Сергей Алексеев
Три шершавых языка
Глава 27
Она жила в небольшом таунхаусе, снаружи не выпиравшем богатством, но внутри он просто вызывал возмущение своим роскошным убранством. Огромная гостиная с белоснежной мраморной лестницей на второй этаж и белоснежным роялем слева от нее. Справа со вкусом подобранная мягкая мебель перед широченным зевом пафосного камина, в котором и быка не грех зажарить. На этом же этаже находилась гостевая комната. Ее и занимала Ангела. Наверху хозяйские спальни и хозяйственные помещения. В этом же доме она, как правило, и принимала своих учеников.
Сами владельцы дома постоянно работали вдали от континента и лишь изредка возвращались на довольно непродолжительный период. Сдавать помещение они напрочь отказались, ввиду особенности их жизни. Арендную плату с Ангелы они также не брали. Ей следовало оплачивать лишь текущие расходы. В случае их приезда Ангела продолжала жить там же, но уроки уже давала в местной музыкальной школе. Инструмент там оказался не настолько хорош, какой был в таунхаусе, это и служило причиной, почему ее подопечные занимались у нее на дому.
– Ученики сильнее полюбят свой предмет, если играть им доведется на инструменте с наиболее красивым голосом, с которым в полной мере можно наслаждаться своей игрой, – часто поясняла она.
С раннего утра до семи часов вечера к ней приходили желающие научиться играть на клавишных инструментах. Стоит отметить, ими были люди самого разного возраста, от совсем еще юных первоклашек с тоненькими маленькими пальчиками, казалось, бессильными перед мощными клавишами, до старичков. Зачастую пенсионеры, к своему удивлению, открывали второе дыхание, а возможно, они просто осмелились воплотить мечту далекого детства.
Невероятно забавным оказалось наблюдать, как Ангела общается с маленькими детьми. В ее обращении они выглядели настоящими принцами и принцессами. Тысячи штучек, уловок и слов обильно сыпались на их головки. И все ради того, чтобы воодушевить, приподнять, придать сил и уверенности вершить великие дела. Притом понимать свою ответственность, как само собой разумеющееся. Чувствовалось, как все-таки ловко ей дается балансировать на грани мягкой концентрации и удовольствия от того, что они делают. И как итог ее ученики действительно добивались великих для их возраста успехов, а их родители благотворили ее и осыпали подарками.
В конце занятий она объявляла оценку своему маленькому студенту, завышенную, разумеется, а затем открывала небольшую железную коробочку с маленькими печенюшками, куда незамедлительно тянулась детская ручонка. Далее следовала похвала и мягкие рекомендации, что бы ее больше всего на свете осчастливило, если бы он там-то и там-то подтянул свою игру.
– От учителей очень многое зависит, – часто говорила она, – возможно, даже все. Любой хороший учитель должен положить голову на плаху, но внушить своему ученику приятие учения как величайший дар свыше. Как высочайшую деятельность человека, заниматься которой не просто жизненно важно, а безгранично приятно. Словно великий первооткрыватель, воодушевленный ученик должен смело смотреть в будущее и поглощать новые для себя знания, раздвигать во все стороны свой собственный мир и иметь желание поделиться своими умениями с другими. В этом и есть миссия как учителя, так и любого другого человека.
Говоря это, она смотрела на Марка своими васильковыми глазами как-то особенно выраженно, двусмысленно, явно при этом подразумевая что-то свое.
– Разве не делает счастливым учителя та уверенность, что ее ученики с радостью спешат на занятия и в нетерпении ждут начала действа? – продолжала она. – Совершенно не понимаю и искренне жалею тех, кто превращает свою работу в серую рутину и мучительную пытку себя и, хуже того, других. Очень жаль, но скорее это тоже «заслуга» соответствующих учителей.
***
Старичкам она тоже нравилась. Она легко кокетничала с ними, кого-то по месту сражала твердостью и беспринципностью, с кем-то играла на его завышенном самомнении. Частенько болтала с ними обо всем стороннем, но при этом намертво запоминала всю информацию, выявленную в ходе разговора. Имена, занятия и хобби, даты рождения и прочие памятные события, не только самих учеников, но и их детей, жен и родственников. Все занимало свое место в ее белокурой головке. Иногда доходило до забавных случаев, когда она в конце занятия поздравляла своего подопечного с годовщиной свадьбы или днем рождения внука, о которых сам обучаемый напрочь забыл. Этим она действительно ввергала в трепетный шок, и оклемавшийся после этого «старикан» приносил горячую благодарность за столь своевременную службу.
Да что тут говорить, для Ангелы все было живым и отзывчивым, и даже неживые предметы не лишались общения с ней.
– Спасибо, кофейничек, – говорила она кофеварке, когда та была готова поделиться ароматным кофе. И так во всем, такая вот она была открытая миру.
По субботам она любила играть на органе в местной католической церкви вместо штатного органиста. И у нее даже успел сформировался определенный круг почитателей, не упускавших ее выступлений. В основном это были старички, хотя присутствовала готическая молодежь и даже студенты музыкальных школ. Много было и ее учеников, разумеется.
– У музыкантов часто есть неприятная особенность не замечать того, что они играют, – жаловалась она. – В угоду своему «Эго» они выбирают лишь те произведения, что подтверждают достигнутые ими вершины мастерства, обычно что-то сложное, понятное лишь им. И вместе с тем, по возможности, уязвляющее его коллег-музыкантов. Но в то же время тяжелое для понимания и даже сумбурное для обычных людей. Она как никто понимала это и выбирала произведения, не успевшие набить оскомину, а звучавшие достойно и мелодично.
Ее разносторонняя деятельность, ее выдающаяся личность, несмотря на молодость, была ярким маяком для множества разношерстного люда, помимо коллег и учеников. В любом обществе Ангела своим обаянием, добротой и умом легко обращала на себя взоры и позже сводила с ума своих новых собеседников. Ей верили, ее любили, ей доверяли. Умела она и искусно раскрыть глаза, и тонко подсказать решение в самой сложной ситуации.
Были в ее круге общения и богатые девицы – жены местных буржуа и яркие селебрити. Как правило, молодые, подтянутые, на своих шикарных спортивных автомобилях и со снисходительной манерой общения. Они предупреждали о своем прибытии и, оказавшись рядом, искали у нее какого-то ответа, всегда почему-то уединившись от остальных. Довольно скоро, сияя от переполнявшей их радости, они поднимали пыль на дороге.
Они же приглашали ее на работу в различные элитные салоны и центры, но Ангела напрочь отказывалась бросать ее прежнее дело. Пусть даже оно и не приносило доходов, достойных ее умения.
– Я просто люблю детей, – оправдывалась она. – Больше всего на свете люблю. Особенно тех, кто делает первые шаги в музыке. Всегда думаю, кем же они станут. Конечно, не все однозначно талантливы, но находить подход, тянуть за ниточки, тонко действовать против железного нежелания и скуки меня нисколько не останавливает. Напротив, заставляет думать, предпринимать какие-то шаги, даже против своих убеждений и привычек. Рано или поздно мы находим общий подход, и это действительно великая заслуга. Только победа над собой, победа над другими, в самом доброжелательном понимании этого выражения, заставляют чувствовать свою необходимость этому миру.
Кроме основной работы репетитором, Ангела значительную часть заработка и славы получала, будучи музыкантом в филармонии. Нью-Йоркская филармония была престижным местом, даже с уверенностью могу заявить, олимпом мира классических музыкантов. Одновременно мечтой и жертвенным алтарем. Но все же у Ангелы непрестанно морщился лоб при упоминании об этом месте. Долгая и мучительная подготовка к новым выступлениям в составе оркестра, доведение до высочайшего уровня мастерства игры музыкальных произведений – все это она считала слишком большой тратой времени. Будучи талантливее своих коллег, ей раз за разом, день за днем приходилось повторять уже давно отточенные до режущего уши блеска музыкальные номера. Но все же до какой-то поры работа там имела для нее смысл. Она и ее коллеги часто бывали в других городах и странах. Нередко появлялись на центральных телевизионных каналах и даже приобрели в своих кругах широкую известность. Но все же сказать о ее стремлении к славе язык никак не поворачивается.
Иногда в перерывах между концертами Ангела собирала свой творческий коллектив у себя в доме. Вместе они тренировались и музицировали. Дисциплина не всегда была на первом месте в группе, такой уж музыканты народец. Но, в конце концов, они умели выжать из себя и своих инструментов нечто прекрасное и берущее за душу в единой музыкальной сцене. Общую встречу они заканчивали, как правило, непринужденной беседой с бокалами вина в руках, как придется рассевшись на диване и столиках.
К великому сожалению Марка, были у нее и многочисленные поклонники среди мужчин, и казалось, они окружали ее повсюду. Ей звонили чужие голоса, ей махали и сигналили из проезжающих дорогих автомобилей. Не будет ошибкой предположить, что цветочники сносили добрую сотню пар обуви, протаптывая дорожку к ее дому. И все благодаря многочисленным тайным воздыхателям.
Таковые оказались и среди тех, кто работал в ее коллективе, кто часто и подолгу находился рядом. С одним из ее занимательных коллег Марк познакомился, если так можно выразиться, на одном из репетиционных дней, когда шла подготовка к большому концерту, традиционно проходившему в это время года.
***
Марк встретился с Ангелой на обеденном перерыве в одном из кафе, обнаружившемся вблизи от ее работы. В этот раз их встреча стала вынужденной мерой, чтобы побыть хоть какое-то время рядом, так как Ангела целыми днями пропадала на репетициях. Концерт готовился впечатляющий по размаху и разнообразию музыкальных номеров, и ее участие в нем было повсеместным. Там-то за фортепиано, тут за клавесином. Даже небольшой европейский орган оказался в ее распоряжении. После короткой прогулки Марк напросился к ней на работу, хотя она мягко пыталась отказать ему.
– Ты только сядь повыше, – сдалась она наконец, когда они подошли к концертному залу, – и не издавай шум. А еще ни в коем случае не обращай внимание на нашего главного. Он будет ругаться, махать руками, капризничать, иногда вести себя как избалованный ребенок – ни в коем случае не реагируй, ведь все это часть моей работы.
Марк выбрал балкон, который совершенно избегал света, и утонул в кресле. Здесь он ощутил себя невидимым свидетелем кузницы музыкального мира, этаким первооткрывателем таинства закулисных действ.
На широкой сцене стали рассаживаться один за другим музыканты. Некоторые, что было непривычно, заявились в майках и шортах, а ногах болтались открытые сандалии. Они занимали свои места, переставляли поудобнее пюпитры, тасовали листы и затем осматривали свои инструменты. Длилось все их хождение минут десять. В конце концов, их главному надоело молча глядеть на разброд, и он принялся на весь зал спрашивать, где находится тот или иной исполнитель.
Ангела сидела за клавесином, крышка была опущена, и она, облокотившись на нее, смотрела задумчивым взглядом в темноту, в то самое место, где находился Марк. На лице ее была едва заметная улыбка в стиле Моны Лизы, и иногда уголки губ поднимались еще выше, а глаз подмигивал. Она самая лучшая, самая красивая девушка здесь, думал Марк. Да что же я, во всем большом мире. Наверное, я только с ней по-настоящему понял, что есть материальная суть бесконечности. Это твердое желание смотреть на нее, не отрываясь, до самого скончания времен.
Появился какой-то тощий высокий музыкантик во фраке и концертной рубашке с оборками. На глазах очки, а на шее криво висел галстук-бабочка, придававшая этому индивиду еще более комичный вид. Он как подстреленный резко подошел к своей виолончели, что-то также полистал на пюпитре и, сделав таким же подстреленным шагом крюк по сцене, перегородил вид на Ангелу, склонившись над ней. Они перекинулись несколькими словами, затем он повернулся и посмотрел в ту сторону, где сидел Марк. Видимо, она рассказала ему, что пришла со своим другом. Он опять склонился над ней, похоже, даже чуть ниже, и так бы, наверное, и стоял до второго пришествия, пока главный резко не приказал ему занять свое место. Он быстро исполнил команду и, уже сидя, сначала посмотрел на балкон, затем, обернувшись, влево на Ангелу. Уже после принялся деловито листать тетрадь на пюпитре. Бабочка на нем сидела идеально.
– У тебя нет никаких шансов, очкастая ты швабра, – шепотом произнес Марк. Но зудящее возмущение внутри это самовнушение не осадило.
Все, о чем предупреждала Ангела перед тем, как Марк напросился к ней, оказалось шокирующей правдой. Шоу длилось бесконечно долго и раздражающе нудно. Главный стоял на своем постаменте и, хотя на первый взгляд все шло довольно гладко, резко останавливал игру, кому-то делал замечания на своем музыкантском языке, и все проигрывалось вновь, раз за разом. Опять остановка. Просит проиграть кусок отдельного музыканта, отчитывает его, и затем все вместе отрабатывают этот кусок. И так далее понемногу, шажок за шажком, мучительно скучно они двигались вперед.
Неожиданно главный ударил по карману, развернулся и вышел. Видимо, его отвлек телефон. Оркестр же решил продолжить игру, будто после долгих мук неволи ему удалось, наконец, вырваться на свободу. Только сейчас Марк позволил себе расслабиться и в полной мере насладиться произведением. Это был концерт Баха для двух скрипок с оркестром, исполняемый лучшими музыкантами страны.
Удивительное все-таки это явление – классическая музыка. Захочешь глубоко погрузиться в нее, насладиться мастерством и мягкостью игры музыкантов, а бывает даже очень долго ждешь определенного концерта и безбожно переплачиваешь за билет, и… И вот, оказавшись в вожделенном месте и времени, когда льются живые звуки, ты, сам того не замечая, уплываешь глубоко в свои мысли, отделяешься от внешнего мира, витаешь далеко за пределами зала. Хуже нет, так возвращаться обратно в мир людей, под шум аплодисментов и с ужасом для себя обнаружить утрату всех самых лучших мгновений, ради которых ты пришел сюда. Ровно так же сторонние мысли, в потоке с музыкой, увели Марка далеко в глубины его памяти.
***
Однажды Марк в составе ознакомительной группы оказался в металлургическом цехе, где отливали из расплавленного металла различные полуфабрикаты. Помещение, на первый взгляд, довольно темное и мрачное, вместе с тем, ужасно жаркое и душное. Уши закладывало шумом, казалось, исходившим со стен, пола, потолка, непонятных и неохватных труб. Просто отовсюду. Ко всему прочему, стоял тяжелый запах железа. Он напомнил Марку запах раскаленного докрасна чайника, на ночь забытого кем-то на газовой плите студенческого общежития. Только здесь он был гораздо сильнее, насыщеннее. Там же громоздились огромные железные ящики с формами для отливки. Пол был покрыт чем-то похожим на пыль в три пальца толщиной, и обувь мягко утопала в ней.
Хотя площадь помещения была достаточно просторной, однако в нем хозяйничали всего лишь несколько рабочих в балахонах и касках, со стеклянными защитными масками и всем видом напомнивших почему-то пожарных. Марк застал их там как раз, когда они занимались заливкой металла. Не вызывало сомнений, что работяги находились на пике своей концентрации, то резко, то спокойно двигались и в целом были в повышенном состоянии духа. Они ломами переворачивали литейные чаши размером с небольшой холодильник, из которых проливалась тяжелая, сияющая ослепительно-белым жидкость. К тому же она сильно искрилась и, вместе с тем, внушала благоговейный страх.
Параллельно своим манипуляциям с ломами трудяги яростно орали на крановщиц, с чьей помощью эти чаши и висели в воздухе. Иногда металл проливался мимо. Он ударялся об пол и разрывался на миллионы пулей летящих искр. Казалось, они заполняли своим светом все пространство. Резкий мужской крик с непотребной лексикой, в ответ визгливый женский, также не лишенный интимных подробностей, и вроде все, до следующего раза, вставало на свои места. Остатки металла сливали тут же, прямо на пол, и с каждым таким разом помещение все больше напоминало пейзажи самого настоящего ада. Кругом светилось угрожающе красным светом железо из открытых форм, обдававшее резко жаром и прежде всего глаза, если приблизиться. На полу также багровели лужицы лавы, прятавшиеся в слое пыли. Случайно наступить на них было делом нехитрым. Чуть выше уровня головы витал плотный сизый туман, тянувшийся до самого потолка. Посреди этого жаркого хаоса бродили хозяева ада, с ломами вместо трезубцев, в защитных касках, скрывавших рога, и чернющими лицами под масками.
Вот где, я думал, была настоящая адская работа, пока не оказался на этом самом месте. И не зря, оказывается, Ангела недолюбливает свою роль в филармонии, вывел Марк заключительную мысль как раз в ту секунду, когда мелодию оборвал главный злодей.
***
Марк ждал свою подругу тем же вечером перед главным входом в здание. Она спускалась по ступеням, а за ней как банный лист прилип этот же тощий доходяга. Он что-то там, видимо, шутил и сам над этим смеялся дурашливым смехом – хилое было зрелище. На лице же Ангелы была еле уловимая улыбка, больше из вежливости и неловкости положения.
Тощий «богомол», заметив одиноко стоящего Марка, сразу же догадался, что это и есть его конкурент. Предвидев, что их сейчас будут представлять друг другу лицом к лицу, он решил пойти на попятную. Резко и довольно неловко он поцеловал Ангелу в щеку, попрощался и поспешил в сторону автостоянки, махая как первоклассница рукой. Она же будто и не заметила его действий. Марк тоже решил испытать свою сдержанность и старался не вспоминать этот случай весь оставшийся вечер.
– Я почему-то была уверена, что твоей выдержи хватит не более чем на час. Ты уже здесь не первый подопытный образец. Нет-нет, но кто-нибудь приведет родственника или своих детей. Но поздравляю, тебе удалось продержался дольше остальных, – спокойно разлилась она неприхотливой болтовней, старалась немного смягчить напряженность.
– Мне просто было любопытно узнать, каково это, работать здесь на твоем месте, – соврал в ответ Марк.
– Ну и как тебе?
– Пфф… это же надо столько терпения иметь, чтобы не сорваться и набить дирижеру мордочку.
– Ничего, бывало и похуже. В принципе, и студенческая жизнь в консерватории также проходила под натянутыми как струна нервами, криками и руганью со стороны преподавателей. Так что мы к этому уже давно привыкли.
– Ничего себе, – удивился Марк. – Я раньше считал музыкантов самым благоразумным народцем, в отличие от всех прочих.
– Да что там, – засмеялась Ангела, – у меня был случай на эту тему, я бы сказала, история, достойная стать городской легендой. Хочешь, расскажу?
– Да, давай, почему нет.
– Ну, в общем, произошло это в годы моего обучения в консерватории. У меня проходил индивидуальный урок по классу фортепиано, и мой преподаватель, гениальный и, как часто бывает у гениев, непонятый человек, часто резкий и беспринципный, находился в не лучшем расположении духа. И как бы я ни играла, мне не удавалось достичь того уровня, какой он сегодня требовал от меня.
У умников есть такая характерная манера рассуждать, раз я умею, значит, и ты должен, хоть под поезд ложись! К тому же за день до этого я глубоко порезала палец о торчащий гвоздь, когда наводила порядок в съемной квартире. И это немного, но мешало. Дойдя до точки кипения, она перехватила мою правую кисть руки, акцентируя на безымянный палец, и как давай им резко стучать по клавишам, стараясь показать мне ритм и динамику произведения, параллельно сдавливая меня в тисках словесного пресса.
Палец предательски лопнул в том месте, где был прокол, да еще, зараза, успел ударить по нескольким клавишам, хорошенько их разукрасив, и накапать кровью везде, где только можно. Досталось и полу, и тетрадям, ее рукам и моему светлому платьицу. В общем, кровь хлестала как заведенная, как в самых дешевых японских боевиках, больше от того, что я была слишком перевозбуждена.
Представь ужас того человека, когда она увидела на белых, как кость, клавишах фортепиано крупные капли невероятно-алой крови, местами лежавшие идеально круглыми пятнами, а где-то широко размазанные. В эту секунду я и сама подумала, что может быть более возмутительным в этом мире, чем эти две вещи, крайне несовместимые, которые никогда не должны соприкасаться друг с другом, как кровь и клавиши. Моя преподавательница побледнела. Да что там, стала белее, чем я бываю зимой, и вот-вот уже намеревалась упасть в обморок. Разумеется, ей стало плохо от осознания ужаса своего поступка, безумного, нечеловеческого по всем меркам.
Я отчаянно пыталась вернуть ее в чувство и одновременно остановить этот нескончаемый кровавый поток, чтобы окончательно все не испачкать. Невероятными усилиями мне удалось выполнить обе задачи сразу и вернуть все на круги своя. Но, видать, в сердце у нее отложился хороший такой камушек. Я бы даже сказала, приличный булыжник. Впоследствии она мне стала видеться какой-то ссутуленной, грузной, вечно рассуждающей о чем-то сама с собой. Со мной же с тех пор она была очень терпеливой, и даже отмечу, доброй. Мы друг у друга попросили тогда прощения и иногда все еще общаемся по телефону.
– Да, я оценил, оценил! – отметил Марк. – Кто бы мог подумать. У меня, конечно, были хорошенькие споры с преподавателями, но чтоб таких кровавых бань! Ну нет, я не припомню.
– А как ты хотел, – ответила она, – в тихом омуте, сам знаешь. Кстати, подобные случаи не так уж и редки, как кажется, и ничего в этом слишком зазорного нет.
– Конечно, нет! Чуть на тот свет не отправила человека, – шутливо припомнил Марк.
– Я же не хотела этого. Это всего лишь Злой Рок. И винить здесь никого не нужно.
– Надо же, – удивился Марк, – и Курт вечно про Злой Рок болтает без устали.
– Правда?! Ну тогда я больше не буду о нем вспоминать, – обещала она.
– Ты у меня самая замечательная, – перевел тему Марк.
– Спасибо, дружочек, ты тоже у меня самый особенный, – ответила Ангела.
