Саманта Шеннон
День, когда пала ночь
4
Восток
Пришелец проспал два дня. К тому времени, когда Думаи вынесла его из снежной бури, на пальцах у него вздулись волдыри, холод обжег нос и щеки.
Унора немедля взялась за дело. Прожив столько лет в горах, она умела спасти любую часть тела, если только та еще не совсем отмерла. Она переодела незнакомца и понемногу отогрела его помороженную кожу.
Горная болезнь грозила ему кашлем. Летом больного спустили бы вниз, но, пока не сошел снег, ему приходилось терпеть. Как и гостье из клана Купоза, которую Думаи видела всего два раза, мельком и издалека. Не имея сил добраться до вершины, та оставалась во внутренних покоях.
Думаи была бы рада ее приветствовать, но мать приучила ее никогда не приближаться к придворным. «Дворец – ловчая сеть, в нее попадаются и самые малые рыбешки. Лучше тебе держаться подальше от этих тенет, – предостерегала Унора. – Храни чистоту ума, стремись мыслями ввысь, и однажды ты займешь мое место».
В ее словах был смысл. Всякий, кто бывал при дворе, уверял, что тот полон сплетен и коварства.
Покончив с привычными делами, Думаи решила проведать не отходившую от пришельца Унору. Шествие за нее пришлось возглавить Думаи. На крыльце она стянула сапоги, сменила их на комнатные туфли и прошла к больному.
Ей встретился Канифа с котелком в руках.
– Как наш гость? – спросила Думаи.
– Шевелится временами. Наверное, скоро проснется.
– Тогда почему у тебя такой встревоженный вид?
Морщинка у него меж бровей пролегла глубже обычного. Канифа оглядел коридор.
– Наша придворная гостья, – понизив голос, заговорил он, – по слухам, расспрашивала о великой императрице: как нравится той жизнь в храме, не думает ли вернуться?
– Она правила всей Сейки. Паломники всегда любопытствуют о ней.
– Но эта – из честолюбивых Купоза. Она, возможно, добивается расположения великой императрицы или хочет втянуть ее в заговор, – ответил Канифа. – Я буду за ней приглядывать.
– Да уж. Не сомневаюсь, тебе будет приятно приглядывать за такой красавицей.
Канифа вздернул густую бровь и слабо улыбнулся:
– Ступай к своей матери, Думаи с Ипьеды. – Он пошел своей дорогой. – Она очистит тебя от столь приземленных мыслей.
Думаи, входя в комнату, скрыла улыбку за волосами. Она поддразнивала Канифу, но, по правде сказать, тот никогда никем не увлекался. Его единственной любовью была гора.
Путник лежал на тюфяке, укутанный до подбородка, с греющей клеткой в ногах. На вид ему было за шестьдесят, в густые волосы вплелась седина, смуглое лицо строго застыло.
Унора, не отходя от него, следила за чайником. Пока в храме были гости, ей приходилось даже вне служения носить покрывало девы-служительницы.
Дева-служительница обучалась у верховной служительницы и представляла ее лицо. Если верховная неизменно принадлежала к императорской семье, деве-служительнице благородное происхождение не требовалось. Ее тонкое покрывало символизировало водораздел между земным и небесным царством.
– Вот и ты. – Унора хлопнула ладонью по полу. – Садись.
Думаи, подогнув колени, села рядом:
– Вы узнали, кто он?
– Судя по вещам, солеходец. – Мать указала на блюдо, полное раковин редкой красоты. – Он ненадолго приходил в себя, успел спросить, где он.
Для солеходца у него была на удивление нежная кожа. Эти странники, блюдущие древние святилища, умывались только морской водой и одевались лишь в то, что находили на берегу.
– А восходительница? – спросила Думаи. – Вы узнали, зачем она явилась под самую зиму?
– Да. – Унора сняла с крючка закипевший чайник. – Ты понимаешь, я не могу открывать ее секретов, но она приняла некое решение и боится, что оно вызовет скандал при дворе. Ей нужно очистить мысли.
– Может, я могла бы утешить ее беседой? По-моему, мы почти одного возраста.
– Ты добра, но она ищет моего совета. – Унора налила кипятка в чашку. – Не заботься о ней, мой воздушный змей. Гора – вся твоя жизнь, и ты нужна ей целиком.
– Да, матушка.
Думаи бросила взгляд на солеходца. По хребту проскребло холодом. Он не только пришел в себя, но уперся взглядом ей в лицо и смотрел так, будто узрел водяного духа.
Унора тоже заметила и напряглась:
– Почтенный незнакомец. – Она, с чашкой в ладонях, встала между ним и дочерью. – Добро пожаловать. Ты в Верхнем храме Квирики, я его дева-служительница.
Неизвестный молчал.
– Горная болезнь… может помутить зрение. Ты меня видишь?
Думаи стало не по себе.
– Я хочу пить, – заговорил наконец.
Голос был низкий и грубый. Унора поднесла чашку к его губам.
– Голова у тебя будет пока совсем легкой, – предупредила она, пока солеходец пил, – и живот теснее обычного.
– Спасибо тебе. – Он утер рот. – Мне снилось, что боги призывают меня с этой горы, но, как видно, я слишком слаб, чтобы ответить на призыв.
– Не твоя слабость, а воля горы не допустила тебя выше.
– Ты добра.
Унора отошла убрать чашку, и больной перевел взгляд на Думаи.
– Кто это? – спросил он.
– Одна из певиц богов.
Думаи ждала, что Унора добавит подробностей, но та молча заваривала свежий имбирь.
– Прошу прощения, – обратился к Думаи незнакомец. – Твое лицо показалось мне знакомым.
Он протер глаза:
– Ты права, дева-служительница, это, должно быть, от горной болезни.
В коридоре скрипнули половицы.
– А вот и Канифа, – обрадовалась Унора. – Он принес тебе одежду.
Она снова обратилась к Думаи:
– Ты поможешь Тироту нарубить еще льда?
Думаи медленно встала, столкнулась в дверях с Канифой и пролетела мимо так, что он невольно оглянулся ей вслед.
– Что тебе снилось?
Думаи не открывала глаз. Она стояла коленями на циновке, распластав ладони по бедрам.
– Опять снилось, что лечу, – сказала она. – Над облаками. Я ждала, что опустится ночь.
– Что сядет солнце и взойдет луна?
– Нет. Там уже была ночь, хоть и безлунная. – Думаи попробовала объяснить по-другому: – Я ждала, когда звезды сойдут с небес. Откуда-то знала, что они должны сойти ко мне.
– Сошли?
– Нет. Никогда они не сходят.
Великая императрица кивнула. Она сидела на подколенной скамеечке, как часто сиживала в холодные месяцы.
Когда-то она, императрица Манаи, была проницательной и любимой – пока неведомая лекарям болезнь не сделала ее хрупкой и не спутала мысли. Когда немочь ее стала явной, ей ничего не оставалось, как отречься в пользу сына, удалившись на гору Ипьеда, чтобы занять пустовавший пост верховной служительницы Сейки.
В горах ее болезнь таинственным образом прошла, но теперь уже обеты воспрещали ей вернуться ко двору. Она и приняла обездоленную, одинокую Унору, когда та с Думаи во чреве пришла в храм просить убежища.
Со времени ее отречения оставленный на троне мальчик стал мужчиной. Император Йороду никогда не посещал храм, хотя матери изредка писал.
Великая императрица смотрела, как дышат в жаровне обломки дерева. Белизна покрывала ее короткие волосы, словно она зачесала в них снег. Думаи мечтала о таких волосах.
– Ты чувствовала, что будет, если звезды не падут? – спросила великая императрица.
Думаи плотнее прижала ладони к бедрам, пытаясь вспомнить. В бесформенной пустоте между дремой и явью ей чудилось, будто пот ее стал серебряным.
– Что-то ужасное, – сказала она. – Далеко внизу лежала черная вода, и в ней – гибель.
Великая императрица пожевала губами, наморщила лоб.
– Я долго размышляла над этими видениями, – сказала она. – Тебя призывает Квирики, Думаи.
– Я стану девой-служительницей? – спросила Думаи. – Вы знаете, что я только того и желаю.
– Это я знаю. – Великая императрица опустила ладонь ей на голову. – Спасибо, что поделилась сновидением. Я буду и впредь размышлять над ними в надежде раскрыть, что они предвещают.
– Я думала, нельзя ли… я хотела бы попросить вашего совета и в другом деле. Это про мою мать.
– Что с ней?
Думаи боролась с собой: не дело дочери сомневаться в родительнице.
– Пустое, – сказала она наконец, – но не так давно она решила не говорить незнакомцу, что я ее дочь. Назвала меня просто певицей богов. Знаю, девы-служительницы обычно бездетны, но… в этом же нет позора.
– Ты говоришь о мужчине, появившемся ночью?
– Да.
Великая императрица, видно, задумалась.
– Унора принесла тебя в мир. Родительская любовь бывает очень разной, Думаи, – сказала она. – Видела ты, как печальники расклевывают себе грудь, чтобы накормить птенцов каплями собственной крови?
Думаи видела. Потому и полюбила печальников так сильно.
– Долг Уноры – от моего лица наставлять и утешать восходителей. Ты к этой роли еще не готова, – говорила великая императрица, – но, узнай они, что ты ее дочь, через тебя они бы искали подходы к ней. Унора не хочет обременять твой разум земным… пока ты не проживешь на горе достаточно долго, чтобы противостоять низменным соблазнам.
– Я живу на горе почти столько же, сколько моя мать. Я никогда с нее не сходила. Разве можно соблазниться тем, чего не видела?
– О том я и говорю.
Думаи задумалась. Мысли, как фигуры на доске, двигались в сознании, выстраиваясь в ровный ряд, не разбитый сомнением.
– Благодарю вас, великая императрица, – сказала она, вставая. – Ваша мудрость открыла мне глаза.
– Хм… доброго сна, Думаи.
Думаи тихо задвинула за собой дверь. В этих покоях у нее всегда делалось легче на душе.
Конечно, великая императрица была права. До рождения Думаи Унора обитала вдали от горы и знала обо всех соблазнах и жестокостях жизни внизу. Вполне понятно, что она хочет укрыть от них Думаи, защитить ее.
Думаи повернулась к выходу из коридора – и вздрогнула, увидев в полумраке женщину.
– Простите, – прозвучал тихий голос. – Я вас напугала?
Незнакомка не шевелилась, сливаясь со стенами в темной накидке, которую храм давал гостям. Будничная одежда только подчеркивала ее лицо – бледное, тонкокостное – под темными волосами, уложенными ракушкой в самую простую из придворных причесок.
– Госпожа моя, – опомнилась Думаи, – простите, но гости в эти покои не допускаются.
Ее большие глаза цветом напомнили Думаи медную монету.
– Извиняюсь. Я искала трапезную и, верно, не туда свернула. Как неосторожно с моей стороны.
– Ничуть. В храме легко заплутать.
Женщина разглядывала ее с откровенным любопытством. Думаи пригнула голову, чтобы хоть отчасти завесить лицо волосами. У всех гостей с земли такая привычка – вглядываться слишком пристально.
– Как я понимаю, вы певица богов, – сказала женщина. – Какая у вас, должно быть, наполненная жизнь.
– Я нахожу ее таковой, моя госпожа.
– Мне самой хотелось увидеть вершину, но, очевидно, я заперта здесь снегами.
– Надеюсь, вы не слишком разочарованы и найдете среди нас покой.
– Благодарю. Много дней я не знала покоя. – Женщина обратила к ней сияющую улыбку. – У вас есть имя?
Думаи никогда не видела таких лиц: одна сторона в точности как другая. Канифа говорил, по этому признаку можно отличить дух бабочки от простой женщины.
Она готова была сказать правду, но вдруг запнулась. Быть может, от взгляда того солеходца в загривке у нее угнездилось беспокойное чувство опасности.
– Унора, – ответила она, доверившись этому чувству. – А вы, моя госпожа?
– Никея.
– Прошу вас, следуйте за мной. Я как раз шла в трапезную.
– Спасибо вам, Унора. – Никея резко отвернулась к дверям. – Вы слишком добры к бедной гостье.
Они спустились по лестнице, прошли по коридору, где половицы поскрипывали под мягкими туфлями. Никея смотрела на все с нескрываемым любопытством. Думаи ждала, что гостья замкнется в мыслях о своих придворных заботах, но та была воплощением непринужденности.
– Я слышала, давшие обет служения в этом храме не едят даров моря, – заметила она. – Это правда?
– Да. Мы верим, что морем владеет род драконов, и не смеем есть принадлежащего им.
– Даже соли? – Женщина тихонько засмеялась. – Можно ли прожить без соли?
– Соль нам присылают лакустринские купцы из Гинуры. Там ее добывают в соляных колодцах на суше.
– А жемчуга, ракушки?
– Раковины можно найти и на берегу, – напомнила Думаи. – Восходители часто оставляют их на вершине в дар великому Квирики.
– Так вы считаете императора и его двор, в том числе меня, ворами? Мы ведь едим дары моря.
Думаи потупила взгляд. Она уже запуталась одной ногой в тенетах.
– Я не то имела в виду, моя госпожа. Каждый служит богам наилучшим, по собственному разумению, способом.
Никея вновь рассмеялась, легко и туманно:
– Неплохо. Вы имели бы успех при дворе. – Улыбка ее погасла. – Вы сейчас были у великой императрицы. Вы ей прислуживаете?
– Нет. – Думаи не позволила себе измениться в лице. – У ее величества лишь одна служанка, прибывшая с ней вместе из дворца.
– Тайорин па Осипа.
– Да. Вы знакомы с госпожой Осипой?
– Знаю мельком, как и многих других, в том числе теперь и вас, Унора.
Они быстро дошли до трапезной. В этот час здесь всегда было тесно и шумно, обитатели храма сонно тянули слова после дневных трудов и молитв. Никея повернулась к Думаи.
– Рада знакомству, Унора, – сказала она. – Вы многому меня научили в столь краткой беседе.
– Пусть ваша радость будет долгой, моя госпожа, – склонила голову Думаи.
– Благодарю.
Еще одна обаятельная улыбка, и Никея отошла к своей доедавшей ужин служанке.
В дальнем конце трапезной Канифа наполнял миски гречневой кашей. Он скрепил рукава у локтей, обнажив худые смуглые руки. Думаи поймала его взгляд. Он вслед за ней нашел глазами двух женщин и незаметно кивнул.
Никее нечего делать рядом с великой императрицей. Очень может быть, что подозрения Канифы оправданны. Теперь он позаботится, чтобы женщину провели отсюда прямо во внутренние покои.
Думаи решила проведать солеходца. Через распахнутые ставни в его комнату врывалась снежная метель. Она подбежала к окну, выглянула в ночь.
От храма тянулась цепочка следов.
– Вернись! – крикнула Думаи. – Там смерть!
Только ветер ответил ей, обжег щеки. Мало-помалу глаза различили на снегу темное пятно. Поняв, что видит, она пустилась бегом.
Она пролетела через храм, сбежала по лестнице, по коридорам. Тироту гасил светильники.
– Оставь! – крикнула на ходу Думаи. – Мне нужен свет!
Тироту тут же остановился, затем шагнул за ней.
На крыльце Думаи набросила на плечи мех. В глубоком снегу под ступенями увязали сапоги. Она побрела от храма, заслоняя глаза голой ладонью.
«Не дразни гору, Думаи».
Вихрь свистел в ушах, забивая их болью. Сюда еще доставал свет с крыльца, и дорога была хорошо знакома. Отходить дальше опасно, но, быть может, от этого зависит человеческая жизнь.
Добравшись до скорченного тела, она упала на колени, смахнула снег с головы, ожидая увидеть лицо солеходца. А увидела другое – впервые за несколько дней.
– Матушка, – прохрипела Думаи.
Холодное пепельное лицо, заиндевелые ресницы, дыхание чуть теплится.
– Матушка, нет! Зачем ты пошла за ним? – Повернув голову к храму, она выкрикнула: – Помогите!
5
Запад
Море било Инис кулаком, взметало белые брызги от древних утесов. Под ясным голубым небом перекликались чайки; раздувались, хлопали на ветру полосатые паруса, и Вулферт Гленн смотрел на взблескивающие между волнами лучи солнца.
Впереди ждал Инис.
Бушприт «Долгонога» нацелился в узкий залив, ведущий вглубь острова. Вулф осматривал скалы: по обе стороны, сколько хватал взгляд, они стояли прямые и черные, как железные мечи, заржавленные лишайниками, – гордые стражи королевства.
У самого борта всплыл горбач. Команду уже не проймешь китом, но Вулф все еще улыбался при виде плавника, приветствуя его появление. Свесив руки по бокам, он все смотрел и смотрел. Под ногти забилась сосновая смола, рубаха пропиталась соленым потом, но разве дружинника напугаешь такими «трудностями»?
Скоро он будет дома – впервые за три года.
По палубе протопали сапоги. Подошла Регни, встала рядом. От нее, как от всех на корабле, пахло мокрой шерстью.
– Наконец дома, – сказала она. – Готов?
– О да. – Вулф покосился на нее. – А ты нет.
– Сам знаешь, Инис меня утомляет. Не в обиду.
– Я не обижаюсь.
Она похлопала его по спине и прошла мимо. Коса, развившаяся из свернутого на затылке сложного узла, скользнула вдоль спины.
«Долгоног» миновал сигнальные башни. Пока корабль подходил к утесам, в солнечном свете серебро сменилось золотом.
– Вулферт.
Гулкий голос отвлек Вулфа от пейзажа. Засмотревшись на скалы, он не уловил шагов своего короля.
– Государь. – Вулф прижал сжатый кулак к сердцу. – Я слышал, мы почти у Верстата.
Бардольт шагнул к бушприту, ухмыльнулся, положив на борт широкую ладонь. Вулф был высок и силен, но король Хрота высился над ним горой, особенно под просторными белыми шкурами одежды. Его золотые волосы, пропитанные маслом, тяжело лежали на плечах.
– Славное плавание. Святой добр, – сказал правитель. – Разве я не клялся на его щите, что увижу Вверение моей дочери?
– Клялся, государь.
– Я ужас как соскучился по Глориан. Моя королева одарила меня безупречной дочерью. – Король говорил на хротском, как простой пахарь. – На празднике ты будешь моим кравчим, Вулферт.
Такая честь выпадала только самым доверенным и почитаемым домочадцам.
– Государь, – выдохнул Вулф, – это слишком высокая честь для твоего скромного слуги.
– Честь – она вроде обоюдоострой секиры. Вздумай кто меня отравить, в Халгаллант первым взойдешь ты.
Вулф скупо улыбнулся в ответ. Король Бардольт так хлопнул его по спине, что едва не сшиб за борт.
– Тебе непременно надо навестить семью, – сказал он. – Они еще в Лангарте?
– Да, государь.
– Хорошо. После Вверения на день-другой отправляйся к своим. Пока тебя нет, вина мне нальет Регни, – видит Святой, она любого из нас перепьет.
– И то верно.
– А верно ли, что ты с ней сошелся?
Вулферт медленно поднял взгляд на короля. От волнения он не находил слов. Бардольт повел густой бровью:
– Кое-кто докладывает мне о маленьких событиях, происходящих в моем доме. Хотя бы и в курятнике. Донесли и о тебе, Вулф.
«Святой, пусть он убьет меня быстро и без мучений!»
– Не знал, что ты охотник до сплетен, государь, – сказал Вулф, когда снова обрел дар речи.
Опасный ход, но он того стоил. Бардольт ценил отвагу.
– Даже королям порой надоедает политика, – сказал тот, дернув уголком рта. – И я когда-то был молод, Вулф, я все понимаю, но с тех пор я узнал Святого. Моя дружина должна подавать пример почитания Шести Добродетелей всему Хроту. Ни с кем нельзя разделить ложа, не завязав прежде на пальце узел любви. А ты знаешь, что ей завязать не сможешь.
Вулф оглянулся на Регни. Она стояла у мачты с развевающимися на ветру волосами, прихлебывая из одного рога с Эйдаг.
Она вела род от покойной Скири Широкий Шаг – Скири Доброй, принявшей к себе Бардольта и его семью, когда тем пришлось бежать из родного селения; от той, чье убийство развязало войну Двенадцати Щитов. Если Регни обвенчается, то с вождем – с ровней.
– Все осталось под полночным солнцем, – тихо сказал Вулф. – Клянусь, это не повторится, государь.
– Вот и молодец. – Бардольт напоследок потрепал его по плечу. – Мы скоро еще поговорим. Найди святилище, чтобы очистить совесть перед рыцарем Верности, а потом станем петь да пировать.
Король шагнул к невозмутимо смотревшей на него Регни. Ей, как одной из вождей Аскрдала, достанутся упреки посуровее, но Бардольт простит и ее.
Вулф оглянулся на море, но покой уже покинул его. Потянув воздух носом, он сжал верхний брус борта и стал смотреть на показавшийся за утесами город.
Глориан не думала, что ее станут показывать свету с гипсом, зато и танцевать с каждым отпрыском благородных родов Запада ей не придется. С рукой, подвешенной над водой, она чувствовала себя куклой на веревочке.
Из всех комнат замка она предпочитала свою банную. Окно ее выходило на королевские леса Гористого края – единственной инисской провинции, где высились настоящие горы. В откинутые ставни вливались золотой солнечный свет и ветерок, вода в деревянной лохани курилась паром. Бортики были завешены белым полотном, такое же укрывало ее навесом. Ванну – дар короля Бардольта – вырезали из белой сосны, и Глориан легко представляла, будто купается в горячих ключах Хрота.
– Терпеть не могу этой гадости. – Она потерла лубок. – Когда уже перестанет чесаться?
– В другой раз постарайся не падать с лошади, – посоветовала Джулиан.
– Когда стану королевой, тоже будешь потчевать меня такими советами?
– Вздумаешь наделать глупостей – непременно.
За окном звенел крапивник. Полотняный навес защищал Глориан сверху, а небольшой камин разгонял холод. Джулиан пальцами разминала ей кожу на голове. Адела подрезала ногти. Хелисента умащала лицо розовым маслом. Когда она станет королевой, все они будут дамами Большой палаты.
Джулиан Венц – старшая из всех – была при ней с самого детства. Семья Венц, ведущая род от рыцаря Справедливости, обладала огромным влиянием при дворе. Королева Сабран стала едва ли не первой правительницей, отказавшей Венц в звании первой дамы.
Хелисента Исток была наследницей вдовствующего ярла Златбука. Истоки числили своим предком Эдрига Арондинского, ближайшего друга и наставника Святого. В шестнадцать лет Хелисента не уступала Глориан ростом.
Младшая, пятнадцатилетняя Аделиза афа Даура, была дочерью госпожи гардероба. Она принадлежала к мелкой знати Искалина, ее мать была старшей дочерью из рыцарского рода.
– Надо проверить твои познания, – сказала Джулиан. – Кто сейчас в Карментуме глашатаем?
– Правители Карментума скрывают свои имена на выборах, дабы обезопасить близких и устранить сомнения, что они избраны только по результатам политической деятельности, – отбарабанила Глориан; Джулиан одобрительно кивнула, – однако в должность она вступила под именем Нумун. С ней прибудет один из советников, Арпа Нерафрисс, который часто ее сопровождает.
– Никак не пойму, зачем королеве Сабран приглашать пару республиканцев, – недовольно заметила Адела.
– Как раз затем, что карментцы опасны. – Джулиан принялась смывать пену водой из кувшина, под ее бережными пальцами Глориан и глазом не моргнула. – Страна, переломившая кормило монархии, сильно раскачивается и может задеть соседей, учинив и у них беспорядки.
– Да-да, – кивнула Хелисента. – Ее милость, верно, решила, что за таким безрассудством нужен присмотр.
– Ну а мне сдается, испортят они нам Вверение. – Адела стала подрезать следующий ноготь. – Не стоило бы нам их принимать, пока не пришлют дани дому Беретнет, своим щитом укрывающему их от Безымянного.
Еще один ноготок получил свою долю внимания.
– Пусть скажут спасибо, что мы их не сокрушили, как король Бардольт – северных язычников.
– Рыцарь Доблести одолжил тебе сегодня свое копье, Адела. Ты как будто готова ввязаться в войну с Карментумом. – Усмехнувшись, Глориан отняла у девушки руку. – И так распалилась, что чуть не оставила меня без пальца!
– В самом деле, – вступил новый голос, – будь осторожней, Аделиза. Моя дочь и так пострадала.
Джулиана ахнула, уронила в воду гребешок, отступила, встав в один ряд с Хелисентой и Аделой, и все три склонились в низком реверансе.
– Ваша милость! – хором воскликнули они.
Королева Иниса стояла в дверях – в изящном черном платье с разрезами, открывавшими белизну нижних рукавов.
– Доброе утро, дамы, – уже мягче произнесла она. – Прошу вас, оставьте нас.
– Ваша милость, – повторили девушки.
Адела сгорала от смущения. Джулиан шла за подругами и, уже взявшись за дверную ручку, чтобы закрыть дверь, послала Глориан взгляд, говоривший: «Крепись!»
Глориан до подбородка погрузилась в воду и очень жалела, что нельзя утянуть туда и руку. Та так нелепо свисала за край ванны, словно свидетельствуя о ее неумении держаться в седле.
– Глориан, – обратилась к ней мать, – прости, что потревожила тебя при купании, но остаток дня я проведу в Совете за последними приготовлениями к твоему Вверению. Другого времени поговорить я не выберу.
– Да, матушка.
– Доктор Фортхард уведомляет меня о твоем состоянии. Надеюсь, тебе не слишком больно.
– Немного, – сказала Глориан. – Особенно по ночам.
– Это пройдет. Доктор Фортхард говорит, придется всего месяц или два походить с лубком.
Королева Сабран выглянула в окно. Солнце превратило ее глаза в неограненные изумруды. Глориан сползла еще глубже в воду, укрылась за черной завесой волос.
В каждой беседе с матерью прятались ловушки. И каждый раз она в них попадалась. Вот уже первая ошибка – признала, что ей больно. Мать не любит, когда она выдает слабость.
– Завтра я буду здорова, – торопливо проговорила Глориан. – Если хотите, матушка, потанцую с одной рукой.
– И что скажут об инисской королеве люди, если та заставит дочь танцевать со сломанной рукой?
Вот и вторая ошибка.
– Что она жестока и бесчувственна, – с пылающими щеками признала Глориан. – Как королева-кошка.
– Именно. – Мать наконец соизволила взглянуть на нее. – Буду откровенна. Завтра, помимо представления тебя в качестве законной наследницы, мы должны показать силу и единство. Наша страна впервые принимает посольство так называемой республики.
– Карментум.
– Да. Пусть карментцы видят, что абсолютная монархия – единственно верный и праведный способ управления государством. Нельзя допустить, чтобы Инис, подобно Карментуму, был брошен на корм народу, который своими противоречивыми мнениями порвет его на части. Править должна одна воля – воля Святого, изъявленная через наше посредство.
– Да, матушка, – покорно кивнула Глориан. – Я вас не разочарую.
Помедлив, она спросила:
– Почему вы пригласили карментцев?
– Арпа Нерафрисс прислал письмо с просьбой подумать над установлением торговых отношений. Карментум жаждет нашей поддержки. Они хотят, чтобы древние, сильные страны признали их правительство. – Королева Сабран вздернула подбородок. – Инис – маленькая страна. Для нас невозможно закрыться от мира. Через Искалин, Ментендон и Хрот мы ведем торговлю с Эрсиром и Лазией – и даже с восточными странами за Бездной, чьи обычаи нам неведомы.
Бездна… Огромное черное море, столь широкое, столь полное чудовищами, что редко кто, выйдя в него, возвращался назад. Король Бардольт и прежде по нему плавал, но не далеко. И даже он остерегался Бездны.
– Так или иначе, – заметила королева Сабран, силой возвращая дочь в этот мир, – карментцы бессильны против Кольчуги Добродетели. И день твоего Вверения – подходящее время, чтобы им это показать.
Глориан прониклась искренним восхищением. Благодаря ее матери Инис твердо встанет против волны карментского республиканства. До брака ее родителей лишь две страны хранили верность Святому. Теперь их четыре.
– Ты сама понимаешь, Глориан, что бал – это повод встретиться с подходящими претендентами на твою руку, – говорила между тем Сабран. – Соберутся представители благородных семей со всех стран Добродетели. Наши связи не должны ослабнуть.
Глориан пробрал такой холод, словно змея заползла ей в горло и свернулась кольцами в животе.
– Я не хочу… – Под взглядом королевы Глориан поджала коленки к груди. – Разве мне уже пора замуж?
– Разумеется, нет. Пятнадцать лет не возраст для брака, но, если найдется подходящий претендент, возможны предварительные договоренности. Ты должна быть мила и любезна со всеми кавалерами, даже если о танцах речь не идет. Умей подавать себя как наследница рода Святого.
– Да, матушка. Обещаю не опозорить его. – Глориан подняла взгляд на мать. – И вас.
На короткий миг та как будто смягчилась. Губы ее приоткрылись, лоб разгладился, она подняла было руку, словно хотела погладить Глориан по щеке.
И тут же сжала пальцы, вновь превращаясь в статую, в королеву.
– Увидимся завтра, – сказала она. – И, Глориан… нам предстоит разговор о твоих конных выездах.
Она вышла, не оглянувшись. Глориан уперлась лбом в колени, мечтая оказаться дальше самых дальних восточных стран.
