С. Н. Ходоров
Белая Лилия
– Лиля, ты понимаешь, что с этой минуты ты моя. Можешь не сомневаться, хочешь ты этого или не хочешь, я тебя вовеки никому не отдам. Я тебя очень и очень люблю, как не любил никогда и как никогда больше не буду любить.
Он приблизил свои губы к мягким и податливым Лилиным устам и целовал их так неистово, так нежно и так долго, что она в сладостной полу-дрёме и каком-то сюрреалистическом полузабытье, обвивая шею Виктора своими белыми замёрзшими руками, отрешённо выпалила:
– Витя, ты не представляешь, как у меня кружится голова, как блуждают перед глазами тёмные очертания горных хребтов за рекой и как ночные звёзды предсказывают мне, что у нас всё будет хорошо.
Ветхий мостик всё также продолжал раскачиваться под порывами прохладного ветра, дующего с карпатских вершин. Всё также катила свои свинцовые и холодные воды горная Быстрица, мерно и сонно поглощая все звуки и всплески. А Лиля и Виктор, прильнув друг к другу и пританцовывая в ритме мотающегося мостика, понимали, что всё уже не так, как было раньше, всё изменилось, они сумбурно перешагнули невидимую границу, меняющую статус их совместного бытия, как в быстротекущем времени, так и в окружающем пространстве.
Конец практики совпал, когда на пятки шальному августовскому звездопаду синеватой дымкой наступал осенний сентябрь. В эту комфортную, так любимую Лилей, паутинную пору бабьего лета, она уезжала в деревню к отцу и матери, чтобы помочь им в нелёгкой работе по хозяйству. Виктор называл этот сезон бархатным, так как вместе с родителями улетел отдыхать на черноморское побережье Кавказа. В то время как Лиля занималась утренней дойкой коровы, кормлением кур и цыплят, домашней уборкой, заготовкой комбикорма для домашней живности на зиму, засолкой огурцов, капусты и грибов, Виктор подставлял своё худое незагорелое тело нежным, уже нежарким, солнечным лучам на курорте Пицунда близ Сочи. Прозрачными, уже холодными, вечерами, накинув деревенский материнский платок и приютившись к покосившейся завалинке, уставшая Лиля думала о Викторе, стараясь вообразить, как возлюбленный коротает время без неё в черноморской здравнице. Порывы осеннего ветра срывали ещё зелёную листву с белоствольных берёз и стройных тополей, сквозь их густые кроны Лиле мерещился тёплый золотистый песок сочинского пляжа, экзотические пальмы, под которыми сидел Виктор в окружении длинноногих девушек в голубых купальниках бикини. Виктор действительно большую часть времени проводил на пляже. А что ещё делать не обременённому суетой рабочих буден курортнику, как не обволакивать своё тело в бархатистые волны тёплого моря с тем, чтобы, небрежно отряхивая пупыристые брызги, водрузить его на матерчатый шезлонг. Воображение Лили рисовало ей правильную картину. Правда узкая полоса пляжа была покрыта не золотистым песком, а округлой галькой. Что же касается девушек, то, действительно, вокруг Виктора в, совсем небольшом, обозримом радиусе, словно на подиуме в доме моделей, фланировали десятки стройных блондинок, элегантных брюнеток и недурно сложенных шатенок. Однако, несмотря на впечатляющую палитру полуобнажённых девичьих тел, Виктор не обращал на них никакого внимания. Как в бодрствующем состоянии, так и в ночных сновидениях перед ним представала грациозная фигура его Лили. В доме отдыха родители Виктора познакомились с коллегами, врачами из Москвы. С ними отдыхала их двадцатилетняя дочь, складная рыжеволосая Настя. Когда она за завтраком или за ужином смотрела на Виктора, в её светло-карих глазах загорались какие-то призывные демонические огоньки, которые проскальзывали мимо его внимания. Даже отец, шутливо толкнув сына в бок, мечтательно проговаривал:
– Виктор, да ты что совсем слепой, обрати внимание, как Настя на тебя смотрит, самое время закрутить южный роман. Эх, мне бы твои годы.
На что мать мгновенно отреагировала длинной тирадой:
– Я тебе покажу, роман, я тебе покажу твои годы, старый ловелас. Ну а тебе, сынок, почему бы вечером не пригласить Настю прогуляться по набережной, посидеть в кафе на берегу моря, послушать музыку, может быть даже потанцевать. Поверь мне, вам будет, о чём поговорить, Настя представляется мне очень серьёзной и начитанной девушкой.
– Мама, – резко оборвал её Виктор, – не нужна мне её начитанность и серьёзность, не хочу я сидеть с ней в кафе и, тем более, танцевать. Хочу я только одного, чтобы ты от меня отстала со своими просьбами закрутить курортный роман с этой рыжеволосой бестией.
– Как тебе не стыдно, называть скромную девушку бестией, да и разве это называется романом провести вечер с хорошей девушкой, побойся бога, Виктор, – гневно отозвалась мать.
– Мама, ты же знаешь, бога я не боюсь, это, во-первых, – выкрикнул Виктор, – во-вторых, просто так я вечера не провожу даже с хорошими девушками и в-третьих, довожу до твоего сведения, что у меня уже есть девушка, изменять которой не входит в мои, как ближайшие, так и долгосрочные планы.
– Сынок, дорогой, – с горящими от счастья глазами, захлебнулась в своём ответе мать Виктора, – так что же ты молчишь, когда ты приведёшь её к нам в дом, я уже умираю от нетерпения увидеть её. Виктор уже и сам не рад был, что в запале проговорился матери о своих отношениях с Лилей. Но отступать было некуда, поэтому он не нашёл ничего лучшего, как торжественно произнести:
– Знаешь, мама, у меня через месяц день рождения, я её обязательно приглашу, вот тогда и познакомишься.
Виктор безгранично жалел, что поддался на уговоры родителей поехать отдыхать на юг. Каждое утро он просыпался с мыслью о Лиле, каждый день он писал ей письма, вслед за которыми, по окончанию своей сочинской ссылки, чуть ли не с трапа самолёта помчался в общежитие, где жила Лиля. Нисколько не стесняясь толпы студентов, заполнивших узкий коридор, он плотно прижал Лилю к себе и долго целовал её, излучающие запах сельских перелесков, белесые волосы. Наконец, выпустив её из своих объятий, Виктор достал из спортивной сумки мягкий свёрток и вручил его Лиле. На Лилин недоумённый взгляд Виктор смущённо пробормотал:
– Это маленький презент тебе, мне сказали сейчас модно.
В свёртке оказался длинный шерстяной шарф чёрного цвета. Лилины зелёные глаза стали ещё зеленее, она радостно засмеялась и, поцеловав Виктора в щёку, на одном дыхании воскликнула:
– Витя, ты даже не представляешь, что за подарок ты мне преподнёс, это не шарф, это находка, это приоритет, все университетские модницы одевают такие к блузкам и платьям.
Виктор не нашёл ничего лучшего, как неопределённо пробубнить:
– Не ведаю, насколько он моден, знаю только, что он из натуральной шерсти и спасёт тебя от холода, ведь помнишь, как дуло зимой из больших окон в лекционной аудитории.
Уже второй час он находился в общежитии, и всё это время неотступно смотрел на Лилю, словно сравнивая её наяву с грезившимся образом в ночных сновидениях в Пицунде. Наблюдательный Виктор обратил внимание на, глубоко спрятанные в искрящихся глазах Лили, затаённые крупинки грусти. Нарочито радостным и беспечным голосом он поинтересовался:
– Лиля, я всё вижу, говори правду и только правду, что у тебя за проблемы появились, пока я отсутствовал в Львове.
С явным нежеланием Лиля рассказала ему о неурядицах, связанных с проживанием в общежитии. С завтрашнего дня она должна была жить в новом, только что построенном общежитии. Однако, по вине строителей, оно не очень гостеприимно распахивало свои двери только послезавтра, а со старого общежития её уже выселили. Так получалось, что сегодня ночью Лиля остаётся без крыши над головой. Она, взглянув на огорчённого Виктора, с напускной мажорностью в голосе небрежно проронила:
– Ну не принимай, пожалуйста, близко к сердцу, где наша не пропадала, подумаешь, всего одна ночь, переночую на вокзале, мне не привыкать.
– Нет уж, дорогая, – решительно воскликнул Виктор, – никаких вокзалов, переночуешь у меня, вопрос решён, возражения не принимаются.
– Ты с ума сошёл, Витя, – жалобно промямлила Лиля, – у тебя дома, да это же просто невозможно, я буду себя чувствовать не то, что не в своей тарелке, а как на раскалённой сковородке, да лучше я буду среди цыган на станционной скамейке.
– Послушай, Лиля, – разгневанно выкрикнул Виктор, – я не для того на всех парах мчался из аэропорта прямо к тебе в общежитие, чтобы позволить тебе провести ночь в обстановке железнодорожного вокзала, наполненного далеко неароматными запахами пропотевшего народа и неизвестно каких ночных приключений. Немедленно собирай вещи, ловим такси и едем ко мне.
По дороге Виктор тревожно обдумывал, как представить родителям Лилю и как сказать, что она должна переночевать у них. Такси привезло их к родительскому дому быстрее, чем он успел сочинить нечто внятное. Понадеявшись на импровизацию изложения задуманного, он, как никогда робко, позвонил в дверной звонок, на переливчатую трель которого никто из домочадцев не отреагировал. Открыв дверь своим ключом, они с Лилей вошли в узкий коридор, который привёл их в просторную и в тоже время уютную кухню. На покрытом розовой скатёркой обеденном столе выделялся белый листок, на котором карандашом крупными синими буквами было выведено:
– Виктор, мы на два дня уехали в Ворохту к тёте Гале, борщ найдёшь на плите в синей кастрюле, компот из абрикосов в красной, а поджаренные шницели на сковородке. Потом поставишь всё в холодильник. Будь хорошим мальчиком. Целую. Мама.
Душа Виктора ликовала, подобного подарка изменчивой фортуны он просто не ожидал. Такое ему не могло присниться даже в самых фантастических сновидениях. Подумать только, он остаётся один на один со своей любимой девушкой в замкнутой квадратуре своей собственной квартиры. И никто из посторонних не сумеет вторгнуться в эту квадратуру, там будут только он и Лиля. Мечтательный транс Виктора прервала взволнованная Лиля:
– Витя, что случилось, у тебя глаза горят каким непонятным лихорадочным блеском.
– Да нет, Лиля, я в порядке, – радостно воскликнул Виктор, – пожалуйста, располагайся и чувствуй себя, как дома, и ничего не бойся, мои родители в отъезде, поэтому без всяких стеснений будь свободной и раскованной.
Вначале Виктор чувствовал себя смущённо. Он неуклюже попытался сервировать стол, разбив при этом тарелку из столового семейного сервиза. В конце концов, ему удалось налить в уцелевшие тарелки ещё тёплый борщ, разложить шницели и налить в сервизные чашки компот. Не забыл он и, как это делала мама, свернуть в треугольники дефицитные радужные салфетки и положить их под ножами, которые были по этикету справа от посуды, а вилки, как положено, слева. Лиля, которая молча сидела на удобном кожаном диване, вместо того, чтобы помочь Виктору, была сама не своя. Она, попеременно спуская руки с лица на колени, не находила им место от окутавшего её волнения. Обед прошёл в дружественной, но почти молчаливой обстановке, если не считать редких Лилиных похвал относительно вкусноты приготовленной мамой Виктора еды. В какой-то момент Лиля осмелилась спросить то, что навязчиво крутилось у неё всё время в голове. Она робко полюбопытствовала:
– Витя, прости, пожалуйста, а где я буду спать?
Виктор неловко обнял Лилю за плечи и подвёл её к родительской спальне, посреди которой располагалось, застеленное цветастым покрывалом, широкое и просторное семейное ложе. Лилины щёки мгновенно покрылись пунцовой краской, она едва нашла в себе силы промямлить:
– Ты прости меня, Витя, я ещё не привыкла спать вдвоём, найди мне, пожалуйста, односпальное место, так будет лучше как для тебя, так и для меня.
Виктор, как и Лиля, густо покраснел и не нашёл ничего лучшего, как раздражённо сказать:
– Не привыкла, так надо привыкать. Не всю же жизнь спать одной.
На Лилином лице выступили едва заметные капельки слёз и, уже всхлипывая, она совсем тихо прошептала:
– Виктор, прошу тебя, не надо меня принуждать, а то я пойду на вокзал. Там, наверное, меня никто не накормит домашним борщом и там будет менее комфортно, но непременно спокойнее.
Виктор растерялся, он понял, что перегнул палку и отнюдь не слегка. Надо было мгновенно исправлять положение. Он нежно прикоснулся к Лилиной руке и, мягко прижав её к своей, завёл в угловую комнату, которая считалась его владением, сам же устроился в проходной. Лиля, счастливая от того, что нашла ночной приют, быстро юркнула в кровать, застеленную, дефицитным по тем временам, цветным бельём, прикрыла глаза и моментально уснула. Виктору было совсем не до сна. Он вспомнил, как в розовых отсветах утренней зорьки случайно увидел обнажённую и обольстительную фигуру своей Лили на берегу горной карпатской реки, и ему стало не по себе. Тогда их разделяла не только река, а и совсем другой статус отношений, которые, по правде говоря, совсем не являлись тем, что называется отношениями между мужчиной и женщиной. Сегодня же, когда они находились в состоянии влюблённости, когда, как магнитом, взаимно притягивались друг к другу, их отделяла уже не бурная река, а всего лишь стена между комнатами. Виктор находился в состоянии крайнего напряжения, готовый, словно человек-невидимка, проникнуть через эту оштукатуренную и раскрашенную стенку, чтобы заключить в объятия свою Лилю и не выпускать её из них всю эту уже холодную осеннюю ночь. Но что-то останавливало его взбудораженный пыл. Он включал телевизор, с голубого экрана которого всё время мельтешило, порядком надоевшее, лицо генсека Леонида Брежнева, тут же выключал его, нажимая кнопку кассетного магнитофона, с подклеенной плёнки которого любимый ансамбль «Битлз» исполнял романтическую песню «Мишель». Но даже Джон Леннон и Пол Маккартни не радовали его в эту ночь. Их голоса перекрикивал домашний «брехунец», так называли радиодинамик, круглосуточно вещающий в каждой квартире. Виктор выключил радио и магнитофон, в доме воцарилась тишина, сквозь которую слышны были только капли моросящего дождя за окном. На глаза ему попалась отцовская пачка папирос «Казбек». Виктор открыл окно и нервно закурил папиросу. Где-то далеко отблёскивали зарницы, разрезая небо своими алыми отсветами. Виктор, неумело выпуская колечки папиросного дыма, думал об абсурдности создавшейся ситуации. За дверью мирно посапывает его любимая девушка, а он, измученный бессонницей, смотрит на ночное, покрытое свинцовыми облаками небо, раскуривает ненавистную папиросу и тихо страдает от того, что бессилен совершить то, чего жаждет его душа и тело. В эту ненастную ночь, как душа, так и тело желали любыми способами проникнуть в постель любимой девушки, прикоснуться губами к её устам, обнять за плечи и крепко прижать к своей груди. Долговременное юношеское гормональное напряжение победило все духовные начала, заложенные в Викторе пушкинскими и лермонтовскими героями на уроках русской литературы. Он, не помня себя от спонтанного надрыва, как лютый зверь, ворвался в комнату, где спала Лиля, резким взмахом откинул одеяло, и прильнул губами к округлым коленкам, убежавших от длинного подола ночной рубашки. Затуманенный взор Виктора увидел, хаотично рассыпанные на подушке, белокурые волосы и больше испуганные, чем удивлённые зелёные Лилины глаза. Виктор на коленях торопливо продвигался вдоль кровати, пока его руки не обхватили оголённые Лилины плечи и их губы не соприкоснулись, чтобы потом безотрывно и надолго слиться в страстном и безумном поцелуе. Ещё через несколько мгновений Лилина смятая ночная рубашка беспризорно валялась на паркетном полу, а сам Виктор, раздевшись намного быстрее, чем бывалый солдат по команде «отбой», юркнул под тёплое одеяло, укрыв им себя и Лилю. Сердце его колотилось в бешеном ритме и, беспрестанно лаская Лилины небольшие упругие груди и точёные бёдра, он в нирванном полузабытье сумбурно шептал:
– Я люблю тебя, слышишь, я очень и очень люблю тебя.
Необузданное волнение Виктора нарастало с каждой секундой, пока он бережно и осторожно не стал раздвигать в стороны стройные Лилины ноги. Её тонкие белоснежные руки отталкивали его от заветной цели, куда стремилось его, не в меру разбушевавшееся, естество. Однако через некоторое время напор Лилиных рук ослаб, и Виктор увидел в зелёной поволоке её больших глаз тихую и покорную нежность. Теперь возбуждённый Виктор в слабых отблесках прикроватного ночника уже не видел ничего, кроме курчавых волосков её чернеющего лона. Прежде чем нежно проникнуть туда, Виктор нашёл в себе силы ещё раз заглянуть в Лилины глаза, словно спрашивая у них разрешения на вход в святая святых. В их испуганном отсвете он прочитал тихое и безропотное согласие. Она дышала жарко и трепетно, а пылающий Виктор от безумного счастья был готов умереть в эту минуту. Они слились в одно целое, растворяясь во вспышках всепоглощающей любви. В какой-то момент Лиля вздрогнула и судорожно вскрикнула, и Виктор скорее почувствовал, чем понял, что сделал Лилю женщиной, одновременно перейдя из статуса юноши в мужчину.
Итак, произошло то, что должно было произойти между двумя влюблёнными разнополыми созданиями, случилось то, что должно было случиться между юношей и девушкой, поглощающих себя друг в друге. Через каких-нибудь двадцать лет в годы перестройки, в одном из первых советско-американских телемостов, одна из русских женщин на всю нашу голубую планету озвучила незабываемый тезис, провозгласивший, что в СССР секса нет как такового. На самом деле сексуальные отношения имели место быть и как таковые, и как не таковые. Порукой тому, что рождаемость в Советском Союзе всё-таки превышала смертность. Однако, родители запрещали пятнадцатилетним юнцам и девицам читать романы Золя и Мопассана, в городских кинотеатрах высвечивались вывески с грозной надписью «детям до шестнадцати вход запрещён» на фильм, где в одном из эпизодов мужчина страстно целует женщину в губы. В гостиницах администраторы и портье при появлении в лобби двух людей противоположного пола неизменно требовали паспорта, подтверждающие, что последние являются мужем и женой. Тем не менее, то, что мы сегодня называем сексом, существовало и в стране развитого социализма. Но местами его, почти партизанской реализации, становились парки и скверы, лесные опушки, брезентовые палатки, а в зимнее время – прогреваемые салоны легковых автомобилей и кабины грузовых машин. Советское государство то ли подсознательно, то ли планомерно, в соответствии с устоями коммунистической морали, регламентировало частную жизнь своих граждан и в этой интимной области бытия. Иногда дело доходило до совсем нелогического абсурда. Так получилось, что сосед Виктора, доцент кафедры философии политехнического института поехал отдыхать на берег Чёрного моря. И так сложилось у них, что его жена, не без протекции влиятельных особ, приобрела путёвку в санаторий, а бедный муж, лишённый благ цивилизованного отдыха, вынужден был снимать совсем не комфортабельное жильё в частном секторе небольшого крымского городка. Когда поздним вечером лунная дорожка подсвечивала утомлённую морскую пучину, они прощались, словно познакомились только сегодня. Жена отправлялась спать в санаторную палату, где она проживала ещё с одной женщиной, а незадачливый муж душными южными ночами долго ворочался в одиночестве на казённой неудобной кровати, мечтая, как в юности, обнять нежное и желанное тело своей супруги. В один из, опалённых жарким солнцем, бархатных черноморских дней соседку жены по комнате, которая занимала какой-то ответственный пост в министерстве здравоохранения, срочно вызвали на работу в Москву. Но освободившееся в комнате место долго не пустовало. Используя все доступные конспиративные меры предосторожности, наш доцент лунной и тихой ночью под заунывное стрекотание надоевших цикад пробирался в палату к собственной жене, где они, надо полагать, взаимно выполняли супружеский долг, предписываемый, заключёнными ранее, брачными узами. Но надо же было так случиться, что бдительная, всегда стоящая на страже высоких моральных устоев советских отдыхающих, администрация санатория выполняла этой звёздной ночью плановую проверку нравственности своих подопечных. В результате этого, почти легитимного, расследования уважаемый доцент был с позором изгнан из, не совсем супружеского, санаторного ложа, на котором он занимался тем, что способствует повышению рождаемости в стране. Все его заверения и увещевания, что он является законным супругом женщины, от которой его вероломно оторвали, что он принесёт паспорт и что дома у него хранится брачное свидетельство, никакого эффекта не произвели и лишь, напротив, вызвали гомерический смех бдительной администрации, успешно выполнивший свой служебный долг. Но и этим делом не кончилось. Когда доцент после замечательного отдыха в Крыму вернулся домой, в институт, где он преподавал, пришло письмо, в котором наш герой характеризовался аморальным и безнравственным человеком. В течение многих лет имя нашего доцента склонялось на всех факультетских и институтских собраниях в назидание профессорско-преподавательскому составу университета.
Виктору и Лиле повезло, их первая небрачная ночь, ознаменовавшаяся резкой незапланированной вспышкой постельного интима, проходила не на пышной зелёной траве пригородной лесной рощи и не, на врезающемся в обнажённое тело, жёлтом песке морского или речного пляжа, а на удобной кровати в комфортабельной квартире. Но Лиле не было от этого легче. Когда после бурного ночного всплеска своей страстной любви, запыхавшийся Виктор убежал в салон, она, прикрыв своё нежное личико руками, безутешно и тихо плакала, пока первые лучи восходящего солнца, как будто стесняясь, протискивались через стеклянную оправу незашторенного окна. Тогда она, откинув лёгкое пуховое одеяло, быстро вскочила с кровати и, накинув на себя ночную рубашку, незаметно юркнула в ванную комнату. Горячий душ, струйки которого обволакивали её стройную фигуру, не принесли желаемого облегчения. Лиля уже не плакала, но неприметные маленькие слезинки продолжали застилать её большие глаза. Она не понимала, почему внутри её естества всё безудержно рыдало. Неужели потому, что в эту ненастную осеннюю ночь она потеряла девственность, которой так дорожила и которую постоянно призывала беречь её мама. Но ведь ей уже девятнадцать лет и когда-нибудь это должно было случиться. Да и женщиной сегодня она стала бережными усилиями человека, который беззаветно любит её и она отвечает ему взаимными чувствами, которые, как ей кажется, можно назвать высоким словом любовь. А может ей грустно от того, что как-то совсем неожиданно наступил момент прощания с девичеством и она, чистая и неприкасаемая нахальными и игривыми мужскими руками, в своих прозрачных, почти детских, сновидениях представляла эту ночь совсем не так, как это происходило сегодня. Она вспомнила, что в причудливых и волшебных снах первый интим с любимым мужчиной воображался ей белоснежным постельным покрывалом, осыпанного лепестками пунцовых роз и дюжиной цветных свечей, вставленных в высокие канделябры, стоящие вдоль кровати. Ещё ей чудилось в сновидениях, что её избранник в белом костюме, распластав руки в стороны, не прикасаясь к ней, под нежный и мягкий колокольный звон, который продолжает магическая музыка Моцарта, всю ночь целует её обнажённое тело. Потом появляется добрая и красивая фея, накрывает их ярко-красной фатой, под волшебным действием которой всё происходит само собой. Что-то похожее Лиля ощутила сегодняшней ночью. Не было горящих свеч и пылающих роз, колокольного звона и чарующей музыки, была какая-то плотская услада двух влюблённых, которые тонули в ней, теряя разум, невинность и целомудрие, а потом выплывали, находя друг друга в волнах всепроникающей любви. И сейчас, нагая и беззащитная, смывая мощным напором горячей воды, источаемого массажным душем, накопившиеся ночные волнения и переживания, Лиля подумала, что минутная физическая боль, пронзившая её, когда Виктор нежно вошёл в потайную утробу, сейчас перешла в душевную боль. Эта боль почему-то незаметно прорывалась через невероятную эйфорию, охватившую всю её душу. Так и не разобравшись в единстве и борьбе своих противоположностей, Лиля, набросив халат, вышла из ванной комнаты. На кухонном столике на тарелочке рельефно выделялись аккуратно разложенные бутерброды с сервелатом и голландским сыром, а из сервизных чашечек дымился свеже-заваренный кофе. Виктор, опустив глаза в паркетный пол, пригласил Лилю к столу, а она, не смея взглянуть на него, быстро выпила кофе и, сославшись на дела, связанные с обустройством в новом общежитии, торопливо покинула дом, в котором провела безумную и незабываемую ночь.
Едва переступив порог общежития, Лиля сразу же наткнулась на Ляльку, которая, заглянув в её обезумевшие глаза, поняла всё без лишних слов. Притянув подругу к себе и нежно обняв её за плечи, тихонько проворковала:
– Всегда что-нибудь бывает первый раз, поэтому не устраивай мне здесь панихиду, не грустить, а радоваться надо. Тебя же, надо понимать, не изнасиловали в тёмном подъезде и ты же, если называть вещи своими именами, отдалась не первому попавшемуся прохожему, а любимому человеку.
– А что же будет, если Виктор на мне не женится, – сквозь, снова навернувшиеся, слёзы прошептала Лиля, – как я тогда посмотрю в глаза своему будущему мужу.
– Ещё как посмотришь, – воскликнула Лялька, – на этот счёт у меня нет никаких сомнений потому, что именно Виктор и будет твоим мужем.
Подруга успокоила Лилю, её слова, как нельзя, кстати, бальзамом проложили анестезирующую тропку к её неуравновешенному состоянию, впервые за этот день на её лице появилась лучезарная улыбка, которая озаряла всех, мимо проходящих. Она тихо проговаривала сама себе:
– Я счастлива, я уже не девочка, а настоящая женщина, я люблю Виктора, а он любит меня. Разве это не повод быть блаженной и благополучной и радоваться этим солнечным сентябрьским бликам после затяжного ненастья.
С этой исцеляющей и оптимистической установкой Лиля встрепенулась, сделала глубокий вдох и начала упаковывать вещи для переезда в новое общежитие.
На следующий день, проходя по университетскому коридору мимо группы однокурсниц, как всегда окружающих неразлучную тройку, Виктор небрежно обняв за талию двух, первых попавшихся по ходу его движения, девушек, скороговоркой выпалил:
– Девчонки, у меня сегодня день рождения, приглашаю всех. Будут торт, пирожные, конфеты, вино и красивые парни для свободных девушек. Начинаем в семь часов вечера, прошу любить, жаловать и не опаздывать.
Лялька, которая любила и жаловала подобные междусобойчики, радостно заверещала:
– Непременно будем, постараемся даже губы не накрасить, пока не зацелуем именинника во все разрешённые места.
Виктор погрозил Ляльке пальцем и помчался дальше по коридору по своим делам. Получилось так, что Виктор как бы пригласил всех и в то же время не пригласил никого.
– Разве так зовут гостей на день рождения, – не на шутку разобиделась Лиля, – да в колхозе на прополку буряков более культурно просят прийти.
– Да успокойся, подруга, – примирительно заявила Лялька, – ты, что своего Виктора не знаешь, он меньше всего думает об этикете, наглаживай свою парадную блузку и вперёд и с песней.
– Нет уж, никакой песни не будет, а движение вперёд по направлению к дому Виктора отменяется, никуда я не пойду, – категорично заявила Лиля.
Зная твёрдый характер своей подруги, Лялька, не утруждая себя навязчивыми уговорами, помчалась в близлежащую парикмахерскую. Ближе к вечеру у неё начался утомительный процесс подбора одежды для вечеринки. В итоге её прикид выглядел примерно следующим образом: ярко-красные, режущие даже здоровые глаза, модельные туфли на высоченных шпильках, подчёркивающие, итак достаточно стройные, ноги далеко не низкорослой Ляльки. Вертикаль этих самых длинных ног, облачённых в ажурные чёрные капроновые чулки, призывно обрывалась у края, высоко поднятой, фиолетовой мини-юбки, которая тонировала тёмно-зелёную блузку с бордовым жакетом впридачу. Со всей этой радужной палитрой гармонировали, вопреки обещанию имениннику, ярко накрашенные пухлые губы и подведенные до необычайной синевы огромные глаза. Сказать, что внешний вид её был вызывающим и действующим на прохожих мужчин, как красная тряпка на быка, означал не сказать ничего. Современные парижане наверняка признали бы в ней куртизанку времён Гиде Мопассана. Как бы там ни было, ровно в семь вечера Ляля с бутылкой венгерского вина «Токай» в руке протяжно, долго не отпуская кнопку, звонила в дверь квартиры именинника. Мать Виктора, предупреждённая сыном, что среди гостей должна быть его девушка, которую зовут Лиля, чуть ли не бегом бросилась открывать двери, удивившись на ходу нетактичной продолжительности звонка.
– Здравствуйте, я – Ляля, с именинником вас, – пулемётной очередью прострекотала она и, аккуратно отодвинув плечом мать Виктора в сторону, быстро влетела в комнату к уже накрытому столу. Ошарашенная Эмма Абрамовна, так звали мать Виктора, приняв скороговоркой сказанное более чем экстравагантной девушкой имя Ляля за созвучное Лиля, поспешно ретировалась в свою комнату искать успокоительные капли. Когда же через полчаса Виктор зашёл в родительскую комнату за недостающими стульями и сообщил, что его девушка по неизвестной причине не пришла, мать Виктора почувствовала невероятное облегчение, подобное ощущению командира батальона на фронте, когда по окончанию массированного артиллерийского обстрела выясняется, что никто из его солдат серьёзно не пострадал. За столом тем временем царило непринуждённое веселье, свойственное хорошо спетому, а возможно даже и спитому студенческому коллективу. Конечно же, весь вечер на манеже доминировала неподражаемая Лялька. Нисколько не смущаясь, она беспардонно ворвалась в комнату родителей и к величайшему неудовольствию матери потащила в залу танцевать отца Виктора. Ребята в модных тогда узких брюках, называемых дудочками, ниспадающими на остроносые лакированные туфли, отплясывали под быструю музыку, льющуюся из старого магнитофона, с девчонками в коротких стильных юбчонках популярные твист и чарльстон. В какой-то момент неугомонная Лялька, найдя на кассете медленный танец, именуемый арабским танго, низким интимным голосом провозгласила:
– Объявляется дамский танец, милые дамы приглашают приглянувшихся им кавалеров.
Выждав, когда танцующие пары заполнили пространство комнаты и из магнитофона раздался чарующий голос Сальваторе Адамо, Лялька выключила надоевший яркий свет комнатной люстры. Тем самым партнёрам по танцу представилась возможность прижаться друг к другу покрепче, и при взаимном согласии сторон целоваться, не опасаясь быть замеченными другими. Ляля одиноко стояла в полной темноте, пока не приоткрылась дверь, запустив в кромешный мрак полоску света, и в комнату не вошёл Виктор. Объятая винными парами Ляля тут же обняла его за плечи, вплотную прижалась к нему своей убористой грудью и, покачивая округлыми бёдрами в ритме музыки на два такта, заставила Виктора танцевать что-то похожее на танго. Густо накрашенные губы Ляльки касались его шеи, в любую минуту готовые к крепкому поцелую, оставляющему не только красные следы губной помады, а и фиолетовую метку, именуемой на жаргоне засосом. Виктор как мог, отстранялся от неё, вдыхая смесь цветочных духов и виноградный запах «Токая». Лялька, не обращая ни малейшего внимания на напрасные потуги Виктора освободиться от её объятий, вклинивала свою стройную ногу между его ног и вкрадчиво шептала ему на ухо:
