Роман Заин
Следующий день
Пройдя огромные деревянные ворота, украшенные по центру двумя массивными бронзовыми козлиными головами с металлическими кольцами в ноздрях, они оказались в большом саду. Хотя, именно садом его можно было бы назвать с натяжкой. Скорее это был лес, с выстриженными зелеными лужайками, с вымощенными шлифованными камнями дорожками, с фонтанами, с кипарисами изыскано постриженными на современный манер. Пройдя вперед, пред путниками возник коридор арочного типа, с полом выложенным ярко красной мозаикой. Это коридор казался достаточно широким и при желании, в нем могли бы разъехаться пара повозок. У правого края, на цепи вмурованной в стену, сидел огромный чернокожий раб, испуганно мигающий глазами на входящих. Слева, прямо против раба, точно в таком же незавидном положении находилась черная пантера, так же прикованная цепью, возбужденная всеобщим волнением, тихонько ревущая, и замышляющая броситься на любого, кто окажется в зоне ее атаки. Минуя их, путникам открылся просторный зал. Это был атриум. Свежий и прохладный, он настраивал гостей на домашний лад. Сев на маленькие скамеечки, услужливо приготовленные для входящих, семья отдалась в руки рабов – мойщиц. То считалось давней и доброй традицией, проистекающая из самых недр цивилизации, подвластной исключительно влиятельным особам. В задачи молодых приятных девушек, что разместились подле скамеечек, входило освобождение усталых хозяйских ног от обувного бремени, омовение их чистою студеную водой, а также быстрый восстанавливающий массаж снимающий напряжение с изнуренных стоп. Пока этот незатейливый, но очень замечательный процесс длился, семья немного осмотрелась. Атриум представлял собой вытянутое прямоугольное сооружение, выложенное плиткой разных цветов, но эта палитра не имела вид разобранный. Напротив, чувствовалась рука мастера – архитектора, который создал, а потом воплотил в жизнь, свой проект. Стены снизу чернели цветом смоляного опала, который приобретал более светлый оттенок, поднимаясь выше. Средняя линия, по периметру, была облицована камнем песочного оттенка с неровной текстурой, а верх, неожиданно для всех, зеленелся темным изумрудом. Композиция смотрелась интересно и довольно неожиданно. Она, скорее нравилась большинству увидевших ее, и совершенно точно не оставляла никого равнодушным. Пикантности добавляли чаши на длинных тонких ножках, расставленные по четырем границам атриума, с зажжёнными в них языками пламени, отбрасывающие на стены причудливые тени. Создавалось впечатление, что эти тени танцуют для гостей!! В середине зала, как и положено стилю того времени, не хватало части крыши, и яркое солнце забрасывало свои светлые лучи, внутрь постройки. Под открытым небом находился бассейн – имплювий, собиравший в себя дождевую воду. Края его чернели выложенные грубым камнем, а кант отливал, причудливой формы, карнеолом. Опоясывали имплювий мощные белокаменные колонны, со спирально закрученными рельефами по всей длине и лепниной в виде расправленных листьев у оснований. Неподалёку находился декоративный мраморный колодец, и на него как бы навалившись, опиралась статуя красивого молодого юноши, шутливо сверкающего глазами. Стены атриума украшали картины-гобелены, с изображением мифологических персонажей, бывших властителей, членов фамилии хозяина виллы. Лишь потолок оставался снежно-белым, нетронутым, натянутым на атриум, как будто шкура на барабан. Недаром этот зал считали центром римского дома, ведь отсюда можно было попасть в разные его участки: в спальни, на верхние этажи, предназначенные для размещения рабов, в рабочий кабинет, который теперь принадлежал Флавиану.
Процедуры омовения наконец-то закончились и услужливый Палла, предложил следовать за ним. Опытный вилик смотрелся похожим на кота, семеня маленькими аккуратными шажками и ведя за собой властительное семейство. Кланяясь и улыбаясь, он привел гостей в перистиль. Стоило им перешагнуть порог, как они оказались в саду. Нежная и мягкая прохлада распахнула пред усталыми путниками свои объятия. Влажный запах свежести, перемешанный с ароматами плодовых деревьев, ударил в нос, заставив на секунду поверить, что они находятся где-то на волшебной реке, а не в перистиле Луция Пизона. В середине сада находился бассейн, с кристально чистой голубой водой. В двух противоположных друг от друга углах, на берегах этого самого бассейна, возвышались два мраморных фонтана. Тот, что ближе к входу, изображал Нептуна, грозного, возвышающегося из волн, осыпаемого пеной брызг. Он повелительно разводил руки в разные стороны, как бы приглашая гостей насладиться его благами. В левой руке, водяной бог крепко держал трезубец, а правая, сжатая в кулак, демонстрировала смотрящим власть и силу его над морями. Дальний фонтан, напротив, смотрелся нежным и грациозным воплощением богини Исиды, присевшей на одно колено, и раскинув руки-крылья порознь. Вдоль бассейна, ближе к воде, по всей длине берегов играл красками восхитительный сад. Аллеи кустарников и растений благоухали для гостей изумительными ароматами, а по дорожкам выложенным средь сада, важно выхаживали павлины, раскинув для важности свои разноцветные хвосты. Среди зеленого постриженного благолепия, может быть для красоты, а может и для придания большего аромата, раскинули невысокие кроны плодовые деревья. Росли тут, витиевато уходя в небо, черешни, груши и яблоньки. Все как один стройные, молодые и аккуратные. Опоясывала же дивным сад, крытая мраморная галерея, с фронтонными белеными колоннами, тянущаяся по всем четырем сторонам перестиля. Пол в этой галерее, специально выкладывался белой блестящей плиткой, чтобы солнце, отразившись от него, могло освещать стены, искусно исписанные художниками, рассказывающие сцены былой славы Рима, мифы и легенды божеств.
Постояв немного на месте, так чтобы новые хозяева смогли сполна насладиться красотой и величием галереи, Палла повел их дальше. Надо отметить, что дорога не была дальней, всего-то и следовало пройти в конец перистиля, где прислоненная к стене, скрывалась от взоров летняя беседка, сплетённая из тонких ивовых прутьев. Всё ее пространство было искусно украшено цветами. Здесь хочется пояснить, что слово украшено, не в полной мере отражает присутствие цветов в беседке. В ней они находились повсюду. Цветы вплетались в стены, рассыпались по полу, спадали с потолка, стояли распрямившись, во всевозможных вазах. Помимо того, невозможно передать словами аромат, источаемый беседкой. Казалось, что ты находишься в поле, в саду и в лесу, да где угодно, но только не в строении возведённым человеческой рукой. От столь небывалого количества запахов могла закружиться голова. Однако, композиция не заканчивалась только лишь цветами. Они являлись основным ее фоном и только. Пол беседки оказался достоин восхищения ничуть не меньше стен. Он представлял собой элегантную постриженную зеленую лужайку, присыпанную сверху лепестками роз. Внутри этого чудесного строения стояло несколько круглых столов, ножки которых были обложены мхом таким образом, что их становилось не видно и создавалось впечатление, будто бы эти столы, словно зеленые кочки, росли прямо из земли. К ним, как и положено, прилегали три обеденные кушетки, в форме плетеных гамаков, накрытых шелковыми накидками. Под потолком, на специальных крючках, висели золотые клетки с попугаями разных размеров и расцветок. Они наполняли беседку веселым гомоном, а также несколькими заученными озорными фразами, проговариваемые гнусным акцентом. Что же касается обеда, то легкие закуски уже манили едоков гастрономическим вожделением, сервированные на зеленых кочках. Однако нет, не как обычно в вазах и пиалах находились кушанья. Посуда соответствовала, под стать беседке. На столе, ломились изобилием плетеные корзины с фруктами, деревянные чаши, искусно увитые виноградными лозами, манили усталых путников вином. Тарелки, казались вырезанными из коры и соблазняли гостей разнообразными закусками.
Палла жестом пригласил господ занять места за столом. Новые хозяева принялись рассаживаться, и как только руки оказались вымытыми, откуда-то из-за угла беседки, которого и видно не было, послышались нежные звуки музыки. Сначала ритм струнных инструментов был слегка уловим, но с каждым появлением в нем ударных, нарастал. Мгновенье, словно из воздуха, в беседке появились девушки танцовщицы, в легких прозрачных нарядах, с лентами, вплетенными в волосы. Девушки служили фоном для кушанья, а не каким-нибудь расслабляющим блюдом, на которое стоило бы отвлекаться. Начался обед. Пока закуски перемещались с пиал на тарелки, раб находившийся неподалеку, принялся громким голосом объявлять:
– Суп из птичьих гнезд!! – огласил он.
Надо отметить, что при оглашении раб скорчил такую надменную физиономию, что у обедающих невольно сложилось впечатление, будто бы они всю жизнь, только этого супа и ждали. Однако, нельзя сказать, что он не угадал. Услышав название блюда, Эмилия, мать семейства, восторженно сложила руки ладонями друг к другу, и ахнула от удивления и восхищения. Еще будучи в Карфагене и болтая с подругами о чем-то не важном, их разговор коснулся деликатесов из страны шелка. Камиция, жена одного из высокопоставленных сенаторов, как-то невзначай упомянула, будто бы ей довелось пробовать блюдо с очень странным названием «Суп из птичьих гнезд». Вкус его она нарочно описывать не стала, возможно, назло подругам, а возможно и по каким-то другим причинам. Да и не важно это сейчас. Тут основную роль играл вовсе не вкус, тут на первое место выходила именно невозможность попробовать его остальным. Ведь если пробовала Камиция, а остальные не пробовали, у неё, как бы само собой, вырисовывалось некое преимущество. Поговорили и забыли, однако теперь, вновь услышав это название, Эмилия заново распалилась. Сложность попробовать суп остальным не куда не девалась. Как и положено, все то, что не досягаемо, становится во сто крат привлекательней, и попробовать этот злосчастное блюдо, стало в своё время, чуть ли не мечтой Эмилии. Она вспомнила беседу с Кимицией, вспомнила ее чуть-чуть надменный взгляд. Вроде и было давно, а как будто бы только что!! Разумеется, в тот момент она и виду не подала, что хотя бы капельку завидует. Как и положено матронам, они обсудили этот суп с некоторой насмешкой, но каждая признала, где-то внутри себя, что хотела бы его вкусить. Именно поэтому, объявление о подаче супа, вызвало такую радость у матроны. Еще больше грела мысль о том, что она первая попробует его, а после, сможет описать это удивительное блюдо подругам. Прекрасное настроение вылилось в восторженный взгляд, который она перевела на мужа, и утвердительно кивнув тому, дала понять, что задумка с блюдом пришлась ей по душе.
Внесли небольшую кастрюлю, на широком подносе, украшенную бледно-нежною бирюзой. Следом появились глубокие тарелки с искрящимся кантом, и наборы увесистых деревянных ложек. Будучи уставшими и голодными с дороги, предвкушение блюда превзошло все возможные и невозможные ожидания. Фантазия не рисовала чего-то конкретного, просто содержимое кастрюли, казалось каждому вкусным по-своему. Луций и Флавиан, мечтали о чем-то круто сваренном и мясном. Эмилия и Муция, наоборот, о чем-то воздушном и утонченном. Однако рабы не дали им возможности долго мечтать. Сдернув крышку с блюда, пред едоками предстала киселе-подобная жидкость, светлого-розоватого цвета. Рядом, на вытянутом подносе, лежали куриные фрикадельки и кусочки хлеба перемолотого с зеленью. На вид это что-то тягучее, совершенно не разогревало аппетит. Напротив, мутная жижа источала неприятный запах, и являлась отвратительной для глаз. Тем не менее, изысканный деликатес, есть изысканный деликатес. Тарелки наполнились блюдом и расставились против каждого гостя, дабы те вкусили утонченного гастрономического изыска. Семья переглянулась между собой. После посмотрели на обрадованную и излучающую счастье мать, и молча, внутри себя согласились с тем, что попробовать это все-таки придется. Вкус не понравился никому, быть может, потому, что его и не было вовсе. Однако, вида никто не подал, дабы ни выказать неуважения к Эмилии, безмерно счастливой, от такого изящного наслаждения. Следующим блюдом шли фаршированные петушиные гребешки, поданные с кислыми сортами жареных яблок, и пришедшиеся по вкусу каждому. Далее ассорти из морепродуктов, приготовленных в кокосовом молоке, языки фламинго, устрицы, морские ежи, а закончилась трапеза десертом, выполненным в виде горы фруктов облитых растопленным медом.
Обед закончился. Усталые гости, словно насосавшиеся крови комары, отвались на ложах. Подобное обжорство случается после длительного голодания, или если питание не соответствует твоему рациону. А как известно, еда в путешествии не всегда свежа и разнообразна. Именно поэтому, гости набросились на блюда, словно некормленые собаки, и с жадностью, запихнули в себя больше, чем того требовал голод. Однако римская трапеза никогда не состояла только из блюд. Стоило гостям показать, что кушать они попросту больше не могут, как в беседку вбежали белокурые кудрявые мальчики, лет, наверное, шести, в белых туниках и сандалиях, закрепленных ремешками на маленьких ножках. Семья слышала про старую и добрую традицию богачей, вытирать руки о кудри незрелых юношей, однако самим быть ее участниками, никогда не доводилось. Мальчишки подбежали к кушеткам, услужливо стали на колени перед хозяевами, согнув при этом маленькие головки и уперев подбородки в щупленькие грудки. Процесс вытирания начался. Это было потрясающе!! Кудри оказались мягкими и воздушными словно пух. В связи с этим жир, с удивительной быстротой перекочевал на волосы, сделав их сальными и толстыми. Традиция очень понравилась семье. Конечно не самим содержанием, ведь руки, с таким же успехом, можно было и помыть в лимонной воде. Традиция понравилась размахом!! Именно тем, что не каждый мог себе ее позволить, а они теперь могли. Настроение стремительно росло вверх, однако тягость путешествия, навалилась с новыми силами. Как известно, плотный обед лучший друг полуденного сна. В пору было и отдохнуть. Первым с кушетки встал Флавиан. Патриций одобрительно кивнул вилику, давая понять, что обедом он остался доволен. Однако, будучи человеком деятельным, даже в миг тяжкой усталости, он не только отблагодарил управляющего, но и успел дать первые наставления. Флавиан велел, чтобы на следующий день, Палла выстроил всех рабов, трудящихся в имении, на полях, в зверинцах, даже тех, кто сидел в эргастулах, одним словом всех, в две шеренги. Дожидаться они его должны были на поле, обязательно голые, облаченные лишь в повязки, закрывающие срамное. Новый господин желал осмотреть свое новое имущество.
Утро выдалось погожим. Солнце встало несколько часов назад, но не успело прогреть воздух до полуденного зноя, делая пребывание на улице комфортным и освежающим. Белые, пушистые облака сновали по небу взад и вперед, подгоняемые неспешно дующим ветром. Жизнь вокруг замерла в предвкушении важного события, которое должен был огласить новый хозяин. Работы в полях, как и положено, отменились, согласно распоряжению нового господина. Рабы, выстроенные вдоль бараков, терпеливо дожидались появления Флавиана, при этом тихонько переговаривались между собой, пытаясь угадать, зачем этот маневр придуман.
– Наверное, хочет объяснить нам новые правила, – говорил один невысокий, сгорбленный от работы старичок.
– А я слышал, что он сильный хозяин!!! Скорее хочет посмотреть на свое хозяйство, и на нас конечно. – отвечал ему второй.
– Нет!!, – вмешался третий, – он хочет …. .
Но раб не успел договорить, как из-за деревьев появился Флавиан, сопровождаемый своим сыном и виликом Паллой, бегущим впереди и услужливо указывающим дорогу. Они разгорячённо спорили, это стало слышно по отрывкам слов, доносящихся с их стороны, и видно по активной жестикуляции разговаривающих. Когда хозяева поравнялись с первой шеренгой, то смысл их диалога стал обретать понятный и ничего хорошего не суливший, смысл.
– И я не намерен кормить дряхлые рты, не приносящие ничего, кроме боли от созерцания их сущности – доказывал старик своему сыну, раскрасневшись от нервного напряжения, и раздосадованный упрямством ребенка. Однако, на Луция его полукрик совершенно не действовал. Он был по-прежнему спокоен, холоден взглядом и уверен в себе. Это одновременно бесило и радовало отца.
– Ты хотел услышать мое мнение отец, и я его еще раз тебе повторяю!!! Неправильно делать выборку по внешнему виду. Надо посмотреть на трудяг за работой, посоветоваться с надсмотрщиками, дать каждому возможность проявить себя. Но, разумеется, окончательное решение будет принято только тобой – отвечал подросток монотонным голосом, с примесью пренебрежения.
Отдышавшись после прогулки и спора, Флавиан окинул злобным взглядом выстроенных рабов. Еще раз посмотрел на сына, как бы спрашивая его не передумал ли тот, и не увидев правильного ответа, пошел вдоль выстроенных рядов, показывая пальцем то на одного, то на другого невольника, зловещее добавляя: «Ты». Следом шел Палла, запоминая выбор господина. Луций остался стоять на месте, провожая отца равнодушным, безразличным взглядом. Меж тем, выборка Флавиана не заняла много времени и по ее окончанию, никому не говоря не слова, хозяин молча направился восвояси. Он был зол и даже можно сказать, смотрелся взбешенным поведением сына. Его раздражало не то, что сын с ним не соглашался, а то, что у него вообще есть альтернативная точка зрения, и она не похожа на его. Ведь он растил и обучал сына с самого измальства, и делал это правильно!! Откуда взялся тогда этот глупый гуманизм?? Всё тлетворное влияние матери!! Ух, устрою ей баню, как попадется мне на глаза. Флавиан громко плюнул через плечо и не оборачиваясь растаял за деревьями. Меж тем Луций и вида не подал, что его это как встревожило или расстроило. Он так и остался стоять совершенно невозмутимым и теперь, с этим же ледяным спокойствием, наблюдал за дальнейшим развитием событий.
С уходом господина стало так тихо, что в воздухе слышалось дуновение ветра или перелет одинокой птицы, хлопающей крыльями, над их головами. Сотни испуганно-взволнованных глаз впились в Паллу и Луция, взглядами полными надежды, тревоги и страха. Шума не было, каждый из стоящих в шеренгах боялся нарушить это мгновение. Каждый понимал, что вот-вот произойдет что-то ужасное, необратимое. Все как один догадались, что хозяин непросто так приходил, и не просто так выбирал бедолаг. Критериев отбора тяжело было не заметить. Перст властителя, безошибочно, определял в толпе слабых, больных и измотанных. Предполагать другую участь для них оказалось, решительно, невозможно. Сегодня происходила чистка, в самом суровом её проявлении. Соленые струйки слез потекли по загорелым и запыленным лицам, ведь не один год прожили они вместе, под одною крышей. Сегодня не было важно, выбрали тебя или нет, сегодня каждый терял кого-то. Молча, вытирая влажные глаза, грубыми от работы руками рабы переглядывались между собой, не произнося не слова. Да и не нужно ничего говорить. Всё и так понятно. Они прощались. Прощались еле заметными кивками, короткими быстрыми перемигиваниями, еле заметными движениями. Прощались взглядами, в которых, лучше всяких слов читались грусть, скорбь и отчаяние. Как будто бы невзначай, вторя происходящим событиям, из-за бугра показалась вооруженная охрана, с обнаженными, переливающимися при свете дня, клинками. Общий вздох страдания вырвался из тысячи грудей. Чистые слезы, тонкими струями, увлажнили даже самые крепкие лица рабов, привыкших к лишениям. Сейчас для кого-то обрывалась жизнь, кто-то терял отца, кто-то мать или друга. Однако, все как один стояли в шеренгах, не решаясь пошевелится. Ведь приговор еще не оглашен, а значит, какой-то мизерный, незаметный шанс все-таки есть. Вдруг я ошибся, вдруг мой сосед тоже неправильно подумал, вдруг ничего не произойдёт. Таким вот горьким иллюзиями тешили себя работяги на закате своего бытия. Вилик, опытный в подобных делах, дабы не допустить беспорядков, быстрой скороговоркой, начал оглашать:
– Всем, на кого указал перст господина, остаться. Остальные возвращаются обратно на работы. Быстро!!! Быстро!!
Стоило этим словам слететь с языка, приученные к повиновению рабы, полубегом помчались на рабочие места. Для придания им скорости и уверенности в правильно выбранном решении, в воздухе засвистели хлысты надсмотрщиков. Сперва они рассекали воздух, но уже через несколько холостых щелчков, перебрались на спины неторопливых и зазевавшихся работников. Вскоре двор опустел, лишь в середине его осталась, боязливо озираясь, не большая группа людей, вырванных из общей массы. Испуганные, подавленные, ожидающие очевидного приговора, и от того, кажущиеся еще жальче, стояли рабы, водя тощими шеями с нанизанными на них головами, из стороны в сторону. Эта маленькая кучка, имела один общий признак – слабый, негодный для работы, невзрачный вид. Кто-то был старым и дряхлым, другие явными инвалидами, остальные смотрелись настолько тощими и убогими, что даже будь они лучшими работниками в своем ремесле, в это ни кто-бы не поверил. Невозможно не угадать намерения нового хозяина, однако, та непонятная надежда на лучшее, живущая в каждом человеке, теплила их измученные сердца. Хотя, разумеется, это было не так. Флавиан, будучи человеком военным, имел взгляд на всё конкретный и практический, без рассусоливаний и лишней болтовни. Жизнь для него считалась простой и понятной. Если раб здоров, он будет работать и приносить прибыль. Если болен, то надо понять можно ли его вылечить, и нужно ли то. Старший центурион легиона прекрасно разбирался в человеческой натуре. От старости и убогости он знал одно лишь средство, и знал, что других никогда не придумают, или будет то не на его веку. Новый хозяин решил отсеять хороших рабов от плохих, тем самым сократить расходы на их содержание, хотя в этом и не имелось особого смысла, ибо Луций Пизон был действительно очень богат. Скорее Флавиан делал это бессознательно, машинально, потому что так считал правильным, а не в целях экономии. Просто потому что так надо, потому что это рационально. Кроме того, как и положено человеку только что поставленному на новое место, ему хотелось сразу проявить себя. Зная, что слух об этом действе разлетится по округе, Флавиану хотелось, выглядеть рачительным хозяином, а для рабов считаться твердым, жестким, но в тоже время справедливым хозяином. Именно поэтому, перспективы самые печальные, ожидали оставшихся во дворе. Каждый из них знал какая участь постигает рабов, более не годных к труду – их отправляли, на так называемый, остров Эскулапа. На остров, где по легенде жили врачи, помогающие и подлечивающие больных, невзирая на социальные признаки. Но эта была лишь красивая легенда, неподтвержденная никем. Всё потому, что никто не помнил такого случая, чтобы раб вернулся оттуда здоровым, или вообще, чтобы раб оттуда вернулся. То был вымысел, в котором убеждали хозяева, в который хотелось верить рабам. Ведь надо же во что-то верить!! Быть может рабы, подлечившиеся на острове, определялись в другие места, а не в прежние. Ходили и такие слухи, но и им подтверждения не находилось. Правдой же, опять-таки бездоказательной, было совершенно другое. Слух более конкретный, и по своему содержанию, более возможный, выглядел так. Остров есть действительно, и на него, безусловно, отправляют. Только вот нет там врачей, нет жилищ, нет еды и питья. Ждет на острове бедолаг, смерть голодная и мучительная. Зная Рим, зная его отношение к рабам, в это верилось намного больше, хотя и неохотнее. А для кучки бедолаг, оставшихся на поле после отсева, момент истины наступал прямо сейчас. Кое-кто из них уже успел подготовится к такому развитию событий, потому что знал, неоднократно убедившись в этом на своей шкуре, что век раба короче, чем век свободного человека. Тело под непосильными нагрузками, стареет быстрее, а душа, теплящаяся, словно уголек в бренной оболочке, начинает уставать от постоянного созерцания каторжной жизни. Тягость, накопленная годами, начинала проситься наружу и требовать отдыха, пускай даже и таким немыслимо ужасным образом, как смерть. Этот конец закономерен. Так и должно быть. Любой человек смертен, и раб не исключение. Воин погибает на полях сражений, гражданин – в своем доме. Удел невольника – остров Эскулапа. Понимая это, рабы полушепотом начали молиться своим богам, поднимая измученные глаза к небу. В них не читалось страха, сожаления или злости. В них текла покорность своей судьбе. Однако, не все оказались готовы к подобной участи.
Те, кто слабее духом, бросились к ногам вилика с просьбой заступиться. Чувствуя дыхание смерти, ощущая ее костлявую руку у себя на плече, они просили рассказать новому хозяину, что внешний вид обманчив, что квалификация которой они обладают, действительно высока. Бедняги визжали в голос, заклиная Паллу, немедленно мчаться к господину и доказывать тому, что польза от них настолько огромная, что глупо отказываться от этаких специалистов прямо сейчас. Они доказывали, обращаясь уже к солдатам: «пусть сначала найдет нам замену, после убивает. Ведь ежели ему об том не рассказать, то вам за это будет!! Точно будет!! Ух и расправится же он с вами, как только поймет свою ошибку». Однако, никакого эффекта их вопли не возымели. Кто-то из несогласных, бросился в поля напоказ работать, дабы своим усердием заслужить прощение. Но убежать от тренированных воинов, считалось делом, решительно, невозможным. Рабы разрывали воздух громкими обещаниями работать лучше, давали зароки богам в том, что хозяин не разочаруется оставив их. Но ничего из подобного, не могло повлиять на решение, принятое Флавианом. Где-то внутри, и сами бедолаги об этом знали, но продолжали надеяться и сопротивляться. Средь этого безумства, покорности и крика, неподвижно стоял старик, с увлажнёнными от слез глазами, глядевший куда-то вдаль, за горизонт. Он не стенал, не заламывал рук, не сопротивлялся и не корил судьбу, а лишь молча смотрел на происходящее, что-то тихонько нашептывая себе под нос. Прекрасно понимая происходящее, осознавая безвыходность, он все-таки не желал подчиниться своей доле сейчас. Размышляя о том, что еще слишком рано платить обязательную дань седому Хорону, старик думал, как ему отсрочить эту участь. Будучи неглупым, и достаточно посмотревшим на своем веку, он знал, что подобными деяниями, как крики или мольбы, добиться в Риме чего-нибудь, решительно, невозможно. Однако времени что-то выдумать, тоже не оставалось. Очнувшись от свиста плетей и криков надсмотрщиков, потихоньку прекращавших этот жуткий спектакль, и ничего путного не придумав, он уверенным шагом, осыпаемый ударами и пинками с разных сторон, толкаемый в бока, безумной массой обреченных людей, стал пробираться к вилику. Задачей старика было привлечь его внимание, не рассеянное как могло показаться на первый взгляд, а наоборот, собранное, но скрываемое от остальных. Дорвавшись ближе, старик принялся мычать и делать знаки руками. Но где там!!?? В этакой суматохе тяжело разобрать самого себя, увидеть же другого практически невозможно. Но надо было двигаться дальше. Один из охранников, сильным пинком в бок, сшиб старика с ног, однако это, на удивление, только добавило ему сил, и он на четвереньках, еще быстрее, пополз к своей цели. Через несколько секунд еще удар настиг старика. Путаясь в клубах поднимаемой пыли, он отлетел в сторону. Попытка подняться на ноги не увенчалась успехом, силы покидали его, и старец, предпринял последнее решающее поползновение. Собрав остатки мужества воедино, дед рванул вверх, однако, сил хватило лишь, чтобы приподняться на колено. Побитое тело обмякло, наклонилось вперед и старик начал заваливаться. Силы окончательно покинули несчастного. Сознание помутилось, в глазах потемнело, а в ушах поднялся такой нестерпимый звон, что казалось голова сейчас разорвется. Старик понял, что умирает или, как минимум, теряет сознание. Находясь на небольшом пригорке, он словно мяч покатился вниз, да так ловко, что оказался прямо в ногах у Луция, который не ушел вслед за отцом, и наблюдал за происходящим со стороны. Их взгляды встретились. На лице юноши не читалось жалости, сострадания и вообще подобных чувств. По лицу молодого человека гуляла исключительно досада от того, что родитель поступил по-своему. Происходящее его нисколько не занимало, он даже, как будто бы, не замечал случившегося. Будучи воспитанным в лучших традициях вечного города, юноша не считал рабов за людей. С молоком матери он впитал в себя, что это нелюди, что это орудия труда, за которыми надо ухаживать, не больше чем за лопатою. Целью их существования, Луций безошибочно считал приношение пользы хозяевам. Да и как он мог думать по-другому, ведь в его же доме, их наказывали за провинности плетками, никогда не хвалили. Признаться честно, он и по именам то их не знал. Ну в самом деле, неужели сын хозяина коровьей фермы знает по именном всех телок, дающих молоко?? Или он, по-вашему, отслеживает, которую из них забрали на мясо?? Конечно же нет!! Тем не менее, все-таки, кое-кого из рабов он знал. Точнее тех, кто его хоть как-нибудь интересовал. Вот и сейчас дед заинтересовал его. Будучи совсем еще молодым юношей, как и положено в столь прекрасном возрасте, Луций был веселым и смешливым молодым человеком, готовым смеяться над всем, в том числе и над собой. Именно поэтому, мычащий дед, в пыли, летящий кубарем с горки развеселил его, и заставил отвлечься от грустных мыслей. Он посмотрел на него со снисходительной улыбкой и спросил:
– Ты, что же это? Побег удумал, что ли? Ну погляди же на себя, дряхлый как пень, а всё туда же. Ну куда ты собрался?? Клянусь тебе старик, Осирис давно прибрал бы тебя, да только никак найти не может. Уж больно ты похож на трухлявый пенек, – при этом юноша засмеялся во весь голос, радуясь тому, как он так ловко и весело пошутил.
Но старику сейчас было не до смеха. Для него теперь настала, быть может, самая важная минуту жизни. Дед, из последних сил, кинулся в ноги веселящемуся парню, пытаясь гладить их и целовать. Держась за край тоги одной рукой, другой он показывал в сторону бараков, при этом продолжая бессвязно мычать. В Луцие проснулся спортивный интерес. Жизнь или смерть деда никоим образом не трогали его, но глядя на старика, он видел, что и собственно деда, они не особо трогают. С пристрастием и какой-то особой любовью, показывал старик куда-то за горизонт. Юноша почувствовал, как азарт побежал по жилам, перемешиваясь с кровью. Интерес полностью занял сердце Луция. Куда же тебе так надо, думал он. Становилось очевидным, что старик не собирался бежать, не бережет себя, а лишь просит о чем-то. Поэтому позвав надсмотрщика, он спросил: