыть хотя бы один из двух, меньший, кредит, ей придётся пожертвовать как минимум воспоминаниями о романтическом знакомстве, медовом месяце и рождении единственного сына.
Что же останется ей? Что она унесёт с собой, когда настанет её неотвратимый час? Воспоминания о серых буднях. Восьмичасовой рабочий день с коротким обеденным перерывом и утомительная дорога в душной, пыльной подземке. Поникший Макс, который день ото дня и так постепенно обесцвечивается, а с продажей самых светлых воспоминаний будет окончательно вытравлен из её жизни. Что останется?
Задумавшись, Анна бросила на стол прейскурант, резким движением сняла очки и откинулась на спинку кресла. Её грудь резко вздымалась и опускалась. Воздуха не хватало. Анна расстегнула пальто и стянула с шеи платок.
– Предупреждаю вас, – продолжил вкрадчивым голосом плосколицый клерк, – если вы решитесь и подпишете с нашей уважаемой фирмой контракт, нам ещё нужно будет некоторое время, чтобы привести ваши воспоминания в подобающий вид. Провести, так сказать предпродажную подготовку! И самое главное, предстоит найти на них достойного покупателя. В условиях затянувшегося кризиса это будет совсем не так легко, как может показаться с первого взгляда, – отчеканил заученную, видимо, фразу менеджер и противно причмокнул крупными, лоснящимися губами. Анне стало неприятно, она даже ощутила брезгливость. Захотелось немедленно выйти в туалет и тщательно вымыть руки, словно она в чём-то испачкалась.
…Малюсенькая квартира под самой крышей была заложена. Загородного дома супруги не прибрели. Машины у них не имелось, оба всю жизнь добирались до работы общественным транспортом, объясняя это себе и другим, что так быстрее, беспроблемнее и безопаснее. У скромной Анны никогда не было бриллиантов, дорогих колье и прочих драгоценностей. Мебель в квартире и вещи не представляли никакой коммерческой ценности, возможно, даже для старьёвщика, который всё чаще стал появляться в их районе. Всё, что они смогли нажить за долгую совместную жизнь, – это только их воспоминания. Сентиментальный Макс часто говорил:
– Ничего страшного, что мы не миллионеры и не олигархи, ведь банковский сейф не пойдёт за нами на кладбище. Зато мы богаты нашими воспоминаниями. Их у нас очень много, и никто их у нас не отберёт, как может случиться с деньгами. Они останутся с нами до самого конца.
…После потери работы Анне стало нечего делать. Она заскучала. Домашних обязанностей в крошечной квартире было совсем мало. Уборка занимала буквально несколько минут. Да в помещении никто особенно-то и не мусорил. Тихоня Макс приходил поздно вечером с работы, переодевался, ел, смотрел телевизор, спал. Утром, стараясь как можно меньше шуметь, опять уходил на службу. Гости не бывали у них с тех давних пор, как они переехали в этот отдалённый спальный район и поселились на верхнем этаже без лифта. Даже тем, кто решался на длительную поездку и добирался до дальнего квартала за рекой, было трудно подниматься пешком на шестой этаж по довольно крутой лестнице. Приятели Анны и Макса находились не в лучшей спортивной форме: возраст уже не тот, чтобы штурмовать горные вершины и последние этажи.
Сначала практичная Анна в целях экономии воды перестала принимать ванну, потом стала реже стирать бельё, а затем бросила поливать цветы в горшках, которые занимали все подоконники. Вскоре она и вовсе отдала своих «зелёных домочадцев», как она их ласково называла, хозяину маленького кафе на углу соседней улицы. В магазин она теперь выбиралась редко. Покупать продукты каждый день было не на что. На стряпню уходило тоже немного времени. На разносолы и изыски не хватало средств, да и, положа руку на сердце, откуда взять настроение их готовить? А испечь блины или пожарить картошку – дело дешёвое, привычное и практически сиюминутное.
Большую часть похожих, словно однояйцовые близнецы, дней погрустневшая Анна проводила перед экраном телевизора. К «ящику» она пристрастилась от нечего делать. Теперь женщина знала содержание всех сериалов, которые шли по центральным и второстепенным каналам. Она даже успевала смотреть параллельно два сериала, ловко переключаясь с одного канала на другой во время рекламы.
А если сериал был только один, на время рекламы Анна удалялась, чтобы не раздражали преувеличенно радостные люди с белозубыми улыбками, предлагающие приобрести тот или иной супертовар по супервыгодной цене. Делала звук потише, но не слишком, чтобы не пропустить продолжение серии, и шла на кухню протереть лишний раз пыль или просто переставить с места на место посуду.
В этот злосчастный раз уставшая Анна осталась у телевизора совершенно случайно. Ей просто было лень вставать, а в коридоре и на кухне всё было десять раз вытерто и протёрто, вымыто и перемыто.
Во время рекламного блока на экране появились лазурное небо, аквамариновое прозрачное море, белый песок и высокие, слегка качающиеся пальмы. В общем, привычный штамп, символизирующий атрибуты беззаботной райской жизни на земле.
– Всё, что ты сможешь унести с собой из этой жизни, – это только впечатления, – проникновенно вещал мягкий голос за кадром. Своим бархатным тембром он был призван пробуждать доверие слушателей. – Если тебе не хватило положительных впечатлений, не переживай, а лучше купи их на sale3000.com.
Этот короткий, совершенно случайно увиденный рекламный ролик стал переломной точкой в жизни потерявшей ориентиры Анны. Она поняла, как можно выбраться из сложившейся безвыходной ситуации.
…Чем хуже шли дела на службе, тем раньше Макс возвращался домой и тем больше и дольше предавался воспоминаниям. Он мог целыми вечерами сидеть у Анны за спиной и, пока она просматривала ежевечернюю порцию сериалов, постоянно фонил ностальгией с дивана. Удручённый теперешним состоянием дел, Макс вызывал к жизни милые его сердцу картинки давно минувших дней.
Он помнил всё, до самых крошечных мелочей. Как, где и при каких обстоятельствах они познакомились. Какая тогда стояла погода, какое было время суток, что они пили, ели и о чём болтали в углу кафе в кривом переулке в центре города. Он помнил, во что была одета Анна, когда он её впервые пригласил в театр. Макс был самым совершенным в мире несгораемым сейфом воспоминаний.
Сначала Анна не обращала внимания на его бесконечный бубнёж, старалась игнорировать изливаемый Максом ностальгический поток. Но муж становился всё более словоохотливым. Его плаксивая многоречивость раздражала, без надобности напоминала о лучших, безвозвратно ушедших временах, наконец, мешала смотреть нескончаемые фильмы. Анна придвигалась ближе к телевизору, делала звук громче, но на погружённого в воспоминания Макса это не действовало. Иногда Анна выходила из себя и раздражённо «затыкала» его, чтобы не пропустить очередной поворот сюжета. От пронзительного окрика Макс замолкал на несколько минут. Но потом входил в привычный транс, начиная опять с неизменной фразы: – А вот помнишь…
Анна сдерживала себя всё реже и реже. Особенно её выводили из себя изречения типа: «А помнишь, как было хорошо?», «А ведь и правда очень здорово было раньше!», «Вот были золотые деньки», – и так далее и тому подобное. Закипающей Анне всё больше хотелось бросить Максу в лицо, что да, правда, было время золотое, и она очень даже в курсе, что стало теперь. Но раньше он, Макс, бегал, старался, брался за дело вновь и вновь, если у него что-то не получалось с первого раза. А теперь сидит сиднем за её спиной на диване и пускает пузыри по поводу давно ушедших времён. На язык просились злые фразы, словно хлёсткие пощёчины. Она хотела ему втолковать, что именно он сам во всём виноват. «Вставай, действуй, ведь ты же мужчина, оторви наконец-то свой толстый зад от протёртого дивана», – во внутренних диалогах с ещё больше погрузневшим в последнее время Максом Анна уже не стеснялась в выражениях. Она пару раз резко разворачивалась к медитирующему Максу, когда его нытьё становилось совсем нестерпимым, и готова была произнести грубость, лишь бы он замолчал, но видя детское, беззащитное выражение на лице мужа, его пухлые листающие фотоальбом руки, осекалась и произносила скороговоркой: – Да, да, конечно, помню, – и тут же отворачивалась.
В итоге Анна нашла удобную форму сосуществования с мужем. Ведь, собственно говоря, Максу не требовался собеседник. Он чувствовал себя в приятных воспоминаниях как рыба в воде, стал своего рода подобием Ихтиандра. На службе он смотрел на часы, отмеряя, сколько осталось времени до того момента, как он снова погрузится в свой аквариум воспоминаний. Рассеянный и забывчивый в обычной жизни, в потоке прошлого он плавал с необычайной ловкостью, был наблюдателен, хваток и безукоризнен.
…После ожидаемого, но всё же заставшего её врасплох звонка из агентства растерянная Анна полдня просидела за столом, машинально листая семейные фотоальбомы. Она разглядывала изученные до мельчайших подробностей снимки, зачем-то медленно гладила их дрожащими ладонями, проводила по краю давно не крашеным ногтем, словно испытывала матовую поверхность на прочность.
Анна отлично осознавала, что если решится, то всё это фотохозяйство, все эти пёстрые прямоугольнички и специально состаренные под сепию бледно-коричневые снимки не будут уже для неё ничего значить. Ровным счётом ничего. Всего лишь отвлечённые картинки, портреты, пейзажи. Просто картинки, ничего более. Чаши весов колебались, по очереди перевешивала то одна, то другая.
– Что толку в этой запылённой коллекции, если ты не можешь позволить себе элементарный маникюр и уже бог знает сколько времени не посещала парикмахера, – вопил внутренний голос Анны, которому она за время бесконечных диалогов с самой собой даже дала имя Ан, сокращённое от собственного.
– Ан, а что останется у меня, если я навсегда расстанусь с памятью, – в сомнениях вопрошала себя мятущаяся Анна.
– У тебя по крайней мере останется эта квартира, которую, не ровён час, отберёт за долги равнодушный к твоим метаниям банк. Ты же сама давала согласие на подписание обоих кредитных договоров. Сейчас вы не в силах платить даже проценты. Понимаешь ты, даже проценты! Где ты будешь жить, когда останешься без этого жалкого угла? Под ближайшим забором? Оттуда несчастных горемык гоняет лишённая сантиментов полиция. На местном вокзале? Охрана давно не пускает бомжей в залы ожидания. Анна, очнись, приди в себя и посмотри реально на сложившуюся ситуацию! – надрывался внутренний голос.
– А о чём же я буду говорить с Максом, что останется у нас общего? – пугалась грядущих перемен потерянная Анна.
– А о чём вы сейчас говорите долгими совместными вечерами? Ну, вспомни, признайся хотя бы себе самой, смелее! Что молчишь? Нечего ответить? Правильно, потому что ни о чём вы не беседуете, – ехидничало подсознание, – ни о чём, ни о чём, ни о чём, и ты это прекрасно знаешь, просто боишься посмотреть неприятной правде в глаза. Ты за последнее время, милочка моя, – внутреннего собеседника теперь было не остановить, – привыкла, как страус, прятать голову в песок и уходить от решения проблем, словно они исчезнут сами собой, если ты не станешь их замечать. Ваше так называемое общение – это монотонные монологи Макса за твоей худой, сутулой спиной. Твоё в них участие – редкие междометия в знак согласия. Ты могла бы обойтись и без них, а только регулярно поднимала табличку с надписью «да», и всех бы это устроило. Тебе не пришлось бы лишний раз раскрывать рот и отрываться от очередного сериала. А он бы с упоением продолжал кругосветное путешествие по волнам своей памяти.
– Это не так, – вяло сопротивлялась пришибленная обвинениями Анна.
– Что не так-то? – иронизировал внутренний голос. – Ты вспомни, дорогуша, когда за последние несколько лет ты говорила с распластавшимся на диване Максом о чём-нибудь, кроме прогноза погоды на ближайшие дни, хорошо ли он добрался до службы и что будет есть на ужин, тосты или блины.
Подавленная Анна мрачно молчала.
– Вы «спокойной ночи»-то перестали друг другу желать, потому что ночи у вас обоих последние годы всегда беспокойные. Раскисший Макс абсолютно ни на что уже не способен. Он не может принять решение в сложной ситуации. И именно поэтому всё глубже и глубже, набрав в лёгкие побольше воздуха, ныряет в глубины своих радужных воспоминаний.
Припёртая с стене Анна не отвечала. Но ответа от неё и не ждали.
– Ты же чувствуешь, что он сейчас практически недееспособен, но всё равно пытаешься его зацепить, подтолкнуть, чтобы он наконец зашевелился. С таким же успехом ты могла бы толкать плечом гору. А Макс чувствует твоё раздражение. Но ему комфортно в его океанах памяти, понимаешь ты, дурёха, очень комфортно! Он слишком глубоко заплыл, над ним тонны и тонны воспоминаний. Он всё реже и всё на меньший срок появляется на суше. Его страшит твоё желание что-то изменить. Ты же прекрасно понимаешь, что он не хочет ничего менять, и от этого раздражаешься ещё больше, – внутренний голос был очень убедителен. Но он ещё не закончил, а, переведя дух, продолжил: – Макс, как загнанное в угол раненое животное, остро чувствует опасность. Он видит твоё недовольство и ускользает от него в воспоминания ещё глубже. Он действительно не знает, чем он может помочь своей семье. Он чувствует себя жертвой, на которую охотятся, и поэтому его задача – спрятаться как можно надёжнее.
Так вы и ворочаетесь с боку на бок до самого утра. А утром невыспавшийся, плохо отдохнувший Макс покидает дом ещё до того, как прозвонит будильник. Он крадётся, словно вор, случайно попавший не в ту квартиру. Он боится разбудить тебя, чтобы ты не задала ему никаких вопросов о планах на будущее, – внутренний голос был наблюдателен, правдив и безапелляционен в своих суждениях.
… – Как, ну как ты могла так поступить? – раскрасневшийся Макс был в бешенстве. Анна видела его таким впервые в жизни. Даже в молодости, во время кратковременных приступов ревности и редких ссор, флегматичный Макс никогда не выходил из себя, был само спокойствие и благоразумие.
– Что ты натворила? Ты хотя бы понимаешь последствия, отдаёшь себе отчёт? – корпулентный Макс метался по комнате, громко шаркая клетчатыми тапками, так что складывалось впечатление, будто он занял своим мягким телом всё свободное пространство.
– Спасла от гибели наше единственное жильё, возможно, всю нашу жизнь, – блеклым голосом ответила потухшая Анна, которой надоело оправдываться. – Это, кажется, ты не отдаёшь себе отчёт, что нас действительно могли выставить на улицу.
– Ты что, действительно продала все воспоминания о нашей свадьбе?!! – обезумевший Макс не унимался. Он ходил по кухне из угла в угол и размахивал руками.
– У тебя что, правда не осталось ничего святого в жизни? – возмущённый до предела Макс как-то по-бабьи вскинул руки и задел стоящую на полке большую пивную кружек. Массивная, фигуристая кружка накренилась и, соскочив вниз, разбилась вдребезги. Ошарашенный неожиданным погромом, Макс некоторое время взирал на разлетевшиеся по полу осколки.
– Может, ты и воспоминания о сыне загнала за эти проклятые «бабки», будь они прокляты? – вдруг ужаснулся он и воззрился на Анну выпученными глазами.
Макс попал в самую точку.
