Рудольф Баландин
Последний год Сталина
В январе 1938 года состоялся Пленум ЦК. На нём говорилось, в частности, «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, формально бюрократическом отношении к апелляциям исключённых из партии ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». Основной доклад делал Маленков, исходя из материалов своих инспекционных поездок по стране и следствий по политическим делам. Однако быстро остановить запущенный механизм репрессий было непросто. Ежов стал влиятельной фигурой, а его ведомство превратилось в мощную государственную организацию. Это вызывало усиливающееся беспокойство Сталина.
В августе 1938 года Георгий Максимилианович решился на смелый шаг. Возможно, он знал или чувствовал настроение вождя. Произошло следующее – со слов А.Г. Маленкова, пересказавшего воспоминание отца:
«Я передал записку И. Сталину… В записке о перегибах в работе органов НКВД утверждалось, что Ежов и его ведомство виновны в уничтожении тысяч преданных партии коммунистов. Сталин вызвал через 40 минут. Вхожу в кабинет. Сталин ходит по кабинету и молчит. Потом спрашивает:
– Это вы сами писали записку?
– Да, это я писал.
Сталин молча продолжает ходить. Потом ещё раз спрашивает:
– Это вы сами так думаете?
– Да, я так думаю.
Далее Сталин подходит к столу и пишет на записке: “Членам Политбюро на голосование. Я согласен”».
Точно ли так всё было? Похоже, что так. Хотя в записке вряд ли говорилось об «уничтожении тысяч преданных партии коммунистов». Цифра явно преувеличенная, и обосновать её Маленков никак бы не смог. О десятках он мог судить на основе своих расследований, о сотнях – предположительно. Хотя несправедливо репрессированных (а не уничтоженных) действительно могло быть несколько тысяч.
С падения Ежова начался быстрый карьерный рост Маленкова. Он вошёл в члены Центрального Комитета ВКП(б), а на Пленуме ЦК 22 марта 1939 года стал секретарём ЦК. Он возглавил Управление кадрами ЦК ВКП (б), контролировал развитие промышленности и транспорта. Он вошёл в ближайшее окружение Сталина.
После войны высшее техническое образование Маленкова определило его назначение куратором авиационной и ракетной промышленности. По всем данным он мог возглавлять Совет министров СССР. Ещё при Сталине Н.С. Хрущёв, так же как Л.П. Берия, постарался подружиться с Маленковым.
Итак, XIX съезд партии стал важнейшим событием 1952 года. На нём были подведены итоги сталинской эпохи и намечены перспективы на будущее. Однако в изданном полумиллионным тиражом учебном пособии «История СССР. Эпоха социализма» (М., 1958) о нём сказано скупо и неопределённо. Даже не упомянут ни основной докладчик, ни Сталин.
В учебнике истории России для 11-го класса (2007) сказано: «В последние годы жизни И.В. Сталина нормы внутрипартийной демократии перестали соблюдаться даже формально. Не созывались заседания руководящих органов партии… Лишь в 1952 г. состоялся XIX съезд ВКП(б). Съезд утвердил новое название партии. Она стала называться Коммунистической партией Советского Союза (КПСС)». Только и всего!
Д. Боффа: «Ход работы XIX съезда… подтвердил наличие в эти годы глубокого кризиса. В СССР и правители, и управляемые в дальнейшем старались вычеркнуть его из памяти истории; в более позднее время об этом событии стремились говорить как можно меньше…»
Ссылка на кризис никак не объяснена, так же как странное стремление власть имущих вычеркнуть данный съезд «из памяти истории». Почему? Если бы страна находилась в кризисе, Хрущёву был смысл раскрыть его суть. А тут, напротив, стратегия умолчания.
Тот же Боффа невольно отметил то, в чём выражался кризис. Дело было не в сталинском управлении. Это был не экономический и не организационный кризис. Существовали объективные явления, угрожавшие системе, созданной Сталиным. О них много говорил Маленков.
«Он резко акцентировал внимание, – отметил Боффа, – на четырёх пунктах: необходимо дать большой простор самокритике и критике “снизу”; дисциплина партийная и государственная должна быть укреплена и должна стать единой для всех, руководителей и руководимых: выдвижение и подбор кадров должны проводиться более строго, не должно быть места для кумовства и личных капризов, как это часто случается; необходимо также усилить идеологическую работу, для того чтобы не допустить возрождения буржуазной идеологии и остатков антиленинских групп (то есть оппозиций давнего времени)».
Такое «акцентированное внимание» ещё зачтётся Маленкову.
Охота на Большого мингрела?
Ненавистники Сталина твердят: он стремился к власти, наслаждался властью и ради её удержания был готов на любые преступления, подозревая своих сатрапов в том, что они готовы сместить его. Поэтому он производил чистки в партийном аппарате, избавляясь от своих соперников, начиная с Троцкого.
Объяснение простое: мания, психическая аномалия. Мол, ещё в 1926 году академик В.М. Бехтерев нашёл у него паранойю, публично огласив диагноз, за что был отравлен. Это подтвердила его внучка физиолог Н.П. Бехтерева. Правда, незадолго до смерти она призналась, что солгала ради поддержки «перестройки». Эта ложь поныне гуляет по статьям и книгам.
Огромная власть ничего не давала Сталину, кроме титанической работы и колоссальной ответственности. Он был скромен в быту и общении, редко появлялся на всяческих мероприятиях, много читал и работал. На маниакального властолюбца это абсолютно не похоже.
В 1950-е годы он был озабочен тем, что может произойти после его смерти. Об этом всерьёз задумывались и те, кто мог встать во главе СССР после ухода Сталина.
Историк Ю.Н. Жуков отметил: «Скрытая, закулисная и сложная игра в руководстве, единственной ставкой в которой была власть, не прекратилась и не замерла даже на месяц. 1952 г. начался с перестановок в высшем командном составе вооружённых сил… В мае радикальные перетряски затронули МИД… Всё это, как свидетельствовала советская практика, означало грядущую в ближайшем будущем смену министров военного и иностранных дел, то есть отставку Василевского и Вышинского».
Наиболее активный член Политбюро Лаврентий Павлович Берия, возможно, считал себя главным наследником Сталина. Но положение Берии подпортил министр госбезопасности Грузии генерал Рухадзе. «Его антибериевские настроения, – писал П.А. Судоплатов, – были общеизвестны». Но почему грузин Рухадзе плохо относился к мингрелу Берии? Не было же это просто личной неприязнью.
Надо иметь в виду, что мнение П.А. Судоплатова по некоторым вопросам не лишено субъективности уже потому, что он был ближайшим сотрудником Берии, разработчиком и исполнителем тайных операций. Если кому-то не нравился Берия, то для этого были объективные причины.
«Мингрельское дело» выглядит наиболее запутанным из всех прочих. Возможно, его «подчищали» в архивах сначала Берия, выгораживая себя и выставляя в неприглядном свете Сталина (не исключены подделки документов), а потом и Хрущёв. Это «дело» связано не только с борьбой за власть среди высшего руководства страны. Не менее существенны объективные причины: коррупция среди партийных боссов, взяточничество, недовольство жёстким правлением Сталина, проявлениями межнациональной вражды.
В августе 1949 года в обстановке секретности прошли успешные испытания советской атомной бомбы. С этого времени Берия как руководитель атомного проекта вновь обрёл доверие Сталина. Но ненадолго.
«Во время последней поездки Сталина в Грузию в 1951 году, – писал генерал Н.И. Власик, – когда мы жили в Боржоми и Цхалтубо, ко мне поступили сведения от замминистра путей сообщения Грузии, сопровождавшего наш состав, о неблагополучном положении в Грузии. При поступлении в вузы требовалась взятка в размере 10 тысяч рублей, и вообще о процветании взяточничества в Грузии. Я доложил об этом Сталину. Он вызвал министра госбезопасности Грузии, который подтвердил, что такие факты действительно имели место и виновные были привлечены к ответственности. По возвращении в Москву было созвано Политбюро, на котором Сталин информировал членов правительства о положении в Грузии… В результате расследования вышеизложенные факты подтвердились. Первый секретарь ЦК Грузии Чарквиани был снят с работы, и другие виновные понесли наказание».
Генерал Н.М. Рухадзе, помимо прочего, предоставил материалы о коррупции в Грузии. При этом он, по-видимому, сообщил, что многие ответственные посты в Грузии занимают мингрелы. В этой связи острые конфликты был у Рухадзе со 2-м секретарём ЦККП(б) Грузии И.И. Барамией.
Судя по всему, «засилье» мингрелов и предосудительные разговоры в узком кругу дали повод для постановления Политбюро о взяточничестве в Грузии и об «антипартийной группе Барамия» от 9 ноября 1951 года. Там говорилось: «Мингрельская националистическая группа т. Барамия не ограничивается, однако, целью покровительства взяточникам из мингрельцев. Она преследует ещё другую цель – захватить в свои руки важнейшие посты в партийном и государственном аппарате Грузии и выдвинуть на них мингрельцев, при этом она руководствуется не деловыми соображениями, а исключительно соображениями принадлежности к мингрельцам… он затеял борьбу за восстановление мингрельцев в аппарате госбезопасности. Правда, ЦК КП(б) Грузии отклонил его протест. Но т. Барамия не был бы Барамия, если бы он удовлетворился решением ЦК. Он поскакал в Москву, козырял там перед московскими работниками именем ЦК КП(б) Грузии, злоупотреблял доверием московских работников к ЦК КП(б) Грузии».
В Грузии начались аресты крупных партийных работников. Следствие вели опытные работники МГБ СССР, прибывшие из Москвы. Рухадзе арестовал бывшего министра госбезопасности Грузии Рапаву, генерального прокурора Шония и академика Шария (бывшего заместителя начальника внешней разведки НКВД). Их обвинили в шпионских связях с эмигрантскими организациями через агента НКВД Гегелия и его жены-француженки (они были арестованы).
С этого началось «мингрельское дело». Было ли оно связано с Берией, трудно сказать. По словам П.А. Судоплатова: «Берия не скрывал ни от Сталина, ни от Молотова, что дядя его жены, Гегечкори, – министр иностранных дел меньшевистского правительства Грузии в Париже». К тому же Берия давно укрепился в Москве и вряд ли имел постоянные связи с обвиняемыми мингрелами.
В начале 1950-х годов Судоплатов по приказу министра МГБ Игнатьева выехал в Тбилиси. Как он вспоминал: «Я должен был оценить возможности местной грузинской разведслужбы и помочь им подготовить похищение лидеров грузинских меньшевиков в Париже, родственников жены Берии, Нины Гегечкори. Докладывать я должен был лично Игнатьеву. Мне сообщили, что инициатива по проведению этой операции исходила из Тбилиси, от генерала Рухадзе, и Сталин её лично одобрил… Любительский авантюризм Рухадзе испугал меня, и я поспешил вернуться в Москву, чтобы доложить обо всём Игнатьеву. Он и его первый заместитель Огольцов внимательно выслушали меня, но заметили, что судить об этом деле надо не нам, а “инстанции”, так как Рухадзе лично переписывается со Сталиным на грузинском языке».
Как пишет К.А. Столяров: «Кроме Рухадзе, Рюмина и Игнатьева полностью в курсе дела был Маленков, – Игнатьев регулярно осведомлял Георгия Максимилиановича о всех сколько-нибудь значительных операциях. Допускаю, что Маленков не только знал, но и способствовал проводившимся в МГК “земляным работам”» (имеется в виду подкоп под Берию).
С таким предположением трудно согласиться. Вообще, мне теперь кажется, острота борьбы за власть в руководстве страны преувеличивается. Маленков и без того был «правой рукой» Сталина как первый заместитель председателя Совета министров. Ему имело смысл сохранять хорошие отношения с Берией. Для Сталина и Маленкова было важно пресекать коррупцию, кумовство, взяточничество – и не только в Грузии.
Новое постановление Политбюро вышло через 4 месяца после первого. На этот раз ретивые следователи «выбили» показания более серьёзные: якобы задержанная националистическая группа «ставила своей целью отторжение Грузии от Советского Союза». Число задержанных было огромным для небольшой республики: 7 из 11 членов бюро ЦК КП Грузии, 427 секретарей обкомов, горкомов и райкомов партии. Был арестован почти весь партийный актив Мингрелии.
Выходило, что сначала преобладала одна национальная группа, а теперь её сменила другая, тоже национальная, и, может быть, ничуть не лучше первой. Проявилась рознь уже, можно сказать, на уровне отдельных племён и кланов. Для Сталина это был ещё один удар по его национальной политике. С победой социалистической системы и с улучшением условий жизни народа среди служащих из среды партийного «передового отряда» усиливались, что называется, мелкобуржуазные националистические настроения.
Сталин обрушился на деятелей, ведущих, по поручению Маленкова и Игнатьева, «мингрельское дело». Он направил 4 июня 1952 года телеграмму руководству Грузии, где говорилось: «ЦК ВКП(б) считает, что т. Рухадзе стал на неправильный и непартийный путь, привлекая арестованных в качестве свидетелей против партийных руководителей Грузии… ЦК ВКП(б) не сомневается, что если стать на путь т-ща Рухадзе и привлечь арестованных в качестве свидетелей против т. Рухадзе, то арестованные члены группы Барамия могли бы сказать против него гораздо больше и несравненно хуже.
Это факт, что именно они во главе с Барамия требовали снятия т. Рухадзе с поста министра месяцев восемь назад и обвиняли его во всякого рода уголовных делах».
Сталин так наладил работу государственного механизма, заручился таким авторитетом и доверием народа, что страна восстанавливалась и развивалась прежде всего усилиями трудящихся и руководителей на местах, в министерствах по «спущенным сверху» планам. В ожидании смерти вождя претенденты на высшие посты имели возможность активно интриговать, исполняя при этом, конечно же, свои непосредственные обязанности.
В наиболее выгодном положении были те, кто занимался партийными делами и курировал органы госбезопасности (то есть Хрущёв и Маленков). Но если Маленкову приходилось уделять много внимания текущей государственной работе, то Хрущёв как преимущественно партийный функционер имел больше времени для интриг, чем он успешно пользовался.
По мнению П.А. Судоплатова: «Сталин с помощью Маленкова и Хрущёва хотел провести чистку в рядах старой гвардии и отстранить Берию». С такой версией трудно согласиться. Ряды старой гвардии были и без того основательно вычищены.
Правдоподобным представляется мнение В.В. Кожинова о том, что Хрущёв был затребован в Москву с Украины (по-видимому, по рекомендации Маленкова) в связи с проведением жёстких партийных «чисток» в столице и Ленинграде. Об этом проговорился в своих мемуарах сам Хрущёв. Он же странным образом, придя к власти, постарался срочно избавиться от Абакумова.
«Почему Хрущёв так энергично спровадил Абакумова на тот свет? Чего он опасался? – писал К.А. Столяров. – Определённо ответить на эти вопросы крайне сложно, – находясь у власти, Хрущёв позаботился о том, чтобы изобличающие его документы были уничтожены…» Уже сам факт уничтожения документов обличает Хрущёва в преступлениях, и не только служебных.
В.В. Кожинов, сославшись на хрущёвские уверения, согласно которым он не имел ровно никакого отношения к «Ленинградскому делу», даже и «документов не видел», продолжил: «Но на всякий случай Никита Сергеевич всё же сделал следующую оговорку: “Не знаю подробностей этого дела, допускаю, что в следственных материалах по нему может иметься среди других и моя подпись”.
Как же так? “Документов не видел”, а подпись под ними, “допускаю”, поставил?! Или другое противоречие: Сталин переводит Хрущёва (по его же признанию) в Москву секретарем ЦК из-за “Ленинградского дела”, но затем-де не говорит ему об этом деле ни словечка!»
Удивительнейшие дела стали твориться в России с хрущёвских времен. Яростным обличителем репрессий и культа личности был тот, кто едва ли не активней всех проводил репрессии и насаждал собственный культ. При поборнике «перестройки и гласности» прочно укоренилось мнение о том, что жесточайшие репрессии в СССР осуществлял злодей Берия, а при Хрущёве началась «оттепель».
На деле при Берии были проведены две амнистии, а с 1946 года главным и жестоким «карателем» являлся Н.С. Хрущёв. Об этом, в частности, свидетельствовал компетентный государственный деятель, с 1943 года возглавлявший нефтяную промышленность СССР Н.К. Байбаков: «Кляня и понося Сталина… кликушески разоблачая его культ, Хрущёв… отводил обвинения прежде всего от самого себя… Именно он известен массовыми “московскими процессами” над “врагами народа”, разоблачениями и расстрелами, в которых он был одной из самых ответственных инициативных фигур. Это он – главный зачинщик массового террора на Украине… громче всех и яростней всех разоблачал, арестовывал и казнил людей… на Украине, а потом в Москве… Нужно было отвлечь внимание людей от себя, от личной причастности к произволу… и Хрущёв… поспешил стать в позу некоего верховного судьи всего “сталинского времени”».
Сталин, конечно, ответственен за то, что держал для выполнения наиболее сомнительных и грязных дел таких людей, как Хрущёв. Но если вождь давал «добро» на репрессии, то от исполнителей требовалось, по меньшей мере, не переступать черту хотя бы той условной «революционной справедливости», которая предполагает суровые, но всё-таки обоснованные меры. Хрущёв усердствовал, посылая с Украины чрезмерно завышенные списки “врагов народа”, которые в Москве сокращали (это его возмущало). В ленинградском, московском и мингрельском «делах» он также, пожалуй, подличал, тем более что тут речь шла о собственном продвижении к вершинам власти.
В послевоенное время политические репрессии были сравнительно невелики, с годами уменьшались и относились преимущественно к военным преступникам и пособникам фашистов. Но если у Сталина была цель – безопасность страны, единство общества, обуздание партийных функционеров, улучшение жизни народа, то такие деятели, как Хрущёв, Маленков, Берия использовали репрессии отчасти и в личных интересах.
Почему же в сознании людей укоренилось извращённое мнение, будто Берия был исчадием зла и устроителем массовых жестоких репрессий, а Хрущёв – творцом «оттепели» и первым «демократизатором»? Ответ прост: таково одно из проявлений воздействия на массовое сознание пропаганды.
«Мингрельский узел» не стал удавкой для Берии (если кто-то стремился к этому). Сталин подверг критике министра МГБ Игнатьева и потребовал очередной перестройки органов государственной безопасности. В записке, принятой по итогам заседания, отмечалось отсутствие контроля партии над МГБ, критиковались парторганизации этого министерства. Предлагалось усилить контроль партии за органами госбезопасности.
Провал «мингрельского дела» поставил в трудное положение Маленкова и Хрущёва, ибо означал возвышение Берии. Ю.И. Мухин выдвинул версию, что гонения на кураторов «мингрельского дела» были вызваны намерением Сталина вновь вернуть Л.П. Берию на пост руководителя спецслужб.
По моему мнению, Сталин понимал, что за его спиной идёт подспудная борьба «за место под солнцем». Это его раздражало. Он хотел ввести в центральный государственный аппарат новых молодых деловых людей. А «старая гвардия» предпринимала активные действия для упрочения своей власти.
…Через месяц после смерти Сталина арестованных мингрелов освободили и вернули на прежние посты. Через полгода многие из них были вновь арестованы, судимы и расстреляны как члены «банды Берии».
В последние годы Сталина наиболее отвратительной фигурой в руководстве страны был Н.С. Хрущёв, который разыгрывал роль простака. Он был хитёр, коварен, подл и не глуп (в обыденном смысле), обладал деловым напором и бурно раздувал культ личности Сталина. Как подсчитал В.П. Карпов, в докладе на XVIII съезде партии (март 1939 г.) Хрущёв за 20 минут помянул Сталина 32 (!) раза, завершив словами: «Да здравствует величайший гений человечества, учитель и вождь, который ведёт нас победоносно к коммунизму, наш родной Сталин!»
Отдавая должное лицемерию Хрущёва, вряд ли можно поддержать стремление ряда авторов представить Л.П. Берию честным коммунистом, беззаветно преданным идеям Ленина – Сталина. В деловых качествах ему отказать нельзя (да и возможности у него были большие). Но как интриган и карьерист он, пожалуй, превосходил Никиту Сергеевича.
Однако не следует преувеличивать озабоченность представителей высшего руководства СССР заговорами и борьбой за власть. У каждого из них были свои непростые обязанности, которые они выполняли более или менее успешно. Как мне представляется, главные противоречия были не между отдельными личностями и группами в руководстве страной. Огромная масса крупных партийных работников чувствовала, что Сталин отодвигает их на второй план, делая упор на руководителей конкретными государственными структурами (Совет министров).
«Ущемлённый» партаппарат представлял Хрущёв, а хозяйственников – Маленков. Берия был как бы посредником, представляя и ту и другую «коалицию». Это было его преимуществом. Курируя атомный проект, он был более близок с Маленковым. Для партийных функционеров, руководимых Хрущёвым, в борьбе за власть наиболее опасной фигурой был Берия, свергнув которого, можно было бы подчинить себе исполнительную власть.
Такова была, на мой взгляд, в схеме, объективная расстановка сил на то время.
