Саманта Шеннон
День, когда пала ночь
15
Запад
Лангарт лежал к югу от замка Дротвик – слишком далеко, чтобы добираться верхом, учитывая, как мало времени дали Вулфу. Поэтому он расстался с горстью серебряных рублеников и поднялся на борт речной баржи.
Солнце плавало, как желток в снятом молоке. Болтая пальцами в прохладной воде, он вспоминал Глориан Беретнет.
Чудо Святого не было сказкой. Принцесса действительно походила на мать: те же зеленые глаза и длинные черные волосы, только она носила разделенную посередине челку. И еще Глориан была крепче сбита, обильна там, где королева была худощава. И все же такое сходство пугало – обе бледные, как свечки, и совсем одинакового роста.
Какое коварство, что король не напомнил Вулфу об их давнем знакомстве. Как это он позабыл долгие летние дни в заме Глоуэн?
Естественно, стоило ее увидеть, память вернулась. Теперь он вспомнил все и, пока баржа скользила под укрепленным мостом, представлял, как она плещется в фонтане, как заливается смехом. Как они носятся по цветочному лабиринту, забегая с разных концов и состязаясь, кто скорей доберется до середины. Тогда они с ней были одного роста.
Суровые голые вершины Гористого края понемногу переходили в холмы Озерного. Речную воду морщил резкий ветер. Уже под конец дня баржа скользнула в Пуст-озеро, где два верхних притока реки Литсом сходились, чтобы вместе течь к морю.
На восточном берегу стоял старый озерный порт Маркотт-на-Пусте. Гомон, свист дудок и крики зазывал с рынка почти заглушали грохот полных телег с лещами, окунями и лоснящимися жгутами миног. Вулф прикрыл глаза от блеска воды – темной, исчерна-синей, хоть озеро и показалось ему тусклее, чем в былые годы.
Пока он нашел гостиницу, закат пустил солнцу кровь. Комнатушка была тесной, зато в соломенном матрасе не водилось кусачих тварей. Встал он с петухами, нанял лошадь и выехал из города.
Кладбищенская дорога виляла между туманными вершинами, соединяя селения со святилищами, куда относили покойников. К полудню полоса притоптанной травы вывела его к Сохлому озеру. За ним стояла стена первобытного леса, пересекавшего весь Инис с востока на запад, от побережья до побережья.
Дебри.
При виде этой чащи у каждого северянина пробегал по спине озноб, потому что здесь, как говорили, во времена до Святого обитала ведьма. Вулфа холод пробирал сильнее многих. Для него Дебри были не просто старинной сказкой.
Его кляча застучала копытами по дороге, ведущей к окруженному рвом поместью. Вдалеке показались черепичные крыши и высокие кирпичные трубы. Вулф спешился у ворот и провел лошадь к конюшне, где чистил жеребца конюх родом из ментского Садирра.
– Добрая встреча, Рик, – окликнул его Вулф.
Риксард обернулся, нахмурился и тотчас просиял:
– Мастер Вулф?
– Я самый. Как поживаешь?
– Отлично.
Риксард утер лоб запястьем и ухмыльнулся. Он был рыжеволос – обычное дело для ментца.
– Насилу вас узнал. Добро пожаловать домой. Мы вас ждали?
– Нет. Есть кто дома?
– Хозяйка, думаю, в розовом саду.
Розовый сад располагался у самых ворот. Старшая сестра, завернувшись в плащ, читала в кресле-качалке – удобно устроилась, будто желудь в своем колпачке. Вулф оперся на калитку.
– Эй, Мышка, – позвал он.
Мара оторвалась от чтения.
– Вулф! – Она поспешно захлопнула книгу. – Неужели ты?
– Если только из лесов не выбрел мой двойник.
Мара рассмеялась, бросилась к нему, и Вулф схватил ее в охапку. Сестра повисла у него на шее, обдав запахом лавандового порошка, который носила в карманах.
– Просто не верится, – проговорила она в его плащ. – Ты почему не написал заранее?
– Не успел. – Вулф уперся подбородком ей в плечо.
Одно объятие вернуло его во времена, когда он сидел с ней рядом, слушая вечерние рассказы и купаясь в ее тепле – мягком и надежном.
– И остаться смогу не больше пары ночей.
– Ох, подольше бы!
– И мне бы хотелось. Все ли дома?
– Па с Роландом разбирают спор в Тернли, но до ужина должны вернуться. Отец все корпит над налогами. – Мара отстранилась и сияющими глазами всмотрелась в его лицо. – Ох, Вулф, какой ты! Вот уж не думала, что дорастешь до Роланда.
– Да я уже в прошлый раз с ним сравнялся.
– Последний раз я тебя видела мальчишкой.
Мара, на его глаз, совсем не изменилась, только волосы отросли почти до пояса и тонкие пряди касались ее пухлой щеки. Он поверить не мог, что прошло три года.
– Прости, что оторвал от чтения, – сказал Вулф. – Уютное у тебя здесь местечко.
– Прощаю. – Мара отошла за книгой, вернулась и взяла его под руку. – Идем. Отец с ума сойдет от радости.
Лангарт насчитывал не один век. Шестьдесят комнат бывшего аббатства окружал дворик, где росло черносливовое дерево. В полумраке дома Вулф наполнил грудь знакомыми запахами: дуб, сухие травы, принесенная слугами для благовония таволга.
– Как твои дела? – спросил он сестру, похлопав по лежавшей у него на сгибе локтя бледной ладони. – С последнего письма?
– Да все так же. Помогала отцу по дому, гостила у соседей, немного помогала в доме призрения. Чем еще развлечься средней дочери знатного рода, кроме как поисками выгодного брака, – что, как ты знаешь, не для меня.
– Должно же и для тебя найтись занятие по вкусу. Роланду нашей свободы не выпало.
– Ты и мне предложишь вступить в отважное северное воинство? – отшутилась Мара. – Боюсь, королю от меня будет мало проку, разве что отпугну его врагов кипами счетов и отчетов.
– Поезжай ко двору. Наверняка королева найдет в хозяйстве место для благовоспитанной молодой дамы, – сказал Вулф. – А если не найдет, тебя примут в королевской канцелярии или казначействе. Нельзя же зарывать талант в землю, Мара.
– Только не ко двору. Там слишком легко лишиться чести, – пояснила Мара. – Я, правда, думала предложить свои услуги даме Мариан. Ты знаешь, королева Сабран отвела ей надел в Озерном крае.
Вулф кивнул.
– Я летом у нее побывала. Она совсем не такая, как я думала.
– А что ты думала?
– По тому, как она правила, я сочла ее трусливой дурочкой. Она и впрямь показалась слишком нежной для властительной королевы, но в обычной жизни мне скорее понравилась. Она любезна, внимательна и не без юмора. Ее супруг скончался, как и большинство приближенных дам, и я подумала, не понадобится ли ей секретарь. Замок Бефрит не так далеко от Лангарта.
– Отцу ты рассказывала, что надумала?
– Нет еще. Спрошу, когда ты вернешься в Хрот. – Мара сжала его локоть. – Сегодня я хочу услышать все о тебе.
Благородный Эдрик, барон Гленн Лангартский, склонялся над пергаментом в большем из двух своих кабинетов. Он сидел лицом к оконной нише, на «лесном» стекле был выгравирован герб баронства – могучая ольха среди осоки в глубоком ущелье.
– Отец! – Мара, нагнувшись, поцеловала его в затылок. – У нас гость.
– Гость… – устало отозвался он. – Святой, я, верно, запамятовал. Я обещал заглянуть в Боуэн-Хот…
– Этот гость не будет на тебя в обиде.
Вулф подышал, смиряя волнение. Благородный Эдрик, морща лоб, развернулся в кресле.
Он постарел. Конечно постарел. Волосы совсем серебряные, подрезаны по плечам, и на оливковой коже больше морщин. Но все же он еще крепок и строен.
– Вулферт! – Глаза у него стали как блюдца. – Неужто это мой сын?
Вулф поклонился, улыбаясь до ушей:
– Отец!
Эдрик шагнул к нему. Вулфу стало тепло на его груди.
– Клянусь Святым, король Бардольт прислал нам зрелого мужа! – Отец разглядывал сына, держа за плечи. – Ах, то-то Роланд разозлится. Не забыл, как он гордился, что обогнал вас обоих ростом?
– Еще бы! Помнится, он обещал вколотить меня в землю, как жердь для шатра, – суховато ответил Вулф.
– Посмотреть на тебя, ты способен ответить чем похуже. Но скажи, надолго ли ты?
– Всего на несколько дней. Прости, отец. Его милость до конца недели отплывает в Хрот.
– Тогда не будем терять времени, пока ты снова не исчез, чтобы вернуться уже седовласым старцем. – Благородный Эдрик обнял Вулфа и Мару за плечи и привлек к себе. – Мне действительно надо бы навестить одного из арендаторов, но давайте сходим к нему вместе, втроем? Тебе пойдет на пользу добрый инисский воздух, Вулферт.
Арендатор, старый рыцарь, жил у тетеревиного болотца в трех милях от Лангарта. Вулф упивался осенними видами, Озерный край так и сиял золотистой листвой и медными лучами.
По дороге он расписывал красоты Хрота: сверкающий изумрудный лед в его дальних пределах, играющие в небесах завесы сияния; лето без ночи, водопады, застывающие накрахмаленными простынями и не оттаивающие почти весь год.
– Тебя послушать, там как во сне. – Мара перепрыгнула лужу. – Понятно, почему ты редко бываешь в Инисе.
– Инис красив по-своему, – возразил Вулф. – Не так дивен и огромен, зато он богаче. И ласковей.
Он вдохнул запах жухлой травы:
– Я соскучился по осени. И по весне тоже – по ее ароматам и краскам. Надоедает все время дышать снегами.
– У снега есть запах?
– Для него даже слово есть. «Скетра» – запах дочиста отмытого воздуха.
– А ты по-прежнему близок с другими дружинниками? – спросил благородный Эдрик. – Они к тебе добры?
– Да, отец, – ответил Вулф, чуть помедлив.
Почти правда. Не стоило тревожить родных из-за презрения одного.
– А знаешь, у тебя появился хротский выговор, – заметила Мара; щеки у нее порозовели от холода. – В прошлый твой приезд я его слышала как набегающую волну. А теперь он застыл льдиной.
Вулф, хихикнув, покачал головой:
– Хротцы, стоит мне открыть рот, узнают чужака.
– Ох какой же ты чужак! Ты с девяти лет топчешь те же снега.
– Мы так гордимся тобой, Вулф, – сказал Эдрик. – Будь ты здесь или в Хроте.
– Спасибо, отец.
У своего арендатора благородный Эдрик долго не задержался, и все же в поместье они вернулись только под вечер, замерзшие и облепленные грязью. К тому времени домоправитель приготовил для Вулфа его старую комнату. Вулф тронул пальцем знак, выцарапанный на косяке кем-то из прежних обитателей Лангарта, – крошечный кружок с протянувшимися вверх тонкими линиями.
Они с Марой и Роландом годами ломали голову над его значением. Находили и другие такие, выцарапанные у очагов, на окнах и дверях. Знаки, бесспорно, были языческими, но благородный Эдрик не велел их трогать. «Они так же принадлежат Лангарту, как мы с вами, – сказал он детям, – мы не станем святыми, стирая прошлое».
Вулф собирался просто прилечь, вспомнить, как спится рядом с родными, но задремал и увидел сон, который помнил с детства. Сновидение увело его в глубину лесов, он искал кого-то, сам не зная кого, искал долго и упорно, громко звал, но никто ему не ответил. Он бежал, бежал, плача от страха, пока деревья не расступились и не открыли пропахшую кровью поляну. Он слышал рядом гудение пчел – слышал, но никогда их не видел.
– Вулф.
Он вырвался из сна, еще слыша пчел. На краю кровати сидела Мара.
– Ужин готов. – Сестра тронула его за плечо. – Тебе что-то снилось?
– Нет. – Он протер глаза. – Па с Роландом вернулись?
– Скоро будут.
Мара переоделась в платье оливкового цвета, отчего стала ярче зелень ее глаз.
– Что тебя тревожит?
Сестра всегда все замечала, с сопливого детства.
– Ничего, – сказал Вулф. – Я сейчас спущусь.
Они прошли в Большой зал. Вулф всегда любил его неброскую красоту. Они с Марой сели к столу, уставленному блюдами, по которым он успел стосковаться: щавелевый пудинг и колбаски, жаркое из годовалого барашка, чернослив с того самого дерева во дворе, сладкие лепешки, яблочный пирог, подававшийся с белым сыром Ратдунского святилища. Слуги уже разливали бузинную настойку, когда в сводчатую дверь шумно ввалились двое мужчин.
Благородный Манселл Шор был единственным в семье южанином, он родился на берегу, у Торфяников. Крепкий, как бычок, один глаз темный, другой серый. На смуглом лице усы подковой, редеющие черные кудри над выпуклым лбом почти без седины.
При виде Вулфа он застыл:
– Сын?
– Па, – ухмыльнулся в ответ Вулф.
Благородный Манселл сочно расхохотался и раскинул руки. Вулф шагнул в его объятия. От улыбки у него ныли щеки. Роланд в дверях стягивал перчатки.
– Вернулся наш щенок! – Он хлопнул Вулфа по спине. – Рад тебя видеть, Волчонок.
– И я тебя, Ролло.
Роланд вырос в достойного наследника баронства. Он был широк в плечах и груди и хорош собой, не предпринимая к тому никаких усилий. Каштановые волосы достались им с Марой от матери – дамы Розы Гленн. Она и ее супруг погибли от рук разбойников, когда Роланду было четыре года, а Маре едва исполнилось два. То убийство всколыхнуло все королевство.
Лорд Эдрик усыновил племянницу и племянника, которые выросли, считая его своим отцом. Он сочетался браком с лордом Манселлом, и Вулф стал пятым членом семьи под крышей Лангарта.
– Вот нежданная радость! – Благородный Манселл сбросил плащ. – Что привело тебя в родные края, Вулф?
– Вверение дамы Глориан.
– Ах, ну конечно.
– Мы слышали, на пиру околачивались какие-то республиканцы, – обратился к Вулфу Роланд. – Как тебе язычники-карментцы?
– Кричащие наряды, драгоценности, пышная свита. На мой глаз, выборные монархи.
– И все же у них решает народ. Есть разница, – сказал благородный Эдрик.
Когда все расселись по местам, он любовно взглянул на супруга:
– Удалось тебе разрешить тот спор, милый?
– Куда там. Этак он затянется на сто лет. – Манселл закатил глаза, потом поудобней устроился в кресле и дал знак слуге наполнить чашу. – Рыцарь Армунд Кроттл! В жизни не видал, чтобы кто так уперся, как он в эту забытую Святым дорогу.
– Тебя не радует такое будущее? – обратилась Мара к Роланду, видя, как тот шевельнул бровью и потянулся к блюду.
– Все мы должны служить Святому. Со временем из твоего брата выйдет славный барон. – Благородный Эдрик улыбнулся со своего места во главе стола. – Вы посмотрите! Все снова в сборе.
– Действительно, полный сбор. – Роланд поднял чашу. – За Вулфа!
Они выпили. В свете оплывающих свечей Вулф слушал рассказ благородного Манселла о затянувшейся распре и понимал, как жестоко стосковался по их обществу, по их голосам.
– Из Болотного края доходят странные вести. – Манселл проглотил тушенный в масле горошек. – У них там, знаете, есть горячие ключи – Ферндейлское Варево. Наш добрый друг Армунд рассказывал, что вода в них вскипела. Ошпарила разом пятерых купавшихся.
– Какой ужас! – подала голос Мара. – Они выжили?
– Один выжил, остальные нет.
– И в Хроте случилось подобное, – припомнил Вулф. – Грязевые пруды у горы Домут… от них круглый год поднимается пар, но как раз перед нашим отъездом Бардольту донесли, что они бурлят и плюются, как котел, – вскипели все разом.
– Святой, надеюсь, в них никого не было.
– У нас хватает ума держаться подальше, – покачал головой Вулф. – Грязь всегда ужасно горячая.
– Наш маленький братишка! Всегда в шаге от смерти и так спокойно об этом говорит… – заметил Роланд. – От чего же такая перемена с инисскими ключами?
Благородный Манселл крякнул:
– Может, где-то в мире случилось землетрясение или извержение. – Он осушил чашу. – Или это недобрый знак, предвещающий отступничество ментцев.
– Потише, Па, – негромко предупредила Мара. – Как бы Рик не услышал.
– Ох, Святой, да пусть бы и слышал! Ваттены принесли им спасение, а они только и делают, что брюзжат. – Манселл подлил всем вина. – Но оставим политику. Вулф, расскажи о своих северных приключениях.
– Да-да, желаю послушать про легендарную Регни Аскрдальскую, – подхватил Роланд. – Правда, что она прострелила глаз усомнившемуся в ее меткости?
– Неправда. – Вольф пригубил вина. – Однако она основательно пнула его в пестик, тем доказав, что попадет и в самую крошечную мишень.
Позже, среди ночи, он лежал без сна и вслушивался.
Мальчишкой ему иногда чудилось в лангартской темноте постукивание. Оно звучало каждое лето. Роланд сказал, что тоже слышал этот звук и знает, кто его издает.
«Это Лесная хозяйка постукивает в окна, подбираясь к детям».
Кто она такая, никто не ведал, говорили только, что она ходила некогда по острову под названием Иниска. Она видела глазами зверей и птиц, поджидала забывающих помолиться и оттого утративших защиту Халгалланта. Таким она заклеивала рот и утаскивала в темный лес.
Тик-тик. Тик-тик.
Когда Вулф намочил постель, благородный Эдрик усадил его к себе на колени и объяснил, что в стропилах водятся жуки-смертники, которых так зовут за то, что они все лето стучат твердыми лбами по дереву, разгоняя тишину в час бдения. И сейчас, осенью, они тоже стучали.
Вулф перевернулся, закрыл ухо ладонью. Ему семь лет, и ведьма подбирается, чтобы утащить его на погибель. Он слышал стук ее когтей, под которыми засохли кровь и древесный сок.
Тик-тик. Тик-тик.
Вулф разлепил глаза. Волоски на руках встали дыбом. Он уже не ребенок, он не станет ждать, обливаясь холодным потом. Он посмотрит в лицо старому страху.
Свеча у кровати стекла в восковую лужицу. Накинув на плечи одеяло, он засветил другую, вышел с ней в коридор и прошел к окну, смотрящему на Дебри.
При свете полной луны он увидел их – кривые, безъязыкие, древние, как сам остров, полчища деревьев. Дуплистые от времени стволы, орешник и граб, ольха и мушмула, корзинный вяз, и рябина, и тис, березы, буки, ломкая ветла, терновник, и бересклет, и крепкий дуб – нет только боярышника. Боярышник извели столетия назад. Святой приказал вырубать его, чтобы покончить со старыми обычаями инисцев, поклонявшихся его деревьям и приносивших им, точно богам, жестокие кровавые жертвы.
Вулф поднял свечу. Ее огонек осветил ему лицо, отражение наложилось на деревья за стеклом, подарив им глаза. Он смотрел на дебри, и дебри смотрели на него. Слепые, всевидящие. Бездушные, вечные, живые.
Он слышал – он поклялся бы, что слышал зов ведьмы: «Вернись ко мне, дитя лесов. Вернись домой».
16
Восток
Гора Ипьеда была молчалива, как луна. Думаи смотрела на звезды с крыши храма.
Сотни раз в такие ясные ночи рядом с ней сидел Канифа. Она нередко задремывала, потом просыпалась, укрытая его мехами, и чувствовала рядом его надежное тепло.
Он пришел на гору, когда ей было десять лет. Семнадцать лет дружбы, семнадцать лет они виделись каждый день. Ей было страшно думать о расставании.
Одиночество стало невыносимым. Она нырнула в окно, и ноги сами привели ее к знакомой двери. Когда Думаи отодвинула створку, Унора подняла простреленные красными жилками глаза.
– Думаи. – Мать утерла лицо. – Тебе надо поспать.
– Хочется, чтобы эта последняя ночь тянулась подольше.
Унора смотрела на преклонившую колени дочь:
– Ты когда-нибудь сможешь меня простить?
– Нечего прощать. Мне больно от твоей лжи, но ты лгала, чтобы меня защитить. Даже своим воздушным змеем назвала, чтобы научить никогда не заглядываться вниз.
– Этот самый совет и сделал тебя беззащитной, – покачала головой Унора. – Надо было рассказать тебе о дворе. Он отправит тебя жить с волками, а своих когтей ты не отрастила.
– Когтей и у тебя не было. Ты женщина, а не волк.
Унора выдавила слабую улыбку:
– Знаешь, на первом году твоей жизни я почти не спала. В те дни все время боялась, что ты тут простынешь, что тебе не хватит молока. Я ставила твою колыбель поближе к себе, чтобы слышать, как ты дышишь. Мой мир держался на тебе, и все в этом мире грозило отнять тебя.
Думаи тронула ее ладони. Они всегда были холодными, будто мать стала частью этой горы.
– Однажды ночью великая императрица взялась присмотреть за тобой, чтобы я могла отдохнуть. Я всю ночь прорыдала от ужаса, – негромко рассказывала Унора. – Наутро твоя бабушка положила тебя мне на руки, и ты мне улыбнулась. С тех пор я спала спокойнее. Я научилась отпускать тебя побегать и поиграть. Но в конечном счете я все же допустила, чтобы мир пришел за тобой.
Она закрыла глаза.
– Мне так жаль, Думаи.
– Гора Ипьеда научила меня выживать. Я любила здешнюю жизнь. И эту жизнь дала мне ты, мама, – твердо сказала Думаи. – Но если мне надо уйти, почему тебе не спуститься со мной?
Унора обняла ладонями ее щеки:
– Они найдут способ использовать меня против тебя и твоего отца. Мне придется остаться с твоей бабушкой и молить великого Квирики о спасении моего дитяти. – Она коснулась лбом ее лба. – Прошу тебя, мой воздушный змей, береги себя. Пожалуйста, долети снова ко мне – когда-нибудь.
До рассвета ее разбудила гладящая волосы рука. Мать стояла рядом, уже в дневной одежде:
– Пора.
Унора говорила тихо и хрипло, под ее глазами лежали глубокие тени. Думаи, прежде чем встать, долго смотрела в потолок.
Она оделась тепло и просто, как всегда. С тусклой лампадкой спустилась вслед за матерью по ступеням к поджидавшему снежному паланкину, запряженному тягловым волом. Носилки сопровождали шестеро крестьян, готовых, если понадобится, подхватить их на руки. Второй паланкин, стоявший впереди, был уже заперт, готов.
– Внучка, – строго проговорила великая императрица, – тебя доставят в дом племянницы моего покойного супруга, госпожи Тапоро. Ей я доверяю. Когда ты будешь готова, по городу распустят слухи о королевском шествии, и тебя перенесут во дворец.
В тот дворец, что всю жизнь представлялся ей далеким светочем. Думаи задумалась, так ли он велик на самом деле.
– Речной хозяин Купоза па Фотая сейчас отсутствует. Он был регентом при твоем отце, – рассказывала великая императрица. – Он, как глава клана Купоза, будет самым грозным твоим противником – его обаяние не уступает его проницательности и честолюбию. Берегись его.
Думаи, чувствуя себя выслушивающим приказ солдатом, только и сумела кивнуть.
– У тебя найдутся союзники. Не так много, как у них, но и ты не одинока. – Великая императрица кивнула на второй паланкин. – Осипа будет среди твоих личных прислужниц.
– Для нее это опасно!
– Моя старинная подруга всегда недолюбливала гору. Опасность велика, но она заверила меня, что предпочтет умереть, стоя на твердой земле. И еще один человек предложил тебе свою службу, – добавила она. – Его величество согласился принять Канифу в дворцовую гвардию. Он прибудет ко двору весной, так что Купоза не заподозрят его принадлежности к храму.
Думаи забегала глазами от лица к лицу.
– Нет, – сказала она. – Ему нельзя. Лазутчица Купоза его видела.
– И ты думаешь, запомнила? – подняла брови великая императрица. – Может, да, а может, и нет. В любом случае он хочет защищать тебя от теней.
– Канифа, – позвала Думаи. – Можно мне поговорить с тобой наедине?
Великая императрица далеко не сразу наклонила голову. Думаи отошла немного, и Канифа последовал за ней.
Он всего раз покидал гору, чтобы побывать на Костяной тропе Исунки – в святилище, выстроенном внутри рогатого драконьего черепа. Каменную мостовую, уложенную вдоль его ребер, вечно затягивал туман. То было чудо Сейки, память богов.
Думаи ждала, что он вернется счастливым. А он сбил ноги и долго был не в себе от увиденного на земле. Он так же врос корнями в гору, как гора – в землю.
Отойдя так, чтобы их не могли услышать, Думаи повернулась к нему:
– Кан, ты не создан для жизни при дворе.
– А ты создана? – Он скрестил руки. – Осипу там знают. Меня – нет. Я, гвардеец, смогу бывать повсюду. И меня обучат держать копье, так что я сумею тебя защитить.
– Певцы богов не сражаются.
– И править им не положено. – Он запустил руку под стеганый плащ. – Помнишь наше обещание, Маи?
Он вложил что-то ей в руку. Прядь веревки – той, что всегда связывала их друг с другом.
– Значит, вместе. – Думаи вздохнула, покорившись. – Будем надеяться на мягкое приземление.
Канифа привлек ее к себе:
– Скоро увидимся, принцесса Думаи.
– Надеюсь, ты не станешь кланяться мне при встрече?
– Придется. Но я не против.
Унора ждала ее у снежного паланкина. Она крепко обняла дочь.
– Я, когда жила во дворце, – шепнула она ей на ухо, – танцевала каждое утро, даже на снегу. Тогда твой отец меня и увидел.
Думаи прижалась щекой к ее плечу:
– Каждое утро, встречая рассвет, я стану обращать взгляд на дворец Антумы.
– А я буду смотреть на гору Ипьеда. Каждый день, пока мы снова не увидимся.
Они цеплялись друг за друга. Почувствовав, что мать дрожит, Думаи крепче прижала ее к себе. У нее болело в груди.
Когда Унора отступила назад, Канифа оказался рядом, поддержал ее. И великая императрица тоже. Думаи позволила себе еще один взгляд на третью вершину – на далекий отблеск пика, золотой памятник ее мечтам, – и нырнула в темноту паланкина.
Едва подошвы ее оторвались от снега, и Думаи с Ипьеды не стало.
На всем пути с горы вниз Нойзикен па Думаи тревожили сны. Ей снился белый дракон, женщина в ловушке собственных костей, трещины, открывающиеся в иссохшей земле. Она не знала, часы или дни прошли до того, как дверь отворилась и ей помогли спуститься на землю.
Земля!
Впервые в жизни под ногами не лежал снег. Нет, она ступила на дорожку, ведущую к дому с зеленой крышей под краснеющими по осени листопадными деревьями.
Вдали божеством возвышалась гора Ипьеда.
Она впервые увидела гору, на которой прожила жизнь. Увидела во всем великолепии. Теперь она взирала на нее, онемев и благоговея, – на три ее белых пика, когти дракона.
– Принцесса? – с любопытством спросил кто-то.
Думаи опустила взгляд на седовласую, кругленькую, как груша, женщину, пялившую на нее глаза.
– Ах, Манаи была права. Вы так похожи на его величество!
Думаи постаралась держать себя в руках:
– Вы госпожа Тапоро?
– Да. Простите мое удивление, принцесса Думаи, – поклонилась женщина. – Я – Митара па Тапоро, ваша… о, дайте подумать. Троюродная сестра, как мне кажется, по деду. Добро пожаловать в мой дом.
Она распрямилась и улыбнулась:
– Да ты ли это, Осипа?
– Тапоро. – Осипа, опираясь на трость, прохромала к ним и взглянула на женщину. – Вижу, и ты состарилась.
– Как не состариться? – рассмеялась госпожа Тапоро. – Добро пожаловать в Антуму, друг мой. По тому немногому, что я знаю о горах, вам, верно, пока нездоровится. Здесь вы привыкнете к земле, а я подготовлю вас обеих к придворной жизни.
– Я ее не забыла, – проворчала Осипа. – Как там говорилось: «При дворе удача расцветает весенними цветами и опадает осенней листвой».
– Боюсь, за время твоего отсутствия коварства там только прибавилось. – Госпожа Тапоро поманила их за собой. – Прошу вас, входите и обогрейтесь. Не станем выставлять вас на глаза. Лучше, чтобы речной хозяин не знал о вашем приезде.
