С. Н. Ходоров
Белая Лилия
Лиля покраснела, заметно стушевалась и тут же забыла все умные слова, которые придумала пока ехала в машине. Пётр Степанович, широко улыбаясь и пристально заглядывая Лиле в глаза, мягко пробасил:
– Первым делом, Лилия Михайловна, я хочу извиниться, искренне извиниться за хамское поведение своего сына. В этом есть и немало моей вины. Скажу вам честно, даже не помню, когда последний раз говорил с ним по душам. Повседневная текучка засасывает так, что, по правде говоря, часто даже ночую в этом кабинете. После этого экстремального, из ряда вон выходящего, случая я, конечно, поговорю с Игорем, даже не как отец с сыном, а как мужчина с мужчиной. Уверяю вас, Лилия Михайловна, он у меня этот разговор запомнит до конца жизни.
Пока секретарь горкома маленькими глоточками отпивал свой чай, Лиля жалостливо прошептала:
– Только прошу вас, Пётр Степанович, вы уж не бейте его.
– Ну что вы, Лилия Михайловна, во-первых, говорят, что применять физическую силу – это не педагогично, – улыбнулся он, – а во-вторых, ещё неизвестно, кто кого побьёт, у Игоря первый спортивный разряд по боксу.
– И вот ещё что, уважаемая Лилия Михайловна, – продолжил Пётр Степанович, – вы, конечно, можете делать с фотографией, обличающей моего сына в неблаговидном циничном поступке всё, что только захотите. Но очень прошу вас, пощадить не моего сына, а меня, причём не как первого секретаря горкома партии, а как простого человека, которого обнародование этой фотографии приведёт, мягко говоря, к состоянию, заметно отличающемуся от здорового.
Лиля покопалась в своей сумочке и, вытащив из неё чёрную кассету с плёнкой, положила на стол секретаря горкома. Она посмотрела на немного смущённого секретаря и решительно заявила:
– Вы знаете, Пётр Степанович, собираясь к вам, я хотела, если откровенно, наговорить много гадостей про вашего сына. Но вы меня убедили, я верю, что вы сможете повлиять на него, сможете переломить всё плохое, что появилось в нём в переходном возрасте.
– Лилия Михайловна, громадное вам спасибо, вы замечательный человек и настоящий учитель, – сказал, вставая из-за стола Пётр Степанович, – вот вам моя визитная карточка и искренне прошу, если будут проблемы, немедленно звонить по указанному прямому телефону, помогу, чем смогу, я ваш должник.
На следующий день прямо на уроке в присутствии всех одноклассников Игорь Киричук извинился перед Лилей за своё беспардонное поведение. В тот же день улыбающаяся директриса на педсовете сообщила всем учителям, что ей звонил первый секретарь горкома партии, который сказал, что если бы у нас было больше таких учителей, как Лилия Михайловна Сер-гачёва, то с образованием в нашей стране было бы всё в полном порядке. Она пообещала, что напишет рекомендательное письмо в городской отдел народного образования с тем, чтобы Лилию Михайловну оставили преподавать в нашей школе. Однако Лиля бесповоротно решила, что, несмотря на свои успехи в преподавании цикла географических дисциплин, в школе она не останется. Она отчётливо осознала, что учитель в школе – это не только специалист, излагающий свой предмет, а, прежде всего, педагог и воспитатель. На примере бесшабашного Игоря Киричука Лиля поняла, что, если полностью и от всей души посвятить себя воспитательной работе, то на оставшийся огромный спектр жизненных коллизий её сил просто не хватит.
Зимняя сессия подкралась внезапно и, как всегда, застала студентов врасплох. Впрочем, эта сессия была символичной, поскольку являлась последней, что, однако, не давало студентам никакого карт-бланша при сдаче экзаменов. Самым трудным считался экзамен «Экономическая география капиталистических стран», который включал в себя трёхсеместровый курс лекций и семинарских занятий. Принимал его чрезвычайно строгий, но справедливый и демократичный доцент Зильберг Самуил Исаакович. Неизвестно, как, его, лицо еврейской национальности, допустили преподавать в храме науки, насквозь пропитанного украинскими националистическими канонами. Однако те же студенты, украинцы из западных областей республики, которые с молоком матери впитали себя, если не ненависть, то, по крайней мере, неприязнь и антипатию как к русским, которых называли «москалями», так и к евреям, именуемых «жидами», не только уважали, а даже любили Самуила Исааковича. Он никогда не повышал голос при обращении к студентам, а студенткам всегда мило улыбался. Когда к 25-летию Победы возле деканата вывесили большой стенд «Они сражались за Родину», не все могли представить, что этот улыбчивый старый холостяк со слегка грустными еврейскими глазами, за четыре года войны прошёл нелёгкий путь от рядового пехотинца до майора фронтовой разведки. В отличие от других преподавателей, которые, не отходя от кафедральной трибуны, бубнили свои лекции, уткнувшись в конспект, он лекции не читал: он их рассказывал, комментировал и, что самое важное, доступно объяснял. Ни один преподаватель факультета не разрешал пользоваться на экзамене вспомогательным материалом. Стол, готовящегося к ответу студента, должен был быть стерильным: только чистый лист бумаги и шариковая ручка. Аудитория, в которой принимал экзамен доцент Зильберг, напоминала читальный зал, на столах у студентов лежали учебники, справочники, конспекты и даже шпаргалки. Самуил Исаакович постоянно повторял студентам, что голова не мусорный ящик и нет необходимости засорять её ненужной цифровой информацией, которую можно подсмотреть в справочниках. При ответе на вопрос он требовал понимания сути вопроса, способности обобщать и умения мыслить и анализировать, чего в конспекте или учебнике не подсмотришь. Доцент Зильберг уважал способных, интеллектуальных и эрудированных студентов, поэтому Виктор Судаков числился у него в любимчиках и получил на экзамене заслуженное «отлично». Во время экзамена Самуил Исаакович, не боясь оставить студентов одних в аудитории, каждый час по фронтовой привычке выходил покурить. В один из таких перекуров он увидел топчущегося в коридоре Виктора. Узнав, что он переживает за Лилю, доцент укоризненно произнёс:
– Ваша Сергачёва больше времени проводит в парке, чем в библиотеке, готовиться к экзамену надо более основательно.
С чего он взял, что Лиля гуляет по паркам, Виктор не знал, однако стал с жаром рассказывать Зильбергу, сколько бессонных ночей он просидел с Лилей вместе, готовясь к экзамену. Самуил Исаакович докурил папиросу и, не дослушав Виктора, зашёл обратно в аудиторию. Неизвестно, то ли Лиля отвечала на экзамене не так уж и плохо, то ли доцент внял просьбе Виктора, но он поставил ей «четвёрку, буркнув при этом:
– Читать материал, Сергачёва следует более осмысленно, и анализировать данные нужно, как ваш дружок, который, как котёнок, прыгает здесь по другую сторону двери.
Довольная полученной оценкой, Лиля вышла из аудитории и направилась к главному выходу. Возле одной из колонн входного портика она увидела Виктора, который, пряча руки за спиной, широко открытыми глазами смотрел на неё. Он почти вплотную приблизился к ней и стремительным порывом поцеловал её в щёку. Лиля от неожиданности, как чёрт от ладана, отпрянула от него, намериваясь сказать:
– Кто тебе дал право целовать меня после того, как ты в одночасье разрушил наши отношения.
Смущённый и покрасневший Виктор, что в обиходе не было свойственно ему, не давая ей времени прийти в себя, выпростал руки из-за спины и вручил ей пышный букет ярко-красных гвоздик, сопровождая его короткой тирадой:
– Лиля, с днём рождения! Я, действительно, желаю тебе счастья, и хочу, чтобы мы снова были вместе, теперь уже навсегда.
В суетливой череде экзаменационных перипетий Лиля напрочь забыла о дне своего ангела. А ведь ей сегодня исполнилось двадцать три года. Как здорово и как приятно, что Виктор не забыл этот день. За это можно многое простить ему. Ошеломлённая Лиля растерянно переступала с ноги на ногу, не зная, что сказать. А Виктор тем временем достал из бокового кармана пиджака какую-то бархатистую синюю продолговатую коробочку и, протянув её Лиле, небрежно произнёс:
– А это тебе скромный презент от меня, опять-таки, ко дню рождения.
Лиля не удержалась от соблазна открыть этот красиво оформленный футляр, открыла и ахнула: внутри лежали модные золотые женские часики. Такого значимого подарка от Виктора она просто не ожидала. Лиля не соизмеряла себя с девушками, ответные чувства которых можно было купить. В тоже время она понимала, что такие подношения студенты своим подругам не делают. В данном случае Лиле показалось, что столь дорогой презент определяется даже не столько ценой, сколько чем-то более существенным и весомым. Стараясь не показывать Виктору выступившие слёзы, Лиля, отведя глаза в сторону, тихо прошептала:
– Спасибо, Виктор, огромное за неожиданную радость, которую ты мне сейчас доставил, но я не могу принять от тебя столь драгоценный подарок.
Виктор нахмурился, в глаза появились огоньки какого-то надвигающегося внутреннего кризиса, он не выдержал и закричал:
– Лиля, зачем ты очередной раз заставляешь меня страдать, и кто вообще наделил тебя правом не принимать мои подарки, идущие не из магазина, а от самого сердца.
В ответ Лиля совсем тихо, почти шёпотом, растерянно сказала:
– Виктор, ты, наверное, забыл, что не имеешь никакого права повышать на меня голос.
– А вот и имею, – уже не закричал, а завопил Виктор, – имею полное юридическое право по причине моего безумного желания, чтобы ты стала моей женой.
Водопад слёз каскадом скатился с Лилиных глаз. Растерянный Виктор не догадывался, сколько лет эти, сумбурно произнесенные им, слова были заветной мечтой этой хрупкой рыдающей девушки.
– Разве так предлагают любимой девушке руку и сердце? – продолжала громко всхлипывать Лиля, – мне представлялось это как-то по-другому.
Прижав пылающие гвоздики к груди, она перебежала дорогу и очутилась на заснеженной парковой аллее. Вслед за ней мчался обезумевший Виктор, выкрикивая на ходу:
– Лиля-я-я! Остановись, я люблю-ю-ю тебя-я-я.
И только вороны, гордо восседавшие на оголенных каштанах, как по команде, перестали каркать, провожая удивлённым взглядом удаляющуюся странную пару.
Говорят, что время течёт только вперёд, а ещё говорят, что оно необратимо. К этому стоит добавить, что оно, это время, бежит с явно не разрешённой скоростью непозволительно быстро. Нет на всём белом свете автоинспектора, который мог бы наложить штраф на эту философскую движущуюся категорию, и, разумеется, нет на этом же свете волшебника, который мог бы остановить время. На какое-то мгновение Виктору удалось задержать бег времени, когда он сделал очередную попытку предложить Лиле трансформировать их непостоянные четырёхлетние отношения в законный брак. Этот волшебный миг Лиля запомнит на всю свою, предопределённую всевышним, жизнь. В этот незаурядный день Виктор пригласил Лилю в театр оперы и балета, где ставили балет «Лебединое озеро». Исполнителем одной из ролей в этом балете был молодой балетмейстер, школьный друг Виктора, Женька Ананьев. Вместе им удалось разработать проект церемониала предложения, которое Виктор собирался сделать Лиле на всю их последующую счастливую жизнь. Автором сценария являлся, разумеется, Витя, а режиссёром – Женя. И вот в зрительном зале идёт последняя сцена балета: волны одна за другой набегают на принца и Одетту, и скоро они скрываются под водой. Гроза утихает, вдали едва слышны слабеющие раскаты грома; луна прорезывает свой бледный луч сквозь рассеивающиеся тучи, и на успокаивающемся озере появляется стадо белых лебедей. А дальше, как пишут в газетных клише, публика встаёт и награждает артистов громкими и неутихающими аплодисментами, переходящими, разумеется, в бурные овации. И вдруг на сцену выходит Женька Ананьев (один бог знает, сколько сил и энергии он затратил, чтобы уговорить художественного руководителя театра на реализацию этой акции) и хорошо поставленным голосом провозглашает:
– Уважаемая публика! Прошу вас не расходиться, прошу вашего нижайшего почтения ещё на несколько минут. С вашего разрешения я приглашаю на эту сцену своего друга, большого друга нашей балетной труппы господина Виктора Бровченко.
К огромному изумлению Лилии, рядом с которой сидел Виктор в девятом ряду партера, он мгновенно вскочил со своего места и, как заправский натренированный рысак, помчался к сцене, на подмостках которой Женя незаметно передал ему букет цветов. Когда Виктор поднялся на сцену, этот грандиозный и просто шикарный букет уже невозможно было не заметить. Собственно, это был не букет, а букетище, состоящий из нескольких десятков нежных белых лилий, который удачно гармонировал с кофейным костюмом Виктора, бежевой рубашкой и особенно с вывязанным поверх неё белым галстуком. По правде говоря, за многие годы, что Лиля была знакома с Виктором, она никогда не видела на нём ни кофейного костюма, ни бежевой рубашки и уж, конечно, ни белого галстука. Напротив, он терпеть не мог парадной одежды, предпочитая ей пролетарские джинсы, ковбойку и спортивные вьетнамские кеды модной фирмы «два мяча». А ещё всегда проницательная и прозорливая Лиля сегодня вообще не понимала, что происходит с Виктором, что происходит в этом театре и что вообще её принаряженный друг делает на сцене, куда и не каждому артисту легко попасть. В этот вечер он превзошёл самого себя. И по прошествии многих лет Лиля будет помнить каждое слово, произнесённое Виктором в этот незабываемый вечер. Когда он взял в руки серебристый микрофон, в партере, бенуарах и ложах старинной городской оперы воцарилась тишина.
– Уважаемые дамы и господа! – начал свою тронную речь Виктор, – только что прозвучали последние аккорды чарующей музыки Чайковского, и прекрасные лебеди величаво уплыли за кулисы. Внимательно вглядываясь в полумрак этого театрального зала, среди вас, уважаемые зрители, я отчётливо вижу своего лебедя, своего белого лебедя, который является символом красоты, великолепия и благородства. Он, точнее она, действительно белая, её зовут Лилия. У меня в руках букет белых лилий, который предназначен для моей белой Лилии. Всего несколько минут назад за моей спиной закрылся театральный занавес. Кулисы нашей с тобой жизни, Лилия, только начинают раскрываться. Поэтому, сегодня я не просто призываю, а настоятельно и бесповоротно заклинаю тебя, милая, стать навечно моей надеждой, моей путеводной звездой, моей судьбой, моей любимой женой.
Виктор не слышал грома бурных оваций, которые были, пожалуй, сильней аплодисментов артистам балета. Он, прижав к груди белый букет, припал на одно колено и с нетерпением ждал, когда Лиля поднимется на сцену. За едва различимыми силуэтами зрителей, которые продолжали рукоплескать, Виктор не видел Лилю, которая, прикрыв лицо руками, сидела в мягком театральном кресле и плакала навзрыд. Горячие слёзы катились из её зеленоватых глаз, оставляя на белом платье влажные разводы. Ей казалось, что она смотрит какой-то красивый спектакль, что всё происходящее на сцене не имеет к ней никакого отношения, что она находится в потустороннем мире, в неком мифическом зазеркалье, в котором добрая фея в одночасье превратит принцессу в Золушку. Лиле казалось, что она погрузилась в дивный и фантастический сон пока не увидела перед собой реального Виктора, протягивающего ей сказочный букет белых лилий. Как будто из-под земли донёся до неё его жизнеутверждающий голос:
– Лилюсик, родная, так ты согласна всю оставшуюся жизнь терпеть меня рядом с собой в качестве своей неотъемлемой половинки, в подлинной, а не в театральной роли всегда верного и любящего мужа.
Влажные и блестящие от обильных слёз, широко посаженные глаза Лили сосредоточенно смотрели на Виктора. Не надо было ничего говорить, он отчётливо увидел, что эти любимые глаза напротив совсем не против его предложения, текст которого готовился, целую неделю. Через некоторое мгновение, как будто собирая последние свои душевные силы и мужественно преодолевая смущение перед таким огромным количеством свидетелей, Лиля тихо, едва слышно озвучила то, что прочитал Виктор в её глазах:
– Как же ты мог только подумать, что я отвечу тебе «нет». Я же очень люблю тебя, Виктор, люблю, как дай мне бог любимой быть тобой. Конечно же, «да».
Театральная акустика мгновенно отрезонировала и усилила слова Лили, и по всему огромному храму Мельпомены понеслось раскатистое «да-а-а-а» и вслед за ним очередные оглушительные аплодисменты зрителей.
На следующий день на первой странице городской газеты появилась статья с броским заголовком «Лебединая песня», в которой журналист вместо стандартной рецензии на спектакль красочно описал произошедшее в театральном зале после спектакля. На следующий день весь университет знал, что Лиля Сергачёва и Виктор Бровченко из сословия студентов-дипломников плавно перекочевали в статус жениха и невесты. Даже декан факультета профессор Гончар, встретив Лилю в университетском коридоре, то ли в шутку, то ли в серьёз неожиданно заявил:
– Ну что ж, Сергачёва, признаться, наслышан о вашем с Виктором бракосочетании. Могу даже быть на вашей свадьбе посаженным отцом, если, конечно, соизволите пригласить.
– Разве может декан быть посаженным отцом? – возразила ему Лиля.
– Тогда, если не возражаете, я буду на вашем торжестве просто свадебным генералом, возможно, это будет более логичным в части соблюдения должностных регалий.
– Извините, Ярослав Николаевич, я плохо разбираюсь в свадебной иерархии официальных лиц, но очень хочу, чтобы вы были на нашем торжестве в качестве самого дорогого гостя, – выпалила Лиля на одном дыхании, сама удивляясь своей смелости пригласить на собственную свадьбу именитого профессора.
Следующим соискателем присутствия на свадебном торжестве неожиданно нарисовался секретарь комсомольского бюро факультета Богдан Федчишин. Этот молодёжный функционер без всяких предисловий прямо заявил Лиле:
– Значит так, глубокоуважаемая, ты уже несколько лет являешься членом комсомольского бюро, отвечаешь за культмассовый сектор. Сам бог велел нам организовать такому комсомольскому активисту, как ты, настоящую комсомольскую свадьбу в общежитии.
В свою очередь Лара и Ляля, которые, понятно, не нуждались в приглашениях, отчаянно и яростно спорили между собой, кто же будет на предстоящей свадьбе подружкой невесты или, выражаясь современным языком, свидетельницей этого неординарного и, можно сказать, дебютного, как для невесты, так и для подружек, торжества. В конце, концов, в результате разыгранного жребия Ляля Кирилова вытянула скомканный листок, развернув который все увидели надпись «свидетельница». Ляля порывисто обняла Лилю за плечи, расцеловала и надрывно завопила:
– Лилечка, родная, я буду на твоей свадьбе не только свидетельницей, а и распорядительницей. Обещаю тебе устроить оригинальную и самобытную свадьбу.
В то время, как общественные организации факультета, сокурсники и друзья начали бурную подготовку к свадьбе, Лиля и Виктор ещё и словом не обмолвились, где и как она будет проходить, что предпринять с пошивом свадебного платья, какие обручальные кольца приобрести и, самое главное, где достать на всё это деньги. Виктор по ночам разгружал на товарной железнодорожной станции неподъёмные мешки с мукой. После такой непосильной работы, не обладая навыками культуриста в занятиях бодибилдингом, он несколько дней отлеживался в постели, чтобы привести себя в исходное состояние. Несмотря на занятость в подготовке дипломного проекта, он давал частные уроки по математике, в которой преуспевал намного больше, чем в силовых видах спорта. Однако заработанных средств едва хватало на еженедельный букет цветов Лиле и воскресное посещение театра, концерта в филармонии или молодёжного кафе в центре старого города. Несмотря на то, что Виктор изо всех своих, далеко немолодецких, сил старался быть финансово независим, становилось понятным, что без помощи родителей здесь не обойтись.
Неожиданное известие о предстоящей свадьбе и обрадовало, и озадачило старших Бровченко. Подготовка такого торжества в условиях тотального дефицита гастрономических изысков требовало как материальных вложений, так и организационных усилий. Каждый из них, независимо друг от друга, подумал:
– Да, уж в наше незабвенное время со всем этим было намного проще.
Родители Виктора встретились во время войны. Знакомство их не было овеяно романтикой вздохов и свиданий: оно пришлось на время самых кровопролитных боёв советской армии с гитлеровскими нацистами. Так сложилось, что отец и мать Виктора входили в состав медицинского персонала санитарного эшелона, который, по сути, представлял собой больницу, передвигающуюся по железнодорожным рельсам. Такие санитарные поезда во время войны ещё называли поездами спасения. И, действительно, врачи этих поездов, при острейшем дефиците необходимого медицинского оборудования, лекарств, перевязочных материалов и анестезирующих средств делали всё возможное, а скорее даже, невозможное для спасения жизни раненых солдат и офицеров. Мать Виктора, Эмма Абрамовна Гуревич, была ответственной за санитарно-гигиеническое состояние поезда. Она проверяла, поступающие на узловых станциях, продукты, состояние пищеблока, контролировала стерильность операционных отсеков и чистоту палатных вагонов в условиях военной неразберихи, разрухи и грязи. Всё это было на ней, хрупкой женщине, рост которой едва превышал полтора метра. Несмотря на это, она отлично справлялась со своей тяжёлой работой, постоянно конфликтуя с начальником поезда, переругиваясь с поварами, посудомойками, кладовщиком, в общем, со всеми, кто имел какое-то отношение к санитарии и гигиене. Всегда неулыбчивую и постоянно хмурую Эмму Абрамовну персонал поезда называл Эмка по аналогии с популярной в то время легковушкой «эмка», выпускаемой Горьковским автомобильным заводом. Эмма Абрамовна соответствовала этому почти ласкательному прозвищу, так как своей стремительностью и оборотливостью, на самом деле, напоминала указанный автомобиль. Единственный во всём эшелоне, кто не боялся, а, наоборот, радовался каждому появлению Эммы Абрамовны, был поездной стоматолог Серёжа Бровченко. Будучи также занятым по восемнадцать часов в сутки (только на фронте за четыре года войны он удалил более двух тысяч зубов), он находил время поздно вечером постучать в купе Эммы Абрамовны и положить ей на столик что-нибудь из еды. Как правило, это были краюха хлеба, несколько кусочков сахара или яблоко, которые он доставал на станциях в обмен на папиросы. Курево Сергей, как и все офицеры, получал как часть довольствия, старался курить поменьше, поэтому, без сожаления, менял его на продукты, которые дарил Эмме Абрамовне. Сергей знал, что её суровость и угрюмость происходят не от тяжёлого характера, а от бед военной поры. Муж Эммы Абрамовны погиб буквально в первые дни войны, брошенный в составе необученных новобранцев против катившихся на восток фашистских полчищ. Ещё через полгода немецкие самолёты разбомбили поезд, в котором направлялись в эвакуацию её родители и сёстры. Из большой и дружной семьи в живых осталась только она с двумя маленькими дочками на руках, которых оставила на попечение свекрови в эвакуации в Ташкенте. Получив извещение о гибели мужа, Эмма Абрамовна пошла в военкомат и попросилась на фронт, объяснив военкому, что санитарно-гигиеническая обстановка в войсках не менее важна, чем снаряды на передовой, а серьёзная эпидемия может унести больше жизней, чем любая бомбёжка. Родители Виктора окончили медицинский институт ещё до войны, отец учился на стоматологическом факультете, а мать – на санитарно-гигиеническом. Сегодня родители Виктора входили в элитную обойму интеллигенции города. Сергей Иванович был одним из лучших стоматологов области, а Эмма Абрамовна занимала престижную должность главного санитарного врача города. Должности родителей Виктора на фоне всеобщего уравнивания заработной платы позволяли им, по советским меркам, безбедно существовать и в праздники, и в будни и обеспечить своим детям, если не счастливое, то достаточно благополучное детство. Маленький Витя никогда не испытывал недостатка в красочных и дорогих игрушках, с детства ел бутерброды не только с красной, а и с чёрной икрой, а в школу отец подвозил его на светло-голубом «Москвиче». Да и сейчас, несколько лет назад, родители подарили ему на день рождения ярко-красный чешский мотоцикл «Ява», на котором Виктор лихо раскатывал на зависть своим однокурсникам. Сегодня после долгих уговоров он посадил на заднее сидение своего моторизованного зверя Лилю, дабы представить родителям свою невесту.
Лиля, как огня, как грома среди ясного неба, боялась этого визита. Своим неотразимым чутьём она догадывалась, что должна предстать перед домочадцами будущего мужа некой представительной, импозантной, светской дамой, понимающей окружающую жизнь и знающей в ней толк, показаться такой, какой она, в самом деле, не является. Несмотря на то, что Лиле было присуще остроумие и тактичность в поведении, невзирая на её натуральную привлекательность, природное обаяние, она производила впечатление обычной несколько наивной и даже где-то простоватой девушки. Как раз именно это беглое впечатление при первой встрече могло не понравиться солидным родителям Виктора. Надо сказать, что предчувствия не обманули Лилю. Именно так оно и произошло. Когда она с Виктором переступила порог просторной, хорошо обставленной квартиры, Эмма Абрамовна, окинув простенькое пальтишко будущей невестки надменным и высокомерным взглядом, сквозь зубы, блистающих неестественной белизной коронок, установленных не так давно её мужем, неторопливо процедила:
– У нас в доме принято снимать при входе не только верхнюю одежду, а и обувь, к тому же, прямо скажу, не совсем стерильную.
Кандидат в свекрови встречала Лилю даже не столько по одёжке, сколько понаслышке. Ей удалось разговорить однокурсника Виктора, предварительно устроив его на лечение зубов в стоматологический кабинет Сергея Ивановича, куда можно было попасть по записи не менее чем за полгода либо по большой протекции. Он то и поведал Эмме Абрамовне, что Лиля родилась в простой семье в глухой деревне, воспитывалась в интернате и неизвестно как поступила в университет. Полученная информация не вселила оптимизма в чаяния и надежды Эммы Абрамовны заполучить в роли матери её будущих внуков дочь благополучных и состоятельных родителей. Тестем сына по её убеждению должен был быть, как минимум профессор, это если по научной линии или, по крайней мере, какой-нибудь управляющий строительным трестом, если опуститься до инженерного направления и даже, если снизойти до торгового работника, пусть это будет директор крупного гастронома. Эмма Абрамовна уже не помнила или вполне сознательно захотела забыть, как она жила в более чем скромной комнатушке в обшарпанном общежитии. Как ела бутерброды с серым, нетоварного вида, зельцем или выковыривала кильку в томатном соусе из общей консервной банки и запивала эти студенческие деликатесы горячим чаем с маленьким кусочком сахара вприкуску, как бегала на свидания в заштопанных чулках и в облезшей кроличьей шубе, одолженной на несколько часов у подружек по комнате. Эмма Абрамовна постаралась запамятовать и то, что её, дочку простого еврейского сапожника из небольшого провинциального городка с двумя маленькими дочурками участливо, сердечно и хлебосольно приняли в семью второго нынешнего мужа. А ведь отец Сергея был не мало, не много ни просто доктором, а доктором медицинских наук, профессором, главным врачом республиканской клинической больницы. И никто и никогда не намекнул Эмме Абрамовне, что так уж получилось, что она, Эмма, и их сын Серёжа принадлежат к разным сословиям и по этой веской причине не могут создать новую ячейку общества, как называли семью в Советском Союзе.
Сегодня уже не студент-медик Серёжа, а всеми уважаемый доктор Сергей Иванович Бровченко, мягко отстранив свою жену, протянул Лиле руку и скороговоркой произнёс:
– Вы уж, пожалуйста, не обижайтесь, у Эммы Абрамовны был тяжёлый день, проходите, пожалуйста, стол уже накрыт. Да к тому же у меня сегодня день рождения. Присаживайтесь, будьте любезны.
Лиля вздохнула и на тяжёлом выдохе, выдавив из себя жалкое подобие улыбки, произнесла:
– Ой, а Виктор ничего мне не сказал, искренне поздравляю вас и желаю вам, прежде всего, здоровья.
– Желать доктору здоровья это более чем правильно, – весело заметил Сергей Иванович, разливая по бокалам розовый венгерский «Токай», – за это имеет глубокий смысл выпить.
Все выпили, а кандидатка в невестки лишь слегка пригубила, хотя в горле першило от внезапно подступившей сухости.
– Между первой и второй – перерывчик небольшой, – продекламировал, молчавший до сих пор Виктор, банальную студенческую прибаутку.
Он снова наполнил бокалы и, выдержав более чем тягостную паузу, провозгласил:
– Дорогие родители, первым делом я хочу познакомить вас со своей невестой, её зовут Лиля, прошу любить и жаловать.
– Должна тебе сказать, дорогой сын, – прервала монолог Виктора Эмма Абрамовна, – что мы люди грамотные, газеты читаем, наслышаны о твоих подвигах. Всегда мечтала, чтобы мой ребёнок выступал на большой сцене. Кажется, мои иллюзии осуществились.
– Мама, пожалуйста, не перебивай, – остановил её Виктор, – если ты, действительно не хочешь, чтобы мы с Лилей ушли, не попрощавшись, то дай договорить.
Виктор взглянул на белое, как только что выпавший снег, окаменевшее лицо Лили, нежно обнял её за плечи и вымученно продолжил:
– Кстати, на большой сцене, как ты выразилась, мамочка, совершенно чужие люди принимали меня более искренне и восторженно, чем в любимой семье. Это, во-первых, а во-вторых, как, вы, дорогие родители, уже, наверное, догадались, я, мы с Лилей просим вашего благословления на наш брачный союз.
Эмма Абрамовна всхлипнула, на её ещё красивых и ярких глазах выступили слёзы и она, закрывая напудренное лицо руками, жалобно пролепетала:
– Витенька, Лилечка, вы совершаете такой важный шаг в своей жизни, которая у вас только начинается, у вас есть ещё время подумать, правильно ли вы поступаете.
– Мамочка, дают время подумать в мировом суде, когда люди разводятся, – мрачно отпарировал Виктор, – я же очень люблю Лилю, она любит меня, и видит бог, что думать нам нечего, наше решение окончательное и бесповоротное и обсуждению, как в окружном, так и на божьем суде не подлежит.
– Должен заметить, друзья, – вступил в разговор Сергей Иванович, – что, вопреки пожеланиям Виктора, промежуток между тостами у нас получился немаленький. Поэтому, моя речь будет краткой. Когда я со своей невестой пришёл к своим родителям, дедушка Виктора, Иван Алексеевич, произнёс всего три слова «Совет да Любовь», что означало его благословление нам. Я повторяю его слова: Совет и Любовь вам, Лиля и Виктор, будьте, пожалуйста, счастливы.
