Сергей Быльцов
Тесей
97. Эгей узнает сына по гербу на рукоятке меча
Тесей сразу заметил сильное волнение в голосе Эгея, предлагавшего ему выпить, и без труда догадался, что его хотят отравить. Тесей не был опытным мужем, да и не мог им быть в свои неполные семнадцать лет, но природный ум, наблюдательность и ежедневное общение с мудрым Питфеем научили его разбираться в обстоятельствах и людях. Юноша понял, что его смертный отец – доверчивый человек, слабый и безвольный, находящийся во власти умной, коварной супруги.
– Что-то сильно волнуется царь, и голос дрожит, и, особенно, рука – видно даже отсюда. Уж, конечно, не потому, что не знакомого сына узнал, но тогда почему? – А ведь, как я помню на пирах у Питфея распоряжался напитками всегда один из слуг по его выбору. Не царская это забота пирующим и тем более, незнакомым путникам и гостям вино смешивать и разливать. На пирах у Зевеса всего 12 бессмертных богов и для них есть виночерпий Ганимед и виночерпица Геба. Значит, эти два особенных серебряных, а не керамических килика, отличающиеся так же по виду от других кубков и чаш, приготовлены заранее именно для меня и, значит, они отравлены. Не боится зевсова гнева царь, подло пытаясь отравить гостя! Впрочем, факт отравления надо еще доказать, а кто доказывать будет? Колдунья все правильно рассчитала, конечно, это по ее наущению так нечестиво поступает Эгей.
Так думал Тесей про себя, приготовившись к схватке, как это было уже не раз на Коринфском перешейке для путников раньше очень опасном. Когда же ему глашатай поднес два килика с напитками, он их принял и, понюхав, осторожно поставил на стол и закричал:
– Что-то ядом пахнет от этих напитков, приготовленных, должно быть, вашей царицей, и я пить их не буду!
Тесей выхватил меч из ножен правой рукой и вскочил. Он увидел, что Эгей и Медея оба руками и головами дали знаки охранникам напасть на него, и тогда мгновенно в уме его пронеслось:
– Наверняка и это предусмотрела колдунья и сейчас только и ждет, чтоб я один начал со всеми сражаться! За дверями еще охранники есть, и ничто меня не спасет от их длинных копий и быстрых губительных стрел! Ведь нет у меня непробиваемой шкуры Немейского зверя, какая есть у Геракла, но у меня, зато есть ум!
Тесей бросил меч на пол и быстро поднял вверх обе руки и громко крикнул, чтобы слышали все и особенно охранники:
– Я сдаюсь! Охрана! Возьмите этот меч, взятый мной из-под камня в Трезене и покажите царю, его там 17 лет назад положившему, но не давайте его царице, чтоб она его незаметно не подменила!
Медея поняла, что опять проиграла, что все ее магическое и колдовское искусство бессильно против непререкаемой Мойры Лахесис, пред которой и великие олимпийские боги трепещут.
– Придется опять все в жизни менять. Может это и к лучшему. Ведь надоел мне этот Эгей, хоть и молодящийся, но внутри трухлявый, как старик, который о наследнике может только, слюни по жидкой бороде распуская, мечтать, а как делать, то я, хоть на брачном ложе колдуй… Пора, пора мне в Колхиду…не терпится давно мне узнать, как там мой прежде грозный родитель Ээт, не захочет ли он своего внука увидеть.
Медея с презрительной улыбкой на темно-красных губах, высоко задрав подбородок, окинула надменным взглядом Тесея и величественно, словно это она сейчас одержала победу, вышла из зала. В это время Эгей трясущимися руками держал поданный ему меч и, разглядывая на его костяной рукояти свой знак родовой – вырезанных змей – герб Эрехтеидов, повторял:
– Неужели… неужели у меня такой сын? Ведь именно этот меч я в Трезене под камнем оставил. А что еще под камнем тем было?
Вдруг недоверчиво крикнул царь, обращаясь к Тесею.
– Сандалии полусгнившие. Еще что-нибудь хочешь узнать, чадолюбивый родитель?
С хмурым лицом язвительно ответил юноша, не желавший разыгрывать сыновью любовь, после того, как его чуть не отравили; впрочем и прежде никакой любви к родителю он нисколько не ощущал.
Царь же, не заметив не скрываемого ехидства сына, отринул с дороги в сторону стол так, что с него посуда со звоном посыпалась и, бросившись к Тесею, радостно обнял его. Он, не скрывая слез счастья, стал сначала расспрашивать сына о матери, о старом друге Питфее и о его жизни в Трезене. Потом он приказал позвать всех, кто есть во дворце, включая слуг и рабов, и нетерпеливо объявил, что Тесей его родной сын.
Следующим утром царь приказал созвать к вечеру на агоре расширенное собрание граждан, причем самым бедным и жившим в отдалении от Афин земледельцам, за посещение собрания он приказал заплатить по целых 3 обола. Вечером, представив на агоре Тесея, Эгей торжественно объявил его своим сыном.
Говорят, по такому особому случаю в Афинах надолго воцарилось большое веселье. По приказу Эгея на следующий день после знаменательного собрания зажгли огни на всех городских алтарях и принесли в жертву целую гекатомбу отборных быков из царского стада, шеи которых были украшены гирляндами свежих цветов, а рога – позолочены.
98. Бегство и дальнейшая судьба Медеи
Некоторые, подобно Овидию, говорят, что Тесей услышал, как завопила Медея, когда ее уличили в попытке убийства ядом юного героя, истребившего столько разбойников и злодеев и восстановившего в людях веру в справедливость и человечность. Многие, зная ее преступное прошлое, Медею попытались схватить, чтобы предать справедливому суду, который на этот раз наверняка приговорил бы ее к смерти. Однако опять казни она избежала, облака заклинаньями сдвинув и помощи попросив у могучего древнего титана Гелиоса, своего чадолюбивого деда. Схватив в охапку сына Меда, Медея на присланной Гелием колеснице, опять запряженной крылатыми драконами, умчалась на родину в солнечную Колхиду.
Другие рассказывают, что престарелый властитель Афин, исполняя данную Медее в Коринфе торжественную клятву или же заботясь о своем сыне Меде, не сразу молодую супругу изгнал из страны.
Однако, как говорит Гигин, Медею стала неотступно преследовать жрица Артемиды. Она говорила не только царю Эгею и всем людям, что не может совершать священнодействия в должной чистоте, потому что в их городе находится не просто колдунья, но нечестивица, совершившая множество гнусных преступлений. Тогда царь, посоветовавшись с вновь обретенным сыном Тесеем, не только позволил ей бежать, в обычной квадриге, но и дал ей для охраны свиту, чтобы сопровождать ее в любую страну по ее желанию, и та удалилась сначала в Финикию. Отправившись оттуда в глубинные области Азии и, сочетавшись с одним из выдающихся тамошних царей, она добилась того, что тот усыновил Меда. После смерти отца сын Медеи от Эгея унаследовал царскую власть и заслужил восхищение своей отвагой, народ же получил от его имени название мидийцы.
Есть и такие, которые, желая угодить афинянам, рассказывают, что, взяв рожденного от Эгея сына Меда, Медея бежала в родную Колхиду, лежащую на самом краю света, узнав, что некогда мощный ее родитель Ээт, низложен своим братом Персом.
Она поняла, что несчастье в Колхиду пришло потому, что страна лишилась золотого руна, приносящего счастье и благоденствие народу им обладающему. В этом несчастье Медея обвиняла только себя и потому с риском для жизни она похитила руно из храма, куда его поместил Пелий. По дороге она, без сына, пришла в город Апсиртиду, где был похоронен ее несчастный брат Апсирт. Хотя Апсирт был убит Ясоном, Медея по воле богини неотвратимого возмездия Немесиды сильно страдала, справедливо считая и себя виновной в его безвременной смерти. Поэтому она жаждала очищения, сделав что-нибудь городу, где находилась могила брата. Жители города страдали от нашествия множества змей. Медея по их просьбе с помощью заклинаний, собрала всех змей и бросила их в могилу брата, где они навсегда и остались.
Персу, сыну Солнца и Персеиды, брату Эета, было предсказано, чтобы он опасался смерти от потомства Эета. Когда Мед отправился вслед за матерью, он был принесен бурей к царю Персу. Стражники схватили его и привели к царю. Увидев, что он попал в руки врага, Мед, солгал, что он Гиппот, сын Креонта. Царь тщательно допросил его и приказал на всякий случай посадить под стражу. Тогда, говорят, во всей стране началось бесплодие и недостаток хлеба.
Когда Медея прибыла в Колхиду на колеснице, запряженной крылатыми драконами, она представилась царю жрицей Афродиты и сказала, что может прекратить бесплодие. Когда она услышала от Перса, что у него захвачен Гиппот, сын Креонта, сочла, что судьба послала его сюда, чтобы искупить обиду, нанесенную ей его отцом, и тут же выдала сына, сама не подозревая этого. Она, не видя пленника, убедила царя, что это не Гиппот, а Мед, сын Эгея, посланный матерью убить его, и попросила, чтобы ей разрешили убить Меда, думая, что это Гиппот. И вот когда привели Меда, чтобы наказать смертью за ложь, а Медея увидела, что все иначе, чем она думала, она сказала, что хочет поговорить с ним и дала ему меч, велев искупить обиду, нанесенную его деду Эету. Послушный матерью Мед убил Перса и овладел дедовским царством.
По желанию Медеи Мед возвратил власть в Колхиде своему деду Ээту, а сам отправился воевать с варварами. После этого старый Ээт, вместе с царством, потерявший надменность, наконец, простил свою дочь. Мед же одержал победы над многими варварами и всю завоеванную им страну, лежащую за Понтом в Азии, назвал по своему имени Медеей. Он погиб, совершая поход против индов.
По некоторым данным Медея царствовала в Мидии (так впоследствии стали называть Медию) вместе с сыном Медом и ввела ношение одежды, закрывающей не только тело, но и лицо. За то, что Медея, прибыв в Коринф, успешно сопротивлялась ухаживаниям Зевса, златотронная Гера наделила ее даром бессмертия, и в некоторых городах Мидии ее долго почитали как богиню.
Другие говорят, что после смерти Медея, как героиня, поселилась на Островах Блаженных и там вышла замуж за недавно умершего могучего воина – героя Ахилла, хотя все знают, что прославленный на Троянской войне сын Фетиды по предначертанию непреложной Мойры Лахесис стал после смерти пятым мужем Елены Прекрасной. Тем не менее, Медея царит на Островах Блаженных, поскольку у нее осталось средство для омоложения, которым она и пользуется с позволения Мойр, делая в Элисиуме молодыми блаженные души умерших героев.
99. Празднование спасения Тесея
Между тем, радости полный Эгей, хоть и был обрадован счастливым спасением сына, порой продолжал ужасаться, какое нечестивое дело по наущенью Медеи едва не свершил он. Он не мог наглядеться на милого сына, но все ж иногда с укором его вопрошал:
– Я не понимаю: почему ты, сынок, сразу не объявил, кто ты такой, почему сразу меч Эрехтеидов не показал? Ведь я думал, что ты один из 50 злокозненных племянников моих, Паллантидов, или разбойник с Истмийской дороги, нанятый ими.
Тесей же в душе особой радости от общения с вновь обретенным отцом не испытывал и так сердцу своему говорил:
– Должно быть я нечестивец потому, что родителя своего считаю предателем. Конечно, я ему этого не скажу, но перед собой буду, как всегда, честен. Он и мать мою предал, кинув после первой и последней брачной ночи беременной, и старого друга Питфея, и меня – сына своего не родившегося. За 17 лет ни разу не поинтересовался, как мы живем. С молодой красивой колхидянкой сошелся и наследника от нее заимел. А, если б я не явился, то и прожили бы мы с ним свои жизни отдельно, так никогда и не увидев друг друга. И ведь отравленные напитки в киликах он мне послал, пусть и приготовила их Медея. Значит он не только предатель, предавший жену, сына и друга, но и отравитель, пытавшийся убить незнакомого гостя. И за что же я его должен любить? – За породистое царское семя?.. Да и вообще нельзя любить по обязанности… Однако всего этого я ему никогда не скажу. Впрочем, никогда не следует говорить «никогда». Кто знает, что нам с Эгеем в дальнейшей жизни своенравная старуха Лахесис наткала?
Отцу же юный герой так, немного подумав, ответил:
– По дороге в Афины люди мне рассказали, что женщина, на которой ты, очарованный ею, женился – злодейка. Она предала родину и родителя царя колхов Эета. Оказавшись с Ясоном в Элладе, она околдовала дочерей Пелия в Иолке, и те, желая омолодить отца, в кипятке его утопили. В Коринфе она отравила зельем платье царевны Главки, и та сгорела в пламени вместе с пытавшимся ей помочь отцом Креонтом. Я понял, что ты околдован Медеей и находишься в большой опасности. Поэтому надо было заставить ее раскрыться, явно показать преступные замыслы, чтобы ты понял сам на ком женился.
– Но ведь ты так рисковал ради меня, сын милый! Сколько лет я мечтал о встрече с тобой и, наконец-то свершилось! Больше мы с тобой не расстанемся никогда. Я тебя, узнав, полюбил, как любит отец только единого сына! В старости верной будешь ты мне опорой, царство от всех защитишь, женишься, внуков мне народишь и после моей смерти мощно Афинами будешь править.
Так, захлебываясь от распиравшей радости, Эгей говорил сыну, а тот, стараясь не выдавать своих истинный чувств, про себя думал:
– Значит, теперь я сын любимый, а про Меда он уже успел позабыть? А ведь он, хоть и от колдуньи, но тоже наследник… Так бы и бросил все и вернулся в Трезен, но Мойра, видно, давно выткала мне жизненный путь, проходящий через Афины и свернуть с него, чувствую, невозможно. Как не понятно устроена жизнь. Придется мне лгать и, как любящему сыну, улыбаться Эгею потому, что он вроде не плохой человек, только духом не крепкий, как хилое деревце: куда ветер подует, туда и клонится… Будет нечестием его обидеть, обвинив в том, что он плохой муж Эфры и еще худший отец мне. Интересно: а я вполне искренен сейчас сам с собою? Если б Эгей меня сейчас навсегда в Трезен обратно отправил, то я вернулся бы, как только, что, как будто, искренно желал этого? – Конечно, нет! Не затем я пошел по Истмийской дороге в Афины, чтобы, только познакомившись с отцом, вернуться обратно. Да, даже самого себя познать вполне невозможно… Надо сказать что-нибудь приятное Эгею, например, что и моя мечта встретиться с родителем, наконец-то свершилась…
Так думал Тесей, пытаясь в борьбе со своим тайным недобрым чувством к радующемуся родителю, разобраться в себе.
А веселья полный Эгей опять огни алтарные зажигает и для бессмертных богов никаких не жалеет даров; опять поражают острые секиры мощные шеи быков с позолоченными рогами и в священных повязках. Для Эрехтидов вовек, говорят, в это праздничное время не вставали более лучезарные дни. Опять пировали и знатные люди, и остальной небогатый афинский народ.
Овидий поет, как за искрометным вином, возбуждающим души, афиняне песни дружно запели:
– Тобой, великий Тесей, восхищенья полны Афины – что спокойно теперь кроммионский пашет селянин, – дар и заслуга твои. Чрез тебя и предел Эпидавра видел, как мертвым упал жезлоносный потомок Гефеста; видел Кефиса поток бессердечного гибель Прокруста; как был убит Керкион, Элевсин то видел Церерин; мертв и Синис, во зло применявший великую силу, – перегибавший стволы, до земли наклоняющий сосны, чтоб, разорвав, разметать широко телеса человечьи. До Алкатои, до стен лелегийских дорога спокойна, – с самой поры, как страшный Скирон тобой усмирен. Если заслуги твои и года захотим мы исчислить, дел будет больше, чем лет. Пожеланья свои, о храбрейший, мы всенародно гласим, за тебя испиваем мы молодое вино из этих кубков и чаш!
Когда же царский глашатай на рыночной площади громко и во всех подробностях рассказал о подвигах юного сына Эгея, то не только в Афинах, но и во всей солнечной Аттике граждане славили юного афинского героя. Каждый аттический город посылал лучших быков, для участия в торжественных жертвоприношениях, а цари на пирах у Эгея старались превзойти друг друга пышностью разных даров для него и его доблестного сына – героя.
В Аттике не нашлось бы в эти дни ни одного невеселого места! Вся страна ликовала, всюду душистым наполнившись дымом. Развлеченья и радость царили везде и всевозможные игры и развлечения устраивались повсюду. Пышные пиры затевали даже на улицах, и поднимался с многочисленных алтарей в безоблачную синеву жертвенный дым благовонный. Долго так пировали Афины и пели гимны и дифирамбы герою Тесею, который в свои такие юные годы успел совершить уже столь великие подвиги.
Когда Тесея просили рассказать самого о его подвигах на Истмийской дороге, он был – сама скромность, и часто восхищался Гераклом. Однако при этом, он, как бы невзначай, говорил, что свои подвиги сын Алкмены и Зевса начал совершать с 18 лет, а до этого он был пастухом и до встречи со львом Киферонским убил только учителя музыки Лина.
100. Критский бык, оказавшийся в Марафоне
Не желая сидеть без дела и в то же время стараясь приобрести большую любовь народа, Тесей решил выйти против страшного быка, появившегося несколько лет назад в Четырёхградии и успевшего причинить немало бедствий и несчастий местным жителям.
Говорят, что этот бык невиданной белизны и дивной стати был послан на землю критскому царю Миносу владыкой подводного мира Посейдоном. Быка следовало принести в жертву повелителю всех морей, но Миносу было жаль расставаться с таким красивым быком, и он, думая, что никто не узнает подмены, принёс в жертву Посейдону обычного белого быка из своего стада, а дивного быка Посейдона спрятал в своем стаде.
Этот недальновидный поступок Миноса позволяет согласиться с теми, кто, подобно Диодору Сицилийскому, говорит, что этот критский царь был внуком сына Зевса и Европы Миноса I – легендарного законодателя. Этот первый Минос после смерти стал главным судьей в Аиде, потому как царствовал он в полнейшем согласии с законами и весьма заботился о справедливости. Здесь и дальше речь будет идти именно о правнуке Зевса, которого, как и деда звали Миносом (или правильнее Миносом Вторым), и он тоже царствовал на острове ста городов, но он не был ни особенно справедливым, ни мудрым.
Колебатель земли сразу заметил подмену быка. Очень легко для бессмертных богов, владеющих небом широким, распознать обман человека. По просьбе обиженного Посейдона Афродита уговорила своего любимого сына Эрота пронзить стрелой сердце дочери солнечного Титана критской царицы Пасифаи (вся сияющая), когда она любовалась восхищенно чудесным быком за несколько дней до жертвоприношения.
Как поет Овидий, бык был в чистейшей шерсти, стада и честь, и краса. Меченный темным пятном на лбу меж большими рогами, телом своим остальным был он белей молока. В кносских стадах томились коровы в жажде принять на крестец тяжкую тушу его. Бычьей подругою стать царица рвалась Пасифая – ревности гневной полна, телок гнала она прочь. Свежую рвет Пасифая листву, непривычной рукою сочную косит траву и преподносит быку. Ходит за коровьим стадом она по пятам, позабыв о супруге, ибо теперь для нее бык дороже царя. Скоро Пасифая стало хотеться сделаться Ио, чтоб быть любимой быком, чтоб стать под пару ему.
Пасифаю охватила любовная страсть к быку такая, что, забравшись в пустотелую кленовую корову, сделанную по ее приказу мастером знаменитым Дедалом, она отдалась быку и, сделавшись чреватою, родила от него ужасного человекобыка, впоследствии названного Минотавром.
Согласно утверждениям некоторых старых критян, живущих в Кноссе, они слышали, как Пасифая гордо не раз так говорила:
– В образе этого особенного быка, которому по воле Мойры я отдалась, во время соития был сам Колебатель земли Посейдон в одном из его божественных воплощений. Совсем не для жертвоприношения, а для обладания мною Посейдон вышел из моря в образе дивного быка, как сделал некогда Зевс для обладанья финикийской царевной Европой.
Другие кносцы говорят, что Пасифая изменила Миносу с кносским рабом огромного роста и силы, занятым в священных бычьих плясках – особенных играх, посвященных Посейдону. Она тайно приходила на Бычий двор, где ежедневно тренировались рабы и пряталась в полой деревянной корове. Из-за могучего телосложения, лика, схожего с бычьим и дикого нрава, рожденного Пасифаей от раба сына названного Астерионом, впоследствии прозвали Минотавром. После того, как Свирепый Астерион – Минотавр в поединках и еще больше из засады погубил многих чужеземцев, и это ему сходило с рук, но после того, как он убил нескольких свободных критян по приказу Миноса, его заключили в Лабиринт, построенный Дедалом.
Морской бог, между тем, продолжая гневаться на Миноса, решил, что наказание для него недостаточно и наслал на быка безумие, после чего животное носилось по всему Криту, круша и уничтожая все на своём пути. Поймать могучего критского быка, обуреваемого бешенством, арголидский царь Эврисфей поручил Гераклу в качестве седьмого подвига. Сын Зевса и Алкмены, измотав быка в борьбе, стреножил его и доставил в Микены и затем по приказу Эврисфея отпустил его на свободу. После этого мало кто на Крите продолжал верить Пасифае, что в образе быка с ней сопрягался сам Посейдон, ведь не смог бы даже великий Геракл, как простое животное, великого олимпийского бога измотать и стреножить.
Бык, наводивший страх на сто городов, быстро пересек обширные просторы Немеи и миновал Коринф, который в древности носил имя Эфиры, дочери седого титана Океана. Затем, перейдя узкий Истм, разделявший два моря, бык прибыл в прибрежную страну Аттику к знаменитому городу Марафону, от которого после битвы с персами воин Фидиппид, чтобы возвестить о блестящей победе греков без остановок пробежал почти 8 парасангов до Афин и тут же от изнеможения умер.
Оказавшись вновь на свободе, бык тут же, как на Крите, стал опустошать поля местных жителей и убивать их самих. Белоснежного быка, дивного ростом и статью, которого раньше называли Критским, теперь стали звать Марафонским.
