Сергей Данилов
Бывает и так
Как я стал модным
Я не посещаю шумные, многолюдные кварталы первого округа Парижа, где расположены разрекламированные во всех путеводителях «La samaritaine» и «Le printemps», меня не привлекает переливающееся иллюминацией здание «Harrods» в Лондоне. Я предпочитаю неторопливой, вальяжной походкой сибаритствующего господина прогуливаться по лабиринту узких улиц центральной части любой из европейских столиц, будь то Рим, Мадрид или Берлин. Там я выискиваю скромный, свободный от покупателей небольшой магазин, где и за кассой, и за прилавком, и в зале работает одна-единственная продавщица. Останавливаюсь на противоположной стороне улицы и какое-то время наблюдаю за ней сквозь витрину. В моём представлении, она либо владелица, может быть, партнёрша маленькой семейной фирмы, либо ближайшая родственница хозяина заведения.
Распахнув стеклянную дверь, которая оповещает о моём вторжении мелодичным звоном крошечного колокольчика, я приветливо улыбаюсь, здороваюсь и вхожу внутрь помещения. Вежливо киваю в ответ на любезное предложение хозяйки помочь мне с выбором, а затем начинаю перебирать представленные на полках товары. За этим неспешным занятием завожу разговор о состоянии бизнеса, теперешних вкусах и – как же без этого – царящих нравах. Обязательно, насколько хватает моих скромных лингвистических способностей, стараюсь общаться на языке страны, в которой нахожусь. В случае затруднений перехожу на английский, а в тупиковых ситуациях прибегаю к помощи универсального языка мимики и жестов. Обычно это особенно импонирует скучающей одинокой продавщице.
Я обхожу стороной те торговые залы, в которых толпятся настырные зеваки; не стремлюсь за низкими ценами, не выискиваю дешёвый товар на сезонных распродажах. Кроме того, игнорирую места, где за прилавком с томным выражением лица позируют несостоявшиеся фото- и топ-модели. Обыкновенно я выбираю бутики с сотрудницами среднего возраста – с ними у меня сразу же устанавливается отличный контакт. Переходя от стойки к стойке, от витрины к витрине, я осматриваю и ощупываю представленные вещи, а очередная услужливая дама сопровождает меня по пятам. От неё я узнаю всяческие мелочи, любопытные подробности об особенностях местной жизни, о характерных привычках городских обитателей.
Обойдя раза два помещение и завершив почти уже дружескую беседу, я покидаю гостеприимную хозяйку. Всенепременно покупаю какую-нибудь безделицу – очередной яркий галстук или симпатичный шейный платок, – чтобы не показаться неблагодарным. Иногда выбираю покупку посолиднее: какую-нибудь приталенную сорочку или молодёжный плотно обтягивающий пуловер.
Конечно, не всю жизнь я был столь оригинальным шопоголиком, готовым поддерживать беседу в маленькой лавочке ради приобретения одного-единственного ремня или футболки и при этом избегающим больших универмагов. Раньше я просто не ходил по магазинам.
* * *
Очень долго я искренне считал – да, собственно говоря, и до сих пор считаю – самым дорогим и совершенно невосполнимым ресурсом время. Упущенную прибыль можно наверстать и в будущем заработать ещё больше денег; постыдный проступок – загладить, исправить, в крайнем случае, принести искренние извинения; пошатнувшееся здоровье – восстановить с помощью процедур и физиотерапии, подлечить пилюлями последнего поколения. А вот ушедшие часы и минуты вернуть немыслимо.
Эта банальная истина, осознанная ещё в ранней юности, напрочь отвадила меня от магазинов. Я объявил хождение по торговым точкам бестолковой тратой времени, которая не даёт человеку ничего путного, а только отупение в голове и усталость в ногах. Любой поход за покупками я с огромным удовольствием заменял на чтение книг, просмотр кинофильмов – да на всё что угодно, даже на простое созерцание бегущих по бледно-голубому небу белых кучевых облаков. Лишь бы только не толкаться по очередям, не обходить бесконечные ряды вешалок с одеждой.
В годы учёбы я относился к своему внешнему виду наплевательски. Обязанность снабжать меня брюками, свитерами и остальным прикидом полностью лежала на маме. Надо отдать должное милой мамочке, она тоже не сильно заморачивалась по этому поводу. В результате довольно долгое время, будучи уже студентом первого-второго курса, я носил сорочки китайской торговой марки «Дружба» ярко-розового и насыщенно-изумрудного цветов. Не знаю уж, почему дорогая родительница осчастливила меня рубашками таких экзотических расцветок. Впрочем, если учитывать особенности обеспечения населения товарами широкого потребления, характерные для позднесоветского периода… Скорее всего, просто на завод, где она работала, привезли именно такую партию ширпотреба. А может, конкретно маминому отделу повезло больше других с экстравагантным товаром.
Так как я продолжал обходить магазины стороной, то не мог брезговать вещами, которые каким-то волшебным образом появлялись в доме. Носил всё, что мне перепадало, со смирением странствующего монаха. Изделия китайской лёгкой промышленности ярко цвели на мне два года – во все сезоны и при любой погоде. С чёрными брюками? Хорошо! С серыми? Тёмно-синими? Прекрасно! И со всевозможными свитерами не менее оригинальных фасонов и оттенков – тоже пойдёт. Довершал эту затейливую колористическую буффонаду тёмно-рыжий с чёрными прожилками длинный пиджак из какого-то жёсткого, словно конский волос, материала (лапсердак достался по случаю моему деду).
Сочетания цветов моего одеяния были столь вопиющими, что приличные девушки шарахались от меня в разные стороны. Думали, наверное, что если молодой человек добровольно так одевается, то что же должно твориться у него в голове.
Однажды, ближе к концу второго года обучения, одна из моих сокурсниц всё-таки не выдержала и отважилась подойти ко мне с расспросами. Не знаю уж, что двигало ею в тот момент. Возможно, искреннее стремление помочь мне не походить на клоуна, отбившегося от бродячей труппы. А может, моя манера одеваться казалась ей загадочной и девушка мучилась от любопытства.
Так вот, улучив момент, когда я в одиночестве шёл по факультетскому коридору, однокурсница опасливо приблизилась ко мне. Беседу начала вежливо, с отвлечённой темы. Но вскоре не выдержала и перешла к главному, спросив, из каких таких соображений я ношу столь экстравагантную одежду. Кажется, своим искренним ответом я её просто обескуражил. Чистосердечно признался, что надеваю только те вещи, которые приносит мне мама (хочу заметить, что к тому моменту я уже оканчивал второй курс математического факультета и достиг роста в один метр восемьдесят два сантиметра). Заморочек про сочетание цветов я откровенно не понял. На всякий случай осмотрел себя с ног до головы. Не найдя явных изъянов – дыр, прорех и кусков прилипшей грязи, – попросил сокурсницу конкретизировать вопрос. Но ошарашенная девушка не смогла проронить больше ни слова. Она даже слегка побледнела, а её лицо стало напоминать подобие минорной театральной маски. Словом, мы явно не нашли общего языка.
Примерно в том же ключе я продолжал чудить и в дальнейшем. Поменялась только географическая составляющая. В какой-то момент вместо китайских товаров в страну начали массово поставлять изделия лёгкой промышленности из Восточной Европы. В частности, из дружественной Болгарии. Всё бы ничего, расцветки и фасоны у наших товарищей по социалистическому лагерю были вполне сносными. Мне, например, досталась сорочка в бело-бежевую мелкую клеточку, очень даже приличная со всех сторон. Но дело в том, что болгары решили быть не просто модными, а супермодными.
Если говорить конкретно, то они стали копировать не только образцы известных торговых марок, но и расположение всех этикеток и нашивок на них. Например, на моей рубашке сбоку от нагрудного кармана был вшит лейбачок с названием фирмы-изготовителя. Ну, что-то типа популярных тогда «Levi’s» или «Montana». Но только с одним существенным отличием: болгарское название было достаточно длинное и выполнено на родной им и нам кириллице.
Фирменное наименование, написанное по-русски (или почти по-русски), полностью лишало изделие должного западного шика. А из-за большого количества букв в названии размер этикетки пришлось существенно увеличить. В результате вместо престижных «Gucci» или «Prada» рядом с моим карманом красовалась крупная надпись «Каблешков». Многие не знакомые со мной люди думали, что это моя фамилия, а этикетка пришита специально, как это делают заботливые родители своим малолетним чадам, когда отправляют их в пионерский лагерь.
Надо ли говорить, что фамилия болгарского революционера, в честь которого, собственно, и была названа фабрика, пристала ко мне надолго. На гораздо больший срок, нежели прослужила сама сорочка! Друзья не переставали хихикать и подтрунивать надо мной при любом удобном случае, я на пару-тройку лет стал Каблешковым.
Одно время были очень популярны гороскопы и разные психологические тесты. Их печатали в газетах и журналах, даже издавали отдельными тиражами в мягкой обложке. Как-то мы сидели на лекции в большой поточной аудитории. Это была весна последнего, преддипломного, семестра, на улице призывно светило ласковое солнце, щебетали воробьи, и учиться совершенно не хотелось. Моя соседка по парте, достав газету, заполняла очередной коротенький тест на психологическую совместимость. Не помню, какие там точно были вопросы, но один мне хорошо запомнился. Звучал он примерно так: «Могли бы вы надеть одновременно синее и коричневое?» Правильный ответ подразумевался самой формой постановки вопроса: конечно, нет. Я оглядел себя как будто бы со стороны и пришёл к печальному выводу, что я бы мог. То есть именно так я и был одет: в коричневые брюки, голубую в синих разводах рубашку и коричневый свитер с глубоким треугольным вырезом. Ну, что сказать… Тестами подобного рода я впредь не интересовался.
Терпеливой жене со мной было очень тяжело все совместно прожитые годы. При той крайне радикальной позиции, которую я однажды занял и твёрдо отстаивал, затащить меня в любой универмаг становилось трудновыполнимой задачей. Я упирался изо всех сил, словно самый тупой и спесивый из ослов, тратя на пререкания больше сил и энергии, нежели мог занять сам несчастный шопинг.
Мало того, что я не ходил по магазинам, чтобы помогать любимой супруге в приобретении сезонных обновок, восхищаться её вкусом и одобрять новые облачения, так я ещё наотрез отказывался покупать вещи самому себе. Обычно после того, как мы получали приглашение на какое-нибудь торжественное мероприятие, оказывалось, что у меня нет ничего подходящего для этого случая, начиная от ботинок и шнурков, заканчивая шарфом и береткой.
Препирательства начинались задолго до даты объявленной встречи и перманентно продолжались вплоть до самого дня торжества, словно затяжная окопная война.
– Тебе совершенно не в чем идти на этот банкет (праздник, премьеру, вечер и т. п.), – так обычно звучал первый лёгкий выпад в мой адрес.
– Ну и что такого, пойду в чём есть, – я пытался отмахнуться от настойчивого требования приобрести себе что-нибудь новое и подобающее. Наивный! Отказы не принимались.
– А что у тебя вообще имеется приличного? Что ты собираешься надеть, чтобы не опозориться перед посторонними людьми? – наступление жены разворачивалось по всему фронту. – Покажи-ка мне, пожалуйста, – просьба высказывалась тоном, который напоминал приказ подозрительного чиновника подготовить к таможенному досмотру весь имеющийся в наличии багаж.
Я обречённо плёлся к платяному двустворчатому шкафу, бережно доставал из него какой-нибудь давно (или очень давно) полюбившейся мне шедевр портновского искусства. Ей, моей дорогой обожаемой вещичке, к тому времени, как правило, было уже достаточно много лет. Люди обыкновенно столько не живут, а одежда не носится.
– И вот в этом ты собираешься появиться на званом официальном ужине, – начиналась массированная артподготовка. – Да в этом даже на даче стыдно ходить нормальному человеку, – следовал выстрел прямой наводкой, призванный поразить моё дремлющее самосознание.
Кстати, надо отметить, что дача оставалась для меня в то время последним островком свободы от засилья престижных шмоток. В деревне не требовалось, чтобы я был прилично одет. Там меня по этому поводу не третировали. На шести сотках я имел право носить те вещи, которые почему-либо были близки моему извращённому в смысле вкуса сознанию. Мода и стиль не входили в круг моих интересов. Причина всё та же: время дороже. Говоря современным слоганом, я упорно придерживался чёткого правила: «Имидж – ничто, время – всё».
– Давай, надень-ка ещё что-нибудь и попробуй объективно посмотреть на себя со стороны, – предпринимая одну штыковую атаку за другой, моя настойчивая супруга предоставляла мне последний шанс реабилитироваться.
– Готово, – спустя короткое время следовал мой насупленный ответ. Угнетённый глухой обороной и самой процедурой бессмысленного переодевания, я с неохотой повиновался и выставлял для обозрения очередной потёртый раритет.
– Ну скажи на милость, на что это похоже? – брезгливый взгляд и соответствующий тембр голоса жены, словно огненный напалм, безжалостно сжигали мои наивные надежды. Нет, и это не тот антураж, в котором бы меня можно было экспонировать в ближайшие выходные на званом ужине. Дальше следовало от двадцати до тридцати уничтожающих, словно залпы реактивных миномётов «Катюша», пояснений, почему в таком кошмарном виде можно ходить только в гордом одиночестве на местную помойку, да и то лишь в кромешной темноте. Если резюмировать, то в выбранном мной костюме предстоящему торжественному случаю не соответствовали цвет, фасон, размер и всё остальное прочее.
Я придирчиво осматривал себя в зеркале. Да, мой вид был далёк от облика заправского денди, но я всё равно оставался им, в общем-то, вполне доволен. Он был привычен для меня. Я продолжал настырничать, хотя мои оборонительные линии были уже до основания разрушены шквальным огнём упрёков и замечаний. Пытался острить: мол, я и мой чудненький гардеробчик вне моды и времени. Взывал к разуму: «Хорошие вещи, между прочим, можно носить долго. Прочное и добротное изделие прослужит ещё лет пять-шесть как минимум…» Увы, все усилия пропадали зря, близилась неумолимая развязка.
Результатом что боевых действий, что мирных переговоров всегда был полный разгром моей плохо одетой армии, безоговорочная капитуляция, а в качестве контрибуции – унылый поход в магазин под бдительным контролем победоносной супруги. Сопровождаемый удивлёнными взглядами продавщиц, я, подобно военнопленному, первое время сопротивлялся любому предложению. Словно гордый борец и политический заключённый, ото всего открещивался, отказывался, держался стоически, как мог, чуть ли не объявлял голодовку прямо посреди торгового зала… но в итоге, конечно, уступал.
Многолетняя позиционная борьба за то, чтобы сделать меня стильным, в семье так ничем и не завершилась. Изредка я сдавался: серьёзно настраивался, подолгу медитировал, после чего мы вместе ездили за покупками. Но чаще всё-таки вещи мне приобретались без моего личного участия. Что-то жена доставала через подруг, часть ей попадалась на глаза просто по случаю, по дороге от секции женского белья к секции парфюмерии. Кое-какой одеждой фарцевали наши дальние знакомые, а что-то банально не подходило по размеру друзьям и передавалось за скромное вознаграждение в мой толерантный гардероб, который, как и я, это покорно сносил.
Всё, что приносили в дом, я принимал с благодарностью. Искренне радовался каждому новому предмету, а главное, тому, что мне не пришлось за ним никуда тащиться самому. Это был основной аргумент «за».
Естественно, в результате такого оригинального способа покупок мой «пижонский» гардеробчик выглядел, мягко говоря, довольно эклектично. В нём соседствовали вельветовые джинсы фиолетового цвета, коричневая кожаная куртка пятьдесят второго размера (при моём сорок восьмом), демисезонные ботинки «на манке» и многие другие удивительные продукты мировой лёгкой промышленности. Причём часть вещей была мне явно коротковата, часть – откровенно велика.
Кардинальный перелом в моём заскорузлом сознании состоялся совершенно случайно – во время туристической поездки в Финляндию. Шёл 1995 год. В нашей перевернувшейся стране почти ещё не было фешенебельных бутиков, торговых центров, моллов, мегамоллов и прочих достижений развитого общества потребления. А к нему, потреблению то есть, вчерашние советские люди самозабвенно и безоглядно стремились своими широкими славянскими душами и плохо одетыми телами.
– Ладно, – сказала перед поездкой оптимистично настроенная долготерпеливая жена, – в Хельсинки тебя приоденем. Знающие люди говорили мне, что там в самом центре города расположен огромный «Стокманн». Как раз очень удобно, свободного времени у нас будет предостаточно. Приедешь на родину огурцом, твёрдо обещаю.
Со всей очевидностью мне стало ясно, что первая заграничная поездка обречена на провал, как и малоизвестная в нашей отечественной истории финская военная кампания.
Мы прилетели в столицу Финляндии ранним утром, разместились в отеле и, как и было намечено по плану, отправились знакомиться с городом. Скромный Хельсинки предстал передо мной совсем не таким шикарным городом, каким я себе его рисовал изначально. Он оказался маленьким и провинциальным, лишённым изюминки. В нём отсутствовала изысканная европейская архитектура, которую я ожидал здесь лицезреть на каждом шагу. Больше всего меня поразил и восхитил двенадцатипалубный белоснежный красавец-паром, который стоял в порту и, видимо, ожидал отбытия в соседнее скандинавское государство. Когда мы проплывали мимо него на крошечном прогулочном катерке, он возвышался над нами, словно исполин, похожий на межпланетную космическую базу из фильмов Джорджа Лукаса о звёздных войнах.
Первый день пролетел очень насыщенно и быстро. Мы побывали в порту, поплавали по заливу между мелкими живописными островками, посетили православный храм (по нашему общему мнению, самое красивое здание в городе). На открытых террасах кафе мы пили местное пиво «Кофф» и наблюдали множество раритетных американских машин выпуска шестидесятых годов, которые заполнили улицы. Как будто в городе намедни опорожнился грузовой корабль с заморскими бьюиками, кадиллаками и мустангами. Все они, словно огромные крокодилы, покинув порт, ползали по улицам и искали дорогу назад, в далёкие тёплые страны.
Вечером за общим обильным ужином (а в поездке, кроме нас, участвовали ещё две дружественные семейные пары) было принято решение посвятить тотальному шопингу весь завтрашний день. То есть угробить его на корню, а заодно напрочь загубить всю так хорошо начавшуюся хмельную загранпоездку! Оглушённый этими кошмарными планами, я попытался было искать поддержки у моих товарищей, соратников по сильному полу. Теплилась надежда вместе соскочить с этого мерзкого мероприятия и провести второй приятный день в созерцании городских пейзажей, переходя от одного пивного бара к другому. К моему великому удивлению и, конечно, сожалению, я нашёл в их сосредоточенных лицах полную решимость и солидарность с женской частью нашей группы. Непостижимо, но они были согласны добровольно посетить местный торговый центр, чьё здание, виденное сегодня из окна экскурсионного автобуса, всерьёз пугало меня своими впечатляющими размерами. В итоге я остался не просто в меньшинстве, а в полном одиночестве. Мнимые союзники по половому признаку вероломно перешли на сторону условного противника. Мне пришлось капитулировать, даже не вступив в этот раз в решительный бой.
Что ж, предстоящий день был испорчен ещё с вечера. Осознание того, что завтра с утра придётся тащиться на полдня в магазин вместо краеведческого музея и картинной галереи, засело противной занозой в моей охваченной внезапной мигренью голове. По этой причине сразу же после затянувшегося ужина я удалился и, глядя в окно на окрестный пейзаж, прилично набрался в одиночку в номере.
Короткий путь от отеля до «Стокманна» я прошёл на автопилоте. Со стороны было похоже, будто ранним серым утром изнурённого долгим заточением, измученного пытками узника ведут на окончательную зверскую расправу. Хотя пока мы неспешно поднялись, плотно позавтракали, наконец-то все вместе собрались в просторном холле отеля и вышли в гомонящий город, утро уже миновало, и погода вовсе не выглядела насупленной и хмурой. Просто вид у меня был говорящий: шёл я, с трудом волоча одеревеневшие ноги, наклонив голову и опустив, словно в безмерной тоске, заострившиеся плечи. Вся вековая скорбь угнетённых народов проступила на моём осунувшемся за бессонную ночь лице. Так я угрюмо шествовал на шмоточную голгофу, сопровождаемый бодрым, довольным жизнью эскортом.
Местный универмаг оказался большим кубическим сооружением тёмно-шоколадного цвета. В тот день в моих глазах он скорее походил на крематорий, чем на досуговый центр. Я понял, что в его прожорливом чреве, словно в гигантской топке, в ближайшее время безвозвратно сгорят все мои светлые помыслы. Прощай, экскурсия по галерее чухонских художников; не поминайте лихом, мечты об ознакомлении с окаменелостями мамонта под прозрачным куполом палеонтологического музея.
Как только я вошёл внутрь супермаркета, меня оглушили крики и общий монотонный гам, ошарашили толкотня и пестрота, поглотила хаотичность движения. Вокруг суетились и, как мне казалось, бешено носились толпы алчущих людей в поисках красоты, качества и дешевизны одновременно. Они раздражали меня абсолютно всем, даже просто своим присутствием рядом со мной. Мне претило, что они имели наглость близко подходить ко мне, случайно касаться меня, рассматривать на соседних полках какие-то вещи, тянуть к ним свои жадные руки, а иногда со странным нетерпением подталкивать меня в спину костлявыми локтями.
От каждого нечаянного прикосновения я вздрагивал, словно от ожога или электрического разряда, брезгливо передёргивал плечами и отвечал на извинения полным злобы уничтожающим взглядом. Торопливые покупатели с большими пакетами приводили меня в ярость. Мне не нравились услужливые продавцы, пытавшиеся помочь в выборе одежды. Меня нервировала спокойная классическая музыка, звучавшая в зале и призванная, напротив, настраивать посетителей на умиротворённый лад. Мне был противен цвет плитки на полу, не устраивала отделка стен, бесило расположение туалетных комнат. Я был вне себя. Я был подавлен и скорбен.
Улавливая мои внутренние метания, ко мне модельной походкой то и дело подплывали высокорослые белокурые девушки в фирменных одеяниях. Они мило улыбались и лопотали какую-то приветливую галиматью на различных басурманских языках. Я ровным счётом ничего не понимал, поскольку не говорил ни на одном наречии мира, кроме русского. Мы первый раз выбрались за рубеж, и у меня ещё не сформировалась потребность учить иностранные слова. От ощущения своей полной беспомощности я ещё больше раздражался. Даже под страхом смертной казни я не сумел бы дать ответ ни на один обращённый ко мне вопрос. Был момент, когда я стоял в окружении уже трёх стройных девиц: первые две на протяжении получаса не могли справиться со мной и вызвали подмогу. Я глупо улыбался, беспомощно хлопал глазами, молчал и вращал головой, словно попавший в силки совёнок. Моим единственным, всепоглощающим желанием было быстрее смотаться из этой секции на фиг, да подальше. Что я и сделал, когда девицы на секунду ослабили внимание.
Стоит ли говорить о том, что спустя два с половиной часа мучений, хождений по этажам и толкания в торговых залах я так ничего и не приобрёл. Как только я брал в руки какую-нибудь вещь или мне предлагали что-то примерить, она, эта вещь, сразу же становилась мне противна, я презирал её всем сердцем и душой до последней строчки, пуговицы и петельки.
Надо отметить, что исследовал магазин я не в одиночестве. Мой почётный эскорт состоял из жены и двух её раскрасневшихся подружек. Они были прикреплены ко мне на весь день, словно тюремный конвой. Своим обаянием и улыбками они пытались скрасить мою трагикомическую участь.
Все три женщины неотступно следовали за мной с самого момента пересечения демаркационной линии, разделяющей тюремно-торговый центр и весь остальной свободный мир. У них была чёткая цель: одеть меня с головы до ног во чтобы то ни стало. Смотрелись мы очень комично. Впереди плёлся я, словно угнетённый тяжёлыми думами, согбенный годами восточный шейх, а за мной спешил весёлый, щебечущий, краснощёкий «гарем» из трёх привлекательных молодых особ. В руках они торжественно несли отобранные для меня общими усилиями шикарные наряды. Со стороны посмотреть, так это было настоящее шоу, нечто среднее между цирковым выступлением и театральным представлением с перевоплощением.
Мои руки удлинились и повисли вдоль сутулого туловища, словно плети, ступни-ласты вытянулись и стали непропорционально большими, я задевал ими за всё, что попадалось под ноги. Я спотыкался о вешалки и порожки, скользил на плитке и буксовал на ковровых дорожках. Создавалась иллюзия, будто в джунглях из множества особей отобрали самого приличного на вид орангутанга и в качестве научного эксперимента привели одевать в человеческие туалеты. А дитю природы это чуждо и к тому же противно. Ему не объяснить, зачем нужна бессмысленная процедура облачения. Матёрый самец и без этого вычурного фэшн-шоу прекрасно существовал все прожитые годы в своём уютном, хотя, может быть, и диковатом мире.
С таким вот тупым, упрямым выражением лица я примерял предлагаемые вещи. Надо ли говорить, что мне действительно ничего не шло. Моё угрюмое настроение «фонило» во все стороны отрицательными импульсами, а страдальческое выражение глаз напрочь лишало лоска любую изысканную одежду, каких бы престижных марок она ни была.
Даже самые элегантные модели, вне зависимости от цены и покроя, смотрелись на мне убого, будто были сняты с чужого плеча. Красивая вещь, надетая на меня, тут же приобретала непритязательный, даже как будто истрёпанный вид. По лицам продавцов отчётливо читалось, что они находятся в полном тупике. Опытные торговцы не понимали, что происходит с проверенным, ходовым товаром. Промаявшись со мной каждый минут по двадцать-тридцать, менеджеры зала сдавались и беспомощно опускали уставшие руки. Они были заинтересованы в проценте с продаж, переживали за установленный ежедневный план, но совести не хватало сказать, что хотя бы что-то на мне смотрится прилично.
За всё время ударного капиталистического труда работники финской торговли такого ещё не встречали. Когда я с кислой миной возвращал им очередной костюм, они осматривали его с подозрением. Золотоволосые продавщицы искренне удивлялись, почему такая классная модель оказалась на поверку кривой и косой. Сам-то я с первого взгляда производил нормальное впечатление – среднестатистический человек с обычными пропорциями. По идее, меня должны были красить хорошие вещи. Но они меня в тот день откровенно портили.
В итоге я постыдно сбежал. Да-да, просто трусливо покинул поле этой битвы за красоту и элегантность. Можно сказать, позорно дезертировал. Я почувствовал, что ещё полчаса изматывающей шопинг-пытки не вынесу: либо окончательно сойду с ума, либо меня вырвет прямо здесь же, посредине торгового зала, у всех на виду. Меня уже и так мутило. Вчера я принял лишнего, а сегодня с утра был не в настроении даже смотреть на пищу, и поэтому перед ожидаемой изощрённой казнью не соизволил как следует позавтракать.
Мне повезло, я улучил редкий момент, когда остался в одиночестве. Медленно, шаг за шагом я стал отступать к лестнице, которая вела на нижний этаж. Шёл спиной вперёд и при этом пристально следил за примерочными кабинками, где, охваченные торговой лихорадкой, обсуждали приобретаемые наряды мои прелестные конвоирши. Всем, на кого нечаянно наталкивался, я улыбался рассеянно и дебиловато, стараясь не выдать своего преступного замысла. Выглядел со стороны я очень смешно и, скорее всего, напоминал нелепую пародию: аккуратно переступал ногами назад, высоко поднимал бёдра и захлёстывал голени, чтобы, не дай бог, не зацепиться за что-нибудь, не споткнуться и не наделать лишнего шума.
Как только моя рука коснулась за спиной спасительной двери, я в мгновение ока развернулся и слетел на два этажа с феноменальной скоростью. В этот момент я, наверно, мог бы уставить мировой рекорд по бегу по лестницам. Настрой был такой, что если бы меня подняли на небоскрёб, где продаётся одежда, и оставили на самом верхнем этаже, то, сбегая опрометью вниз по пожарным, винтовым или каким-нибудь другим лестницам, я бы точно попал в книгу рекордов Гиннесса.
Я вылетел из дверей универмага, словно пробка из изрядно встряхнутой бутылки тёплого шампанского. Во всяком случае, на лбу и губах виднелась пена, и даже что-то вроде лёгкого хлопка послышалось за моей спиной. Скорее всего, это я так мощно выдохнул, как только освободился от оков потребительского рабства, а потом полной грудью снова набрал воздух, создав вокруг себя разреженное пространство.
Наконец-то я вырвался на свободу.
Оказавшись на улице, я решил было отметить своё счастливое возвращение из шмоточного плена кружкой живительного янтарного пива. Но тут же со страхом осознал, что если сегодня не выполню намеченную программу по внешнему перевоплощению, то буду непременно приговорён к повторному походу в мегамолл. Я оказался на улице с пустыми руками – значит, завтра всё повторится в ещё более жёсткой манере. За мной будут пристальнее следить, тщательнее наряжать, и мне уже не удастся слинять втихомолку, потому что мой изящный конвой совершит собственные покупки сегодня и не будет отвлекаться.
На лбу у меня выступил холодный пот, ладони стали влажными и начали мелко подрагивать. О, как в эту секунду я жалел, что не родился орангутангом. Он может преспокойно прыгать с ветки на ветку в первозданном виде, не боясь быть преданным остракизму, не стесняясь оказаться осмеянным и освистанным. Ему не нужно тратить время на шатание по ярмаркам, обтирание примерочных и пыльных прилавков. А я… В этот момент я истово проклинал всю лёгкую промышленность, индустрию моды и магазины вместе взятые. Я чувствовал себя радикальным модоненавистником.
Надо было срочно найти какой-то выход. Не представляя, что теперь предпринять, я автоматически свернул за угол и потащился по длинной улице в сторону порта, прочь от проклятого места. Через каждые десять шагов я пугливо озирался по сторонам, словно солдат-срочник, который сбежал в самоволку и опасается внезапного появления военного патруля.
