Родион Михайлов
Вера, мышонок и другие
Глава 17
В один из тех вечеров, что Вера проводила в своём родном городке, сеньора Суарес сидела на кухне с задержавшейся сеньорой Диас – они вели разговор:
– Хелена, я вот что-то не пойму, ну кому это пришло в голову накарябать усы на портрете? Детский сад какой-то!
При этих словах сеньора Суарес поморщилась, что не ускользнуло от внимания сеньоры Диас.
– Ты что, не хочешь говорить об этом, Хелена?
– Нет, не в том дело, Ди. Одно слово, которое ты сказала. Не люблю его.
– Какое слово? Усы? Или детский сад? – удивилась сеньора Диас.
– Нет-нет, слово «накарябать». Меня передёргивает от него с детства.
– А отчего? – спросила кухарка, пересыпая крупу из пакета в стеклянную банку.
– Да так, глупости.
– Что ж, и не расскажешь твоей подруге? Да ты расскажи, легче станет! – ответила на это сеньора Диас и так пристально взглянула на экономку, что той стало смешно.
– Тут и рассказывать-то нечего, так, обычная история.
– Вот тебе мандарины. Ты их ешь и говори, а то испортятся.
Сеньора Суарес, ничуть не удивившись практичности подруги, начала рассказ:
– Ты ведь знаешь, я из небольшого поселения, как и Роза. У меня были два брата чуть старше меня – это ты тоже знаешь, и они тут замешаны. Так вот, рядом с нашим домом росли кусты, и во время сильного ветра, а он у нас не редкость, они задевали стену дома, и иногда звуки получались очень пугающими. Я как-то сказала об этом матери, за завтраком. А она ответила, что ветки можно подрезать, чтобы я не пугалась, но я сказала не надо – мне кусты жалко, ведь они так давно растут, и цветки на них бывают красивыми. Я, мол, сказала просто так, и мне лишь иногда бывает страшно. А братья-то разговор услышали и, видно, решили напугать меня ещё сильнее, шутки ради. Ты не подумай, Ди, они не со зла, а так, пошалить захотели.
Они где-то раскопали байку о лесном страшилище по имени Баба-Каряба. Или у страшилищ не имя, а название? А, не важно. Так вот, дождавшись ветреной погоды, – а в это время года, осенью, была самая её пора, – они зашли ко мне и рассказали об этой Карябе. Мол, есть такое чудище, что живёт в лесах, которое выходит оттуда во время ветреной погоды, чтобы поживиться. А наш дом как раз недалеко от леса стоял! Они говорят, мол, она подходит к одинокому дому и начинает карябать стену, постепенно приближаясь к окну, а когда дойдёт до него и взглянет в глаза тому, кто находится в комнате, то тут уж пиши пропало – утащит с собой в чащобу.
Я видела, что братья едва сдерживают смех, но всё равно мне было страшно. А они и стишок прочитали, который подтверждает существование Карябы:
Баба-Каряба царапает дом,
Баба-Каряба стоит под окном,
Баба-Каряба уже под столом,
Баба-Каряба нависла над…
Тут произносится имя, после чего пугающим нужно начинать громко кричать, чтобы испугать до чёртиков того, за кем, якобы, пришла Каряба, – и братья это исполнили.
– Ой-ёй-ёй, какие страсти! – воскликнула сеньора Диас, прижав ладони к щекам. А ты что же? Пожаловалась на сорванцов?
– Не сразу. Но когда они пришли меня попугать во второй раз, то я рассказала об этом бабушке, а та мне посоветовала, как их отвадить: «Ты внучка, скажи им, что они не знают всего до конца. Ведь Баба-Каряба – это же Баба! То есть женщина, по-простонародному. И ежели ты, не испугавшись Карябы, пожалуешься ей на братьев, то она из женской солидарности может захотеть наказать дрянных мальчишек».
Ну, а когда они пришли в третий раз, я им так и сказала, а они, сделав вид что им не страшно, очень испугались и больше так не шалили. Но я уже знала, что всё это выдумки и братьям ничего не грозило. Бабушка мне объяснила, что никакой Бабы-Карябы не бывает. Мол, эти выдумки от дурости людской.
– И с тех пор ты не можешь слышать это слово? – уточнила Ди.
– Не то чтобы не могу – а не хочу. Тот стишок мне въелся в память. Я свой детский испуг помню очень хорошо. Но вообще, во всех других случаях братья меня защищали. Величину же моего страха перед чудовищем они не представляли. Им это казалось просто чем-то безобидным и весёлым, тем более что в другое время мне тоже, как и им, нравилось слушать всякие страшилки.
– Вот и Фелипе такой же, всякой чепухи начитается да ещё додумает за автора, и давай всех уверять, что это правда. А сейчас как живут твои братья? Как они?
– Да всё так же. Я ведь говорила, что у них закусочная на колёсах, на двоих. Пишут мне, что у них всё хорошо, что живут, как короли, и в семьях тоже порядок, дети толстые и здоровые. Зовут меня в гости или насовсем.
– А ты?
– Я-то? В гости съездить надо бы, после Рождества. А насовсем разве ж я поеду? Нет, моя жизнь здесь, в Мексике.
– Выпьем чайку? Да я уж и пойду, – предложила сеньора Диас, доставая припрятанное миндальное печенье, как раз хранимое на случай задушевной беседы.
Глава 18
Наученная неприятным опытом жажды в автобусе, Вера на этот раз подготовилась, купив заранее большую бутылку того напитка с рынка.
Автобус подошёл, и подруги простились до октября, пообещав друг дружке, что 15 сентября обязательно одновременно сядут смотреть первую серию «Проспекта страсти».
В дом сеньоры Мендес Вера вошла как обычно, открыв дверь своим ключом, и сразу, только бросив в комнате сумки с рюкзаком, прошла к сеньоре Суарес. Но той не было на месте. Судя по времени все могли быть на кухне. Так и оказалось. Веру радостно приветствовали и усадили за стол. Сеньора Диас сказала, что ей положена двойная порция, так как она с дороги, и что Вера должна им всё рассказать в полном объёме о своей поездке. Она рассказала.
Роза во время рассказа смотрела на Веру словно зачарованная, вероятно, воображая эту поездку путешествием Марко Поло, хотя сама она проделала гораздо более длинный путь из своего медвежьего угла до Санта-Эсмеральды. Но у Веры были приключения! К тому же, себя Роза ещё не воспринимала вполне самостоятельным, взрослым человеком, ведь она уехала из дома, где находилась на попечении родителей, в дом, где она оказалась под опекой сеньоры Суарес. А вот Вера! Она попала в переделку с целой шайкой мошенников, уже имела свой личный дом, который могла сдавать в аренду, ходила в полицию и городскую администрацию, где их мэр подарил ей кучу денег, да ещё и сериал скоро будет – про Веру! А такое не каждый день выдаётся нашей сестре! Жуть какая-то!
По окончании обеда Вера поднялась на второй этаж и постучала в комнату госпожи – та уж её ждала, вернувшись сюда из библиотеки, где проводила много времени, разбирая книги. Сеньора также весьма подробно расспросила помощницу, пока та приветствовала Мигеля, после чего, забрав его с собой, Вера спустилась вниз.
Вечером Роза пригласила Веру в свою комнату, чтобы выпить чаю. Вера, до сих пор видевшая эту комнату только мельком, сейчас получила возможность внимательно изучить обстановку.
Над постелью Розы висело распятие, которое обрамляли фотографии, вероятно, членов её семьи. На одной из полок шкафчика размещались DVD-диски с мультфильмами, которые она, по всей видимости, привезла из дома и таким образом имела возможность смотреть мультфильмы по старинке, не полагаясь на интернет.
– Ты не могла бы принести сюда мышонка, Вера? Я его угощу вот этим, – она показала на ассорти из орехов и сухофруктов. – Ему ведь такое можно?
– Наверное. Да он всё ест. Сейчас я схожу за ним, – ответила Вера и вернулась с Мигелем на плече через две минуты.
– Ну, как вы тут поживали без меня? – поинтересовалась Вера.
Роза задумалась, но ничего выдающегося вспомнить не смогла и ответила:
– Мы жили как обычно, – и улыбнулась, сверкнув чёрными глазками.
Обе замолчали.
– А-а-а, хотя знаешь, было кое-что.
Вера вопросительно посмотрела на Розу, и та продолжила: «Однажды на обед пришёл Фелипе, и у него с собой были альбом и краски. Он рисует какие-то механизмы и роботов. Так вот, сеньора Суарес увидела всё это и захотела снова с ним поговорить по поводу порчи того портрета. Ты помнишь?».
Вера кивнула, и Роза продолжила: «Сеньора Суарес сказала Фелипе, что раз ему нравится рисовать, то, возможно, он, по примеру уличных горе-художников, решил бросить дерзкий вызов системе, сложившейся в этом доме, и, пробравшись наверх, испортил полотно. Но Фелипе всё отрицал. Его бабушка, сеньора Диас, тоже насела на него и сказала, что ещё не поздно покаяться, и если это сделал он, то сеньора Суарес попросит у госпожи о снисхождении для него, и тогда он сможет по-прежнему приходить сюда за вкусной едой».
– И что ответил Фелипе? – спросила Вера.
– Он сказал, что теоретически, конечно, мог совершить это, но ведь когда он приходит сюда, то проходит сразу на кухню под присмотром, ибо у него нет своего ключа, а дверь ему открывает бабушка, сеньора Суарес и иногда Роза или Вера. И они видят, куда он идёт. Сеньора же Суарес сказала на это, что он мог подняться наверх, когда уходил, потому что его никто не провожает до двери за ненадобностью, – это первое, и второе – это то, что у него действительно нет своего ключа, но он мог украсть его у бабушки и пробраться сюда ночью или мог сделать слепок ключа и заказать себе такой же, дабы иметь возможность прийти в любое время. Фелипе согласился, что он мог сделать и это, но зачем? Ему нравится в этом доме, и он не хочет ничего здесь портить, и ему нравится система, сложившаяся в этом доме, поскольку она позволяет ему бесплатно поесть, и поэтому он ничего не хочет здесь портить и никогда тут не хулиганил.
Сеньора Суарес недолго подумала над его словами и извинилась за допрос, оправдываясь тем, что это происшествие так необъяснимо, что она не может успокоиться и потому, увидев у него рисовальные принадлежности, не смогла удержаться от вопросов. И что она на самом деле никогда его не подозревала. А после попросила сеньору Диас вознаградить его чём-нибудь вкусным за причинённые неудобства. И ещё мне показалось, что сеньора Суарес говорила с Фелипе больше в шутливом тоне, чем в серьёзном.
– Во дела-а-а! – удивилась Вера. – Значит, до сих пор ничего не известно?
Роза кивнула.
– Если это не Фелипе, не сеньора Ди, не сеньора Суарес, не ты, не я, то кто? Ведь больше никого нет.
Роза пожала плечами довольно равнодушно, как человек, для которого чудеса – неотъемлемая и привычная часть жизни. Правда, при всём при этом иные её пугали, да ещё как!
– Некоторое время назад я рассказала об этом происшествии моему папе, – поделилась Вера, – и он предположил, зная от меня об увлечениях госпожи спиритуализмом (кроме него и Марисоли, я никому об этом не говорила), что усики мог подрисовать кто-то из потустороннего мира. Но мне кажется, что он шутил.
– А если это были они, то зачем им это понадобилось? – спросила Роза.
– Я сама не верю в такие вещи, – ответила Вера, – но если б верила, то сказала бы вот что: раз уж говорят о Кристобальде, что она была очень злой в земной жизни, то она наверняка такая же и в загробной, и, возможно, многим там она уже надоела, но они ничего не могут ей сделать, потому что боятся, и тогда кто-то из них мог захотеть насолить ей хотя бы здесь, – и подрисовал усы.
Глава 19
Тук-тук-тук.
Вера, которая во время своих рассуждений встала со стула и начала ходить туда-сюда по комнате, от двери до стола, словно какой-нибудь Шерлок Холмс в юбке, свои последние слова произнесла как раз возле двери, а потому она её и открыла.
– Привет, – на пороге стоял Фелипе. – Я слышал твои слова о призраках. Это не могли быть они, поскольку они не могут взаимодействовать с материальным миром. Вернее, может быть, и может какой-нибудь крутой демон, но зачем ему заниматься мелкими шалостями?
Вера села на стул, молчаливо согласившись с доводами Фелипе, а он продолжил:
– Роза, когда ты узнала, что я рисую, то захотела посмотреть мои рисунки природы. У меня их мало, но я принёс то, что есть, – и он подойдя к Розе, протянул ей альбом. – Я могу его оставить, и вы обе можете посмотреть, а мне нужно идти.
– Да-да, я очень хотела посмотреть, спасибо, что принёс их мне, – ответила Роза, после чего Фелипе откланялся.
Девушки посмотрели рисунки, на которых были сплошь деревья с корявыми сучьями, на коих сидели то филин, то ворон, то ещё какая птица. Рисунки девушкам понравились, хоть те и казались слегка мрачными.
В дверь снова постучали. Это была домоправительница. Она зашла предупредить Розу о том, что новые швабры для мытья полов уже прибыли и находятся в кладовой, а старые нужно выкинуть. Сообщив это, она поинтересовалась, чем они тут занимаются, и ей показали альбом.
– Я думаю, Фелипе не обидится, – сказала Роза и протянула альбом сеньоре Суарес.
Та тоже, внимательно просмотрела картинки и похвалила их, но удивилась тому, что он рисует настолько страшных птиц.
– Я думаю, что он не рисует их страшными, – ответила Вера, – но они очень большие по сравнению с размерами самих деревьев и, наверное, поэтому кажутся страшными.
Сеньора Суарес согласилась, после чего ей рассказали об обсуждении происшествия с портретом и о том, что Фелипе разбил их последнюю робкую надежду на разгадку.
– Ох, уж эти треклятые усики, я просто сон из-за них потеряла. Ума не приложу, кто мог это сделать, – всплеснула руками экономка. – Я уж стала думать, что может это какая-то секта. Они пробираются в дома, делают что-то непонятное, чтобы запутать людей, а когда запутавшихся станет много, то они выйдут на сцену и начнут пудрить мозги. Мол, они знают ответы на все вопросы и слушать надо только их, их объяснения.
Сеньора Суарес замолчала, чтобы дать время своим помощницам на осознание того, до какого отчаяния она дошла, пытаясь разрешить это необъяснимое явление.
Роза с Верой были впечатлены.
– Но это ужасно глупо. Нет таких дураков на свете, которые стали бы подобным заниматься, – продолжила сеньора. – Остаётся только одна возможность, о которой я подумала недавно: у кого-то в этом доме имеется такая болезнь как лунатизм.
У девушек широко раскрылись глаза – они не ожидали, что сеньора Суарес обладает таким изощрённым умом. Но она развеяла и эту надежду на разрешение загадки:
– Однако это тоже невозможно. Все мы знаем друг друга достаточно давно, все мы и до жизни в этом доме были не одиноки, и, разумеется, нам было бы известно о такой болезни. Только Вера появилась у нас не так давно, но ведь и она жила в своём городе не одна, и ей бы уж наверное сказали домашние о её заболевании. Конечно, человек может захотеть скрыть от окружающих свою особенность, но я бы всё равно об этом уже узнала, ведь я сплю не очень крепко и частенько выхожу из своей комнаты, чтобы пройтись туда-сюда по главному холлу. После этого я обычно засыпаю. Так что лунатизм отпадает.
Хотя, на взгляд постороннего, собравшиеся в комнате уже были близки к этому состоянию, доведя себя до него подобными разговорами, отчего Вера, проявив совершенно несвойственную ей несдержанность, воскликнула:
– Так неужели тайна подрисованных усиков канет в небытие?
– Видно, так, – вздохнула сеньора Суарес и взглянула на Мигеля, который встал на задние лапы и, пытаясь сохранить равновесие, вытянув мордочку, нюхал печенье, находившееся в застывшей руке Розы, о котором та и позабыла, впав в окололунатическое состояние из-за этой престранной беседы.
Вернувшись к себе, Вера легла на спину и, прижав к себе Кенгуру с Вомбатом, подумала: «Если в моей жизни и дальше будет столько загадок, то жить мне будет не скучно, жаль только, что без мамы и дедушки. И Жуки, и…», – она перечислила про себя всех почивших родственников.
«Скорее бы уж снова приехала Марисоль, тогда мы с ней купим по велосипеду. А в ноябре, когда она поедет обратно, я снова отпрошусь, чтобы съездить в Три Енота. А завтра надо сходить к папе и…», – примерно на этом месте Вера уснула.
Жизнеописание Мигеля
Краткое жизнеописание серенькой крысы Аспарагуса, известной также как мышонок Мигель, записанное с его слов существом, пожелавшим остаться инкогнито.
Родился я на берегах полноводной реки, в величественных подземных чертогах, называемых Канализация Санта-Эсмеральды.
Моя матушка Морковка и мой батюшка Брокколи меня сильно любили (чтобы избежать двусмысленности, я сразу скажу, что наши имена связаны с теми вещами, которые поддерживают нашу жизнь). У меня было два брата – Хлебец и Сухарик, а также две сестры – Водичка и Семечка. Жили мы все дружно, играли вместе с братьями, сёстрами и с другими крысами возле нашей реки Бурчалки. Полное её название – Бурчалка-Матушка, но мы называли её по-простому. Мне с моими братьями да ещё с Чесночком и Яблочком нравилось, заметив какую-нибудь интересную штуку на воде, прыгнуть за ней и принести для исследования на берег. Или ещё лучше, это если удастся запрыгнуть с берега на этот предмет и, проплыв на нём сколько-то, спрыгнуть на другой берег. Затягивать эту забаву было нельзя, ибо река наша, далее протекая сквозь решётку, падала куда-то вниз, и бывали такие случаи, когда кто-нибудь не успевал и исчезал внизу. Правда, при моей жизни таких происшествий не было. Возможно потому, что мы были осторожны, зная, как ругаются из-за необдуманного риска молодняка наш предводитель Кар-Тофель и его супруга Йог-Урт. Их имена произносятся именно так для того, чтобы подчеркнуть их место в нашем обществе и не спутать с обычными Картофелем и Йогуртом.
Говорят, что упавшие вниз не пропадали совсем, были и те, кто возвращался. Они рассказывали, что там внизу ничего страшного нет – всё то же самое, что и здесь. Но вот найти дорогу обратно очень непросто, и можно считать чудом, что некоторые её находили после длительных поисков, и им ещё повезло, что они не загнулись от голода. А если говорить о невернувшихся, то, конечно, их родственники и прочие члены общества были опечалены, ведь мы все – одна большая семья, но, по крайней мере, все знали, что пропавшие, скорее всего, живы, однако не смогли найти дорогу назад и были вынуждены подняться в мир огров, ведь снизу есть прямой путь наверх. У нас тоже есть такой путь, даже два, но с тем, что идёт с того нижнего низа, эти два никак не связаны.
Возможно, читатель будет удивлён этим странным словом «огр». Для ясности я вкратце и в меру своего понимания изложу воззрения сереньких крыс на устройство мира.
Главная часть мира – здесь, под землёй. Тут всё зародилось и уж отсюда разошлось по поверхности. Само зарождение жизни, видимо, произошло далеко-далеко внизу – в центре мироздания, и оттуда, по каналам жизни постепенно проникло наверх. Больших подробностей я не знаю, об этом нужно говорить с Сырком Сливочным – это наш учёный муж, и он же самый старый из сереньких. Сырок прославился в незапамятные времена счётом чисел до 121001. Когда-то серенькие ошибочно думали, что количество чисел ограничено. О том, каким числом, много спорили, но в целом предполагалось, что если дойти в счёте до предела, откроется истина. Можно сказать, так и получилось. Здесь я должен пояснить, как происходит счёт. Проходящий это испытание (а его проходят по желанию) начинает считать с единицы и после произнесения каждого числа он должен топнуть лапой. Я прошёл испытание до 5001, и у меня чуть не отвалились обе лапы, а Сырок Сливочный досчитал до безумных 121001! После этого у него распухли лапы и помутился рассудок. Он не вставал с лежанки более месяца! Зато когда встал, произнёс: «Каким же я был дураком, что пытался сосчитать числа, ведь их бесконечное множество! Надо перепроверить всё, что навыдумывали наши глупые предки». Говорят, что супруга вождя Йог-Урт вздрогнула при этих словах, прошептав следующее: «Он явился, чтобы смутить наш покой!»
Сырок нас учил, что в мире есть только две большие группы живых существ – это крысы и насекомые. Есть много разновидностей крыс, но Серенькие Крысы – это изначальная форма, от которой потом отделились: летающие крысы, огромные крысы, крысы-отступники (это в основном коты) и плавающие крысы (имеется в виду живущие под водой). Но насекомые – это совсем другие существа, мы с ними появились параллельно, а почему так, мне не ведомо (это говорил Сырок Сливочный). А уж если что не ведомо ему, то уж и никому другому из сереньких. Ещё он говорил, что все эти отличные от нас разновидности крыс, только отделившись от сереньких, стали изменяться, живя в других условиях и с другим кормом, и лишь много позднее стали такими, какие они сейчас. Также он каждый раз подчёркивал, что несмотря на внешние различия многочисленных видов крыс, все мы братья, поскольку происходим из общего начала, и даже насекомые, и те, вероятно, связаны с нами, просто мы не знаем как, ибо их отделение от нас могло произойти во времена, покрытые мраком неизвестности. Добавлю от себя, что эти метаморфозы называются танцем изменчивости, и, как я позже узнал, огры называют подобные свои взгляды эволюцией, а я иногда, для разнообразия, называю танец изменчивости – крысолюцией.
Далее Сырок Сливочный рассказал, что известно два вида танца изменчивости: прямой танец и кривой или, как я, бывает, называю, прямая крысолюция и кривая. Прямая – это у нас. Мы не меняемся внешне, но со временем мы слышим всё больше и больше голосов других живых существ прямо из воздуха. Например, мы понимаем, о чём говорят мухи, вернее, понимаем их намерения (они всегда хотят сладкого). Мы можем слушать огрское радио без приёмников – оттуда и огрскую речь знаем. Вдобавок мы набираемся в ней опыта после вылазок на поверхность. Но туда лучше не ходить лишний раз!
Мы, Серенькие Крысы, живём всех дольше, даже дольше, чем огры. Наш год равняется ихнему, а Сырок Сливочный всё бодр в свои 162 года.
Что касается отступников, то предки тех из них, которые сейчас стали котами, были когда-то изгнаны за нарушения, но изгнаны на время – потому что мы добрые! Их изгоняли в воспитательных целях, для того, чтобы они одумались и вернулись к нам через назначенный срок, и этот срок не бывал очень большим. Такая мера как изгнание, применялась лишь в последнюю очередь к крысе, которая становилась опасной для общества. Но, к сожалению, не все возвращались, а те, кто ушёл – одичали, затаив на нас злобу. И теперь мы враги. Но не все из крыс-отступников злобны – среди них есть хорошие и добрые, даже среди котов. И не все из изгнанных превратились в котов – некоторые в собак. Собаки – это потомки тех изгнанных, кто не держит на нас зла. Сейчас изгнания запрещены, ибо мы уже живём не в тёмные века становления правил и норм общежития, и у нас теперь есть способы убеждения без применения крайних мер. Сырок нам рассказал, что предположительно, в старину серенькие дурели от определённых видов огрской пищи, поэтому некоторые вполне съедобные продукты питания у нас запрещены. Это в первую очередь острая пища, а также шоколад. Но шоколад всё равно многие пробуют, невзирая на запрет, так что запрет на шоколад скорее формальный. А вот острую пищу есть нельзя ни в коем случае – не то сдуреем!
Огры же – это гигантские крысы, которые называют себя людьми. Они очень умны, но уже забыли о своём происхождении, вернее, у них несколько искажённое представление о нём, как нам кажется. И они тоже не очень-то нас любят, да и прочие разновидности крыс они тоже не любят, кроме разве одичалых отступников – вот их они любят! Огр – это сокращение от «огромный», то есть огромная крыса (в оригинале пишется «enorme», а сокращённо «eno»). Про летающих и плавающих крыс мы знаем не очень много, но летающие бывают опасны.
Мы, серенькие крысы, помним себя на тысячи лет назад, однако жизнь возникла гораздо раньше, и прежде мы были глупыми – а теперь поумнели. Помните о танце изменчивости, о крысолюции! Ну, а сейчас я продолжаю рассказ о себе.
В один несчастный день, в который, вместо того, чтобы исследовать ходы в стенах, как предлагала Водичка, я захотел испытаний – и получил их сполна!
В тот недобрый час сел я на берегу Бурчалки, высматривая подходящий предмет на воде и, как назло, увидел такой. По реке плыла деревяшка, и я приготовился к прыжку. Сестра Водичка стала упрашивать меня оставить это дело, и Семечка тоже, но я был слишком безрассуден, чтобы прислушаться к ним.
– Ну пожалуйста, Аспарагус, не надо прыгать. У меня плохое предчувствие! – в последний раз сделала попытку отговорить меня Водичка.
– Не бойся, сестрёнка, со мной ничего не случится, – ответил я, и прыгнул на деревяшку.
Она была довольно большая, и у меня мелькнуло в голове, что даже если я не успею спрыгнуть до решётки перед обрывом, то, скорее всего, деревяшка там застрянет, как это может случиться с крупным предметом. И я, встав в центе этого «плота», стал всячески прыгать и махать лапами, показывая свою удаль, думая развлечь своих сестёр, которые бежали за мной по берегу, иногда останавливаясь и смотря на меня грустными мордочками. Мои друзья и братья закричали, что уже пора прыгать, и я приготовился. Однако не всё происходит по намеченному нами плану, поскольку случайности или нечто нами не учтённое вмешиваются в него, и всё летит кувырком. Вот и тогда, деревяшка, видимо, задела какой-то предмет, утонувший в реке и не видимый над водой. Мой «плот» закрутился от столкновения, отчего я в ужасе вцепился когтями в дерево, не сообразив в панике, что я могу просто спрыгнуть в воду и доплыть до берега. Преодолеть течение я смог бы, но, как я и сказал, у меня случилась паника.
Когда деревяшка ударилась о решётку, то временно застряла в ней, и всё же я, не удержавшись от удара, полетел вниз, слыша только пронзительный писк Водички, который стоит у меня в ушах до сих пор. Упав в воду, хоть и несколько оглушённый, я стал молотить лапами, ничего кругом не видя, и, однако ж, довольно быстро смог добраться до суши. Нижняя река была такой же ширины, что и верхняя.
Некоторое время я в изнеможении лежал на берегу, тяжело дыша. Оглядевшись, я твёрдо решил найти дорогу назад, зная, что это возможно. Однако я понимал, что никто сверху помочь мне не сможет. Раньше бывали случаи, когда родители или друзья упавших бросались за ними, чтобы если уж и не помочь вернуться, то, по крайней мере, не оставлять одних. Но однажды был принят закон, который строго-настрого запрещал это делать. Объяснялся он так: упавший всё-таки имел шансы найти дорогу обратно или хотя бы выбраться наружу и продолжить жить там. Зная же о запрете, каждая крыса задумается и будет понимать, что за ней никто не прыгнет, ведь закон этот строгий, а потому будет бояться упасть вниз и, следовательно, не будет слишком шалить. Но, как оказалось, это не так.
Находясь там, внизу, я предположил, что мой батюшка Брокколи сильно захотел за мной прыгнуть, но ведь то, что произошло со мной, было событием, и об этом сразу все узнали. И наверняка наш предводитель Кар-Тофель пришёл помешать отцу совершить необдуманный поступок и вместо этого предложил заранее запланированные меры как раз на такой случай, в частности организацию поисков сверху. И хоть ни разу наши не смогли найти дорогу сверху вниз, я всё же уверен, что они меня искали. Но, может быть, читатель снова удивится и спросит: «Почему вернувшиеся когда-то назад не показали обратную дорогу?» Показали, и раньше она была известна, хоть до самого низа её и не проверяли, боясь заблудиться, однако на самый крайний случай, пусть и на словах, путь был известен. Но огры как-то спустились в Канализацию Санта-Эсмеральды и всё испортили. Они что-то закрыли камнями, а что-то разрушили, сделав дорогу недоступной, и сейчас доподлинно не известно, есть ли такой путь где-то ещё. Но возможно, что есть, поскольку один из когда-то вернувшихся добрался обратно другим путём, судя по его рассказу, но повторить продвижение по этому пути он не смог, так как был слишком юным и ничего не запоминал. Таким образом, есть надежда, что эта дорога существует до сих пор, и она не разрушена. Но надежда эта, увы, уже не для меня, поскольку несмотря на мою решимость найти путь, я ничего не нашёл и оголодав, был вынужден подняться на поверхность. Выход туда оказалось найти легко, хоть он и расположен довольно далеко от водопада.
Выбравшись наружу, я первым делом утолил голод возле кучи еды, которую нашёл неподалёку, а дальше только удивлялся тому, что тут понаделали огры, и им самим. Они все ходили на задних лапах, закутанные в тряпки, и ещё проносились мимо на железных жуках, которые они называют «тачками» или «автомобилями». За едой они ходят в специальные места, а что им не нравится, выбрасывают в кучи – и везде эти кучи ненужной еды! Из этих куч и мы добывали еду, совершая вылазки на поверхность, но у нас было только две кучи поблизости, а дальше мы не ходили. Тут же я встретился и с котами и едва спасся, но это сделало моё намерение вернуться вниз, чтобы продолжить поиски, неосуществимым, ибо спасаясь от отступников, я заплутал.
Переночевав первую ночь в относительной безопасности, утром я пошёл искать еду, и тут меня поджидала очередная напасть: кто-то, а точнее огр, схватил меня сзади и, поднеся меня к своим глазам, спросил: «А ты кто такой? Я не узнаю твой вид. А впрочем, неважно – ты пригодишься мне для опытов. Твоя жертва послужит на благо человечества! Ну-Ну! Не вздумай кусаться!» – и противно захихикав, засунул меня в котомку, которая висела у него на шее.
Он притащил меня в такое место, которое называется «лаборатория», но, к счастью, она была небольшой. А почему к счастью, сейчас расскажу.
Чудовище принесло меня в нужное ему место и, тряхнув котомку, оно спросило: «Ты там живой, крысёныш?» – после чего быстро приоткрыло её и, схватив, вознамерилось посадить бедного Аспарагуса в клетку, однако я смог вцепиться в прутья, из-за чего у огра никак не получалась запихнуть меня в дверцу. Тут он разозлился и стал кричать: «Ах ты, гад! Ну, чего вцепился? А ну залазь!» И пока он бесновался, я извернулся и вонзился зубами ему в палец, и, несмотря на то, что он был обёрнут какой-то шкурой, я прокусил и её, и палец. Огр взвизгнул и тряхнул лапой, отчего я полетел в сторону двери, которая была слегка приоткрыта, – туда я и кинулся, а взбешённое чудовище с топотом помчалось за мной. Я стал метаться по разным проходам, что, по всей видимости, на взгляд огра, представлялось чем-то бессмысленным, да оно и понятно, ввиду отсутствия у него такого органа, как вибриссы, ведь именно благодаря им я составил себе представление о том, что тут где расположено. Тогда мне и помогло то, что логово огра было небольшим, и потому я успешно выбрался. Почуяв ток свежего воздуха, я кинулся туда и, забравшись по каким-то железкам на окно, выпрыгнул наружу. Я упал на ведро, накрытое доской, – она слетела, и ведро с грохотом покатилось. Убегая, я услышал рёв разъярённого огра. Я подбежал к забору, сделанному из такой, знаете, сетки, пролез в одну из ячеек и скрылся в кустах. Уж тут он меня не найдёт! Отбежав немного дальше, я затаился. Дверь лаборатории распахнулась, и на пороге показался огр. Он уже, видимо, успокоился, но на всякий случай осмотрелся и принялся бормотать: «Ладно, Освальдо, ладно! Ты найдёшь другого подопытного. Но ведь этот был хорош! Какой необычный!» – и помолчав немного, продолжил: «Как ты посмел, маленький гадёныш, мешать моим экспериментам? Ну ничего, ничего, Освальдо, ты найдёшь кого-нибудь ещё. Слышишь ты?!» – и развернувшись, с силой захлопнул дверь.
