Саманта Шеннон
День, когда пала ночь
Она помолчала.
– Однажды перед тобой будет сидеть твоя дочь, и ты скажешь ей, что она должна обвенчаться ради страны, и тогда вспомнишь этот день.
– Нет. Я никогда не буду такой, как вы, – надтреснутым голосом выговорила Глориан. – И притворяться больше не стану.
Королева Сабран не пыталась остановить дочь, когда та распахнула дверь и пронеслась мимо часовых. В конце коридора Глориан чуть не столкнулась с отцом.
– Глориан? – Он поймал ее за плечи и наклонился, заглядывая в лицо. – Глориан, что стряслось?
Она только раз взглянула на него – такого заботливого, такого доброго – и разразилась слезами. Он не успел повторить вопроса – она выскользнула из его рук и, рыдая, припала к груди.
11
Юг
Эсбар, как нередко поступала перед сном, прихлебывала пальмовое вино, когда к ней добралась Тунува.
Йеда вздрогнула и проснулась. Эсбар погладила ее по носу и улыбнулась Тунуве.
– Как ты сияешь, – сказала она. – Если бы вот этой не приснился кошмар, я бы тебя…
– Ты только сохраняй хладнокровие.
Эсбар тотчас обратилась в камень:
– Что она на этот раз натворила?
– Эсбар…
– Обещаю, что очень постараюсь сохранять хладнокровие.
Пришлось удовлетвориться этим. Тунува села с ней рядом.
– Помнишь, как Сию с Елени потерялись? – спросила она. – Елени со своим ихневмоном свалилась в Минару. Сию с Лалхар бросились за ними, течение отнесло их…
– Почти год прошел. К чему это ты вспомнила?
– Они нам не все рассказали, – чуть слышно произнесла Тунува. – Они все поранились и обессилели, поэтому разбили лагерь, а Сию пошла поискать еды. Не сознавая, как далеко их унесло, она вернулась к реке за рыбой. И там увидела…
Эсбар села прямо. В ее глазах уже разгорались искорки гнева.
– Мальчишка примерно ее лет чинил самодельный плот, – рассказывала Тунува. – Сию знала, что обязана его убить, но жалость пополам с любопытством удержали ее руку. Она по-дружески помогла этому чужаку, Анайсо. Он из Карментума.
– Карментум… – Эсбар уставилась на нее. – Как его занесло в Лазийскую пущу?
– Его семья перебралась в Димбау заботиться о престарелой родственнице. Анайсо решил стать первооткрывателем. Он сплавлялся по реке в надежде составить карту Пущи. – Тунува стянула шаль на плечах. – С тех пор Сию тайком встречалась с ним. Эсбар… она носит ребенка.
Эсбар встретила известие гробовым молчанием. Тунува ждала хоть какого-то ответа.
– Давно? – спросила наконец Эсбар.
– Два раза не было месячных.
– Она вообразила, что такое можно скрыть?
Тунува отвела глаза.
– Эс… – с трудом выговорила она. – Сию потому и взобралась на дерево, что мечтала хоть раз залезть на него, пока она здесь. Она не нарочно забеременела, но, догадавшись, решила бежать с Анайсо. Они собирались уйти сегодня, отправиться в Хрот. Потому она и пришла в отчаяние, оказавшись под замком.
Эсбар хорошо скрывала свои чувства, и все же тень боли легла на ее лицо.
– Сию готова бросить обитель, свою семью и долг ради чужого?
– Чтобы его спасти. Она бы попросила о помощи, если не была уверена, что Денаг расскажет настоятельнице.
– А теперь это придется сделать мне.
– Нет! – Тунува схватила ее за руку. – Эс, Сагул согласилась наконец послать ее в Нзену. Если проведает, передумает. Мы не знаем, какое наказание ждет Сию.
– Потому что еще никто не подвергал такой опасности нашу тайну, – процедила Эсбар. – Тунува, любовь ослепляет тебя. Это не просто ошибка, не просто кощунство. Сию допустила, чтобы чужак увидел ее и узнал. Она подвергла опасности само наше существование, наш образ жизни – и дерево! Столько веков мы прожили в надежном убежище, а теперь…
– Сагул обращалась с ней как с ребенком, а она уже не дитя. Здесь она чувствовала себя как в тесной клетке…
– Хватит! – Эсбар выдернула у нее руку и шагнула на балкон. – Слышать не могу, как ты снова оправдываешь ее глупость.
– Она клянется, что ни слова не сказала ему об обители.
– Даже если так, чужак должен был понять, что она не живет в лесу, как дикий зверь. На ней добротная одежда, она вооружена, и еще ихневмон. Если он проронил хоть слово об этом в Димбау, они заподозрят и станут искать, а если найдут, захотят присвоить силу дерева. И все наши надежды осилить Безымянного рухнут.
– Эс, прошу тебя. Должен быть другой способ.
– Какой?
– Сию заслуживает голоса в этом деле, – тихо сказала Тунува. – Позволь, я предложу ей выбор.
Эсбар перехватила ее взгляд. Денаг всегда держала у себя запас сладких пустынных трав, вызывающих выкидыш.
– Это уничтожит доказательство ее встреч с чужаком.
Тунува молчала. Молчала долго. Молчала, вглядываясь куда-то в даль, как и Эсбар.
– Если я и скрою это от настоятельницы, – заговорила она, – то при одном условии.
– Назови его.
– Чужак должен умереть. Иначе угрозу от обители не отвести.
Тунува вспомнила лицо Сию, когда та рассказывала об этом Анайсо. Сколько радости и нежности было в ее улыбке.
– Это разобьет ей сердце, – сквозь ком в горле сказала она. – И она поймет, что это мы.
– Скажу ей, что это я, и сделаю это одна. Когда-нибудь она поймет, что иначе было нельзя. – Эсбар коснулась ее щеки. – Я знаю, ты ее любишь. Понимаю, ты хочешь защитить ее от всякой боли. Но нет ничего выше нашего призвания.
«Ты не допустишь, чтобы иная любовь пересилила твою любовь к Матери».
– Пойду к Сию, – сказала Тунува.
– Если она откажется от твоего средства, мне придется донести Сагул. Ты должна мне это простить, Тунува.
– Уже простила.
Сию в комнате не было. Тунува прошла в глубину обители, в комнаты мужчин, но думала о другом. Травы придется готовить тайком от Денаг, а Денаг строго стережет свои запасы, у нее все подсчитано до последнего листика и стебелька.
Имсурин, уронив книгу на грудь, дремал на кушетке. Тунува осторожно встряхнула его:
– Имин…
Тот закряхтел.
– Имин, где Сию?
Он протер кулаками глаза и ответил сиплым со сна голосом:
– Может, решила искупаться. Я разрешил ей, пока болезнь не отпустит, ходить на ключ.
– Спасибо.
Горячий ключ находился в нижней пещере. Мощный корень пробил ее потолок и одну стену. Трещины разбегались от него паутиной. Тунува засветила свой огонек. В его свете заблестели капли, пар от воды, но мокрых следов не было. И вообще ни признака Сию.
Тунува уже повернула к выходу, когда вода булькнула. Она беспокойно оглянулась. Под ее взглядом вся поверхность забурлила, вскипела, подернулась густым паром.
Тунува выбежала из пещеры. Пока поднималась по лестнице, ребра словно кто-то сжимал в кулаке. Когда из темноты блеснули черные глаза, она остановилась.
– Нин… – Она встала перед ихневмоном на колени. – Сладкая моя, ты не видела Лалхар?
– Ее здесь нет. Фарна здесь нет, – ответила Нинуру. – Они ушли с Сию и Елени.
Тунува застыла, ее огонек заколебался.
– Нинуру, куда они ушли?
Ихневмон внимательно взглянул на нее:
– На восток.
12
Восток
Император еще не добрался до Верхнего храма Квирики, когда его обитатели проветрили лучшие постели, отскребли полы и стены, расчистили дорожку в снегу и подготовили внутренние покои. Никто не знал, надолго ли он останется и почему явился без предуведомления.
– Думаи. Канифа. – Великая императрица вышла к ним на открытый помост. – Готовы ли мы?
– Да, великая императрица, – ответил Канифа. – Его величество, должно быть, уже на лестнице.
Великая императрица с непроницаемым лицом сжимала в руках трость. Она редко видела сына с тех пор, как уступила ему, совсем ребенку, трон.
Горячий ключ успокоился, но протаявший вокруг него снег служил предостережением, как и помутившаяся вода. Один из молодых певцов варил в ней яйца, напевая рабочую песню.
– В последний раз он кипел столетия назад. Остались записи, – заговорила императрица, поймав взгляд Думаи. – Позаботься о матери. Она сильно ошпарилась. Не отходи от нее сегодня.
– Да, великая императрица.
– Канифа, присмотри, чтобы императорскую свиту накормили и устроили. Нам с его величеством многое надо обсудить. – Она выдохнула облачко тумана. – Узнаем, что привело моего сына на гору.
Унора лежала у себя в комнате. Ее покрасневшие ступни и икры блестели, на коже проступали капли. Она выпила от боли флягу вина и забылась. Думаи воспользовалась этим, чтобы втереть в ожоги мазь.
– Думаи.
Тонкие мозолистые пальцы сжали ее запястье. Унора тускло уставилась на дочь.
– Я… сделала глупость, – выдохнула она. – До твоего рождения.
– Не разговаривайте, матушка, – рассеянно отозвалась Унора. – Полежите спокойно.
Унору снова взял сон. Думаи сменила ей повязки на ногах.
Волосы сбились на подушке. Думаи отыскала шкатулку с имуществом матери – решила достать гребень. Она перебирала пузырьки с маслами, пучки трав, зубочистки, бумажные пробки для месячных.
Над гребнем ее рука застыла: чистого золота, украшен настоящими раковинками и редким оранжевым перламутром. Таким не распутывают волосы, а украшают прическу. Верно, подарок богатого восходителя, хотя Унора никогда не хранила таких подарков, а уносила их на вершину. Странно, что этот оставила себе. Думаи убрала гребень в уголок шкатулки.
Император Сейки с малой свитой прибыл на закате. Думаи его почти не разглядела. Не высокий и не малорослый; ни толстый, ни худой. Его приветствовала великая императрица, и они вместе прошли в храм.
Думаи снова уснула рядом с матерью. Когда очнулась, было темно, только подсвечивали гаснущие угольки на подносе и лампада у двери. Половицы прогибались под новым грузом.
– Унора.
Сквозь рассыпавшиеся по лицу волосы Думаи смотрела, как просыпается мать, поворачивает влажное от пота лицо.
– Он здесь, – услышала она. – Йороду тебя нашел.
Над храмом прозвучал странный крик печальника. Как первый всхлип собравшегося плакать младенца – ик-ик-ик…
– Манаи, он знает? – шептала Унора.
Ик-ик-ик…
Унору трясло так сильно, что дрожь передавалась Думаи через постель.
– Тот солеходец, – догадалась Унора; она села. – Еще есть время. Канифа уведет ее с горы. По соляному тракту они доберутся до побережья…
– Унора, там стража, – сказала великая императрица. – На лестнице и вдоль прохода. Йороду знал, что ты подумаешь о побеге.
Думаи упрямо притворялась спящей, но все тело ее напряглось до мурашек в плечах.
– Пойду к нему, – слабо выговорила Унора. – Ноги у меня…
– Я тебе помогу, сколько выдержат мои.
Шорох, скрип половиц. Думаи выждала и двинулась следом за матерью и великой императрицей.
Была, верно, глубокая ночь. Каждый раз, как лампадка скрывалась за поворотом, она дожидалась, пока не погаснет отблеск, и только потом продолжала путь. Когда Унора останавливалась передохнуть, Думаи тоже замирала, и сердце у нее звенело колоколом.
Наконец великая императрица вывела Унору по снегу к главному входу во внутренние покои. Его охраняли два стражника. Думаи, скрываясь от их глаз, прижалась у дверного проема.
«Канифа уведет ее с горы. По соляному тракту до побережья…»
Мать замыслила ее побег. Ни о чем другом Думаи думать не могла, во рту пересохло, голову туманил ужас. Пожалуй, они с Канифой сумели бы спуститься по восточному склону и уйти…
При обычных обстоятельствах мать ни за что не одобрила бы такого риска. И куда они пойдут дальше – двое детей священной горы?
Был способ увидеть и подслушать, что происходит в покоях. Канифа случайно открыл его совсем юнцом. Стукнул по полке, и с потолка спустилась лесенка, явив тесный ход. Должно быть, в прежние времена в храме подглядывали из него за гостями, чтобы узнавать о событиях при дворе.
Думаи опустила лесенку и влезла под потолок. Бесшумно сдвинула стенную панель – окошко во внутренние покои. Света там почти не было, она едва различила две тени.
– …делились всем. Я впервые узнал, как бывает, когда тебя понимают. Замечают.
Голос у императора Сейки был тихий, мерный. Думаи придвинулась к самому окошку.
– Я так долго гадал, откуда ты. Сипво всегда считала тебя духом, – говорил он. – Но, видя тебя теперь, в преклонных годах, я, кажется, понимаю. Ты – его пропавшая дочь, дочь Сагурези, моего первого речного хозяина. Ты пришла ко двору, чтобы найти его?
– Я хотел научиться у него орошать поля. Знай я, кто ты, спросила бы, куда его сослали. – Унора помолчала. – Он еще жив?
– Нет. Умер в изгнании.
Молчание было живым, живым и полным страдания.
– Тогда я попрошу тебя о другой услуге, Йороду, – сказала Унора. – Покинь этот храм. Пусть наша зима останется счастливым воспоминанием. Сном.
Думаи нахмурилась. Ее мать дерзнула назвать императора по имени?
– Да, сном, – едва ли не холодно ответил он. – Мне сказали, ты назвала ее Думаи.
Имя крючком вонзилось ей в горло.
– Думаи, – повторил он. – Поэты зовут так мимолетное видение, слишком скоро оборвавшийся сон. Подобающее имя для дочери императорского дома. Ты решила уделить ей каплю ее наследства – и все же двадцать семь лет скрывала ее от меня.
– Как же не скрывать?
– Ты могла остаться. Вы обе могли остаться.
– Чем была моя жизнь при дворе? – с горечью спросила Унора.
«Ты никогда не бывала при дворе! – в отчаянии мысленно возразила ей Думаи. – Ты пришла на гору с моря, ты сама говорила. И принесла меня в себе!»
– Какое место заняла бы там дочь изгнанника и ее дитя?
– Наивысшее. – В его голосе билась боль. – Я бы сделал тебя первой императрицей.
– Тебе бы ни за что не позволили. И все же я ушла, спасая Думаи. Нам обеим было опасно оставаться.
– Тебе угрожали?
У Думаи кружилась голова. Слова уже нарисовали перед ней картину, но она не могла оказаться правдивой.
«Подобающее имя для дочери императорского дома».
– Того, кто побывал здесь под видом солеходца, зовут Эпабо, – сказал император Йороду. – Он – один из немногих, кому я доверяю. Он не искал здесь тебя, хотя искал тебя много лет по моему повелению. Сюда же он пришел за подсылом от речного хозяина.
– За той молодой женщиной, Никеей?
– Да. Мы полагали, что клан Купоза шпионит за моей матерью. Никея вернулась ко двору вскоре после Эпабо. Она тебя видела, Унора?
– Лицо – нет. Я была под вуалью.
– А Думаи она могла видеть?
Унора молчала.
– Теперь ей слишком опасно здесь оставаться, – сказал император. – Есть только одно место, где она…
– Думаи, – тихо позвали сзади.
Думаи вздрогнула от неожиданности, сердце глухо стукнуло.
– Великая императрица, – шепнула она, глядя сквозь тень в осунувшееся лицо, – как вы…
– Дитя, я жила в этом храме, когда ты еще не родилась, – мягко ответила та, – и не так еще стара, чтобы не подняться по лестнице.
Ладонью она прикрывала лампу, чтобы свет их не выдал.
– Его величество собирался призвать тебя завтра… но, думаю, почему бы тебе не явиться сейчас. Ты согласна?
Думаи сглотнула.
Великая императрица вела ее к двери, как на заклание. Вслед за ней Думаи шагнула в величественный полумрак внутренних покоев, окружавший колоссальное изваяние великого Квирики. На спине у него безмятежно стояла босыми ногами Снежная дева. Позолота и вделанные в кожу зеркала отражали мягкое сияние масляных лампад.
Унора встала. Встретив ее взгляд, Думаи подумала, что впервые видит мать в таком страхе. Так она не боялась даже в ночь снежной бури, когда обе они чуть не лишились жизни.
– Ваше величество, – устало заговорила великая императрица, – я привела кое-кого с вами познакомиться.
Унора закрыла глаза, но слезы протекли из-под век. За ее спиной перед золоченой ширмой стоял мужчина.
– Подойди. – На сей раз в его голосе слышалась робость. – Прошу тебя, выйди на свет.
Думаи долго не могла вспомнить, как переставлять ноги. Она заставила себя сделать шаг, упала на колени и коснулась лбом пола, как склонялась в молитве.
– Встань.
Она, не поднимая глаз, повиновалась. Он пальцем взял ее за подбородок, поднял к себе лицо. Думаи взглянула – и, увидев его перед собой, похолодела до самых костей.
Думаи смотрела в свои глаза. И видела свои черты, словно отраженные в тусклом зеркале.
– Дочь моя, – тяжело произнес император Сейки, – как долго я ждал нашей встречи.
13
Юг
– Сию пропала.
Эсбар не успела раскрыть объятия, как Тунува бросилась ей на грудь.
– Тише, Тува. Ничего. – Эсбар взяла в сильные ладони ее лицо. – Кто знает?
– Только я и Нин.
– Хорошо. Я извещу Сагул – теперь уж выбирать не приходится, – и, если она даст согласие, мы с тобой вернем Сию. Нам нельзя ее потерять. – Она говорила спокойно и твердо. – Ты мне веришь?
Тунува отдалась ее поддержке, постаралась сдержать дрожь.
– Да, – выдохнула она. – Да, я тебе верю.
Эсбар поцеловала ее и удалилась.
Тунува опустилась на кровать. Ихневмоны, каждый со своей стороны, тыкались в нее мордами, делились теплом, будто утешали своих щенят.
«Тува, они не вернулись».
Настоящее выскальзывало из рук. Ее обступили воспоминания о самом тяжелом дне жизни – том дне, когда она потеряла их, – слишком сильные, чтобы отпустить: мед и кровь, тело, лес. Нинуру лежала под дождем рядом с ней, не хотела уходить, пока она не встанет. Эсбар пыталась утешить ее, бросающую в ночь рыдания. Живот подруги раздувался от семени, готового расцвести в Сию.
«Ты не виновата. Ты ничего не могла сделать».
– Тува…
Она вскинулась, увидела копающуюся в сундуке Эсбар.
– Я все объяснила Сагул. Выезжаем сейчас же, – сказала она Тунуве. – Через Эрсир. Если они ушли дальше, нам понадобятся лошади.
– Лошади медленные, – вставила Нинуру. – И глупые.
– Глупые, – поддержала Йеда.
– Я знаю, мои сладкие, но тугоумные западники стали бы пялить на вас глаза. К северу от Хармарского прохода ихневмонов не видели – как, кстати сказать, и магов. – Эсбар стянула с себя одежду, отбросила ее в угол. – Сию не говорила, из какого порта они собирались отплыть?
– Из Садирра, – ответила Тунува, споткнувшись на северянском названии. – Ты дорогу знаешь?
– Нет, конечно. – Эсбар накинула на себя длинную рубаху. – Но знаю, кто знает.
Тунува прошла в свою солнечную комнату, перебрала одежду, выбирая такую, чтобы сойти за торговку солью. Некогда было проваливаться в прошлое. Сию с каждой минутой уходила все дальше.
Она надела подштанники и штаны, перепоясала белую тунику и нашла плащ, подбитый овчиной, – ночи в пустыне холодные, зимой проймут даже магичек. Она заправила штанины в сапоги для верховой езды и добавила к дорожному наряду эрсирскую капару, чтобы защитить лицо от песка. Уложила в мешок полотно и мох, свежие жевательные палочки и постель, седельные фляги. Оружие выбрала любимое – раскладное копье собственного изобретения.
Они с Нинуру прошли под корнями смоковницы. Эсбар уже ждала у входа, с ней – заседланная Йеда.
– Еды я взяла на всех – сказала она. – А вот и проводница.
Из полумрака вышла плечистая женщина, вывела за собой ихневмона с мохнатой мордой. Седые волосы она укладывала по обычаю эрсирского двора.
– Апая? – удивилась Тунува.
– Тува.
Апая дю Эдаз ак-Нара торопливо чмокнула ее в щеку. Она немного напоминала Эсбар: горбатый нос, темные пронзительные глаза, подчеркнутые черной краской. И на седьмом десятке она оставалась статной и сильной.
– Как я рада тебя видеть, – сказала она. – Благослови тебя Мать.
– И тебя. Я думала, ты в Ираньяме.
– Вернулась подкрепиться от дерева и с обычным докладом настоятельнице. И тут услышала о побеге двух наших сестер.
– Мы их отыщем. – Эсбар забралась в седло. – Я больше не позволю Сию позорить род Саяти.
– Хорошо. – Апая скрестила жилистые руки на груди. – Я доведу вас до Хармарского прохода. Хорошо бы нам настигнуть сестер, пока те не добрались до Ментендона. Если не получится, дальше справитесь сами. Я шагу не ступлю по земле Добродетелей.
Кто бы мог ее упрекнуть! Тунува закрепила подпругу и с маху взлетела в седло.
– Первым делом едем в Юкалу. – Апая оседлала своего ихневмона. – Дотуда дорога знакома вам обеим.
14
Восток
– Сколько лжи я наслушалась?
Голос исходил из ее уст, но принадлежал теперь незнакомке – Нойзикен па Думаи, принцессе Сейки, перворожденной дочери императора Йороду, потомку Снежной девы.
Она сидела с матерью и великой императрицей. Ширмы отгораживали их от лишних глаз, мерцающие лампады отбрасывали длинные тени.
– Я спрошу попросту, – обратилась Думаи к Уноре, не дождавшись ответа. – Откуда ты на самом деле?
Унора выглядела совсем измученной.
– Из провинции Афа, – ответила она. – Мать умерла, когда мне был всего год, – от болезни, вызванной жаждой. После ее смерти отец решился все переменить. Он оставил меня у родни, пешком дошел до самой столицы и сдал экзамены на звание ученого. Четыре года он трудился при дворе и добился звания правителя Афы.
– Простого человека возвысили до такого чина?
– Пыльные провинции не манили вельмож. Слышала бы ты, как жалобно те скулили, когда я направляла их в подобные места. – Императрица отпила вина. – Обычного простолюдина я бы туда не назначила, но Сагурези был умен и страстно добивался цели, вот я и решила пристыдить знать, страшащуюся взвалить ответственность на свои плечи. Я дала ему проявить себя, и он вернулся домой с полномочиями правителя.
– Мой отец понимал землю, – кивнула Унора. – Знал, что сеять и когда сеять, и еще изобрел способы орошения. Его предшественница была ленива и нечиста на руку, только и мечтала отбыть свой срок в Афе и скорей вернуться ко двору. Она отбирала у нас весь урожай, а возвращала, сколько сама считала нужным. А мой отец не был равнодушным. Он о нас заботился.
Она помолчала, потупив взгляд.
– Мне было восемь, когда новый император Сейки Йороду назначил моего отца речным хозяином, – сказала Унора. Думаи моргнула. – Тот взял меня с собой в новый дом в Антуме. Добрее не было человека на свете, но его возвышение возмутило кланы.
– Мягко говоря, – фыркнула великая императрица. – Важнейший пост вне императорской семьи достался сыну землепашца. На такое даже я никогда бы не решилась. Речных хозяев веками назначали из клана Купоза, но мой сын ценил талант выше крови. Купоза это не понравилось.
Думаи взглянула на нее:
– Но ведь все обязаны поддерживать выбор императора.
– До этого я еще дойду. Пока тебе довольно знать, что они избавились от твоего деда. Объявили, что не мог такой низкий человек напоить Афу водой, и обвинили его в том, что он ради успеха пробудил дракона. – Великая императрица вздохнула. – Мой сын был слишком юн, чтобы оспаривать их доказательства. Спасая Сагурези от казни, он согласился выслать его на Муисиму.
– Меня в ту же ночь вышвырнули на улицу, – подхватила Унора. – Меня нашла одна из наших служанок и вернула в Афу.
Лицо ее стало будто керамическое – непроницаемое и хрупкое.
– Жизнь во внутренних провинциях бывает… очень суровой. Без отца все вернулось к истокам.
Думаи всю свою жизнь пила и ела вволю. Ей больно было представить мать в такой скудости.
– Случился год, когда болезнь выкосила в нашей деревне всех, кроме меня, – сказала Унора. – Я пошла к пруду дракона Паяти и попросила помощи. На следующее утро там проезжала вестница императора. Она завернула отдать дань почтения Паяти и нашла меня лежащей без чувств.
– Ты пробудила Паяти?
Лицо Уноры оставалось чистым листом бумаги.
– Нет. Я просто молилась.
Успокоенная Думаи кивнула. Мать не могла быть столь безрассудна, хотя бы и в юности.
– Бабочки – посланницы Квирики, память о былой способности богов менять вид, – говорила Унора. – Вероятно, Канифа рассказывал тебе, что в некоторых провинциях народ верит, будто они могут обретать женский облик. Посланница приняла меня за дух бабочки и увезла ко двору.
– И там ты повстречала императора. Моего отца, – сказала Думаи. – Он уже был обвенчан с императрицей?
– Да. Я была ее прислужницей, – бесцветным голосом отвечала Унора. – Я знать не знала, кто он. Когда догадалась, поняла, что оставаться будет слишком опасно… потому что уже носила ребенка, который стал бы наследником Сейки. Я тотчас ушла, чтобы избавить тебя от такой судьбы. И принесла сюда.
– Ты не спасла отца, – пробормотала Думаи. – Ушла, не успев ему помочь. Чтобы спасти меня.
– Да. – Унора взглянула на нее. – Я думала, что никогда никого не полюблю, как любила отца. Но едва я узнала, что существуешь ты…
Думаи крепко сжала зубы, чтобы не дрожал подбородок.
– Я родила тебя в этой самой комнате и с тех пор старалась, чтобы ты жила счастливо. Но мне приходилось скрывать тебя от придворных. Теперь ты понимаешь почему.
Потому что Думаи была так похожа на императора. Если сравнить, черты ее были мягче, и ростом она была чуть не на голову выше, но они были словно портреты одного человека, написанные двумя одаренными художниками, – от широко поставленных глаз до округлости подбородка. Даже родинка на левой скуле одинаковая. Ей делалось не по себе от такого сходства.
– Надо было мне решиться уплыть за море, увезти тебя в Сепул, – с горечью сказала Унора. – Но мне, как это ни глупо, хотелось быть поближе к твоему отцу. Любовь привязала меня к этой горе. А теперь…
Она прижала рукав к губам.
– Отдохни, – сказала ей великая императрица. – Все равно мне нужно поговорить с внучкой наедине.
Унора вышла. Думаи медленно повернулась к великой императрице – к женщине, которая не только из года в год направляла ее путь, но и была ее бабушкой по отцу. Впервые Думаи всмотрелась в ее лицо, ища подобия своего. Между ними сходство было не так разительно.
– Когда вы узнали?
– Унора рассказала мне при первых схватках. – Великая императрица, поджав губы, смотрела в окно. – И все эти годы я помогала скрывать тебя от собственного сына.
– Зачем?
– По той же причине, по которой она бежала, Думаи. Из страха, что с тобой случится беда.
Заря за окном разводила водой красную тушь.
– Более двух веков назад поднялось восстание против нашего рода, – сказала великая императрица. – Боги уснули, и некий юноша, воспользовавшись их отсутствием, провозгласил себя Королем Лугов. Мятеж продолжался несколько месяцев, пока его доверенная оружейница не убила бунтовщика. Предательницу звали Сософима. Она бы ничего не значила в этом мире, если бы не выдающийся дар к работе с металлом. Дом Нойзикен вознаградил ее, наделив клановым именем – Купоза. То была большая ошибка.
Думаи слушала.
– Сософиме поручили лить колокола для всей Сейки. Они отливались по образцу Королевы Колоколов, чтобы пробудить богов в случае новой угрозы, подобной мятежу Короля Лугов. Ее потомки с каждым поколением становились богаче и честолюбивее. Многие правители за последние двести лет были лишь игрушками в руках регентов Купоза.
Это откровение обрушилось на Думаи пластом снега – она годами не чувствовала такого холода.
– До меня правила моя двоюродная сестра. Они с рождения лепили ее, делали слабой и нерешительной. Меня призвали на Радужный трон, когда она умерла в родах, сын ее тоже не выжил. Я стала помехой для Купоза. До того они меня не замечали и потому не привили мне верности к себе. Мало того что я оказалась достаточно взрослой и проницательной, чтобы противиться их влиянию, у меня уже был сын – от одного из их соперников из клана Митара. Я была сильна волей… до столь удобной для них болезни, которая и вынудила меня отречься. Я поправилась, но трон пришлось сменить на звание верховной служительницы. Вернуться стало невозможно. Они удалили меня, когда мой сын был еще ребенком. Йороду, как мог, старался усилить их соперников – но, как показывает история твоей матери, они всегда находили обходные пути. Он был слишком молод для этой игры. Так и задумывалось – он вынужден был опираться на них. Пойми, Думаи, они терпеливы. Терпеливы и осторожны. Они никогда не опускаются до столь грубых средств, как убийство соперников, зато всеми силами укрепляют свою власть, зачастую затмевая нашу. Мой сын убедился в том, оказавшись женат на Купоза па Сипво. Двадцать лет назад императрица Сипво родила долгожданного наследника. Семь лет назад она выносила двойню, мальчика и девочку. Четыре года прошло с тех пор, обоих принцев погубила вспышка ракушечной оспы. Последнее оставшееся в живых ее дитя должно унаследовать Сейки.
Думаи наконец открыла рот:
– Кто же?
– Твоя сестра Нойзикен па Сузумаи.
Младшая сестра. Другие умерли, она не успела их увидеть.
– Сузумаи мила, послушна и кротка. Еще одна кукла, которую можно усадить на трон, – коротко пояснила великая императрица. – Твой отец много лет как понял, что Купоза найдут способ избавиться от него до совершеннолетия Сузумаи. Он почти лишился надежды.
Вместе с восходом солнца мысли Думаи осветило понимание.
– А теперь он нашел меня, – сухим, как пепел, голосом выдавила она.
– Он нашел тебя. Видишь ли, Думаи, ты не обязана Купоза верностью. В этом твоя сила.
Думаи уставилась на нее.
– Та женщина, что побывала в храме, была лазутчицей, – сказала великая императрица. – Как я понимаю, вы с ней встретились.
– Да. Она, верно, увидела в моем лице императора, как и тот солеходец.
– Твое счастье, что посланец отца добрался до антумского дворца раньше ее. – Она взяла Думаи за подбородок, подняла ее лицо, как делал император. – Они, как и его величество, знают, что ты такое.
– Скажите мне, чего он хочет.
– Ты всегда была умна, Думаи. Ты уже поняла, почему твой отец осмелился прийти сюда. Если ты не займешь Радужного трона, наш дом лишится власти, и путь богов навсегда закроется для народа Сейки. Этого я допустить не могу.
– Я мечтала только стать девой-служительницей.
– Знаю. Я хотела избавить тебя от этой битвы. Я пыталась, Думаи, я долго пыталась, потому что мне самой это ненавистно, но когда боги вернутся, они должны найти наш дом в силе и увидеть, что мы в их отсутствие заботились о Сейки. Под влиянием Купоза мы обессилели. А должны сопротивляться.
И снова понимание обрушилось на нее снежной лавиной.
– У меня нет выбора, – прошептала Думаи. – Я должна буду покинуть все, что знаю.
– Да.
– Я не готова. – Ей даже дышать было трудно. – Я ничего не знаю про двор, про политику…
– А вот здесь вступает в действие наш план. – В глазах великой императрицы мелькнули искорки. – План, который задумали мы с твоим отцом и который можешь исполнить ты.
– Что же это за план?
– Ты займешь трон, а твой отец останется при власти под тем предлогом, будто помогает тебе. Он будет править издалека, чтобы они до него не дотянулись, и говорить твоими устами. Ты не будешь одна. – Бабушка взяла ее за руку. – Так ты послужишь богам, внучка. К этому призывает тебя великий Квирики.
Думаи дрожала в теплой одежде, словно только что вышла из ледяного пруда.
– Канифа. – У нее сжалось в животе. – Он знал?
– Нет, дитя. Он никогда не знал.
Хоть что-то. Она разогнула дрожащие колени и склонилась перед императрицей.
Покинув теплый полумрак любимого с младенчества дома, Думаи бросилась за дверь, в свет зари. Она пробивалась сквозь снежные завалы, пока не увидела Канифу на помосте, на котором он всегда ее поджидал. Не успел он и бровью повести, как она бросилась ему на грудь и расплакалась.
