Роксана Миллер
Лучший мир
IV.
«02.04.2020: Для автомобилистов, нарушающих ограничения на передвижение по городу, повышены штрафы. Ввиду большого количества пострадавших, на платформах метрополитена установлены специальные ограждения, предупреждающие падение заснувших граждан на рельсы».
Возвращение давалось тяжелее, чем я себе представляла. Как будто я не выпала из реальности, а вливалась в неё заново, и дело было не только в непрекращающейся тревожности. Каждая минута бодрствования давалась мне с каким-то странным усилием. Подобное чувствуешь, когда сидишь за работой всю ночь и часам к пяти утра начинаешь «плавать». Моя жизнь стала напоминать попытки вытаскивать себя за шкирку обратно в явь.
Мир раздвоился. Его онлайн-часть тонула в панике, сообщениях об обвале экономики и теориях вокруг того, откуда взялось такое специфическое расстройство и кто его на нас наслал. Офлайн-часть молчала, поэтому в ней было гораздо приятнее находиться. Мы каждый день выбирались на прогулку и бродили по пустым улицам и скверам, заглядывали в торговые центры, чтобы перекусить. Одним из правил нового мира стало «не оставаться в одиночестве». Учитывая, что болезнь проявлялась бессимптомно и внезапно, звучало разумно. Пару раз я видела своими глазами, как человек отключался посреди улицы, подобно глубоко разряженному телефону. Дороги практически опустели, а новости пестрили информацией о разработке беспилотных такси и переходе торговых точек и общепита в автоматический режим. Тротуары в срочном порядке обустраивались длинными рядами мягких скамеек, на которых можно было нет да нет увидеть кого-то спящего. Не таким я представляла 2020 год, совсем не таким…
Через пару дней после разговора мы отправились в поликлинику, потому что Илья настоял на том, чтобы я ещё раз сдала анализы. Хоть в больнице, где я восстанавливалась после аварии в арке, меня и обследовали вдоль и поперёк (в том числе на предмет синдрома), он решил, что второе мнение не помешает. Я не возражала. После его рассказа что-то внутри, некогда отвечавшее за энтузиазм и любопытство, погасло. Врач-терапевт, которого мы посетили в первую очередь, сказал, что это норма, чуть ли не симптом номер один. Ну ладно. Ему виднее.
Я апатично смотрела на потолок, исчезающий за куполом аппарата МРТ и в который раз пыталась восстановить последовательность последних событий в обратном порядке: рассказ Ильи – глюк с его болезнью и походом на работу – больница – авария в арке – письмена на стенах – отмена поездки… Всё это казалось одинаково реальным, как два канала, которые просто переключали туда-сюда. Проблема была в том, что в какой-то момент оба они сходились в одной точке, и я окончательно терялась между настоящим и иллюзией. Врач велел завести дневник, записывать туда все «критические точки» и регулярно делать проверку на реальность, показывая написанное Илье, чтобы тот объяснял, что произошло на самом деле, а что приснилось.
Неизвестность заставляла нервы сворачиваться в трубочку, ведь меня могло телепортировать в мир с ковидом и прочими «радостями» в любой момент, совершенно бесконтрольно. Хотя бы какой-то ориентир. Об их важности как раз и втолковывал мне Илья, пока мы неспешно возвращались домой.
– …такой знак, чтобы как только ты замечала его, то могла тут же осознать себя во сне. Не смейся, это важно.
– Вот мы и к осознанным снам пришли, – я не могла сдержать улыбку, слушая такие вещи из уст Ильи.
– Да, сейчас это тренд, – кажется, Илья начал раздражаться, но скрывал это. – Между прочим, очень полезный навык, все поголовно этому обучаются. Если владеешь своим сознанием во сне, то проще себя вытаскивать оттуда. Можем тебя, кстати, на курсы записать. Хочешь?
– Не знаю. Вот ты говоришь, что я спала всего несколько дней, а по ощущениям я будто никогда не была в этом мире. Всё абсурдно до ужаса.
– А мир с вирусом не абсурден? – ехидно спросил он.
Я закатила глаза так высоко, как только могла. Странный, странный год. Мимо с рёвом проехала карета скорой помощи. Двадцатый год побил все мыслимые рекорды по количеству автокатастроф: водители засыпали за рулём, поэтому власти ввели ограничения (каких-то жалких 20 километров в час по скорости, с письменным обоснованием поездки, справкой врача и строго в сопровождении лица, имеющего права). Позже пешеходы решили, что переходить улицу там, где заблагорассудится, ведь дороги почти пусты, а машины считай что ползают – идея исключительно гениальная. Штрафы за такое раздулись до космических цифр. Зато метро радовало: на платформах установили заборчики, а из-за массового перехода на удалёнку толпы наконец-то поредели. Город казался только нашим с Ильёй и больше ничьим.
Чёрт возьми… Стыдно было признаваться в этом даже себе самой, но мне это нравилось. Нас снова ничто не разделяло, мы жили в одних координатах, как когда-то давно. Эти мысли пугали меня, но они были спасательным кругом, который не позволял тонуть в тёмных водах собственного сознания.
– Почему ты так уверен, что сам не заснёшь посреди улицы? – спросила я.
– Бывают вещи, которые просто знаешь.
– Похоже, теперь моя очередь волноваться.
– Пока нет симптомов, бояться нечего. «Полуденный ужас», апатия, раздражительность, тремор, нездоровый аппетит, двоение или расфокус в глазах. Ещё в мозговой активности какие-то отклонения фиксируют. Я вообще-то тоже иногда обследуюсь. Как я тебя защищу, если сам буду нездоров?
– Справедливо. А наша поездка при всех этих делах в силе?
– В силе, конечно. В самолётах меры безопасности на случай внезапного сна уже сто лет как предусмотрены – два пилота. Правда, сейчас это число подняли до четырёх. Вручную контролируются лишь взлёт и посадка, в остальном задача людей – следить за приборами. Так что за это не волнуйся, будем отдыхать как планировали. А если всё будет хорошо, то ещё куда-нибудь слетаем. Куда бы ты хотела?
– Ну допустим, в Грецию.
– В Грецию так в Грецию. Главное, чтобы ты не заснула.
– Постараюсь.
Я зажмурилась от тихого удовольствия, разливавшегося по всему телу. Плохо так говорить, учитывая превращение целой планеты в гигантскую спальню, но разве это не сказка? Мечты сбываются в какой-то нереальной концентрации! Правда, от поиска работы я решила временно воздержаться – хотелось бы для начала освоиться в новой реальности и хоть как-то её принять. Илья эту идею не поддержал, но вида, как всегда, не подал. Он считал, что чем быстрее я найду себе занятие по душе, тем лучше адаптируюсь.
На мгновение картинка перед глазами дёрнулась, разъехалась на две одинаковые и снова собралась в одну – в полном соответствии с памяткой всем спящим и им сочувствующим.
– Слушай, надо бы присесть. И может, ещё раз по хронологии пройдёмся?
– С удовольствием.
– Только сначала зайдём в канцелярский и блокнот выберем. Писать от руки как-то осознаннее получается. А ещё кофе неплохо бы.
Это была скорее дань привычке. В последнее время кофе не то что не бодрил, он даже на вкусовых рецепторах практически не ощущался. Как, впрочем, и любые другие напитки и еда.
– Всё как ты захочешь.
В болезни определённо есть свои плюсы. Иногда именно она становится столь необходимым стоп-краном, который не только останавливает колесо, в котором ты крутишься, но и заставляет близких наконец-то уделить тебе больше внимания, чем по их мнению, тебе требуется. Ты учишься этому с детства, когда заболевшего тебя начинают любить ощутимо сильнее, чем обычно: ходят на цыпочках, поправляют одеяло и приносят книги и чай с вареньем прямо в кровать. Я ощутила укол вины. Не стоит так думать. Илья старался как мог, он же не виноват, что работа отнимает уйму времени. Зато сейчас мы не расстаёмся уже больше двух недель кряду!
Я расслабилась и благодарно взглянула на него. Привыкнуть бы только к яви… Несмотря на непрерывный период бодрствования длиной в несколько дней, с Ильёй было странно. В последний раз такое было года два назад, когда он укатил в командировку на месяц. В аэропорту я встретила совсем другого человека – совершенно точно моего, но при этом не того, кто уехал. Прикоснуться к нему было как в первый раз, и, несмотря на то, что тело быстро вспоминало, в те мгновения, пока оно ещё не поняло, кого именно обнимает, в голове не переставала крутиться жуткая мысль, что вернулся кто-то другой.
Ладно, чего я в самом деле? В каком-то смысле я и сама не так давно вернулась откуда-то издалека. Кто знает, каково ему со мной.
Главное, что мы вместе.
Главное – не оставаться в одиночестве.
Я затащила нас в первый попавшийся парк, и мы устроились на новенькой мягкой скамейке с уютными подушками кремового цвета. Тут потянет спать даже если не очень хочешь и никаким таинственным синдромом не страдаешь. Солнце светило вовсю с момента моего пробуждения в больнице, и хотя я по-прежнему замечала, что его свет какой-то «не такой», виду не подавала. Не стоит волновать Илью лишний раз, ему и так непросто.
– Смотри, год назад ты попала в аварию, и это был первый звоночек. Ты заснула за рулём.
– Да как же так… Я была уверена, что слышала…
– Слышала. Задремала и услышала голос.
– Не совсем. Как будто голос с той стороны.
Илья рассмеялся и потрепал меня по голове.
– Та сторона? Слишком громкое слово для обычного сна.
Я нахмурилась, сделала пару пометок в блокноте и снова погрузилась в воспоминания.
– Ну хорошо. Господи, как тяжело. Я как будто совсем не помню, что было с тех пор. Точнее, помню и не помню одновременно.
– Вот поэтому важно разложить всё по полочкам. Это нормально, что всё смешалось, так бывает. У некоторых вообще полная амнезия случается. Сейчас же у тебя есть триггер: видишь мир, в котором все паникуют от коронавируса – просыпаешься. Должно быть полегче. И не забывай про уровни погружения. Система снов может усложняться и совершенствоваться, помнишь?
– Ну да. А вот последняя авария…
– Заснула. Попала под машину. Очнулась в больнице, уже наяву.
Я выругалась.
– Прости. В моей версии всё было не так.
– Не извиняйся, в твоей голове всё слишком сильно склеилось. Пиши в две колонки.
Илья поправлял озвученные мной версии ловко и будто по заранее заученному сценарию, напоминая автокоррекцию текста в телефоне. Ему, конечно, видней, но мне в какой-то момент нашей беседы стало обидно. Параллельная жизнь ничем не отличалась от яви, неужели её можно вот так вот беспощадно вырезать, да ещё и смеяться! Я захлопнула блокнот, отставила в сторону абсолютно безвкусный и лишённый запаха кофе и принялась наблюдать за людьми в парке. Их было ровно трое. Мимо нашей скамейки неспешно прошла пожилая женщина в розовом спортивном костюме и солнцезащитных очках. Она посмотрела на нас, и мне отчего-то стало не по себе. Мы определённо где-то встречались.
– Лесь? Не залипай.
– Да, – заторможенно ответила я. – Задумалась.
Отчего-то говорить про только что испытанное ощущение не хотелось. Илья опять придумает правильное и логичное объяснение – вроде того, что во сне мы видим только тех людей, что уже встречали, даже если это просто случайные прохожие, потому что мозг так устроен – а мне этого совсем не хотелось. Он находил объяснение всегда и всему, но именно сейчас меня это взбесило. Я с ужасом поняла, что это бесит меня с того момента, как он забрал меня из больницы. Всё-то у него понятно, всё рационально. И тон этот менторский… С ещё большим ужасом я признала, что по какой-то причине все эти дни держала эту злость в секрете от самой себя, удобно утрамбовав её под пуховым одеялом эйфории от непрерывного нахождения рядом с любимым человеком.
Логичность и выверенность, которые он в меня вбивал, ни в одном месте не пересекались с тем, что я чувствовала. А от того, как он отметал целые куски моей жизни как ненужный мусор, хотелось кричать. Ну и что, что это сны! Для мозга вообще нет разницы между сном и явью, он служит началом координат и распознаёт и то, и другое как свершившиеся факты. «И происходящее во сне, и происходящее в бодрствовании подобны миражу или отражению луны в воде – ни то, ни другое не имеет собственной основы».
– Идём.
– Ты в порядке? – с тревогой спросил он. – Хочешь, ещё кофе куплю?
– Да, в порядке. Нет, не хочу.
– Точно?
– Да.
Илья едва заметно сжался, будто от удара, а меня мгновенно захлестнула вина. Ну зачем я так? Впервые за кучу лет мне передали руль, и наше время проходит по алгоритму, который строю именно я, и это моя плата? Вот уже почти почти две недели я главная героиня этой истории под названием «жизнь», а такого не случалось уже очень давно. Стоило только заболеть. А он так старается, всё время рядом, даже про свою работу забыл, а ведь такого просто не бывает. Такой родной и терпеливый… А я просто ужасная и неблагодарная паразитка.
– Прости. Прости, пожалуйста. Я не хотела, – бормотала я, неуклюже обнимая его за шею. Он молчал, но я чувствовала пальцами, как расслабляется его тело.
– Всё хорошо. Я всё понимаю. Идём так идём.
– Нет-нет, давай ещё посидим.
– Как скажешь.
Вина снова переключилась на лёгкую злость. Как будто ему вообще всё равно. Как будто он робот, который ждёт команды и отзывчиво её выполняет, но не проявляет инициативы сам. Не отдавая себе отчёт в действиях, я встала так, что перед глазами заплясали цветные пятна, и зашагала по одной из дорожек, ведущих вглубь парка, но через пару мгновений моё запястье непривычно крепко сдавили.
– Ты чего, мне же больно!
– Куда ты собралась?
Я попятилась и рефлекторно выкрутила запястье против большого пальца державшей меня руки, но на Илью это произвело нулевой эффект. Он стоял и смотрел, как я дёргаюсь, как будто подобное у нас было в порядке вещей.
– Да никуда, просто…
– Что просто?
– Отпусти меня сейчас же!
Илья потряс головой, словно освобождаясь от наваждения, и нехотя ослабил хватку.
– Какого чёрта?
– Я не хотел, извини, – буднично ответил он и отвернулся.
– Что значит, не хотел? – я обходила его со всех сторон, чтобы заглянуть в его глаза, но он упорно отстранялся и смотрел куда-то вдаль.
– Такого больше не повторится.
Парк завертелся вокруг, как бешеная карусель. По одной из дальних дорожек бродила всё та же женщина в розовом, и я сфокусировала зрение на ней, чтобы картинка встала на место. Из глубины памяти донёсся скрипучий голос, по какой-то причине не в самых цензурных выражениях желавший мне упасть и разбить «крашеную морду» об асфальт. Я замерла, пытаясь зацепиться за эту ниточку и размотать клубок, но ниточка ловко ускользала. Почему-то это казалось очень важным, даже важнее того факта, что Илья только что сделал мне больно.
– Мы оба устали. Пойдём всё-таки домой.
Голос Ильи ещё никогда не был так некстати. Я вздохнула, смирившись с тем, что разблокировать воспоминание не получится, и кивнула. Устали – не то слово. Прям-таки до помутнения устали.
V.
«09.04.2020: Число умерших непосредственно от синдрома Клейне-Левина или в связи со связанными с ним причинами превысило сто тысяч человек во всём мире».
Несмотря на любовь, проверенную четырьмя годами, спустя ещё неделю присутствие Ильи в моём пространстве 24/7 начинало вызывать смешанные чувства. Если ещё несколько дней назад я ощущала себя принцессой, с которой носятся как с самым ценным на свете сокровищем, то прямо сейчас происходящее напоминало домашний арест под круглосуточным присмотром.
– Что делаешь? – спросил он, плюхаясь на подушку рядом и бесцеремонно косясь на экран моего телефона.
– Кате пишу, – я отложила телефон и встала с кровати. – Она почти не заходит в сеть, пишет общие фразы, а телефон не берёт. Надо бы к ней съездить.
– Съездим обязательно, – Илья обворожительно улыбнулся.
Я улыбнулась в ответ, стараясь не выдать раздражения. И без того смазанные эмоции уже давно сложились в единый, чётко функционирующий алгоритм: сначала я немного злюсь на него, потом немного на себя за то, что злюсь на него, а потом мне становится немного страшно. Ну а в конце я недоумеваю, почему всего этого так «немного», словно для галочки. Мозг потихоньку превращался в назойливого персонального менеджера, изо дня в день напоминавшего, что надо сделать: «Эй, Леся, вот здесь нам нужно рассердиться. Много не надо, просто чтобы было. Вот так. Тут удивись. Тут скажи спасибо за завтрак в постель. Улыбайся. Надо быть благодарной». И я слушалась его в покорном ожидании непонятно чего. Нового приступа затяжного сна? Выздоровления?
Илья самым активным образом исполнял роль второго менеджера, постоянно пытаясь меня растормошить и не давать погружаться в болото апатии. Но это больше напоминало попытки вытянуть из меня хоть какое-нибудь захудалое желаньице. Чем больше проходило времени, тем отчётливее в нём просвечивало отсутствие некоего секретного и суперважного компонента, которому всё никак не получалось дать название. По ночам я вспоминала, было ли когда-нибудь как-то иначе, но в итоге проваливалась в сон без сновидений, словно меня блокировало. Очередная побочка болезни – закрываешь глаза ночью и открываешь утром, безо всяческих ночных приключений. Новая реальность.
В знак окончания диалога я открыла «ТикТок». Иногда мысли так выматывали, что я залипала там часами, но когда-то неизменно поднимавшая настроение лента рекомендаций больше не смешила, а пробуждала холодный, чисто научный интерес. Я представляла себя орнитологом, а телефон был биноклем. Зачем человек это снял? Это считается смешным? Почему? Это просто сочетания слов и кадров. Но ведь раньше было смешно, что изменилось? Ну да, зато снято красиво. А что вообще такое «красиво»?..
– Что хочешь на завтрак? – участливо спросил Илья.
– Блинов, – ответила я первое, что пришло на ум. Кажется, совсем не важно, чего именно я желаю. Важен сам факт желания.
Он поцеловал меня в щёку и без возражений отправился на кухню. Я с трудом встала с кровати и доковыляла до ванной, чтобы привести себя в порядок хотя бы снаружи.
Интересно, я всегда не могла толком разглядеть своё отражение в зеркале? С самого пробуждения в больнице стоило сосредоточиться на собственных глазах, как они расплывались, и картинка вновь становилась чёткой только на периферии зрения. Видимо, очередная побочка – счёт им был давно потерян. Я побрызгала на лицо водой и решила, что на этом заботы о себе хватит.
Илья не слишком ловко орудовал у плиты, и я попыталась вспомнить, когда в последний раз видела его за жаркой блинов да и вообще чего бы то ни было. Наверное, когда-то он всё же готовил. Ну хотя бы пару раз. Сейчас он вёл себя как редкий, но желанный гость, который приезжает на несколько дней, и это время превращается в один сплошной праздник, когда можно забыть про привычный ход дел. Я не могла вспомнить, чтобы мы расставались хотя бы на полчаса. Он будто решил наверстать всё то время, что провёл не со мной, а может – стать таким, как мне нравится.
Скрежет тормозов пронзил пустоту в моей голове так внезапно, что я пошатнулась и схватилась за стену прежде, чем поняла, что это просто звуковое сопровождение к одной мысли, которая меняла многое, если не всё.
Илья у плиты – это не та картина, которую я видела, но та, которую всегда рисовала в своём воображении. Эти «рисунки» неизменно отправлялись в стол, потому что я боялась их показывать, боялась хотеть чего-то большего, чем проживание на одних квадратных метрах, и без того представлявшееся невероятным подарком, учитывая круглосуточную занятость Ильи. Вдруг это воспримется как претензия? Вдруг он подумает, что я недовольна тем максимумом, что он из себя выжимает, стараясь уделять мне время? Всё ведь хорошо, особенно в последнее время. Мы стали чаще выбираться, даже запланировали совместный отпуск. Который сорвался… Ох чёрт, нет, не в этой реальности. Точнее, он сорвался в нереальности…
Стены качнулись, и я часто-часто заморгала, чтобы удержаться наяву. Вспыхнувшее в памяти видение об отменившейся поездке в Берлин вдруг заиграло новыми красками. Как же я плакала, будто в последний раз. Дело ведь было совсем не в факте поездки за рубеж.
Всё хорошо. Я здесь. Я сейчас. Отпуск в силе, всё готово, осталось сесть в самолёт через несколько дней.
Или не несколько дней? Или вообще не дней? Сколько прошло времени?
Время всё ещё функционирует?
Стены и пол поплыли вниз, будто краска по холсту.
Я попыталась отогнать прочь любые мысли и сосредоточиться на окружающей обстановке, как учил Илья. Бежевые обои в золотистую полоску, белые выключатели, тёмно-коричневый пол. Так, а теперь звуки. Запахи. Я усердно перечисляла всё, что видела перед собой и ощущала, и через пару минут почувствовала, что заземляюсь. Пространство перестало плыть, а на смену странным мыслям пришли вполне нормальные – об эпидемии загадочного расстройства, отсутствии лекарства и бессилии стимулирующих препаратов и кофеина. Долго ли так сможет продолжаться? Сколько ещё продержится мир прежде, чем окончательно опустеть и перейти в режим онлайн?
Что-то не так. Как ни заглушай. Что-то, мать его, не так.
– Слушай, а тебе работать вообще больше не надо? – спросила я, стараясь вложить в вопрос всю свою непринуждённость.
– Нет, – бодро отозвался Илья, не очень умело переворачивая очередной блин. – Я же взял отпуск. А что?
– Просто мы так давно не проводили вместе время… Столько времени. Ну ты понимаешь.
– Ну да, – согласился он, выкладывая не очень ровные, но сделанные с явным старанием блины на тарелку. – Непривычно, должно быть.
– Ага.
– Меня слишком много, да?
– Нет, – нагло соврала я и глазом не моргнув.
– Чем займёмся сегодня?
Вот оно. Снова. Я поймала одно из неправильных ощущений, которые всё это время успешно мимикрировали под фоновый шум. Илья ничего не предлагает, но с готовностью соглашается на всё то немногое, что худо-бедно приходит в голову мне. Он разговаривает фразами, которых мне всегда не хватало. Ведёт себя так, как я хочу. Он такой, каким я хочу его видеть, но не такой, какой он есть. Каким я его помню…
Чем больше я об этом думаю, тем резче проявляется разница в мимике, интонациях, жестах. Как невидимые чернила. От апатии не осталось и следа, а мозг разгонялся с пугающей, но манящей скоростью.
– Что ж, раз за сценарии нашего досуга теперь отвечаю я… – я облокотилась об стол, положила подбородок на скрещенные пальцы и посмотрела в его глаза, пытаясь найти там подтверждение своих мыслей. – Ешь и иди в душ. Есть у меня одна идея.
– Отлично, – он улыбнулся, положил сковородку в раковину и принялся уничтожать завтрак. Я наблюдала за ним, жуя безвкусные блины, и очень надеялась, что кем бы он ни был, мыслей он читать не умеет.
Если ещё пару дней назад «полуденный ужас» вызывал у меня тревогу, то сейчас я радовалась каждой секунде, что ощущаю его. Пока он есть, я помню, что что-то не так. Если он исчезнет, я навсегда останусь тут. Правда, не знаю, где именно.
Я почти бежала мимо терявших цвет домов, а дорога казалась уходящей под ноги кинолентой. Куда – ни малейшего представления. Куда-нибудь, где станет понятнее. Интересно, а на бегу тоже засыпают? Будет очень больно падать. Я перешла на шаг и с удивлением отметила, что ни капельки не запыхалась, хотя никогда не отличалась выносливостью. Сердце забилось чуть чаще, вот и всё.
То ли от яркого солнца, то ли от разыгравшейся фантазии окна домов казались чёрными. Сколько я ни вглядывалась, разглядеть подъезды или комнаты не удавалось – густая чернота, таившаяся за едва поблескивавшими стёклами, впитывала весь свет, который только могла уловить. Дверцы подвалов, обычно закрытые на замок, сейчас тоже призывно манили распахнутыми провалами чистой тьмы. Тени от деревьев переплетались с проводами и трубами в огромную запутанную сеть, накрывшую всё, куда дотягивался взгляд. Во имя сохранения остатков душевного покоя надо было срочно убираться куда-нибудь поближе к открытому пространству. Интересно, Илья уже заметил, что меня нет?
На центральной улице стало спокойнее, несмотря на непривычную пустоту. Ни одного человека. Вообще. Разве так бывает?
В новой реальности, по которой ударила эпидемия – да.
Внимание, вопрос: какая именно эпидемия ударила и по какой из реальностей?
Внезапно прямо над головой раздался шелест вперемешку со скрипом, заставивший меня подскочить на месте, пробежать метров пять и остановиться, непечатно ругаясь вслух. Это просто рекламный щит с меняющейся картинкой, призматрон или как их там. А я уж подумала…
«Ты всё ещё спишь.»
В этот момент мне захотелось то ли расхохотаться, то ли расплакаться прямо посреди дороги. Плохо понимая, что именно я делаю, я села прямо на тротуаре и задрала голову. Через несколько секунд произошло то, чего я ждала: пластины снова зашуршали, перевернулись и сложились в слово «ПРОСНИСЬ».
По идее, в таких щитах предусмотрено три картинки, но третью я ждать не стала. Я легла на асфальт и закрыла глаза, впитывая в себя город. Колючая поверхность зашевелилась, словно морской песок, который тянется за уходящей волной. Интересно, меня снова перекинет в ту версию мира, где царствует вирус, или на этот раз повезёт чуть больше?
Я засыпаю или просыпаюсь?
Из полудрёмы меня вырвал гудок автомобиля, на бешеной скорости промчавшегося по пустой дороге. Я рванулась вверх и увидела, что всё так же сижу посреди пустынной улицы. А на щите красовалось третье сообщение: «Вернись домой».
– Куда? – тихо спросила я неизвестно кого.
Вдалеке зазвучала какая-то полузнакомая музыка. Я встала, отряхнулась и за неимением других ориентиров побрела в сторону её источника, иногда касаясь фонарных столбов и стен, чтобы убедиться в их реальности. Музыка звучала приглушённо, будто из-под толщи воды, то ускоряясь, то замедляясь, то прерываясь шипением и треском.
«Сколько времени прошло с тех пор, как ты проснулась?» – поинтересовался очередной рекламный щит на пути.
Мысли заметались в панике. Не помню, сколько времени бегаю от этого вопроса – как и не помню, сколько дней прошло с тех пор, как открыла глаза в залитой солнечным светом палате с белыми стенами. Есть версия, что мозг во сне существует вне времени и создаёт его искусственно, как ему хочется. Нарезает события, сортирует их как вздумается. Именно таким калейдоскопом и стали последние дни: они просто всплывали в памяти, не поддаваясь расположению на одной хронологической прямой.
«С чего началось твоё утро?»
С Ильи. С блинов. Со страшных догадок.
«Какой у блинов был вкус?»
Эта маленькая деталь заставила меня резко остановиться и задуматься изо всех сил, выжимая все мощности из угасавшей способности вспоминать.
Вот один из тех недостающих компонентов. Вот же он. Самый что ни на есть настоящий баг реальности.
Никакого у тех блинов не было вкуса. Как и у всей той еды, которую я ела, а ещё у кофе и чая. У них даже температуры не было.
«А что насчёт вчерашнего утра? Ты можешь линейно восстановить свой день?»
Я словно увязла в асфальте по щиколотки, всё ещё прислушиваясь к музыке, чтобы не потерять её, и одновременно прошаривая все уголки памяти. Оттуда получалось извлекать только обрывки, не привязанные ни к цифрам на часах, ни ко дню в календаре. Земля под ногами уже вовсю жила своей жизнью, и приходилось следить за равновесием. Я посмотрела вниз и увидела полотно мельтешащего белого шума. Тротуар и дорога до линии горизонта превратились в огромный вытянутый экран ненастроенного телевизора. Провода трещали от электричества, а фонари вспыхивали ярко-голубым светом и гасли, как будто по ним передавали сообщение азбукой Морзе.
Больше всего на свете мне хотелось убежать обратно домой, чтобы не видеть все эти не по делу умные рекламные щиты и оживший город, не стоять на грани между реальностью и сном и не знать, на какой именно стороне. Но пути назад не было. То, что я узнала и ощутила, нельзя было засунуть обратно в коробку и запихнуть на чердак пылиться дальше. Поэтому я продолжала идти на музыку и невольно отвечать на вопросы, которые подбрасывал город.
«Когда ты в последний раз испытывала сильные эмоции?»
Час от часу не легче. Я задумалась помимо своей воли, потому что знала: каждый ответ – это ключ к двери, в которую мне очень надо. Чем больше я соберу, тем скорее пройду.
Эмоции… Я замешкалась и чуть не упала в жужжащий под ногами шум. От постоянного мельтешения начинала кружиться голова, а музыка была всё так же далеко. События отматывались назад неохотно и не по порядку, и ни в одном из них не получалось найти что-то же настолько сильное, как в тот день, когда мои билеты на самолёт превратились в бесполезный набор букв и цифр.
Но ведь это было во сне?
Или…
Перед глазами всплыл лист, разделённый на две части – мы с Ильёй начертили эту табличку тогда, в парке. В графе «явь» значилась эпидемия сонной болезни, наша будущая поездка, моё неудачное выпадение из реальности в сон за рулём год назад, ещё одно – недавно… В «сон» мы записали ковид, отмену рейса, прогулку по Китай-Городу с Катей, морок во дворах, недоразумение с походом на работу и ещё множество больших и маленьких вещей, до которых удалось дотянуться ослабевшей памятью. Несмотря на то, что я не понимала, что происходит, это разделение интуитивно казалось мне ужасно неправильным и противоречащим действительности, но доверять себе я не решалась. Как доверять человеку, которого кидает между двумя состояниями существования, даже если этот человек – ты сам?
Был Илья. Разумный и всегда знающий правильные ответы. Я могла положиться на него даже когда мир сходил с ума.
Были новости, подтверждающие, что люди по всему миру действительно засыпают.
Был мой случай, доказавший, что за мной нужен глаз да глаз.
«Когда ты в последний раз была одна?» – спросил щит на другой стороне дороги.
Я зажмурилась. Не помню. Не знаю. Сейчас. Разве что сейчас, когда сбежала. Почти в каждом воспоминании, помеченном как «явь», фигурировал Илья. Всё остальное, что было не про него, будто сгребли ковшом трактора и вывалили в кучу на задворках сознания, прилепив ярлык «сон». Стоило в самом начале остаться без него на пару часов, как декорации изменились, и на смену сонной болезни пришёл ковид.
