С. Н. Ходоров
Белая Лилия

Купить билет на нужный авиарейс в те времена отнюдь не означал свободно пройти к окошку кассы, протянуть кассиру требуемую сумму денег и получить взамен зеленоватый бланк с указанием номера рейса, даты вылета и буквенно-цифрового обозначения места. Идеологи марксизма-ленинизма всегда подчёркивали, что строители социализма и коммунизма никогда не ищут лёгких путей в реализации этого строительства. Теория подтверждалась жизненной практикой. Зачем, спрашивается, гражданину СССР брать пример с гражданина США, которому достаточно набрать номер телефона нужной авиакомпании и тут же заказать билет. Позвольте, господа капиталисты, это же слишком просто. У нас же, господа буржуа, красной нитью проходит лозунг, что мы не ищем лёгких путей. Именно поэтому, очередь за авиабилетами начиналась не в просторном помещении агентства, а далеко за его пределами и зачастую вытягивалась в живой серпантин, длиной в несколько сотен метров. Однако главный сюрприз поджидал кандидата на воздушное путешествие, когда он, после многочасового стояния, достигал вожделённого окошка кассы. Там, какая-нибудь очаровательная блондинка в голубой форме служителя монопольного «Аэрофлота» радостно сообщала, что на данный рейс и на данную дату билетов нет. И никого не интересовало, что ты летишь на похороны ближайшего родственника или в командировку для выполнения ответственного производственного задания, на научный симпозиум или, наконец, в законный, регламентированный Конституцией, отпуск, который ограничивается соответствующими датами убытия и прибытия. Самое удивительное, что когда пассажир, обладающий счастливым билетом, проходил в салон авиалайнера, он непременно замечал свободные места уже после подъёма самолёта в небо. Далеко не все догадывались, что это были места, забронированные как раз теми, кто не предвещал лёгких путей, на случай войны, падения метеоритов, землетрясений и других катаклизм. Катаклизмы почему-то не происходили, а места, предназначенные для простых коммунистов и беспартийных, сиротливо пустовали. Лиля, которая не обладала бронью VIP-работников, простояла в очереди целый день. В итоге ей сообщили, что билет на Усть-Каменогорск из Москвы она может приобрести, а вот билеты из Львова в Москву раскуплены на ближайшие три месяца. Как всегда, помогла закадычная подруга, энергичная и пробивная Лялька. Её дальняя родственница уже много лет работала в аэропорту начальником почтового отделения и знала там всех, всё и вся. Без особых усилий она организовала Лиле билет на Москву на нужную дату. Правда, за него пришлось переплатить целых десять рублей, что даже не в студенческом исчислении считалось немалой суммой. Но кто виноват, что так работала система, созданная искателями нелёгких путей достижения цели. Невдомёк было этим создателям, что тем самым они породили другую систему, систему дефицита, коррупции и взяточничества.

Уже через неделю Лиля с громадным абалаковским рюкзаком за спиной прибыла на рейсовом автобусе из Усть-Каменогорска в Лениногорск. Там она отыскала домик геологической экспедиции, где её вместе с другими геологами посадили на грузовик, который должен был доставить их к месту расположения геологосъёмочной партии на живописной горной речке Уба. Машина не спеша продвигалась по изъезженному и разбитому выбоинами асфальтовому тракту. Лёгкий свежий ветерок игриво обдувал кузов грузовика, вокруг открывался великолепный вид на желтоватую степную равнину, за которой вдалеке угадывалась зелёная стена сибирской тайги. Ещё через несколько часов совсем вблизи замаячили заснеженные шапки горных вершин и ослепительно голубое небо над этими синеющими шапками. Такое сочетание природных красот, когда низкое горное солнце влезает прямо в твой рюкзак, а совсем рядом извивается журчащий клубок таёжной речушки, окаймлённой лиственницами и пихтами, носит краткое, но ёмкое название Алтай. Все сокурсники Лили, включая Виктора, находились сейчас в составе Зейской экспедиции в Забайкалье, которая, по сути дела, уже давно стала производственной базой университета в части проведения преддипломных практик студентов. Только Лилия Сергачёва, чтобы не попасть в одно место с Виктором, сумела нарушить устоявшуюся традицию и поехать на практику в такое уникальное место как Алтай. Лиля необычайно гордилась тем, что, ей на зависть её однокашникам, удалось совершить невозможное, создав для этого, как говорят, юристы, прецедент для других. Соседка бабушки Лизы, у которой она жила, узнав, что Лиля – будущий географ, поведала ей, что её сын работает в геологической экспедиции на Алтае. С её разрешения Лиля написала ему длинное письмо, в котором изложила, что знакома с горным туризмом, увлечена геоморфологией и побывать в таком уникальном месте как Алтай – это просто хрустальная мечта её нелёгкого детства. В заключение письма, Лиля слёзно попросила бывалого геолога не отказать впечатлительной и романтичной девушке в просьбе посодействовать в организации её преддипломной практики на Алтае. Видимо, нетривиальное письмо тронуло бывалого геолога, и уже через месяц Лиля с радостью вынимала из почтового ящика зелёный конверт с бордовым логотипом Министерства геологии СССР. Внутри конверта помещался запрос-приглашение на производственную практику на Алтае. Весь курс завидовал Лилиной удаче, а она тихо радовалась, что добилась своего и будет проходить практику в диком и заповедном месте вдалеке от Виктора, и это поможет ей напрочь вычеркнуть его из своего бытия.

Место, где разбила свои палатки геологическая партия, было, действительно диким. Признаки цивилизации здесь не просматривались даже в мощный артиллерийский бинокль: в радиусе около сотни километров трудно было отыскать не то что крошечные посёлки, а даже неприметные охотничьи заимки. Лиля жила в одной палатке со светловолосыми литовками, девушками-практикантками из Вильнюсского университета. Стройных и симпатичных уроженок Прибалтики звали Гражина и Каролина. При знакомстве они обратились к ней на родном языке, приняв белокурую Лилю за литовку. Как и Лиля, девушки попали на Алтай волею случая. Просто один из геологов партии был коренной литовец. Женат же был на красивой весёлой и работящей сибирячке. В родной Каунас почти не выезжал, однако имел обыкновение, к большому неудовольствию своей, кровь с молоком, супруги вызывать на практику своих не столько даже земляков, сколько светлокудрых землячек. В этом году бывший житель Литвы особенно преуспел, пригласив на практику двенадцать своих соотечественниц. Поэтому литовская речь распугивала медведей в окружающей тайге даже больше, чем русская. Гражина и Каролина по-русски старались не изъясняться, делая исключение только для Лили. Может быть, поэтому Лиля ходила в маршруты с Мирославой, которая пять лет назад закончила геологический факультет Львовского университета. Попав по распределению на Алтай, разбитная украинская дивчина непредсказуемо влюбилась в уроженца этих мест сурового геолога Эдуарда Коршунова, за которого точно также скоропостижно вышла замуж. Из Эдика и Мироси получилась красивая пара, в которой прекрасно сочетались крутой, почти аскетический характер потомственного сибиряка с всегда весёлой и покладистой гуцулочкой из Закарпатья. Эдуард, кроме, не отягощающих его, супружеских обязанностей исполнял ещё обязанности начальника партии, в которой работала и его жена. Именно по его указанию, в целях, как он высказался, незабвения родной украинской мовы, Мирослава и взяла шефство над Лилей. Она ненавязчиво знакомила Лилю с удивительной планетой под названием Алтай. Ежедневные геологические маршруты вдоль рек часто поднимали их на изумрудный ковёр благоухающих цветов альпийских лугов, предваряющих заснеженные горы. Тропа изысканий двух молодых женщин неизменно пересекалась с изрезанными оврагами и обрывами, мрачными пещерами, со скрытыми в гуще таёжных зарослей голубыми озёрами и бурлящими порогами шумных речушек. И когда в трудном маршруте Мирослава начинала петь лирические и мелодичные украинские песни, у Лили на фоне этой неописуемой красоты пело не только сердце, а и ликовала и трепетала душа. Когда же Лиля с очередного покорённой горы обводила восхищённым взглядом окружающую высокогорную тундру и зелёное, протянутое до дальнего горизонта, зелёное покрывало сибирской тайги, ей казалось, что в прошлом потеряно мало, а будущее представлялось прозрачным и волшебным. Непрерываемый во времени Лилин романтизм в один из дней нарушил сам Коршунов, предложив ей заняться обыденным приготовлением пищи для вверенной ему партии. Так получилось, что повариха, которая совсем неплохо готовила супы и каши из завезенных круп, попросила у Коршунова неделю отпуска. Понятно, что партия не могла столь долгое время оставаться без горячей пищи, понятно было и то, что шеф-повара из ресторана им никто не пришлёт. Бытовой вопрос, кто заменит повариху, являлся отнюдь не риторическим. Девушки из дружественной Прибалтики сразу отказались, сославшись на то, что никогда в жизни ничего путного не готовили, тем более на тридцать пять геологов, которые возвращались из маршрутов не менее голодными, чем волки, которые выли по ночам не так уж и далеко от палаток. Коршунов, взглянув на Лилю, отрывисто не то попросил, не то приказал:

– Выхода нет, милая дивчина, вся надежда на тебя.

Лиля, устремив свой взгляд, в синеющий таёжный распадок, покорно заявила:

– Ну что ж господа, в отличие от Геннадия Хазанова, кулинарный техникум я не заканчивала, но твёрдо обещаю вас, по крайней мере, не отравить. Не знаю, будут ли моя яства вкусными, но то, что они будут здоровыми, гарантирую.

– Уже неплохо, – отреагировал, радостный, от удачного разрешения этой хозяйственной проблемы, Коршунов, – принимай хозяйство.

Он тут же выдал ей какую-то сумму денег и повёл к трём длинным столам под брезентовым навесом, возле которого громоздился средних размеров обгоревший котёл и полевая кухонная утварь. Лиля мгновенно вошла в роль шеф-повара, сунув шофёру Славику, который увозил повариху в Лениногорск, помятые пять рублей с тем, чтобы он по оказии купил там свеклу, картошку, лук и разную зелень. Уже на следующий день вся, без исключения, партия заглядывала в котёл, с тайной надеждой обнаружить хотя бы остатки неописуемой вкусноты настоящего украинского борща.

Особенно расчувствовались рабочие из числа бывших заключённых, для которых казённая еда из концентратов долгие годы была основной пищей. Сегодня же Лиля сделала им праздник, накормив смачным борщом, уже почти забытый, отчий дом. Они жили в отдельной, стоящей в отдалении от других, большой палатке. Этих рабочих было шестеро, называли их почему-то даже не бывшими «зэками», а бичами. Немногие знали, что аббревиатуру «бич» кто-то расшифровал как бывший интеллигентный человек. Конечно, мало кто из них, даже в прошлом, были потомственным интеллигентом. Однако однозначно все они были бывшими заключёнными, отсидевшими разные сроки в советских тюрьмах, лагерях и зонах. Центральная советская пресса в партийных газетах «Правда» и «Известия» детально описывала героический труд комсомольцев на ударных стройках пятилеток, которые находились в труднодоступных и климатически суровых уголках бескрайней страны. Вполне вероятно, что даже корреспонденты этих газет, описывающие ратный трудовой подвиг молодых коммунистов, не знали, что этот самый подвиг ежедневно совершали не партийцы, не комсомольцы, а именно зэки и бичи. Именно они строили плотины и гидроэлектростанции в высокогорье, прокладывали железные дороги в тайге и в тундре, сооружали в мучительных условиях бездорожья, снежных заносов и буранов и непроходимых болот, наполненных мошкарой и гнусом, технологическую основу социализма. Многие из этих бичей, давно позабытые их жёнами, детьми и друзьями нашли свой приют в геологических экспедициях, где выполняли самую тяжёлую работу, по сути дела, за харчи и совсем мизерную оплату. В партии, где работала Лиля, бичи рыли шурфы в неподатливом каменистом грунте горного Алтая, используя при этом небольшие заряды взрывчатки. Здесь меньше всего требовалась романтика комсомольцев, воспетая в лирических песнях о первопроходцах. Здесь требовались простые работяги, привычных к изнуряющему труду, тяготам и лишениям полевых будней. Перед началом практики Лиля наслушалась рассказов тех, кто уже работал с бичами об их криминальном прошлом, как они, напиваясь спиртом, выпаренного из обыкновенной зубной пасты, насиловали женщин-геологов, как в какой-то глухомани жестоко избили начальника партии, который чего-то им не заплатил. Поэтому она побаивалась их, стараясь обходить стороной палатку, где они жили. На самом деле, особо бояться было ничего. Опытный Коршунов вербовал на работу проверенных людей, с которыми прошёл не один полевой сезон. Никаких вольностей в тайге они себе не позволяли, никогда не матерились, к девушкам относились уважительно, ибо знали, что Коршунов – мужик не только справедливый, а и суровый и достаточно крепкий, если надо, может применить не только административное, а и физическое воздействие. Понятно, что спиртного в этой медвежьей глуши не было, а запасаться флаконами популярного «тройного» одеколона, используемого зэками всех мастей вместо алкоголя, Коршунов категорически запрещал. Единственная поблажка, полученная бичами от Коршунова, это употребление «чифира» после нелёгкого трудового дня. Когда в пламени догорающего костра в небольшой кружке закипала вода, в неё, без перемешивания, засыпалась целая пачка чая, причём так, чтобы чаинки плавали на поверхности воды. Затем кружка накрывалась крышкой, и содержимое настаивалось четверть часа до момента полного опускания чаинок на дно кружки. Вот и вся технология приготовления тюремного напитка, называемого «чифиром». Лиле как-то дали попробовать этот эликсир, якобы заменяющий алкоголь. Ничего, кроме кратковременного возбуждения, а затем внезапно подступившей угнетённости, тяжести в голове и притупления внимания, Лиля не почувствовала. Кто знает, возможно, на бичей этот напиток оказывал более благотворное влияние. Один из них, средних лет, с густой, но серебристой шевелюрой, с всегда добродушным выражением лица провинциального бухгалтера даже чем-то импонировал Лиле. После нескольких глотков злополучного «чифира» она заплетающимся языком осмелилась спросить его: – Василий Иванович, а за что, если не секрет, вы дважды сидели в колонии?

– Да какой уж здесь секрет, а знаешь, Лиля, говорят, что лучше один раз увидеть, чем несколько раз услышать. Вот сейчас я тебе и покажу.

Испуганная Лиля сжалась в комок, предполагая, что Василий Иванович будет совершать над ней какое-то насилие. Перехватив её оробелый взгляд, он тут же успокоил её, произнеся всего одну фразу:

– У вас, Лиля, на правой руке имеются очень красивые золотые часики, посмотрите, пожалуйста, на них и засеките время. Смею вас уверить, что ровно через пятнадцать минут часиков на руке не будет, причём вы даже не заметите, как это произойдёт.

Ровно через пятнадцать минут улыбающийся Василий Иванович протянул обалдевшей Лиле её часы с абсолютно целым, не срезанным ремешком, грустно обронив при этом:

– Вот за это, милая девушка, я и лишался свободы, избавляя богатеньких граждан Одессы от незаконно приобретённых ими ценностей.

Уже в своей палатке Лиля вспомнила, что всего один раз Василий Иванович попросил её дать ему воды. В момент, когда она, видимо, зачерпывала кружку в ведро с водой, бывший зэк и сумел виртуозно снять часы с её руки.

Лиля мало чем отличалась от своих прибалтийских подруг. Такая же худенькая и стройная, такая же блондинка, такая же молчаливая, она быстро и ненавязчиво влилась в их неславянский коллектив, в котором доминировал единственный юноша из Клайпеды. Звали его Юргис Валтрунас. Кроме атлетического телосложения и привлекательной внешности, Юргис обладал широкой эрудицией и поистине энциклопедическими знаниями во многих областях. С ним можно было говорить на все темы, вдобавок он обладал ещё уникальной способностью не только слушать, а и слышать собеседника. Без малейшего сомнения, он должен был являться предметом воздыханий многих девушек. На удивление, литовские студентки не проявляли к нему особых эмоций. Да и он, по правде говоря, относился к ним более чем равнодушно. Но на «хохлушку», как называли Лилю в экспедиции, Юргис обратил самое пристальное внимание. В разгар полевого сезона Коршунов послал свою жену Мирославу в Лениногорск отвезти на базу экспедиции обработанные полевые материалы. В этот день, который запомнится Лиле одним из самых ярких на Алтае, он распорядился, что она выйдет в маршрут с Юргисом. Трасса их геологической съёмки заканчивалась на одной из живописных меандр реки Уба. Откидывая в сторону колючие ветки, стелящегося перед поймой реки, густого кедрача, Лиля увидела перед собой каменную россыпь узкого берега, на котором возвышался огромный бурый медведь. Он смешно взмахивал большими когтистыми лапами, пытаясь выловить речного хариуса. Лиле, однако, было совсем не до смеха: она окаменела, впала в какую-то неописуемую шоковую прострацию. Это на манеже цирка медведи выглядят не очень большими и забавными. Здесь же в метрах пятнадцати от неё находилось исполинское чудовище, полновластный хозяин тайги, являющийся в ней и судьёй, и прокурором. Юргис, который шагал позади Лили, ещё не видел страшного хищника, он легонько подтолкнул вперёд обезумевшую Лилю, у которой от ужаса перехватило все голосовые связки, освобождая проход для себя. В этот момент медведь, видимо, почуяв их, повернулся к ним своей, не вызывающей чувство здорового оптимизма, мохнатой физиономией, поднял вверх свои передние лапы, и вся окружающая тайга наполнилась его протяжным рёвом. Лиля почувствовала себя мельчайшей букашкой посреди этого дикого и нехоженого края, а Юргис, после нескольких секунд полного оцепенения, выхватил из кобуры ракетницу и выстрелил вверх, как бы предупреждая зверя, что с ним связываться не стоит. Зелёная ракета взвилась в небо, выводя Лилю из шокового состояния. А хозяин тайги быстро, не оглядываясь, бежал вдоль речного берега, постепенно исчезая из поля зрения. Сердце Лили колотилось в бешеном ритме, готовое в любой момент выскочить из груди и покатиться в таёжную речку Уба. Юргис, мешая от волнения литовские слова с русскими, как мог, утешал её, а потом обнял её за плечи и крепко прижал к себе. Он уже забыл о злополучном медведе и, ощущая горячее и прерывистое дыхание Лили, ему хотелось нежно впиться в её мягкие губы и не отрываться от них целую вечность. Вот так, прильнув друг к другу, они простояли неизвестно, сколько времени на лоне этой нетронутой и неисхоженной природы. Казалось, что заснеженные шапки горных вершин улыбаются им под сварливый аккомпанемент, стекающих с них, извилистой реки. Неожиданно Лиля встрепенулась, порывисто отпрянув от Юргиса со словами:

– Что это было, я, кажется, задремала, находилась в каком-то полузабытье.

Юргис, смущённо улыбаясь, прошептал:

– Хотелось бы мне, чтобы это твоё состояние длилось ещё долгое время.

Когда вечером она с Юргисом сидела у костра и язычки горячего пламени накладывали пурпурные оттенки на её бледное лицо, он неожиданно обнял её за плечи и смущённо спросил:

– Лиля, а можно я тебя поцелую, у нас сегодня был необычный день и мне хочется чего-то большого и настоящего.

Лиля, не раздумывая, повернулась к нему и подставила, нагретую костром тёплую порозовевшую щёчку. Юргис мягко и нежно прикоснулся к ней, а потом, будто передумав, отстранился и, передвинув свои губы к её губам, притянул их к себе, покрывая сладострастным поцелуем. Несколько минут гормоны счастья перелетали от Юргиса к Лиле и тем же путём возвращались обратно. Несколько минут ошеломлённая и застигнутая врасплох Лиля находилась в этой ночной таёжной нирване, задыхаясь от истомы и возбуждения. Неизвестно чем бы закончилась эта алтайская сказка, если бы не строгий голос Коршунова, который грозно прокричал:

– Отставить! У нас в лагере не только сухой закон, у нас полное табу на амуры и гламуры. Вернётесь на материк, развлекайтесь, размножайтесь и влюбляйтесь. Здесь тайга, в которой непозволительно заниматься глупостями.

Взволнованный Юргис, схватив Лилю за руку, страстно прошептал ей на ухо:

– Лилечка, побежали быстрее, я знаю тут недалеко одну охотничью сторожку, нам там никто не помешает.

Но во время монолога Коршунова она уже выпорхнула из той нирваны, в которой ловила кванты счастья. Приведя себя в исходное состояние, она переспросила Юргиса:

– Я не поняла, чему нам никто не помешает?

– Ну, как чему, – смутился Юргис, – нашей молодости, нашему счастью, нашему взаимному влечению друг другу.

Он протянул руки к Лилиным плечам, пытаясь обнять её. Она резко отпрянула в сторону и, зацепившись за пенёк, упала на сырой лесной валежник. Лёжа на спине, она вдруг заметила шальную звезду, которая падала с тёмного неба прямо на неё. Юргис подал ей свою крепкую руку, стараясь поднять её с земли. Лиля, продолжая лежать на таёжном газоне, приложила указательный палец к губам и еле слышно прошептала:

– Погоди, Юргис, дай мне загадать заветное желание.

Пока она собиралась с мыслями, падающая звезда погасла. Неожиданно сверху бесшумным дождём стали падать целые россыпи звёзд. Такое, наверное, бывает только в августе. Внезапно Лиле почудилось, что этот искрящийся звездопад явственно очертил худощавое лицо Виктора, который, как бы подмигивает ей и говорит:

– Куда же ты убежала от меня, дорогая подруга.

Уже поднимаясь и опираясь на руку Юргиса, Лиля загадала – помириться с Виктором и уже никогда с ним не расставаться. Юргис продолжал держать её за руку, вопросительно заглядывая ей в глаза. Он понимал, что в эту секунду с ней что-то произошло, что-то кардинально изменилось в ней. А Лиля, которая уехала в далёкую тайгу, чтобы забыть Виктора, и казалось, что он уже исчез с самых потайных уголков её подсознания, вдруг отчётливо поняла, что до сих пор любит его. Она резко повернулась лицом к Юр-гису и отрывисто, словно боясь, что вдруг передумает, почти выкрикнула:

– Ты прости меня, Юргис, ты замечательный парень, но должна тебе сказать, что дома меня ждёт тот, которого я люблю. Прости.

Лиля выдернула свою руку из его руки и быстро побежала к своей палатке.

Через неделю вся партия во главе с Коршуновым сидела в ресторане «Эдельвейс» в Усть-Каменогорске. Полевой сезон был успешно закончен, план изыскательских работ был даже перевыполнен. Девушек, прошедших через горнило трудных полевых маршрутов, неисхоженных таёжных троп, затяжных горных подъёмов и блужданий по речным распадкам, невозможно было узнать. В штормовках цвета хаки и энцефалитках из грубого брезента, в белесых накомарниках и чёрных резиновых сапогах они в одночасье принимали суровый мужской облик. Сейчас же наши девушки были надеты в светлые облегающие платья, в верхней части которых рельефно вздымались упругие девичьи груди, невидимые в маршрутных фуфайках. Узконосые белые туфли – лодочки, с каблучков которых, оказывается, начинались стройные, обтянутые в беж капроновых чулок, женские ноги, заменили сырую тяжесть неудобных сапог. Тут, в уютном ресторане, на стенах которого красовались снежные вершины и скалы, из расщелин которых выглядывали белые лепестки эдельвейсов, девушки казались фантастическими нимфами, выпорхнувшими внезапно со страниц волшебной сказки. Завтра самолёт перенесёт их в суету европейских городов, во Львов и Вильнюс, где они окунутся в городскую ритмику, созвучную переливчатому звону трамваев, гудению пробочного потока машин и хаотичному передвижению бесконечной людской лавины. А сегодня с эстрады симпатичная рыженькая певичка напевает: «Наши встречи не часты на таёжной тропе, мы за трудное счастье благодарны судьбе, и поляна лесная закружилась слегка, а вокруг голубая, голубая тайга». Лиля танцует с Коршуновым под мелодию этого медленного вальса и взволнованно говорит ему:

– Спасибо, Эдуард Васильевич, за школу, за практику, которая запомнится навсегда, за голубую тайгу, которую вы мне подарили. Девушки тихо радовались, что позади такой трудный и нескончаемый полевой сезон с тяжёлыми рюкзаками, прерывистым дыханием на крутых подъёмах и свистом бокового ветра на спусках, укусами надоевших комаров и прочего гнуса в речных долинах и всеми вытекающими отсюда тяготами походной жизни.

В то же время они также тихо грустили, что уже завтра не будет журчания горной речки у брезентовой палатки, не мелькнёт в таёжной чаще бурая росомаха, не будет вкусного обволакивающего дымка ночного костра, не будет, ставшей привычной и домашней, голубой тайги. В здании аэровокзала, несмотря на грозную вывеску «приносить и распивать спиртные напитки категорически запрещается», Юргис откупорил бутылку дефицитного здесь шампанского и, разлив белый пенистый напиток по заранее приготовленным пластиковым стаканчикам, радостно провозгласил:

– Девчонки, милые, быстро утирайте ваши хрустальные слёзы и давайте выпьем за нас. Мы выстояли, мы выдержали этот трудный и незабываемый полевой сезон, за нас, за геологов. Пью я за то, что предназначенное расставание обещает встречу впереди.

Девочки продолжали плакать, роняя слёзы в шипучее шампанское, и только гул взлетающих самолётов перекрывал их прощальные напутствия друг другу.

Такси стремительно мчит по ночному Львову. В темноте, рассекаемой фонарями уличного освещения, проносятся купола церквей и шпили костёлов, кривые и узкие улочки древнего города. Вот, наконец, и общежитие, казённый дом, уже пятый год, ставший для Лили родным. Лиля входит в свою комнату, в ней отсутствует привычный уют и комфорт. Лялька и Лара ещё не вернулись с практики. В незанавешенное окно сквозь пожелтевшие листья каштанов несмело прорываются белесые отсветы полной, почти круглой, луны. Лиля вернулась, а где-то далеко, далеко продолжают сиять заснеженные вершины и голубые распадки горного Алтая. Там остались невзгоды и волнения, горечь неудач и радость победы, там остались неосязаемые частицы какой-то неизвестной субстанции, сделавшей Лилю волевым, мужественным, а, главное, честным перед самим собой человеком.

Первое сентября выдалось солнечным и погожим. Тонкая паутина бабьего лета покрыла густые кроны клёнов и тополей приуниверситетского парка Костюшка. Пятикурсники географического факультета собрались у памятника Ивану Франку у входа в главный корпус университета. Как всегда в этот день было шумно, оживлённо и весело. Все делились впечатлениями о производственной практике. Когда подошла Лиля, все взгляды устремились на неё. Ведь все студенты курса проходили практику в Забайкалье, и только она, одна единственная, была на Алтае. Лиля, улыбаясь, метнув беглый взгляд на Виктора, весело сказала:

– На Алтае было, если одним словом, то великолепно, а подробности, вплоть до интимных, обязуюсь описать в производственном отчёте.

Виктор нахмурился, стремительно подошёл к Лиле и, оттянув её в сторону, взволнованно проговорил:

– Лиля, в чём дело, я тебе написал четыре письма на Алтай, почему ты не отвечала.

Лиля хотела было произнести слова благодарности Виктору за эти письма и рассказать, как они грели ей душу в холодной палатке, но вместо этого, помимо её воли, изо рта вылетели совсем другие слова:

– Да потому что не хотела отвечать, письма пишут преданным людям, а ты, я очень сожалею, к ним никакого отношения не имеешь.

Виктор, поперхнувшись от накатившего гнева, тихо пробормотал:

– Как это не имею, мы же были вместе. Лиля, побойся бога, ну бывает, может же человек оступиться, что же мне в тюрьму теперь садиться.

– Ты, Виктор, можешь садиться, куда хочешь, можешь идти, куда пожелаешь, да тебя, наверняка уже заждалась Леночка. Ой, что же я говорю такое, совсем забыла, что Леночка вышла замуж. А, вспомнила, кто тебя, в самом деле, ждёт, так это твоя любимая одноклассница Наташа, хотя кто знает, возможно, она всё-таки хочет дождаться своего жениха из Монголии. Впрочем, меня это мало интересует.

Такого злобного и едкого сарказма от тихой и покорной Лили Виктор просто не ожидал. Всегда находчивый и не лезущий за словом в чужой карман, он стоял жалкий и пришибленный, отдавая себе отчёт, что Лиля была права. В это время к Лиле подбежали Лялька и Лара и они все вместе отправились в деканат для получения направления на педагогическую практику. Лиля получила назначение в одну из самых элитных школ города. Это была школа № 4, расположенная в самом центре старого города. Здесь учились дети работников обкома и горкома партии, руководителей крупных промышленных предприятий города и приближённых к ним заведующих продовольственными базами и складами. Лиле повезло: директором школы оказалась симпатичная, лет сорока, деловая женщина, которая, к тому же, преподавала географию. Она встретила Лилю со словами:

– Добрый день, Лилия Михайловна! Я вас с нетерпением жду. Я под завязку загружена административными и хозяйственными делами, поэтому вопрос решается просто: вы освобождаете меня от уроков по географии, их десять часов в неделю.

– Спасибо, большое, – растрогано сказала Лиля, – вы, в самом деле, думаете, что я справлюсь с такой нагрузкой.

– Обязательно справишься, – кивнула головой директор, – мне сам профессор Гончар вас рекомендовал, а будут вопросы – я к вашим услугам. Темы занятий, кстати, указаны в учебных планах, которые завуч ещё месяц назад отправил в ваш деканат.

– Честно говоря, очень страшно в первый раз входить к старшеклассникам, – взволнованно заявила Лиля, – всего четыре года назад сама была в их числе.

– Ничего не бойтесь, – наставительно рекомендовала директор, – с ними следует быть строгой, никаких вольностей, в голосе должны преобладать металлические нотки. И учтите, школа у нас не простая, можно сказать, эксклюзивная. Дети часто дерзкие, иногда нагловатые, но умные и достаточно эрудированные. Успехов вам, Лилия Михайловна.

Занятия в школе начинались через неделю, и Лиля, прошептав самой себе:

– Ничего прорвёмся, где наша не пропадала, в тайге было тяжелее, – выскочила из школьного двора на центральный городской проспект Шевченко.

Радуясь неожиданно свалившемуся недельному отпуску, она тут же побежала на главпочтамт и заказала междугородний телефонный разговор с Вильнюсом. Через полчаса её соединили с алтайской подругой Гражиной Балашийте, и Лиля с радостью услышала певучий литовский диалект своей коллеги. Узнав, что у неё появилась возможность приехать, Гражина радостно заверещала так, что даже телефонистка междугородки вздрогнула: