Рина Оре
Три цветка и две ели. Первый том
Лорко ее не дослушал и ушел, Геррата же перебралась к Эорику.
– Почто сиживашь, дурак? Рыжоя щас тамо у саду рыдает. Дуй к ею, наобнимай и наутешай. Лодэтскою речь ты-то знашь! Да смелее, – подбодрила она сомневающегося мужчину. – Парень ты цзолотой! И при деньге щас. Любая с тобою повяжется! Дажо я б пошла, коль бы не Гёре… Цзолотой ты парень, но сходь к цорюльнёку всё жо… – по-матерински ласково поправила она отросшие волосы Эорика. – Бабы любвят, коды у мужику всё в порядку, обсобливо башка: внутрях башки ведь то жо самое, что и снаружах. Нет, ну быват, конечно, чо дом страшон внутрях, но пригож снаружах. А чоб дом был страшон в снаружах, но в порядку внутрях, – экого не быват. Хорошую жону в страшонной дом не заманяшь. Башка – ото как дом…
И Эорик ее не дослушал – пошел искать Ингё. Но в саду и парке ее уж не было, а охранители у ворот сказали, что рыжая красавица покинула Рюдгксгафц вместе с кронпринцем пару минут назад. Проклиная свою планиду, Эорик вернулся в обеденную и выпил вместе со столь же удрученным братом, вздыхавшим по Миране. А Мирана, в свою очередь, нежно поглядывала на графа Эгонна Гельдора.
________________
Король и его семья покинули Рюдгксгафц в начале часа Трезвения, королева Маргрэта вместе с Мираной удалилась в свои покои. Тогда-то и началось в обеденной зале дикое веселье с дикими танцами: красотки, задорно кружась среди головорезов, махали юбками и выкидывали ноги. Диана Монаро и Енриити тут же покинули стол, цокая и округляя глаза, а Рагнер и Маргарита задержались. Приобняв свою любимую, он положил ее голову себе на плечо.
– В Ларгосе всё будет так же, – прошептал Рагнер. – Ну, может, чуть скромнее и тише, но так же…
– Быстрее бы там очутиться, – закрывая глаза, мечтательно ответила она. – Там нет ни твоей бабули, ни кронпринца… Ни королевы Хлодии…
– Поругалась с Хлодией? – удивился Рагнер. – Когда успела?
– Нет, не поругалась… После приветствий она мне слова больше не сказала… Даже с Енриити попрощалась, сказав, что как-нибудь увидятся в Лодольце, а мне просто кивнула, прощаясь… Она такая холодная! И так на меня не похожа!
– И мне это нравится.
– Но ведь ты ее любил. Сильно любил. Почему теперь я?
– Вы что с Лорко сговорились? – строго смотрел на нее Рагнер.
– Я тоже пойду, – вздохнула Маргарита. – Здесь так шумно – голова болит… Тоже хочу немного отдохнуть в тишине.
– Подожди… Во-первых, Хлодия была тогда другой, нежной и слабой, но… – улыбнулся он. – Слабой, но сильной, – совсем как ты. А во-вторых: сейчас она изменилась. Зачерствела, что ли… Не знаю почему, но она сильно переменилась. И такой я ее уже не люблю. Честно. Никто не любит черствую лепешку.
– Почему лепешку? – изумилась Маргарита. – Королева Хлодия Синеокая – лепешка?
– Да, – усмехнулся Рагнер. – И еще черствая, а ты у меня, – потянулся он к ней и поцеловал в висок, – теплая и мякенькая лепешечка… – тискал он ее бок.
– Рааагнер… – еще тяжелее вздохнула Маргарита, убирая его руку. – Я и правда пойду, а ты покушай, пожалуйста, хорошенько – не только вина испивай. Все тебе уж здесь лепешками кажутся!
________________
Маргарита сняла свое самое богатое платье, надела самое скромное – серое с белой пелериной, убрала волосы под платок и взяла тонкие перчатки. Вскоре она появилась в саду с двумя ящичками в руках, а в них лежала садовая лопатка. Королева Маргрэта появилась рядом с ней, когда девушка, сидя на траве, осторожно, боясь повредить корни, воровала второй кустик алых роз.
– Что ты делаешь? – спросила ее королева.
– Розы очень красивые, Ваше Величество, – ответила Маргарита, поднимаясь на ноги. – А Рагнер мне сказал, что в Ларгосе вовсе нет роз. Хочу их высадить у замка. Без двух кустов роз это сад не потускнеет.
– А знаешь, почему там нет роз?
Маргарита мотнула головой.
– Они погибают с наступлением зимы. Даже раньше, намного раньше… Ты ведь не представляешь, что такое Ларгос, так?
Маргарита снова помотала головой.
– О, там рай! С моря от Линии Льда задувает ледяной ветер и даже летом там ходят в плащах. Весной ждешь и ждешь, когда же сойдет снег, а он долго не сходит, очень долго… Зато у берега снега нет вовсе, но мерзло настолько, что выть охота. От мерзлоты не спасает ничто… И вокруг голые, мертвые камни… И в замке том, как в склепе, – холод, везде один промозглый холод… Розы там не цветут – и твои погибнут, только ты их туда привезешь.
– Спасибо, Ваше Величество, – смотрела Маргарита в серые глаза, понимая, что старуха говорит вовсе не о розах. – Спасибо, что поделились ценными знаниями. К счастью, я умею размножать розы: соединять нежные садовые цветы с дикими. Думаю, сила местных корней поможет тем цветам, какие я высажу весной, а не зимой. Пока же эти алые розы я поставлю в теплой зале замка. Ну хоть одна зала должна же быть там теплой, хотя бы кухня…
– Кухня… – вздохнула, совсем как Рагнер, старуха. – Ты посудомойкой герцога Лиисемского была? И прачкой?
– Да не была я никогда прачкой! – в сердцах воскликнула Маргарита. – Проклятье прям какое-то, а не простыни Мамаши Агны, – пробормотала она по-орензски. – Рагнер сказал? – перешла она на меридианский.
– Нет. Я расспросила воспитательницу твоей падчерицы о тебе.
Маргарита скривила, как от боли, лицо, понимая, что Диана Монаро ее расписала так красочно, что ей уже никогда-никогда не отбелить себя.
– Я не буду оправдываться, – негромко сказала она.
– И не надо, – пожевала губами старуха. – Дядя твой торговец?
– Да. Не все же рождаются принцессами… А в торговом деле-то, что позорного?
– Раз не понимаешь, то и объяснять не буду! – почему-то разозлилась старуха. – А ты, конечно, думаешь, что родиться принцессой – это сказка! Так вот, знай, что это рабство! Едва родилась – тебе уж мужа выбрали. И никто тебя не спросит, чего ты хочешь! И потом не спросит, кого или что ты любишь!! Никому до этого нет дела! Быть королевой – это стоять второй перед Богом! Сразу после мужа! Поддерживать спину супруга, пока дышишь! И никто этого не будет видеть и знать, лишь ты одна! И не должен знать, если хочешь дожить до моих лет… – снова пожевала она губами. – Ты носишь в чреве?
– Нет… – солгала Маргарита, напуганная этой вспышкой ярости и неосознанно защищая свое дитя от разгневанной старухи.
– Да ты еще и лгунья! О чаде мне уж Рагнер сам сказал! Копай свои розы дальше! Грязни себя навозной землей, как сильванка! Тебе это нравится – и тебе это подходит!
Старуха развернулась и пошла к дворцу. Маргарита поглядела ей вслед – на прямую белую фигуру, увенчанную короной, на стелящийся по розоватой дорожке шлейф белого плаща и на легкую, ничуть не старушечью поступь. После, стягивая перчатки, она села на землю и, спрятавшись за кустами алых роз, заплакала так, как уже очень давно не плакала. Ее сердце будто рвалось от боли и обиды, дыхание застревало в горле, сдавливало грудь и душило, изо рта доносились оборванные, неясные и тихие звуки. Она хотела кричать – нет, орать, пока не потеряет голос – но не могла себе этого позволить, поэтому, обнимая себя руками, просто плакала.
Спустя триаду часа она возвращалась в дом как ни в чем не бывало, унося с собой из сада два ящичка с кустиками роз, какие поставила в спальне у окна. Рассказывать Рагнеру о случившемся Маргарита не намеревалась. Меж тем старуха в белом трауре и с короной на голове, притаившись на галерее второго этажа, следила за ее возращением. Не обнаружив в сером свете сумерек признаков слез или расстройств, старуха приняла твердое, окончательное и нерушимое решение: завтра же из Лодольца она передаст своему духовнику, епископу Дофир-о-Лоттой, письмо для кардиналов Святой Земли Мери́диан.
________________
В древних верованиях лодэтчан «Лод» означал мир богов, место между жизнью и смертью, вечность, а также судьбу, ведь ее вершили они – боги – могущие существа. Лодэтчане не говорили «колесо судьбы» – они говорили «водоворот Лода». Находился Лод на вершине Ледяной Горы и за облаками, на острове Вечной Битвы, среди бескрайнего моря и, одновременно, по ту сторону моря, в бездне. Бытие людей в загробном мире зависело от того, как они жили, как умерли и как душа рассталась с плотью: если покойника предавали земле, то он продолжал жить в мире растений, если морским водам – то попадал в потустороннее море, если огню – то его нажитые достоинства превращались в драгоценные камни, сам дух очищался, как бы становился младенцем, и блуждал в плоти зверей – служил богам, за что в итоге получал награду – перерождение доблестным воином, лодцем, какой мог попасть на остров Вечной Битвы, даже на вершину Ледяной Горы – в Лод. Там он получал бесценное дарение – полную волю, и сам распоряжался своей судьбой. «Лодэния» переводилась как «земля вокруг Лода», «Лодольц» – «Белый Лод», то есть облака на вершине Ледяной Горы – место, где над человеком уже не властвовали боги. Там можно было жить столько, сколько хочешь, создавая из облаков миры и осуществляя любые свои желания. С приходом в Лодэнию меридианской веры Белый Лод стал пониматься как Элизий. Существенное различие заключалось в том, что в Белом Лоде душа, устав от праздности, выбирала не один, а два дальнейших пути: стать бессмертным божеством или вновь переродиться человеком. В первом случае душа поднималась выше, в Черный Лод, и утрачивала человеческую часть себя – способность чувствовать счастье или горе. Во втором случае душа, обладающая полной волей, могла заранее заказать себе судьбу, чтобы продолжить на земле игру с богами. Смысл жизни, согласно древним верованиям лодэтчан, в этом и заключался: люди старались победить богов – боги им мешали, а состязание божеств, отнюдь не всемогущих, и людей, вовсе не слабых существ, крутило водоворот Лода.
Королева Маргрэта являлась меридианкой, языческие верования своих земель воспринимала как заблуждения, в игры с богами не играла – только с другими людьми. Следующим утром, переехав в королевский замок, в Лодольц, она встретилась с епископом и передала ему послание для первого кардинала – письмо с порочащими, лживыми и обвинительными описаниями Маргариты.
Но тем же вечером водоворот Лода закрутился не в ту сторону, на какую рассчитывала королева Орзении. И развернули его в ином направлении два старика, сидевшие на скамье в замке Госсёрц, – получив письмо из рук королевы, епископ Ноттер Дофир-о-Лоттой, вопреки правилу Экклесии о невмешательстве в политику, решил показать его Хильдебранту Хамтвиру.
Прочитав письмо, старик в шапероне с петушиным гребнем задумался и посмотрел на старика в ярчайшей синей хабите. Наместник Святой Земли Мери́диан в Лодэнии напоминал ликом щурившуюся сову: выпуклые веки, округлые плотные мешки под узкими глазками, короткий нос и тонкогубый рот, излишне малый для его круглого лица. Голова с обширной лысиной держалась на тонкой шее; остатки седых волос устилали виски епископа и топорщились за ушами. Яркая хабита очерчивала хилые плечи, мягкий животик, худые ноги с костлявыми коленками… Епископ сидел на скамье и, сложив свой маленький рот трубочкой, сдувал пар, поднимавшийся из расписной керамической чаши. Чашу он держал длинными узловатыми пальцами обеих рук. Ногти были острыми.
– Получив такое письмо, первый кардинал, само собой, не даст Рагнеру Раннору дозволения на развод, – сказал епископ и отпил из чаши. – Он прислушается к мнению Ее Величества.
– Старая волчья сука и здесь мне мешается… – с досадой произнес Хильдебрант Хамтвир. – Дорогой друг, а можно ли не отсылать письмо в Святую Землю Мери́диан?
– Нет. Но… письмо может опоздать, – медовым голосом, вкрадчиво, говорил епископ. – И тогда я должен знать, почему оно может опоздать.
– Эгонн Гельдор и моя внучка… помолвлены, так сказать… Брат королевы подписал со мной родственную грамоту. Это пока тайна, как ясно…
– Брат королевы – всё равно что…
– …Брат короля, – закончил Хамтвир. – Он глупый, самовлюбленный и праздный, – такой регент идеален, как мечта.
– Чем же вы его заманили?
– О, как обычно: месть и корысть… Если и есть что-то, ослепляющее разум сильнее любви, то это месть и корысть. Особенно, когда они вместе.
– Рагнер Раннор не даст Эгонну Гельдору стать регентом. Он просто-напросто убьет его и станет регентом сам.
– К тому времени Рагнера Раннора уже не будет.
– И как?
– Как… Мой внутренний глас и мой богатый опыт убеждают меня в том, что Рагнер Раннор не доживет до своего тридцать четвертого мига рождения. Например, есть Зимронд Раннор – бестолковую осу сожрет бешеный шершень. Ранноры сами вцепятся друг другу в глотки. А мы поможем им, как полагаете, дорогой друг?
– Ошибочно думать, что нам нужна смерть Рагнера Раннора, – сладко пропел епископ. – Будет он жив или мертв – решать не нам, не людям, – на всё воля Божия. Но Экклесии даровано право назначать королей, и нам не нужен такой король, как Рагнер Раннор. Не нужна даже вероятность того, что он может притязать на престол и Святой Земле Мери́диан придется ему отказать. Добивайтесь короны, дорогой друг. Это ваше право, как право Ранноров защищать свою власть. Уверен, дальше вы справитесь и без нашего участия, – отпил епископ из чашки. – Восхитительно! Ничто так восхитительно не утоляет жажду в жаркий день, как горячее питье. Есть над чем задуматься, как полагаете, дорогой друг?
Глава VI
Последние летние дни в Брослосе
Когда аристократ покидал имение, то увозил с собой практически всю обстановку и в первую очередь: тканые шпалеры, ковры, столовую посуду, подсвечники, ценные съестные припасы, специи, постельное убранство, портьеры, картины и драгие безделицы. Могли забрать даже скамьи или кровати. Замок пустел – превращался в вереницу голых зал и коридоров. Но оставался смотритель с охраной и несколько прислужников, чтобы зимой топить камины в необитаемых комнатах, разгонять крыс, прочищать водостоки…
Двадцать первый день Трезвения стал в Рюдгксгафце днем сборов. Бабушку Рагнер поутру отвез в Лодольц, как и два ее ларя, Мирана осталась паковать оставшиеся вещи королевы. Енриити, Диана Монаро и Марили тоже собирали сундуки – они переезжали в королевский дворец. Падчерица Маргариты решила войти в свиту принцессы Алайды – стать одной из «пятидесяти прелестных дев» ее окружения и, возможно, найти себе среди придворных мужей достойного жениха. И принц Эккварт, и король Ортвин, и сама принцесса Алайда дали заверения, что не обидят юную баронессу Нолаонт и даруют ей все те же права, что есть у лодэтчанок. Причем взамен от Енриити ничего не требовали, кроме как соблюдать установленный для дев распорядок дня, сопровождать принцессу на прогулках и пристойно вести себя. Ей предоставляли покои в Малом дворце, щедрый стол и возможность получить место при дворе с жалованием.
Магнус и Марлена купили дом, но он был пуст и гол. Зато «барахла» имелось навалом у Рагнера в Рюдгксгафце. Он был готов отдать им любую мебель, вещи и убранство для дома, лишь бы ничего не везти в Ларгос – «Роза ветров» и так порядочно просела из-за пушек и прочего «по-настоящему полезного груза». Также для господ Махнгафасс с чердака принесли коробки с ненужными вещами, в каких и Маргарита с удовольствием покопалась – она выискала изумительный миниатюрный молитвослов с текстом на меридианском языке. Обложка была драгоценной, с позолотой и самоцветами, а еще книжечку можно было прикреплять за ленту к поясу или запястью. Словом, у Маргариты появился молитвослов. Рагнер тоже нашел интересную для себя книгу – амбарную. В ней его пра-пра-пра-прабабка Арфрата Раннор оставила подсчеты трат, перечни нужд, записи примет и знахарских снадобий. Маргарита узнала, что от бесплодия Рагнеру требовалось пожевать мятных листиков, а ей ежедневно пить по чашке ослиной мочи! Слава Богу, рядом была Марлена, которая ей сказала, что это сильванская дичь, и по секрету шепнула, что пила эту мочу (так сильно хотела иметь детей!), но она ей ничуть не помогла, только заставила возненавидеть ослов.
В той же коробке, откуда был выужен молитвослов, находилось еще несколько дорогостоящих предметов, например, плоский ларчик, в каком на красном бархате покоился дорожный набор из потемневшего серебра: тарелочка, чаша, ложка и (неимоверная редкость!) двухрожковый подсвечник с иконой Меридианской Праматери. Рагнер, вздыхая, сказал, что его брат Гонтер готовился отправиться в Сольтель, но потом «взял да позабыл» о воинском пути, оттого никогда не воевал. Ларчик со святыней, ликом Праматери, забрал Магнус. В той же коробке лежала квадратная доска, обернутая холстиной, какую Рагнер не позволил снять. Он пояснил, что под холстом портрет Гонтера, но он его видеть не может и хранит «этого червя» только для потомков. И, наверно, в десятый раз вздохнув, добавил, что придется увезти «червя» в Ларгос и засунуть его там тоже куда-нибудь подальше на чердак.
И Линдсп Вохнесог паковал вещи для Рагнера: со стен Большой гостиной исчезли тканые шпалеры, обеденная зала лишилась шатра над столом, хвастливой начинки буфетов, напольных часов и черного знамени над очагом. Две залы сразу показались неуютными, излишне большими и будто разграбленными. Спальни второго этажа пока не трогали – Рагнер думал наведываться в Брослос. А Маргарита жаждала «пограбить» женские покои, что и сделала, правда, главного сокровища ей не перепало – лектус из Алой гостиной уже пропал в Лодольце. Маргарита из Орензы затаила уверенность, что Маргрэта из Орзении нарочно и исключительно из вредности забрала лежанку, чтобы та не досталась ей.
Так, весь двадцать первый день Трезвения от Рюдгксгафца то отъезжали телеги, то возвращались – и снова, забитые утварью, пропадали за Северными воротами Нового Вала.
Двадцать второго дня Ольвор и Хельха венчались, а Маргарите предстояло увидеть редкость – король Ортвин личным указом даровал «рыжему людоеду» великую милость: позволил провести в Брослосе свадьбу по древним лодэтским обычаям. Невесте помогала наряжаться Маргарита, вернее, она вплетала в ее волосы три алые розы и сотню маленьких северных маргариток – подружек на застолье ожидалось именно столько. В итоге голова Хельхи буквально утонула в цветении – казалось, что везде маргаритки, маргаритки и снова маргаритки, затем три розы сбоку и, посередине клумбы, пухлое, счастливое, симпатичное лицо невесты. Тогда же Маргарита узнала, что Хельха вовсе не поправилась, а отощала, зато родит через полторы восьмиды. Про свое чадо Маргарита промолчала даже тогда, когда толстушка по-простому ей заявила, что вот она-то, Госпожаня, «рацсисела-то, рацбокела-то и, цлава Богу-то, вконцу рацж…ла». Расстроенная Маргарита потрогала свою талию и посмотрела на себя со спины в зеркало, на что Хельха хмыкнула и проворчала: «Как бабо-то маненько цтала, горёмыка… Герцог-то тобя ужо не бросит…»
Затем с набережной донеслось нечто непередаваемое. «Наверно, так страшно и в Аду не пытают», – решила Маргарита и поняла, почему требовалось дозволение короля. На улице находилась сотня головорезов, и они со всей дури били ломиками в сковородки, дудели как попало в трубы и пиликали на виолах так фальшиво, что сводило зубы, – жених пришел за невестой и друзья помогали ему «вышуметь» ее из дома. Зажимая уши, Маргарита подумала, что она бы вышла за любого, лишь бы прекратилась эта невыносимейшая пытка, от какой и черти подохли бы в Аду, и Дьявол сиганул бы в Пекло. А терпеть надо было хоть с триаду часа – иначе невесту не уважали. К концу триады часа Маргарита твердо решила, что убьет Рагнера, отец он ее ребенку или нет, ведь он нарочно привел Хельху в Рюдгксгафц, чтобы и свою невесту «порадовать» чудесными (Рагнер!), сладкоголосыми (убью!!!), лодэтскими (ненавижу Лодэнию!) традициями. Маргарита не разговаривала с возлюбленным ни до храма, ни после, в новом трактире Гёре. А Рагнер (ну какая же скотина!) этого даже не замечал, потому что играл в «свадебного короля».
Рагнер гордо назвал сие действо древнейшим плясом воинов и добавил, что на благопристойных лодэтских поминках без «пляса» тоже никак. В игре участвовали мужчины – встав в три ряда по четыре человека, они громко вытаптывали ритм, иногда ударяя в ладони, и выкрывали песни. Затем плясала первая четверка танцоров, и каждый по очереди показывал, на что был горазд: стойки на руках, высокие прыжки и повороты в воздухе приветствовались гулом и овациями. Кто больше собирал шума (что ж они шумные-то такие?!) – тот выигрывал. В конце сражалась тройка лучших плясунов. Победитель получал деревянную корону и меди на шесть серебряных монет (все соискатели платили два медяка за участие в игре). «Король» был обязан добавить еще три сербра и купить бочонок пива «подданным». Так, смолоду, лодэтчан учили, что быть вождем – вовсе не сахар, и власть – это бремя. Что ее надо заслужить, а после удержать, одаряя подданных. Но взамен одиннадцать проигравших исполняли пожелания «короля». Если же отказывались, то бросали ему новый вызов, – и претендент на корону клал монеты на весь бочонок пива (девять сербров), – да продолжалось так, пока длилось празднество, то есть свадьба или поминки. Если вождь раздавал негодные приказы подданным, то они могли потребовать нового владыку. Свадебный король, дабы удержаться у власти, стался поразить окружающих танцем, усердствуя изо всех сил.
Рагнер боролся, как мог, за желтую деревянную корону, но Лорко выделывал нечто невероятное ногами и руками, нисколько не запыхавшись при этом. Маргарита сначала еще хмурилась, рассерженная на Рагнера, но когда Лорко запрыгал на пятках, невольно улыбнулась. Через минуту она уже посмеивалась, после хохотала, утирая слезы, вместе со всеми вокруг.
Аргус был без Эмильны, не играл он и в свадебного короля. В какой-то момент он подсел за стол к Маргарите, и они мило пообщались. На ломаном орензском Аргус объяснил ей правила «пляса» и добавил, что правила в этой игре не главное – главное: хорошо провести время, выпить и повеселить других, – ради этого все правила могли временно измениться.
Гёре лопался от гордости, хозяйничая в своем новом заведении. Он неустанно восторгался грязноватой бежево-зеленой плиткой на полу. Ничем иным его трактир и впрямь похвастаться не мог: липкие столы да вонь браги с душком тухлой рыбы (наверно, очередная «сладкая» лодэтская традиция!). Когда Маргарита вышла на улицу, то не могла надышаться морской свежестью.
Трактир находился в злачном Дюрбохоне, практически в порту, то есть в лучшем месте для пристанища моряков, но не для досуга приличных дам. Проиграв первую битву за «корону», Рагнер отвез свою любимую, к ее превеликому счастью, в новый дом Магнуса и Марлены, что был неподалеку – в Мягком крае Малого Лабиринта. Сам Рагнер, как истинный воин, вернулся на войну – продолжать «танцевальную сечу».
Домик господ Махнгафасс оказался трехэтажным, узким и высоким, под темной, цвета земли, четырехскатной кровлей из неровной черепицы. Был он каркасным, зато полностью из дерева; доски покрывала самая дешевая белая штукатурка, и из-за нее Маргарита окрестила дом «Белой башенкой». Башенка словно застенчиво попятилась с улочки и прикрылась высоким деревянным забором; справа она слипалась с резным теремком, слева ее и соседский дом разделяла пристройка из рыжего кирпича. А за забором, перед домом, имелся двор с яблоней.
На первом этаже «Белой башенки» Маргарита увидела переднюю с крутой лестницей, гостиную (она же обеденная), в пристройке – кухню с кладовой (кухню можно было использовать и как баню). Две комнатушки второго этажа подходили для гостевых спален или, если Бог сжалится над Марленой, для детских; на третьем этаже, в комнате с балкончиком и камином, хозяева обустраивали свою спальню. Балкон смотрел на задний дворик, годный для небольшого огорода. Марлена была счастлива.
А Маргарита пришла в полный восторг, когда подруга позвала ее перекусить, да не рыбой, не змеями, не хлебом, похожим на червей, а похлебкой из листовой свеклы (как же это вкусно!), хрустящими шариками из курятины (божественно!) и куском марципанового пирога из аптеки (Марлена, а можно я с тобой лучше останусь жить?).
________________
Рагнер воротился со свадьбы Ольвора в сумерках. Вскоре двенадцать мужчин неспешно шли по набережной и вели за собой лошадей, а король и королева ехали верхом в центре процессии. Королевой, конечно, являлась Маргарита, но королем стал вовсе не Рагнер: Лорко в желтой деревянной короне гордо восседал в седле. Тем не менее проигравшие мужчины пребывали в прекрасном настроении: они громко переговаривались и хохотали. Маргарита не понимала их речей. Она молчала, дышала ласковым морским бризом и, слегка улыбаясь, думала, что Брослос, несмотря на все ее слезы, очень ей полюбился. Покидать его не хотелось.
Минуя Северные ворота Нового Вала у башенки Айрюсё, переходя из Солнечного города в Лунный город, Рагнер спросил:
– Ну как тебе наша лодэтская свадьба? – смотрел он снизу на Маргариту.
– Странно так… Сперва – это жуть и снова жуть, зато сейчас мне хорошо.
– Я завтра тоже хочу пойти… Я же должен победить Лорко и забрать свою королеву назад.
– Иди… – ласково улыбалась Маргарита.
Рыжеватый парень их услышал и хохотнул.
– Тъы, а? Меня одолеть, да? Брявно, как тъы, и меня!
– Я, Лорко, заговор против тебя завтра устрою! Раз нельзя прямо – пойду иначе!
– Но покудова кароль твойный – я! И каралева твоёйная – моя!
– Повешу тебя завтра за ноги!
Всадник, до того быстро скакавший навстречу, резко остановил коня у «королевской процессии». Мужчины замолчали, напряглись. В густых сумерках Маргарита разглядела молодое лицо с крупным носом и русые волосы. Отметила она и высокий рост незнакомца, и рыцарские ноги, и скромность его одеяния. Всадник проехал мимо, прожигая Рагнера ненавидящим взором.
– Кто это? – прошептала Маргарита.
– Я его не знаю, – оглянулся вслед всаднику Рагнер. – Но, кажется, догадываюсь… И он наверняка из Гирменца едет…
– Кто он, Рагнер? Не пугай меня…
– Похоже, младший брат одного рыцаря, которого я убил… Забудь, сопляк он… Любимая, – заулыбался Рагнер, – ты лучше песнями Лорко не обольщайся, очень тебя прошу. И помни – у него еще Марили есть!
– Она мяня бросяла…
– Так тебе и надо! С двумя кружился – один теперь танцуй!
– Да я, коль захо́чу – тута жа ее воро́чу! Но… – постучал Лорко по короне, – таковскаго плясуна, как я, могёт бросить тока дура. А дура мне самоёму не нужная!
________________
Рагнер гулял на свадьбе Ольвора, точнее: «плясал за корону», и весь следующий день, и другой тоже – весь последний день в Брослосе. А утром двадцать пятого дня Трезвения «Роза ветров» уже отправлялась к Ларгосу. На тамошней верфи этот боевой одномачтовый парусник должны были обновить – и после Ольвор уводил его в первое торговое плавание. На судно погрузили большую часть вещей из Рюдгксгафца; сам замок затих, опустел. Более в нем не было ни господ Махнгафасс, ни падчерицы Маргариты, ни Мираны, ни королевы Маргрэты. Лишь Линдсп Вохнесог оставался да немного слуг.
С отъездом «бабули» Маргарита вернулась в покои Рагнера – что ей было терять? – Белая Волчица ясно высказала свое мнение о ней. Зато в большой спальне имелось мягкое ложе и удобная купель, вместо лохани. Пока Рагнер «доплясывал последний день», Маргарита выкопала еще десять кустиков роз, решив упорствовать в «сильванском труде». Она поклялась, что в Ларгосе, назло северным ветрам, зацветут розы, и она для этого сделает всё возможное.
Вечером Маргарита одна искупалась в купели для двоих, а потом одна уснула в гигантской кровати.
Зато проснулась она не одна! Испугавшись, Маргарита вскрикнула, вырвалась из рук, что ее обнимали и пытались удержать, – и услышала сонный, сиплый голос Рагнера:
– Кхута ж ты?
– Когда ты пришел? – тяжело дыша, уставилась она возлюбленного.
– С час назад, – лежа в постели, потянулся он и зевнул в кулак.
– Выиграл свою корону?! – сердито говорила девушка.
– Как иначе? – закрыл глаза Рагнер. – Может, в плясках я и не мастер, но бунтовщик из меня удался… Бунт это вовсе не просто. Надо выбрать нужный чааас, когда от короля уже устааали или еще к нему не привыкли…
Не открывая глаз, он обнял Маргариту, прижал к себе и задышал ей в лицо перегаром.
– И королеву свою я вернул…
Он хотел поцеловать ее в губы, но Маргарита, скривив лицо, отвернулась.
– Фууу…
– Чего?! – сразу открыл глаза Рагнер. – Это что еще значит?!
– Что ты пьяница… Ну не обижайся, – погладила она его грудь. – Я тебя и такого люблю, но меня ведь тошнит по утрам, а еще этот… запах куренного вина. Прости, но белое вино – это вонь!
Она поцеловала его в висок и прошептала:
– Лучше я тебя сама буду целовать…
– Давай лучше еще часок поспим, – прошептал и он, укладывая ее голову себе на грудь и целуя «колючей бородой» Маргариту в щеку.
________________
Мирской закон на море не распространялся, и корабль, пока не вставал в порту, считался независимым островом. Однако, стоило «острову» причалить, встать к пристани или на якорь у берега, власти города и землевладелец рассматривали его как свою землю, то есть законы данного берега вступали в силу. Иноземные корабли не имели никаких привилегий – даже судно монарха или посла неприкосновенным в чужом королевстве не признавалось, но, конечно, повода для войны старались избегать, как и позора.
Моряков, едва они сходили на сушу, могли взять под стражу и затем судить, а они, если не являлись местными, могли быть лишь подсудимыми. То же самое касалось всех путешественников – попадая в другой город, они становились бесправными и, дабы защитить себя, прибегали к услугам покровителей. Патроном мог быть, бесплатно или за плату, любой горожанин; работодатель являлся патроном по умолчанию, как и гостеприимец. Тот путешественник, кто останавливался в постоялом дворе, просто переставал быть бродягой; клиента, согласно договору, патрон мог защитить в суде или подать в суд от его имени; гостю же не нужно было заключать грамот – хватало устного поручительства, так как за гостя нес полную ответственность гостеприимец и взыскания спрашивали с него. Кроме того, путешественники могли купить постоялую грамоту в управах тех городов, где задерживались. Такие бумаги защиту закона не давали, но внушали уважение и городским стражникам, и окружающим; иных неясных скитальцев звали проходимцами. Больше всего почитали странников – путешественников по монастырям. Странников даже могли приютить на пару дней в своих замках аристократы – дабы развеять скуку занятными историями.
Итак, путешествовать на длительные расстояния, особенно в другие королевства, казалось предприятием хлопотным, опасным и непредсказуемым, и всё же свободные люди хоть раз в жизни да путешествовали. В крупных городах гильдии частенько собирали для странствий по монастырям отряды, к каким безбоязненно присоединялись женщины с детьми, тогда как их мужья оставались в родном городе – следили за домом и трудились. Для облегчения тягот в странствиях гильдии городов, городков и королевств заключали между собой «зенные (ксанные) союзы», по каким гарантировали друг другу гостеприимство. Влиятельный гостеприимец своих гостей обижать не позволял, бесплатно селил их в хороших домах, рассказывал о местных законах, находил им честных возниц.
