Саманта Шеннон
День, когда пала ночь
17
Запад
Озерный край на восходе был прекраснейшей из шести провинций Иниса. Сохлое озеро мирно замерло, точно клинок в ножнах, только цапли бродили по отмелям, выхватывая ранних рыбок.
Это на севере. На юге Дебри еще укрывали под собой ночь. Дятел застучал по дереву, показав себя храбрее многих людей. В эти двери мало кто дерзал постучаться.
– Вулф.
Мара шла к нему.
– Не надо тебе было вставать, – сказал растроганный Вулф. – Мы ведь уже попрощались.
– Должен же кто-то тебя проводить, – возразила она. – У тебя усталый вид. Плохой сон?
Он, пожав плечами, занялся лошадью, разгладил складки чепрака.
– Вулф, сколько лет я тебе твержу, что это глупая сказка. Никакой ведьмы не было на свете.
– В Хроте говорят, чем старше сказка, тем глубже ее корни.
– А эта коренится в страхе перед темнотой. Нет на этих лесах никакого проклятья, и на тебе тоже.
Когда он взял в руки седло, она поднялась на приступку:
– Что ты хмуришься?
– Я всегда хмурый.
– Да, но сейчас пуще обычного. Если будешь вечно ждать беды, к двадцати годам поседеешь.
В груди у Вулфа словно распахнулась дверь, выпустив что-то, что он пытался удержать под замком. Мара всегда давала ему разумные советы.
– Я оскорбил рыцаря Верности, – сказал он. – С Регни. Летом.
– А король Бардольт прознал, – угадала Мара. Он кивнул. – Такой женщине положен высокородный супруг.
– Я не набивался к ней в мужья. И она не думала меня брать. Мы это просто из любопытства, по глупости. – Чтобы справиться с пряжками, Вулф стянул перчатки. – На этот раз Бардольт меня простил, но порой я боюсь, что мне не хватит сил идти этой дорогой. Что я ее не достоин.
– Вулф, брось уже свою вечную битву за достоинство. Отец и Па гордятся нами, что бы мы ни делали.
– Ты же знаешь, со мной иначе.
– Нет. Ты им такой же родной, как я, – тихо и твердо проговорила Мара. – Ты выбрал трудный путь, а причина тому в Шести Добродетелях. Не будь так трудно следовать всем им сразу, мы бы все были святыми.
Она коснулась брошки покровителя, которой Вулф застегивал плащ, – серебряного колоса. Отец добился для него королевского дозволения носить серебряный знак, как вся их семья.
– Твой покровитель – рыцарь Щедрости, – напомнила она. – Вот и будь щедр к себе. Если самый большой твой порок в том, что ищешь тепла на холоде, Святой тебя простит. И король тоже.
– Надеюсь. Если первой доберешься до небесного чертога, замолвишь за меня словечко?
– У меня своих грехов хватает. – Мара чмокнула его в щеку. – Не пропадай больше так надолго. И когда вернешься, сверкая шпорами и перевязью, не жди, что все станут именовать тебя «рыцарь Вулферт».
Он улыбнулся ей, садясь в седло:
– Рыцарь Вулф – тоже неплохо.
Мара засмеялась и помахала ему – поезжай. Скоро она скрылась в тумане, скрылся и страшный лес за ее спиной.
В окно палаты Уединения проник косой луч. Адела, сидевшая ближе всех к камину, отправила в рот ложку тушеных груш.
– Как здоровье? – спросила ее Глориан.
Ее лицо под каштановыми волосами казалось очень бледным, и щеки ввалились.
– Спасибо Святому, – прошепелявила девушка, – простер божественную длань, чтобы избавить меня от зубной боли.
Хелисента подула на горячую кашицу.
– Скорее бы уж мастеро Бурн простерле свои клещи.
Адела с заметным трудом проглотила грушу и вместе с ней – ответную колкость.
– У меня новость, – вмешалась Джулиан, закладывая за ухо прядь волос. – Кажется, меня скоро сговорят.
Глориан оторвалась от ужина:
– За кого?
– За благородного Осберта Комба.
– Тогда ты станешь герцогиней Вежливости по мужу – во всяком случае, когда умрет его мать, – протянула Хелисента. – Тебе бы хотелось сменить покровителя?
– Нет, – возразила Глориан. – Джулиан ведет род от дамы Лорейн Венц, и ее добродетелью всегда останется Справедливость.
От разговоров о помолвке у нее стало кисло в животе.
– Когда тебя с ним познакомят, Джулс?
– Завтра он приезжает ко двору. – Джулиан крутила в пальцах кончик темной косы. – Я знаю, что не обязана венчаться, но с тех пор, как мама сказала, у меня бабочки в животе так и бьются.
– Ты их прихлопни. Тебя нельзя не полюбить. – Глориан с излишней горячностью ткнула вилкой в ломтик ветчины. – И уж конечно, тебя мать не заставит выйти за человека, который тебе отвратителен.
Она сделала вид, что не замечает их встревоженных взглядов. Но обрадовалась, когда рыцарь Брамель прервал беседу:
– Принцесса, король Бардольт приглашает вас присоединиться к нему в саду. Вы дозволите вас проводить?
– Дозволю. – Она встала.
От небесной синевы заслезились глаза. Стражник провел ее к невысокой стене яблоневого сада, где ждал с горячим искалинским жеребцом отец.
– Дочка, – сказал он на хротском, – поедем гулять. Сегодня прекрасное утро.
Глориан замялась, тронув свой лубок.
– Мастеро Бурн велит мне носить его еще три недели. А матушка говорит…
– Знаю, что говорит матушка, потому и указал конюху заседлать особо.
Он тронул седло, и она увидела, что сзади к нему крепится дополнительное сиденье.
– Вот. Так я возил тебя ребенком.
Глориан просияла. Отец, стараясь не потревожить лубок, подсадил ее на подушку и сел сам.
– Вот так, – сказал он, пришпорив боевого коня.
Принадлежащие к замку земли тянулись вдаль мимо озера Блен до Королевского леса с побитыми ветром дубами и снежными соснами, где так часто охотились ее родители. Обнимая отца за пояс, Глориан воображала, как он, размахивая «бородатым» топором, мчится через Хрот.
Его сопровождали, держась в отдалении, шестеро дружинников. Среди них была и Регни Аскрдальская, гордо восседавшая на гнедом жеребце.
Рыцарский конь галопом проскакал по палой листве, вспугнул стаю гусей. Затем король Бардольт придержал скакуна, а дружинники отстали. Деревья расступились, и перед Глориан открылись головокружительные кручи Сорвейских гор. Отец вывез ее за королевские леса к склонам высочайшей в Инисе вершины.
Водопад взбивал в пену воду глубокого озерца, прозрачно-зеленого, как лесное стекло. Заслонив глаза ладонью, Глориан разглядела и другие водопады, скакавшие по ступеням скал.
– Водоворотные озера, – объявил отец. – Не многим известна тайна этой провинции. Мало кто осмелится нарушить границу королевских лесов.
Спешившись, он снял с седла Глориан:
– Как твоя рука, заживает?
– Да. Это досадная случайность, – заверила Глориан. – Мне хочется снова ездить верхом, отец.
Бардольт привязал жеребца к дереву.
– Я поговорю с ее милостью. – Он положил ладонь ей между лопатками. – Посиди со мной.
Они подыскали удобные валуны. Бардольт снял сапоги и портянки, опустил ноги в воду. Глориан, подобрав юбки, последовала его примеру.
– Твоя мать показала мне эти озера летом перед твоим рождением. Долгое было лето и жаркое. – Бардольт с улыбкой прищурился на вершину. – Мы, неделя за неделей, каждый день остывали в этих прудах.
– Мать плавала в диких озерах? – удивилась и обрадовалась Глориан. – Она… в одной сорочке?
Он почему-то улыбнулся шире прежнего.
– Конечно, королевна моя. Конечно, она была в сорочке. – Отец посерьезнел. – Я говорил с ней после твоего вчерашнего ухода из палаты Уединения.
Глориан сникла:
– Она тебе рассказала про нашу ссору. О моих словах.
– Да, – подтвердил Бардольт, – но я хотел бы услышать об этом из твоих уст, Глориан.
Впервые за этот год Глориан вглядывалась в его лицо при дневном свете и вблизи. Кожа под глазами обвисла, стали глубже морщины на лбу, в золотистой бороде и в волосах протянулись седые ниточки. Она возненавидела эти приметы старости.
– Я ей сказала, что не хочу замуж, – с трудом выдавила Глориан. – И ребенка не хочу.
– Ты это сказала со зла или честно?
– И так и так.
Она готовилась принять упреки, но отец промолчал. Он уперся локтями в колени, сжал большие ладони. На указательном пальце левой руки блеснуло кольцо с узлом любви.
– Где-то в этих горах берет исток река Литсом, самая длинная река Иниса, – заговорил он. – Она начинается с ручейка, стекает по этой долине и пробивает себе путь к Пепельному морю. Нескончаемая нить, поддерживающая жизнь этой земли. Она ни разу за много столетий не пересыхала.
Вода утешения, исходящая от Святого. От его вечной лозы. Глориан довольно наслушалась священнослужителей, чтобы узнать знакомый мотив.
– Да, отец, – пробормотала она.
– Нет. Я хочу услышать правду, – возразил Бардольт, не смягчая взгляда. – Скажи, чего ты боишься. Каждый воин должен познать страх. Без него отвага – пустое бахвальство. Иными словами, глупость.
Знаком его покровителя был золотой щит. Круглый, как и на ее броши, и так же заострявшийся книзу.
– Я не воин, – сказала Глориан, и у нее перехватило горло. – Мне бы хотелось, отец… хотелось быть как ты.
У него смягчились желваки на скулах.
– Воин – хозяин своему телу. Мое же принадлежит Инису.
Он снова стиснул зубы. На один страшный миг ее смешливый и добрый отец показался бесконечно усталым.
– Это самое трудное. Знать, что ты воплощаешь целую страну, – сказал он. – Что страна бдит твоими глазами, берет силу из твоего чрева, что щит ей – твое сердце и будущее – твоя плоть. Это даже для меня тягостно, а я никогда не растил в себе наследника. Твоя мать и твоя тетя растили, а я, сколько бы побед ни одержал в Хроте, в этой битве им был не помощник.
Только шум воды нарушал тишину. Глориан так хотелось отогнать от отца эту тень.
– Глориан, – сказал он наконец, – как ты думаешь, твоя мать – воин?
– Нет, – в недоумении ответила Глориан, – она не сражается.
– Да, она сражается. Каждый день она ведет бой за силу и безопасность Иниса. Мне на поле боя не раз выпадал трудный выбор, выбор между жизнью и смертью. То же самое делает твоя мать. Только ее поле битвы – палата Совета, ее оружие – письма и соглашения, а ее броня – сама страна Добродетели. – Он поднял глаза к вершине. – Иногда выбор есть, Глориан. У реки не один путь к морю, и не один путь ведет к победе. Но порой – только один.
Вывод был яснее ясного. Но Глориан, пока отец был в настроении поговорить, решилась помериться с ним упорством.
– Есть же и другие, отец, – сказала она. – Не одна я. Кровь Беретнет сковывает Безымянного, а вот ты мог бы основать республику, как в Карментуме.
– Мог бы, – признал он. – Иногда мне даже хочется с ними согласиться. Но у любого монарха есть советники, Глориан. А кто будет направлять народ и умерять его страсти?
– Люди будут направлять друг друга, – предположила Глориан. – Совещаться с книгами и учеными. Как говорила глашатай.
– А если они все же ошибутся в выборе? Если книги полны ошибок, если ученые бесчестны – или народ не захочет слышать правду? Кто в ответе за страну? В республике – никто. Нет человека, которого можно призвать к ответу. А монарх несет ответственность. Монархи стран Добродетели в ответе перед Святым.
Глориан опустила глаза. Пусть даже в его словах была правда, у нее эта правда застревала костью в горле.
– Я сам решил стать королем. А ты не решала родиться с королевской кровью. – Он погладил ее по голове. – Долг жесток, Глориан. Тебе всего пятнадцать, но никакое крупное сражение не дается легко. А больше того, что ведешь ты, на свете не бывает.
– Мать думает, что я его проиграла. Она считает меня слабой, как бабушку.
– Неправда. Знаю, она бывает с тобой сурова, но ты для нее самая большая драгоценность в мире.
– Драгоценность – это ожерелье, – тонким, ломким голосом сказала Глориан. – Ожерелья не любят. Ими только хвастают и хранят понадежней.
– Когда возьмешь на руки свою дочь, ты поймешь, как любит тебя мать.
Он завернулся в плащ от залетевшего в долину зябкого ветерка.
– Магнауст Ваттен будет с тобой почтителен. Он мой подданный, – сказал ей в макушку отец. – Если он еще хоть раз тебя обидит, я доплыву до Иниса и всажу топор в его толстый череп.
Отец все-таки сумел ее рассмешить.
– По-моему, тебе теперь нельзя так делать, папа. – (Он скроил мрачную мину.) – Король должен поддерживать мир.
Он поцеловал ее в лоб:
– До мира ли, когда твоя дочь несчастна?
Глориан смахнула рукавом подступившие вдруг слезы.
– Не только то страшно, что мы друг другу не понравимся, – призналась она, хлюпнув носом. – Я боюсь потерять себя. Это глупо?
– Тогда мы с тобой одинаковые дураки, – серьезно сказал он, – потому что я тоже этого боялся, когда женился на твоей матери. Боялся, что, связав свою плоть с ее, я пожертвую… каким-то потаенным уголком в себе.
– Пожертвовал?
– Отчасти. Но это потому, что я ее полюбил. Я впустил ее в себя и понял, что мне с ней хорошо. – Он вытер ее слезинку подушечкой пальца. – Может быть, так случится и с Магнаустом Ваттеном. Или нет. Если он такой дурак, ты не обязана допускать его в свой заветный уголок – а если нет, не так уж это будет тяжело.
Глориан проглотила шершавый комок в горле.
– Я выйду за Магнауста Ваттена, – решила она, изнемогая от горя. – Лишь бы мне можно было отослать его обратно в Ментендон, когда понесу наследницу.
Ей пришло в голову, что она сама не знает, на что соглашается. Она даже не представляла, как делают детей.
– Я сам пошлю за ним корабль, – согласился король Бардольт. – А пока у меня для тебя есть подарок. Ко дню твоего Вверения и для грядущих битв.
Он вытащил из-за спины полотняный сверток. Развязав шнурки, Глориан увидела чудесный меч. Она подняла его к свету, и клинок блеснул на солнце. Еще прекрасней того была костяная рукоять с тремя большими самоцветами в цвет ее зеленых глаз.
– Ледяные изумруды! – выдохнула она.
Они были подобны северному сиянию. Ледяные изумруды добывали на самой северной окраине изведанного мира.
– Сталь закаляли в Ревущем море. А кость взяли от моего трона. – Отец передал ей ножны. – Теперь кусочек Хрота навсегда с тобой и будет тебя защищать.
– Ты сам резал рукоять?
– Сам. – Он наклонился, чтобы заглянуть ей в глаза. – Ты – принцесса Хрота, Глориан Храустр Беретнет. Твой кузен будет править с твоего благословения. Тебе на Севере не царствовать, но ты всегда останешься Глориан Отлинг, дочерью его первого короля. Не забывай об этом.
Глориан поглощала глазами его сильное лицо – может быть, в последний раз на многие месяцы вперед. Он не заставил замолчать ее страхи – никто не мог их унять, – зато вооружил ее внутренне и наружно. Она отложила меч и обняла его за шею.
– Возвращайся поскорей, – глухо проговорила она.
Он крепко обнял дочь:
– Когда полуденное солнце растопит лед, я снова проплыву дорогой китов. А до тех пор, королевна моя, береги мое сердце. Половину его я оставляю тебе.
Потом она ждала у кордегардии, глядя, как его свита готовится выступить к Верстату. Тяжесть меча на боку внушала уверенность.
– Дама Глориан!
Знакомый дружинник выводил со двора жеребца. Поверх кольчуги на нем был зеленый плащ с вышитым на груди гербом дома Храустр.
– Мастер Гленн, – приветствовала его Глориан. – Вижу, ты вернулся к сроку. Благополучна ли твоя семья?
– Вполне. – Его темные волосы ерошились на голове. – Хорошо, что я их проведал.
– Боюсь, я запамятовала, есть ли у тебя братья или сестры?
– Есть. Мара старше меня, а самый старший – Роланд. Он наследник Лангарта.
Глориан взглянула на поднятое среди конных знамя Хрота.
– Завидую тебе. Всегда жалела, что я одна у матери. – Она дала страже знак следовать за ней. – Позволь тебя проводить.
– Неужто у принцессы найдется время проводить скромного дружинника?
– Мне сейчас не хочется оставаться одной, – призналась Глориан.
Они в сопровождении ее охраны подошли к конным дружинникам. Мастер Гленн вел жеребца в поводу.
– Вы сказали, что одна в семье. Я слышал, все королевы Беретнет рождают лишь одно дитя.
– Так говорят летописи. Только одну. Всегда принцессу. И все они одинаковы.
– А что, если Беретнет родит принца или более одного ребенка?
– Думаю, ничего. Дитя или дети все равно будут нести в себе кровь Святого.
– Однако такого не бывало.
– До сих пор не бывало. Мой предок не раз повторял, что его род будет родом королев. – Она с любопытством взглянула на юношу. – Ты первый, кто задает мне такие вопросы. Не стать ли тебе священнослужителем, мастер Гленн? Ты глубоко мыслишь.
– Вы очень добры, но моим призванием всегда было защищать вашего отца. – Он заглянул ей в лицо. – Будет битва, принцесса?
– Прости?
– С нашей последней встречи вы, я вижу, обзавелись мечом.
– Отец подарил, – с гордостью сказала она, сжимая рукоять.
– Очень хорош. Я узнаю его работу по кости. – Вулф поднял густую бровь. – А вы умеете с ним обращаться?
Глориан закусила губу:
– Разумеется.
– Я не хотел вас оскорбить, принцесса. Просто мне казалось, правителям редко доводится брать в руки оружие.
– Это говорит слуга моего отца? – Она также вздернула бровь. – Я дочь Бардольта Храустра, завоевавшего трон железом и кровью. Заверяю тебя, мастер Гленн, я не чужда оружию.
– Его милости после коронации едва ли доводилось брать в руки оружие, разве что для забавы. Теперь век мира.
– Я считаю, надо быть готовой к любым неожиданностям. Вдруг мне случится остаться без охраны. И что я тогда буду делать?
– Для начала гнать со двора такую охрану, принцесса. Но я понял вашу мысль.
Глориан улыбнулась и неожиданно для себя предложила:
– Не скрестить ли нам клинки, когда будешь здесь в следующий раз? Посмотришь, как держится принцесса с мечом против присягнувшего оружию дружинника.
– Это будет честь для меня.
Ветер переменился, и Глориан уловила исходящий от Вулфа запах дыма и дубленой кожи.
– Что ты будешь делать, вернувшись в Хрот? – спросила она. – Куда вы с отцом отправитесь?
– Думаю, двинемся в Могильники, потом вернемся в Битандун, чтобы в удобстве провести долгую зиму, – сказал он. – Вы часто бываете в Хроте, принцесса?
– С двенадцати лет не бывала. Я по нему скучаю.
– Вы – его законная наследница. Могли бы занять его трон. Простите мое невежество, но я не понимаю, почему вместо вас будет править ваш кузен. Разве королева не может владеть двумя королевствами?
Глориан смахнула волосы со щеки. Он не мог знать, что попал в больное место.
– Моя мать считает, что нет, – сказала она. – Я могла бы стать правящей королевой одной страны и королевой-супругой в другой, как она, но ее милость полагает, что я, каковы бы ни были мои права, должна предпочесть Хроту Инис.
С первого шага по земле Хрота она влюбилась в его вечные снега. И ее мать о том прекрасно знала.
– Жаль, что вам нельзя там чаще бывать. Сочувствую, – сказал мастер Гленн.
– Спасибо.
Едва они подошли к свите, протрубил берестяной рожок.
– Доброго тебе пути, – пожелала Глориан, взглянув ему в лицо, и Вулф низко склонился перед ней. – Береги моего отца.
– Постараюсь, принцесса. – Он откашлялся. – Простите меня. Никогда не был знатоком этикета. Но если мы дружили детьми, не будет ли вам позволительно звать меня Вулфом?
– Вполне позволительно, – отозвалась она так легко, что он сглотнул. – Но мне кажется, рыцарь Вежливости дозволит это лишь в том случае, если ты станешь звать меня Глориан. Ну, прощай, Вулф.
– Прощайте, ваше… – Он сбился и начал заново: – Глориан.
Глориан смотрела на него, когда он подъехал к ее отцу, и проводила взглядом с грохотом ускакавший кортеж. А вернувшись во двор крепости, вдруг покачнулась от захлестнувших душу тяжести и легкости.
Потом она вдруг ударилась о землю, и рот наполнился вкусом металла.
18
Юг
Мышь-скакунчик прыгала, виляла по песку, держась вровень с ихневмоном, тоже вилявшим между валунами и каменными шпилями. Когда Нинуру замедлила бег, мышь, вертя хвостом, скрылась за барханом.
Они уже вышли к югу от Веретенных гор на равнину, названную эрсирцами Каменной Рощей. От песка било жаром, далекие горы колебались в мареве. Тунува вытряхнула в рот последние капли воды из меха.
Она могла едва ли не дольше всех удерживать в ладонях кипящий котел, купаться в самой горячей ванне – и все же от излишка тепла в эти раскаленные соком апельсина дни ей приходилось нелегко.
Покинув обитель, они вышли на тропу ихневмонов, проложенную вдоль черного притока Минары. Нинуру с Йедой всю дорогу уверяли, что чуют пропавших ихневмонов, да и не было из чащи другого пути. Тунува держала свои сомнения при себе – ей ничего не оставалось, как довериться их носам.
– Зачем с ними ушла Елени? – брюзгливо осведомилась Эсбар. – Она что, тоже влюблена в того мальчишку?
– Ты же знаешь, она преклоняется перед Сию, – покачала головой Тунува. – Я с самого начала считала неразумным объединять эту пару.
– Да, – согласилась Апая. – Сию надо было дать в напарницы по охоте девушку постарше. Я говорила Сагул, когда ей было еще семь лет.
Она остановила своего косматого ихневмона на выступе, нависшем над глубоким ущельем. Далеко внизу сверкала вода.
– Последний Колодец. Раньше он был больше, – заметила Апая; жара ее будто не задевала, хотя по скулам мраморными потеками разлилась подтаявшая тушь. – Здесь начинается пустыня Беспокойных Грез.
Нинуру запыхтела. Ее мех свалялся от пота.
– Сейчас, моя сладкая, – утешила ее Тунува. – Уже близко.
Дальше до самого горизонта протянулась золотая дымка. Ни одного русла в ней не просматривалось. Как и следовало ожидать, раз они вышли из Пущи в пустыню вечно перебегающих песков.
Подземные воды, пробившись на поверхность, собрались в озерцо. У берега утолял жажду табунчик красных ланей. Учуяв ихневмонов, лани скрылись в облаке пыли. Йеда не удержалась, рванулась следом, не дав Эсбар твердо ступить на землю, и сбила ее на песок.
– Я тебя кормила, неблагодарная. Из рук кормила! – рявкнула Эсбар вслед охотнице.
Тунува, не удержавшись, фыркнула.
– Ох, Мать, как у нее еще силы остались… – Эсбар распустила намотанную на лицо ткань и принялась утирать лоб. – А с другой стороны, я сама не прочь отведать свежего мяса.
Тунува соскользнула на землю:
– Я готова всех баранов загнать в море, лишь бы не жевать больше вяленую баранину.
– А я охотно помогу.
– Если позволите разбавить вашу беседу каплей здравого смысла, – проворчала Апая, не сходя с седла, – берегитесь щелкунов. Они кочуют следом за оленями. Проверю, нет ли поблизости племен нурам.
Проводив родительницу кислым взглядом, Эсбар сбросила с себя одежду:
– Слышала, что она сказала? – Она, отдуваясь, зашла в воду по бедра. – Тебя еще лихорадит?
Тунува, тряхнув головой, распустила волосы.
– Больше прежнего.
– Тогда заходи. В воде прохладней.
Под ноги ложился камыш, в его тени вода казалась совсем черной. Погрузившись целиком, Тунува облегченно вздохнула и перевернулась на спину. Эсбар подплыла поближе.
– До Хармарского прохода их не догнать, – сказала Тунува. – Нам не миновать Ментендона.
Сию с петлей на шее… Сию в колодках, Сию на коленях со связанными за спиной руками…
– Тува, – Эсбар коснулась ее руки, – Сию еще не причастилась магии. Никто не назовет ее ведьмой.
– Будем надеяться.
Они выколотили из одежды песок, постирали и раскинули на солнце сушиться. Пока Эсбар наматывала на пояс и между ног переложенные мхом слои ткани, Тунува развела костер. Мужчины наварили им в дорогу творожного корня, завернули каждый в лист платана, много дней предохранявшего пищу от порчи. Они вскрыли каждая по свертку и поели.
Скоро вернулась присмиревшая Йеда, положила к ногам Эсбар окровавленную оленью ляжку. Когда все набили животы, Эсбар задремала в тени, а ихневмоны вволю напились. К полудню бодрствовала одна Тунува – все отгоняла пробиравшуюся в мысли мрачную тень.
Сию сделала глупость, Сию думала только о себе. И все же, глядя, как ворочается во сне Эсбар, Тунува ощущала в себе привычную нежность и гадала, смотрит ли Сию на своего Анайсо с такой же сладкой болью. Хорошо быть молодой, хорошо в первый раз полюбить.
Им с Эсбар посчастливилось. Больше, чем многим за пределами обители. В тех землях любить – что сеять зерно среди терний: разница в положении, брачные расчеты, нужда в наследниках. Сколько раз великая любовь задыхалась, не успев прорасти, или увядала при первых трудностях.
Да, им с Эсбар повезло. А Сию нет.
К закату вернулась Апая.
– Ни следа кочевников, – сказала она. – Жаль.
Тунува покивала.
– Йеда принесла добычу, – указала она.
Апая, подсев к ней, сняла с вертела кусочек поджаренной оленины.
– Как там Королева Королев? – спросила Тунува.
– Богата и весела. Она любит окружать себя… причудами.
– Ты в их числе?
Тунува встретила сердитый взгляд Апаи, пряча улыбку.
– Я в их числе, – признала та. – При дворе никому нет покоя. В прошлом году Дарания предложила покровительство сестрам-тройняшкам, изучавшим механику в Барданте. Якобы они великие изобретательницы. А годом раньше платила румелабарскому алхимику, порадовавшему ее обещанием превратить в золото весь песок пустыни.
– Она верующая?
– Только для виду. Один из ее внуков увлекся инисскими Шестью Добродетелями, другой втрескался в искалинскую принцессу, – с отвращением сообщила Апая.
У Искалина с Югом было в прошлом много общего, но принятие Искаро Вторым Шести Добродетелей принесло ожесточенный раскол. С тех пор Искалин не раз пытался обратить соседей в свою веру – через брак или угрозой силы, в зависимости от того, кто был при власти.
– А еще она привечает последователей той таинственной провидицы, что они зовут Раукатой, – делилась Апая. – Таких трое среди ее дорожной стражи, и с ними даже один из ее братьев.
Тунува заинтересовалась. По Эрсиру не первый век ходили пророчества Раукаты, предвещавшие Гултаге огненную погибель. Но до последних лет ее учение не находило преданных последователей – весь Эрсир исповедовал древнюю веру Дуин.
– Да, суетливая во дворце жизнь. И шумная. – Апая откупорила седельную флягу. – А все же Дарания добрая королева, и я горжусь тем, что охраняю ее. Немало наших сестер берегли полных дур.
– Надеюсь, Сию способна кого-нибудь уберечь.
– Вот в том-то твоя ошибка. – Апая взглянула ей в глаза. – Ты мне всегда нравилась, Тува. Эсбар рядом с тобой сильна, как ни с кем, – но когда речь заходит о Сию ак-Наре, тобой правит давнее горе.
Тунува выдержала ее взгляд:
– Мне оно не кажется давним.
– Знаю. – Апая бросила взгляд на Эсбар. – Знаю, каково носить в себе дитя. Чувствовать шевеление жизни. Случись такое с Эсбар, мне было бы тяжело.
Такое… Даже Апая – Апая, пережившая до рождения Эсбар три выкидыша, уходившая в цель, как стрела, по шейку наконечника, – не могла открыто назвать «такого».
– В Эрсире изменницу замуровали бы в камень и оставили умирать от жажды. В Инисе разорвали бы лошадьми, – сказала Апая. – Ты же знаешь, Тунува, Сию подобное не грозит.
В обители не бывало казней. Ни одной настоятельнице в голову не пришло бы убить собственную дочь.
– Мы вступаем в пустыню Беспокойных Грез, – говорила Апая. – Ты знаешь, почему ее так назвали?
Это знали все. Мужчины передавали множество старинных легенд Юга.
– Печальный король, – ответила, помолчав, Тунува. – Он обезумел от любви к королеве-бабочке. После ее смерти затосковал так, что никто не мог избавить его от печали.
«Тува, прошу тебя, поговори со мной. Впусти меня».
Его царство рушилось. Советники приходили в отчаяние. А однажды ночью король вышел взглянуть, как проходит по небу Косматая звезда. Впервые за много лет он увидел красоту и заплакал.
«Ощутить солнце на щеке, вкус вина на языке. Дышать, не мечтая о смерти».
– Потом он опустил взгляд и узрел за стенами своего дворца королеву-бабочку, манившую его к себе. И он, хоть и помнил, что она умерла, вслед за ней вышел из города в эту пустыню, решившись последний раз обнять любимую. Он не взял воды. Ушел босым. Он твердил себе: «Это только сон. Только сон».
– А это был сон?
– Нет. Пустыня мутила его взгляд. Он умер в песках, и песок поглотил его кости. Взглянув пристальней, он мог бы распознать истину. Но его ослепила любовь.
– Самая древняя из легенд Эрсира, – сказала Апая, – и самая мудрая легенда на свете.
Она улеглась спать и добавила:
– Поразмысли над ней, Тунува.
Несколько дней они держались ближе к Веретенным горам, пока не достигли Хармарского прохода. Дорога пролегала между скалистыми отрогами Дымного хребта и заливом Эдин, открывая путь к Ментендону. Проход стерегли две высокие башни и огромные бронзовые ворота между ними. В последний раз эти двери закрывали, чтобы остановить вторжение Ваттена в Эрсир.
Горы Дымного хребта в сравнении со своими южными родичами выглядели зловещими. Они, как шрам на теле земли, отрезали Ментендон от Искалина тысячефутовой стеной. Их пугающая красота и грозила, и манила к себе.
– Дальше я не пойду. – Апая перебросила Эсбар кошель. – Это на пошлины. Эрсирские монеты на дорогу отсюда, ментские – на обратный путь.
Тунува достала монетку. На одной стороне – колесо клана Ваттен, на другой грубо отчеканенное лицо: Бардольт Храустр, король Хротский, с мечом в руке. Этим самым мечом Мать победила Безымянного, а его образ теперь олицетворял ложь стран Добродетелей.
– Двигайтесь по соляному тракту к северу от Дымного хребта. Он вас доведет до Садирра, – наставляла их Апая. – Остерегайтесь: Дарании сообщали о подземных толчках и прорывах горячего пара.
Тунуве вспомнился кипящий ключ:
– Эсбар, напиши мне поскорее. Расскажи, что сталось с Сию.
– Непременно, – пообещала та родительнице, спрятав кошель в карман.
Тунува повернулась к своему ихневмону, сняла подвешенную на грудь дорожную суму.
– Лучше не ходи, – сказала ей Нинуру. – Ветер пахнет незнакомо.
– Лошадьми? – Тунува почесала ей за ухом. – Боюсь, я к возвращению пропахну ими насквозь.
– Нет. Пахнет деревом, – сказала Нинуру. – Как из-под дерева.
– Долго прощаться некогда. Королева без защиты, – отрывисто проговорила Апая. – Йеда, Нинуру, идите на запах королевской розы, там найдете воду. Ждите у нее своих сестер.
Нинуру толкнула Тунуву носом и тихо отошла. Йеда, облизав Эсбар щеки, двинулась за ней.
– Готова? – спросила Эсбар.
Тунува мотнула головой и побрела в сторону Хармарского прохода.
По песку они подошли к сторожевой башне, где собирали пошлину эрсирские солдаты. За горсть монет им позволили выбрать лошадей.
Тунува много лет не сидела на лошади. Она не сразу привыкла к незнакомому седлу, к медлительности движения. Их спутниками были люди самых разных жизненных путей: купцы, странники, зеркальщики веры Дуин. Навстречу попадались другие, может быть, искавшие теплых мест.
К вечеру они подъехали к дорожной станции между расступившимися восточными утесами. На белом песке между скалами разбили лагерь. За палатками блестел залив Эдин, испещренный рыбацкими лодочками и яркими парусами больших судов. Эсбар отошла раздобыть им ужин, а Тунува обратилась к ментскому торговцу водой.
– Вы говорите на эрсирском? – спросила она. Купец кивнул. – Я ищу двух девушек лет семнадцати и мужчину немногим старше. Женщины, наверное, в зеленых плащах.
– Сбежали из дома? – понимающе покивал торговец. – Через Хармарский проход часто бегут молодые люди, задумавшие повидать мир. Сами вернутся.
