Саманта Шеннон
День, когда пала ночь
– Я не успела спросить у госпожи Тапоро, – сказала она, устраиваясь рядом. – Кто будет править после меня, если не Сузумаи?
Осипа покосилась на тонкие просвечивающие шторы.
– Лучше всего, – сказала она, – если это будет твое дитя. Найди супруга, как можно меньше подвластного влиянию Купоза.
– А если не найду или не смогу родить?
– Тогда мы разыщем кого-нибудь из младшей ветви Нойзикен.
– Где? – в отчаянии спросила Думаи. – Много ли их осталось, с радужной кровью?
– Очень мало. На свете еще живут твои дальние родственники, – добавила Осипа, – хотя не верится мне, что у них хватит духу, не то они уже были бы здесь, чтобы поддержать твоего отца. Все же сгодятся и они… если не найдется ничего получше.
Думаи прежде никогда не задумывалась о ребенке.
– Я хочу домой, – вырвалось у нее.
– Откажешься от боя? – презрительно фыркнула Осипа. – Не думаю. Ваш род получил власть от самого Квирики, Нойзикен па Думаи. Ты отказываешься ему служить?
Время шло. За окнами, в Плавучих садах, свиристели птицы.
– Не отказываюсь, – сказала Думаи, – и не откажусь никогда.
22
Юг
– Пять, говоришь…
На стене колебались тени. Тунува с Эсбар стояли перед настоятельницей в полумраке.
– Да, – ответила Тунува. – И много малых. Все крылатые.
– Мать такого нигде не описывала. Мы ждали возвращения Безымянного, а не появления новых зверей. – Сагул глубоко вздохнула. – Как вы думаете, он среди них был?
– Невозможно сказать, – призналась Эсбар. – Слишком было темно.
Тунува до сих пор не смыла пепла. Трудно было избавиться от запаха огня и взбаламученной земли.
– Настоятельница, когда взорвалась гора Ужаса, у нас с Эсбар вышел огонь третьего рода – красный. – Тунува снова вызвала себе на ладонь огонек. – Чувствуешь, какой жар?
– Мы ощутили сиден, – добавила Эсбар. – Столько, сколько никогда не исходило от дерева. Он был… в воздухе, в бунтующей земле. Как будто Огненное Чрево истекало кровью.
Сагул крепко сжала подлокотники кресла.
– Мать говорит, что его огонь красен, как его чешуи, – сказала она. – Мы узнаем больше, а сейчас, Тунува, погаси. Не будем играть с силой непонятной пока природы.
Тунува, оглянувшись на Эсбар, повиновалась.
– Мать когда-нибудь упоминала, что видела в нем нашу магию? – настойчиво спросила Эсбар.
– Я велю перерыть архивы. – Сагул еще крепче сжала пальцы. – Битва, которой ждали веками, теперь неизбежна. Эсбар, иди к посвященным, расскажи им. Удвоить часы занятий. Мужчины пусть заготовят как можно больше стрел.
– С завтрашнего дня они начнут запасать дерево.
– Хорошо. Тунува, пока Эсбар будет помогать мне здесь, тебя я прошу заняться разведкой. Надо выяснить, куда улетели эти твари, сколько их… и что они задумали.
– Ты собираешься уведомить Даранию и Кедико? – спросила Тунува. – Мы обязались хранить их земли.
– С Кедико всегда было сложно, – заметила Сагул. – К нему нужен обдуманный подход. Я пошлю весть Гашан, но она в суете может не обратить внимания на мое письмо, очень уж увлеклась мирскими делами.
Эсбар покачала головой.
– Ты, Тунува, перед возвращением побывай в Нзене, подкрепи мое слово, – велела настоятельница. – У тебя хватит терпения убедить и Гашан, и Кедико.
– Я горжусь доверием и сделаю все возможное. – Тунува помолчала. – Сию и Анайсо…
– Перехвачены на западной границе Пущи. – Сагул потянулась за чашей. – Сию решила оставить дитя. Я, поскольку Гашан уже извещена о ее назначении, не нарушу слова…
Тунува перевела дыхание.
– …Но прежде она проведет срок беременности здесь, лишившись общества сестер, чтобы осознать, какой опасности их подвергала. Елени до моих распоряжений посидит у себя в комнате.
Тунува кивнула. Наказание было суровым, но могло быть много хуже.
– А… Анайсо?
Сагул поболтала вино в чаше.
– Там видно будет, Тунува Мелим, – сказала она. – Там видно будет.
23
Восток
Думаи позволила прислужницам облачить ее в ночные одежды и расчесать волосы. Они заперли ее в ящик кровати, и она лежала в нем без сна, прислушиваясь, как похрапывают и ворочаются женщины.
На горе Ипьеда она всем доверяла. Здесь верить могла одной Осипе, во всяком случае, пока нет рядом Канифы. Осипа хотела лечь с другими служанками, но Думаи приказала постелить ей в прихожей, и сейчас она кашляла там во сне.
Думаи тоже кашляла. Земная болезнь не отпускала обеих.
Глубокой ночью Думаи вдруг ощутила на языке вкус стали, словно прикусила клинок. Она подползла к комнатному коробу и, обливаясь ледяным потом, вытошнила в него.
«Что-то неладно».
Она знала это так же верно, как знала дорожки вен на своем запястье.
«Мир меняется…»
Ее еще била дрожь, когда подошла Осипа.
– Думаи. – Костлявая рука коснулась ее спины. – Прибыл гонец. Его величество зовет тебя в Восточный двор.
Думаи утерла губы.
Осипа засветила для нее масляную лампу. Думаи перепоясала одежду и, чувствуя непривычную слабость, накинула поверх нее мантию. Служанки в коридоре не проснулись. Она прошлепала босыми ногами наружу, под окруженный мотыльками фонарь, и прошла за посланцем.
В звездной темноте ее ждал император Йороду. Думаи удивилась, увидев при нем лишь одного сопровождающего с фонарем в руке.
– Ты тот солеходец, – узнав его, тихо сказала она.
– Да. – Он согнулся в поклоне. – Эпабо из Гинуры. Рад видеть вас на должном месте, принцесса Думаи.
– Эпабо – мой верный слуга. Он бывает там, где невозможно бывать мне, – пояснил император. – Думаи, прости, что потревожил тебя. Ты, верно, очень устала, но… даже Купоза иногда отдыхают.
– Мне не спалось. – Думаи куталась в мантию. – Вы желали видеть меня, отец?
– Не только видеть. Показать.
Их выезд из дворца вышел очень скромным. Два запряженных быками возка ждали за стеной. Думаи, закрывшись в своем, не видела, куда они едут. А когда вышла, облака раздвинулись и полная луна светила ярко, как солнце на свежевыпавшем снеге.
– Холмы Нираи, – сказал отец. – Это место запретно для всех, кроме императорской семьи и приглашенных ею.
Вершины обозначили границу Районти. Между ними скрывалась роща солнцелистов, круглый год не сбрасывавших золотой листвы. Деревья, в свою очередь, окружали озеро, тихое и неподвижное, как черный камень в светящихся млечным сиянием берегах. Унора говорила, это знак, что под водой спит дракон.
– Думаи, – сказал, направляясь к воде, император Йороду, – я в храме не сомкнул глаз, мучился раскаянием.
Уголки его губ изогнулись книзу в лад обвисшим усам.
– Я любил твою мать. Я бы оставил тебя мирно жить на горе, но без тебя мне не выстоять. Если наша семья утратит власть, Сейки не удержит связи с богами.
– Я понимаю, отец.
– Понимаешь?
– Конечно, – сказала Думаи. – Снежная дева заслужила их доверие и уважение. Нам нельзя его потерять.
За Эпабо и его фонарем они спускались к берегу.
– Когда-то мы были родом драконьих всадников. Еще не одно столетие после Снежной девы мы правили небом, морем и землей, – говорил император Йороду. – А потом драконы отдалились от нас и затосковали. Они, один за другим, уходили в долгий сон, и мы утратили искусство всадников. Но драконы, если пожелают, еще могут взлететь. Просто они решили поберечь силы.
– Отчего они ослабли?
– Кто может знать ответ, если не знает певица богов?
Через озеро протянулись старые мостки. Они вели к островку посередине.
– Боги доброжелательны, – говорил, ступая по доскам, император, – но они не от нашего мира. Они предпочитают не вовлекаться в политику и распри людей. Даже бодрствуя, они не помогли бы нам против угрозы таких, как клан Купоза. Вот почему мне понадобилась ты.
– Зачем вы привели меня к этому озеру?
– Прежде я приводил сюда старшего из твоих братьев. В империи Двенадцати Озер имперская дракана, пока не уснула, выбирала достойного наследника из рода Лаксенг. У нас обычно наследуют первенцы, но, я думаю, лакустринцы правы. Мы, что ни говори, состоим из воды, а кто лучший судья воде, как не бог?
Увидев, что ожидало их на островке, Думаи встала как вкопанная. Большой колокол, литая бронза.
– Отец, – выговорила она. – Это запретно.
– Нам – нет. У нас, окажись Сейки в большой нужде, есть средство пробудить их всех. Ты всю жизнь жила рядом с ним.
– Королева Колоколов.
– Да. Услышав звон Королевы Колоколов, люди по всей Сейки зазвонят в остальные. – Отец тронул бронзу ладонью. – На Сейки столетия не рождалось драконов. Последняя, вылупившаяся из яйца, – Фуртия Буревестница выбрала убежищем это озеро.
– Ты, когда приводил сюда наследного принца, пробудил дракану?
– Да. Я хотел знать, что она о нем думает.
– Что она сказала?
– Что его свет меркнет. Полагаю, она каким-то образом предчувствовала убившую его болезнь. Теперь я хочу знать, что думает Фуртия Буревестница о моей обретенной на горе дочери.
Император кивнул, и Эпабо ударил в колокол. Голос бронзы был чистым и глубоким, ему отозвалась сама ночь.
Озеро взбурлило. Думаи смотрела и не знала, наяву она или во сне.
Первым показалось и расплылось по воде бледное сияние гребня, следом – гигантские рога, горящие глаза и морда. Далее черной рекой потекли чешуи, и за ними – грозовое облако гривы. Думаи упала на колени. Она слышала кровь в ушах, срывающееся на смех дыхание. Отец преклонил колени с ней рядом.
– Сын радуги? – холодно и звучно заговорила Фуртия Буревестница. – Сколько тебя не было?
Думаи, заливаясь слезами, силилась выровнять дыхание. Дракана был подобна колоколу.
– Восемнадцать раз сменилось время года, великая Фуртия. – Император Йороду сопровождал свои слова жестами, потому что драконы на земле слышат плохо, как люди под водой. – Надеюсь, твой сон был покоен.
– Ты разбудил меня, чтобы сдержать огонь?
Император запнулся:
– Я сегодня не видел огня, великая. Или я ослеп?
– Он поднимается из бессонных глубин под разбитой мантией. – Фуртия Буревестница окинула его взглядом. – Зачем же ты пришел?
– Я взыскую твоей мудрости. С последней нашей беседы двое моих сыновей были вырваны из этой быстротекущей жизни. Я думал, что мне осталась лишь одна, младшая дочь. Я ошибался.
«Дитя земли, ты меня слышишь?»
Думаи медленно подняла глаза. Этот голос прозвучал у нее в голове, отозвавшейся внезапной болью. Фуртия ответила на ее взгляд. Гребень ее померк, но глаза светились по-прежнему.
«Да…»
– Великая, я узнал, что у меня есть еще одно, рожденное первым, дитя, – говорил между тем император Йороду. – Это Нойзикен па Думаи, принцесса Сейки, и я хотел бы знать, достойная ли она наследница Радужного трона?
Думаи вздрогнула всем телом, когда дракана склонила огромную голову.
– В этой свет, я вижу его ясно, – заключила Фуртия Буревестница. – Эта держит пробужденную звезду.
II. Пока боги спят 510 о. э
И не висела земля, обтекаема током воздушным,
Собственный вес потеряв…
Овидий. Метаморфозы (Перевод С. Шервинского)
24
Север
В сумрачном зале пылали огни и звенел смех. Столы ломились: копченый барашек, зажаренная козлятина и рыба, вываренные в сосновом сиропе сливы, фаршированные грушами темные рябчики, черный хлеб из земляных печей. Король Бардольт восседал за верхним столом с вождем Солнотта.
Вулфа зажали на лавке Велл и Саума. Все слушали бородачей – старейшин селений в Могильниках. Обсуждали любопытные возможности торговли дарами Севера. Один северянин, торговец мехами, охотился с хюранцами, другой раскапывал в торфе чушки руды, (но дважды натыкался на неразложившиеся трупы), а третий нажил состояние на желчи черных китов, из которой, оказывается, готовили благовония.
В эту ночь звучали лучшие на памяти Вулфа истории. Он согрелся, отяжелел, как всегда бывало после выпивки. Велл, совсем пьяный, привалился к нему. Напротив, через стол, плакал от смеха Трит – это Эйдаг отпустила какую-то шуточку.
Мальчишкой Вулф мечтал попасть в хротские залы. Ревущий огонь после приключений в снежной стране, рассказы, пиры, веселые песни. Сейчас круг друзей, сытый живот и отделявшее его от Дебрей расстояние не до конца заглушали тоску по оставшейся в Инисе семье.
В Хроте его семьей стала дружинная «доля». Отряд домашнего войска (у Бардольта таких было много) из семи человек: Регни, Эйдаг, Карлстена, Велла, Саумы, Трита и Вулфа.
– Счастье, что все они смеются.
Вулф оглянулся влево, на смотревшую из-под густых черных кудрей Сауму. Она, средняя дочь вождя, была среди них лучшей лучницей.
– А что? – удивился он.
Она отпила горячей воды из кубка. На смуглой коже пестрели летние веснушки.
– Могли бы бушевать, требуя от Бардольта объяснений насчет горы Ужаса, – ответила она. – Что ни говори, он обратил Хрот ради королевы, чья божественность оказалась ложной.
После извержений в стране трудно дышалось, хотя Бардольт из кожи лез, стараясь развеять тучи.
– Не оказалась, – возразил Вулф. – Безымянного я пока что не видел.
– Пока что, – повторила Саума.
Эйдаг подавилась вином, и оба они оглянулись на нее.
– Ведьмобой? – фыркнула она. Сидящему рядом с ней старику, как видно, было не смешно. – Ты, верно, шутишь! Что за языческое имя…
– Я убил одну ведьму.
– Это, надо думать, хорошо. – Эйдаг опустила чашу и ухмыльнулась, показав щербину на месте потерянного в пьяной драке с Регни переднего зуба. – Ну что же, расскажи нам. Что за ведьма?
– Ведьма есть ведьма. Злодейка, тоскующая по старому обычаю. Не все снежные провидицы согласились следовать заветам Святого, иные обратились к ледяным духам и предались их воле, – ответил, не замечая насмешливых взглядов, седобородый рассказчик. – Я выследил одну в Железной роще близ Нарекенского прохода. Видел, как она обернулась вороной и выклевала сердце собственного мужа. Я прокрался в рощу, когда она уснула, и вогнал топор ей в сердце. Тут ей и пришел конец.
Трит раскраснелся, его блестящий каплями пота лоб облепили волосы.
– Один справился? – с наигранным изумлением спросил он старика. – Подкрался и убил спящую женщину?
– Это мое ремесло, потому что бить китов я уже стар. Я первый искатель ведьм на всем Севере.
– Какая доблесть! – Трит поднял рог с вином. – И как удобно, что мы должны верить тебе на слово.
– Не каждому дается бард, чтобы воспеть его деяния, парень.
– Ты бы пригодился на Западе. В Инисе полно ведьм, – процедил Карлстен, белки его глаз налились кровью. – Пусть наш новый друг скажет. Правда, Вулферт, что твоя мать – инисская ведьма?
Вулф почувствовал, как окаменело плечо Саумы.
– Карл… – негромко предупредил Трит. – Я бы на твоем месте засунул язык куда подальше.
– Нет, ты скажи! – Карлстен грохнул по столу кулаком, зазвенели чаши. – Расскажи, как барон нашел тебя на краю тамошних дебрей, а рядом была волчица и…
– Чтобы ты провалился, Карл!
В мгновенной тишине все северяне уставились на сцепившихся взглядами Вулфа и Карлстена. У того сквозь пьяный туман остро блестели маленькие голубые глаза.
– Мне надо отлить, – объявил Вулф, цепляясь за ниточку своей выдержки.
– Вулф… – обронила Эйдаг, но он уже проталкивался между лавками.
Он шагал, пока стены не расступились, выпустив его в острый звонкий холодок.
Время шло к полуночи, но солнце все стыдилось поцеловать горизонт. Суровые отсветы подтопили снег, нависший над полем горячих грязевых источников перед угрюмой горой Домут. Вулф прошел по сонному селению Солнотт мимо маленького шерстяного рынка, мимо потеющей у себя в кузне молотобоицы. Сердце отбивало звонкие удары в такт ее молоту. Он сошел с лесной тропинки на желтую глину поля и сел так близко к первому ключу, что глаза жгло от жара.
В доле не было тайн друг от друга, но лучше бы он держал рот на замке в ту ночь, когда Эйдаг, желая крепче связать отряд, уговорила каждого поделиться историей своей жизни. До того Карлстен был ему добрым другом. Они познакомились мальчишками в Феллсгерте и за годы беспощадного учения сошлись, как братья. А потом Вулф рассказал о своем прошлом.
Карлстен на дух не переносил старых обычаев. Его родителей Вертинг Кровавый Клинок пожертвовал ради победы ледяным духам. Теперь для него и Вулф смердел ересью и кровью.
«Я Вулф Гленн, сын Эдрика Гленна и благородного Манселла Шора. Я брат Роланду и Маре, – твердил он про себя. – Я принадлежу Добродетели, меня ждет место в небесном чертоге».
Когда сердце перестало стучать в ушах, Вулф стер рукавом слезы и достал из-за пазухи письмо. Он берег его до такой вот ночи, когда ему понадобится напоминание, что он любим.
«Вулф, надеюсь, тебе хорошо в твоем мире мечты. Воображаю, как ты сидишь в снегу, улучив минутку наедине с собой, чтобы прочесть это письмо. Буду краткой, но сперва позволь мне немножко поэзии.
Иногда по утрам я гуляю, любуясь паутиной на карнизах и изгородях. Пауки так трудятся над этими прекрасными тенетами, и все же они зыбки. Таким мне сейчас представляется наш дом.
Отца серьезно заботит урожай. Очень долго у нас стояли прекрасные погоды, даже зимой не бывало больших холодов, а теперь солнце всю весну льет темный свет, будто нарядилось в капот. Завидую вашему полуночному солнцу, хотя у вас весна наверняка выдалась суровее нашей. Молюсь, чтобы теплое лето очистило воздух – если мы вообще дождемся лета».
Вулф поднял глаза на солнце: пыль, затянувшая его, притушила свет. Но завеса хотя бы стала прозрачнее, чем густая серая мгла, провисевшая в воздухе зиму и весну.
«А пока я радуюсь, что отец всегда был предусмотрительным – хоть житницы у нас полны. Волей Святого в нашей провинции грядущей зимой никто не будет голодать.
Теперь о хорошем. У меня наконец появилась цель. Вскоре после твоего отъезда из Иниса я начала работать у дамы Мариан, чрезвычайно любезно предложившей мне стать ее секретарем. Она дает мне достойное жалованье и содержание. Живу в Бефрите. Она сама доброта, неизменно заботится об удобствах своих слуг, а при случае бывает полна веселья. Спальня у меня как у герцогини!»
Вулф со слабой улыбкой перевернул страницу. Ему представилась Мара в сумрачных комнатах замка: пишет у окна, а за окном слышны трели жаворонков.
«Она понемногу доверяется мне. Видит Святой, как ей одиноко зимними днями. Сейчас она опасается за семью, которой совсем не видит, – королева Сабран не привечает ее при дворе. Мариан понимает, что от нее там вреда было бы больше, чем пользы, но в такие времена, когда все встревожены горой Ужаса, ее тянет к дочери и внучке.
Мятежей, благодарение Святому, не случилось. Не все поверили в извержение горы Ужаса, тем более что королева Сабран ни разу не подтвердила этих слухов. Глашатаи молчат. Только шепотки ходят – в чем я предвижу куда большую опасность. А что у вас в Хроте?
Отец, Па и Ролло передают сердечный привет. Храни тебя Святой, Вулферт Гленн. Напиши мне поскорей».
Вулф скатал и спрятал письмо. Сейчас он, как никогда, тосковал по сестре. По родным. Неудивительно, что прежняя королева Иниса боится за своих.
Он знал больше многих. Вулф разливал вино в ту ночь, когда король Бардольт принял посла клана Ваттен, сообщившего об ужасающих воплях в ночь извержения. Быть может, это чудило пораженное страхом воображение или скрежетала разламывающаяся земля – но те вопли посеяли тайный слух о явлении Безымянного.
Небо хранило молчание, пусть и угрюмое. На земле же творились странные дела. Пропадали овцы, коровы. Слышались звуки, громкие и тихие. Бардольт с каменным лицом сжигал все донесения. Люди, поверившие в явление неких тварей из горы Ужаса, представляли угрозу его супруге и его вере – краеугольному камню молодого королевства.
Вулф вдохнул крепкий запах грязевого источника. Он, как мошка в янтаре, увяз в полночном солнце. Сколько ни гляди, небо до осени не потемнеет.
Меньше года прошло с тех пор, как эти источники вскипели и задымились котлами, – в день, когда взорвалась гора Ужаса. В тот день он без чувств упал в снег. Его, то леденевшего, то сгоравшего в лихорадке, нашел Трит. Из лесу неслись звериные крики, птицы стаями улетали к северу и к западу.
– Нашел куда отлить!
Вулф поднял взгляд. У источника, скрестив руки на груди, стоял Трит.
– Не подумай, – серьезно сказал он. – Мы бы все не прочь, но разумно ли это?
– Я и не пробовал.
– Вот и хорошо. – Трит взглянул на полночное солнце. – Никогда не любил этого времени года.
– За что же?
– Не нравится мне, что невозможно разглядеть звезд. – Трит подошел к нему, сел рядом; Вулф подвинулся, дав ему место. – В стране моих прадедов верили, что звезды – глаза богов.
Теперь такие разговоры считались ересью.
– А каких богов они себе выбрали?
– Их называли драконами. Многие на Востоке верят, что они правили небом и водами, но уснули на столетия после некоего горестного события, – сказал Трит, и взгляд его стал тоскливым. – Хотел бы я когда-нибудь побывать в тех местах, узнать побольше о своих предках.
Вулф его понимал:
– Значит, будь ты свободен в выборе, отправился бы туда?
– Я бы отдал все, лишь бы увидеть империю Двенадцати Озер. Однажды, когда у меня появятся богатство и безрассудство, чтобы рискнуть своей шеей в Погибели Кораблей, я туда доберусь. А ты бы куда отправился? – спросил Трит. – Подальше от Карлстена, как я понимаю?
Вулф пожевал закушенную изнутри щеку.
– Не вздумай стыдиться его слов, Вулф. Мы твое сердце знаем, а его сердце маленькое и закостенелое от страха.
– Все равно. – Вулф смотрел на затуманенное солнце. – Люди меня еще ребенком боялись.
– Ну а меня никакие дурные приметы не заставят последовать их примеру.
Вулф взглянул в глаза другу. Трит всегда и все обращал в шутку, но сейчас его темные глаза смотрели искренне.
– Надеюсь, вы тут не купаться задумали?
Оба встрепенулись на голос. Подошла Регни, в меховом плаще поверх рубахи и кольчуги.
– Нам купаться ни к чему, – легкомысленно ухмыльнулся Трит. – Пар отменно очищает кожу. Разве мы не сияем чистотой?
– Красавчики. – Регни втиснулась между ними, подперла коленом подбородок. – Я слышала про Карлстена. Завтра на рассвете он возьмет горячий уголь.
– Это не отменит его слов, – покачал головой Вулф.
– Он клялся хранить твои тайны. Болтливый язык нельзя оставлять без наказания. – Она перевела взгляд на Трита. – Как я понимаю, вы оба ушли сюда, чтобы его не видеть.
– От Карлстена кровь закипает, как в этом ключе, если свалишься, а здесь хоть помрем в хорошей компании. – Трит кинул камешек в серое варево. – Да и новых басен этого Ведьмобоя я не вынесу.
– Если вам наскучили пиры, есть у меня кое-что поинтересней.
– Вождь-одиночка с щербатым зубом?
– Ты это про меня?
– О, и вправду сходится. Тогда вождь-одиночка с щербатым зубом и притом мужчина?
– Найди я такого, ни с кем не стала бы делиться. – Регни достала из-под плаща мех с вином и, отпив, передала ему. – Утром прибыл гонец с известием о моровом поветрии в Офандауте. Его величество приказал нам ехать вперед, удостовериться, не опасно ли ему будет туда наведаться. Если там и вправду мор, мы должны обезопасить Иссин.
Иссин в свое время была одной из самых почитаемых снежных провидиц. Она помогла склонить Хрот к Шести Добродетелям, а позже стала священнослужительницей. Бардольт и теперь бывал иногда в ее селении.
– Все едем? – спросил Вулф.
– Сауму возьмем, а Карлстен пусть остается. Я им сыта на много дней вперед. – Регни достала клинок и точильный камень. – Скорее всего, дело пустое. Просто солнечная горячка.
Вулф поймал ее взгляд, но Регни отвела глаза. Она тоже сомневалась.
Спали они вместе со всеми домочадцами короля на полу в пиршественном зале. Здесь забили все щели и проемы, чтобы солнце не проникало внутрь.
Перед рассветом Вулфа растормошила Саума. Он кивнул, согнув затекшую шею, протер кулаками глаза и потянулся за меховыми сапогами.
Небо было, как свежевыскобленная шкура, – сырое и растянутое вширь. Доля собралась за стеной зала вокруг костровой ямы. Велл сидел отечный, с красными глазами. Вулф делал вид, что не замечает убийственных взглядов Карлстена, однако, когда вышла Регни, обрадовался.
– Песий волос в глаз попал? – шепнул он Веллу, передавая ему мех.
Велл, закряхтев, взял вино.
Регни держала в руках клещи. Вытащив из костра уголь, она повернулась к ним.
Толковали, что в поединке с Безымянным Святой не выпускал меча из рук, даже когда огненное дыхание змея раскалило Аскалон докрасна. Бардольт любил этот рассказ, находя в нем пример отваги и стойкости. Обычно раскаленный докрасна металл сжигал кожу до мяса, но грешники в Хроте всегда могли загладить вину, взяв в руки горящий уголь.
– Карлстен Варгойский, ты клялся перед своей долей хранить ее тайны. Вчера ты нарушил клятву. Ты изменил добродетели Верности, связавшей Святого с его благочестивыми спутниками. – Регни протянула ему уголь; свет огня отразился в ее зрачках. – Проси милости у рыцаря Верности. Покажи, что готов загладить причиненное зло страданием.
Карлстен презрительно фыркнул, стянул перчатку и, глядя в глаза Вулфу, медленно протянул открытую ладонь. Регни, разжав клещи, уронила в нее уголь.
Эйдаг, поморщившись, отвела взгляд. Карлстен оскалился, боль вздула ему жилы на шее и наполнила влагой глаза, но он не издал ни звука. Вулф заставил себя выдержать его ненавидящий взгляд. Карлстен слишком долго медлил отбросить уголь. Лицо его заливалось потом.
– Моя боль – лишь тень страдания Святого, – сквозь зубы процедил он. – Я буду день ото дня трудиться, чтобы сделать свою душу достойной Халгалланта.
– Я, как твой вождь, прослежу за этим. Ступай, лечи руку и дважды подумай, прежде чем снова распускать язык, – холоднее снега ответила Регни. – В другой раз я тебе рот углями набью.
В тот же день они выехали на север. Снег пластами валил со свинцового неба. Хротцы вывели для дальней дороги маленьких коренастых лошадок, не спотыкавшихся на камнях и льдах Могильников – самой северной и восточной части Хрота, где не сходили вечные снега, а выпавший в давние времена пепел чернил землю.
Жители широко разбросанных хуторов и селений перебивались здесь подледным ловом и охотой в сумрачных лесах, да еще торговали с Хюраном. Зимой здесь почти не видели света.
Сюда и удалилась Иссин, когда провидиц оттеснили с важных мест в общинах. Многие стали священнослужительницами или лекарками, другие – изгнанницами. Добродетели не миловали беседующих с духами женщин.
И все же Иссин помогала хротцам принять Шесть Добродетелей. Потому-то Бардольт и не забывал ее, окружал заботой и искал ее наставлений. Былой юный язычник, заживо погребенный под любовью к Святому, до сих пор тенью влачился за королем.
Впереди расстилалась унылая каменистая земля в забитых льдом яминах, а посередине колесной чекой торчала столовая гора Ундир. Еще севернее начиналась равнина Нарекенского прохода, на которой обрывались все карты. Многие разведчики пытались пересечь эту равнину по примеру первых провидиц, искавших за ней сказочную, свободную ото льда долину.
Далеко по той бескрайней равнине поднимались над расщелинами ледяные столбы, клубами бил пар. Других примет не было среди бесконечной белизны. Оставшихся под снегом трупов никто не считал.
Вулф жевал полоски соленой баранины и старался побольше молчать. Мысли его то и дело забредали к той истории про ведьму в Железной роще – ту, что превращалась в ворону.
В Лангарте про инисскую ведьму если и вспоминали, то так, чтобы не слышал благородный Эдрик. Вслух о ней последний раз осмелился заговорить четырнадцатилетний расхрабрившийся себе на беду Роланд.
«Отец, я слыхал, кухарка говорила, что Вулф, должно быть, ведьмино отродье, не зря же мы нашли его в лесу. Это правда?»
Отец всегда был мягок с детьми, но Роланда на месяц сослал чистить конюшни.
«Вулф тебе брат. Нет в нем ничего от ведьмы, – сурово сказал тогда благородный Эдрик. – Ты никогда больше не заговоришь о ней. Ни с ним, ни с кем другим. Ты слышал меня, Роланд Гленн?»
Роланд не спорил. Но Вулф к тому времени успел многое узнать. Их первая кухарка, пока Эдрик ее не отослал, немало нашептала о Лесной хозяйке, а Роланд охотно передавал слухи дальше. Среди прочего она говорила, что ведьма умела оборачиваться птицей.
Ближе к полудню Регни завела их в расщелину, где река бурлила на обломках базальта. Лошади скакали по берегу, пока Вулф не почувствовал брызги на губах. За поворотом открылся конский хвост водопада, белым ножом резавшего скалу.
– Уже близко, – сказала Саума.
– Это священник? – Трит прикрыл глаза от блеска. – Святой, он-то нам и нужен! Молитва будет не лишней.
Вулф проследил его взгляд. По крутой осыпи вдоль реки спускался человек в заснеженном зеленом одеянии, махал рукой.
– Стойте, – услышал Вулф слабый сорванный голос. – Прошу, друзья, ни шагу дальше. Поворачивайте назад!
Регни направила коня прямо в реку, ему навстречу.
– Священник, – властно заговорила она. – Я Регни Аскрдальская, кость Скири Широкий Шаг. Мы здесь по приказу короля.
– Не ходите дальше, – с безумными глазами твердил священник. – Возвращайтесь, молодые вожди, умоляю. Скажите его милости, чтобы не ездил на север. Пусть как можно дальше бежит от Могильников.
– Успокойся. – Трит свел брови. – Что у вас за беда, друг?
– Проклятие. Офандаут проклят. Я бы сам послал известие королю, только я уже не знаю, кто затронут, а кто нет. Я неделю сижу в этом ущелье, чтобы предупреждать проезжих. Вернуться мне нельзя. Лучше умереть с голоду, чем… – Он дрожащей рукой очертил знак меча. – Этой дорогой душам не войти в Халгаллант.
– Люди ждут от тебя совета, служитель Святого, – презрительно бросила Регни, – а ты забился в эту щель?
– Я священник, а не воин и не врач.
Вулф подъехал к Регни.
– Священник, – вступил он, – где бывшая снежная провидица Иссин?
– Заперлась в доме. Как и все, у кого есть хоть капля разума.
Регни скользнула взглядом по тропе:
– Мы должны своими глазами увидеть селение, чтобы я могла описать королю Бардольту болезнь.
– Если вы настаиваете, умоляю, ни к кому не прикасайтесь. Болезнь начинается с красноты на пальцах.
– А кончается чем? – прищурилась Саума.
Священник замотал головой и, закрыв лицо руками, рухнул на камень. Регни объехала его, не оглянувшись.
– Не нравится мне это, – сказала, догнав ее, Саума. – Лучше бы нам повернуть обратно.
– И что мы скажем королю? – холодно ответила Регни. – Поехали разбираться, что за болезнь, и вернулись, ничего не узнав? Что ему в том проку, Саума?
Вулф узнал эти резкие нотки в голосе. Регни было не по себе.
– Регни, – вмешался он, – ты вождь Аскрдала. Давай поедем мы.
Она остановила коня:
– Ты думаешь, я стану править Аскрдалом, посылая в опасность других вместо себя?
– Ну, в нашем мире так и повелось, – сдержанно заметил Трит. – Простой народ сеет, высшие жнут. Можно сомневаться, насколько это разумно и благородно, однако…
– Я не убоюсь, Трит Исборгский. – Она наградила его испепеляющим взглядом. – Если хочешь, оставайся здесь.
Она пришпорила серебристого конька.
– Не жди от нее добра тот, кто останется позади, – уверился Трит. – Горячие угли в нежных местах?
