Понсон дю Террайль
Похождения Червонного валета. Сокровища гугенотов
VIII
Генриху III очень интересно было посмотреть на своего противника при дневном свете. Гасконец очень понравился королю, и последний милостиво сказал ему:
– Мсье, если ваша речь будет продолжительна, то возьмите стул и присаживайтесь. Сегодня я в отличном расположении духа и с удовольствием выслушаю вас.
– Ваше величество изволили бесконечно почтить меня, – ответил гасконец, оставаясь на ногах, – но я постараюсь быть кратким, так как вашему величеству и без того будет достаточно хлопот сегодня!
– Что вы хотите сказать этим, мсье?
– Если бы вашему величеству благоугодно было приотворить на минутку окно или – вернее – приказать мне сделать это…
– Это зачем?
– Тогда вы увидите, государь, что улицы переполнены народом. Вы услышите звуки труб, приветственные крики и выстрелы из аркебузов, которыми народ выражает свой восторг!
– А из-за чего такое ликование?
– Из-за того, что его высочество герцог Генрих Гиз собирается наравне с вашим величеством присутствовать на собрании Генеральных штатов [6]!
В тоне гасконца звучала явная насмешка. Король нахмурился.
– Мсье! – резко сказал он. – Герцог Гиз обязан сначала подождать моего разрешения на въезд в город!
– Это правда, государь! Да ведь герцог ждет, терпеливо ждет, потому что он лучше кого-либо другого знает справедливость пословицы: «Кто умеет ждать, тот дождется всего»!
Король сделал нетерпеливый жест, но все же подошел к окну, раскрыл его и высунулся наружу.
Гасконец сказал правду: улицы были переполнены ликующим, радостным народом, который широким потоком стремился к берегам Луары.
– Посмотрите, государь, – сказал гасконец, ставший за спиной короля, – там, на верховьях Луары, виднеется лодка герцога!
Действительно, Генрих III увидел громадную лодку, разукрашенную лотарингскими флагами и величественно спускавшуюся по течению в сопровождении тучи маленьких лодок.
– У герцога огромная свита! – шептал гасконец. – Вот поистине королевский эскорт!
Король хмурился все больше и больше.
– А там, на дороге, которая тянется вдоль реки, – продолжал гасконец, – солнце сверкает на доспехах рыцарей и полированных частях аркебузов. Это тоже свита герцога.
Король топнул ногой.
– Да что же это, в самом деле? – крикнул он. – Смеется надо мною герцог, что ли? Да ведь его сопровождает целая армия!
– Во всяком случае, свита герцога сильно напоминает армию, государь!
Генрих с силой захлопнул окно.
– В конце концов, – продолжал гасконец, – герцог совершенно прав, если хочет доказать вам, государь, что в случае нужды он может выставить массу хорошо вооруженных людей. Это отличная лотарингская армия, и если в один прекрасный день она соединится с армией испанского короля…
– Да что вы болтаете тут! – крикнул король.
– Господи! – насмешливо отозвался гасконец. – Как-никак, а испанский король – добрый католик.
– Мне-то какое дело до этого?
– Он столь же добрый католик и даже, может быть, еще более пламенный, чем лотарингские принцы. Ведь штаты, созванные вашим величеством, имеют целью укрепить католическую церковь?
– Ну да!
– И истребить гугенотов?
– До последнего!
– Так вот все это чрезвычайно на руку испанскому королю и герцогу Лотарингскому!
– Это каким же образом?
– Что касается испанского короля, то вот… Там, на юге, имеется высокая цепь гор, вершины которых теряются в синеве неба. У подножия этих гор, в ущельях, живет бедный маленький народ, всего какая-нибудь горсточка; но эта горсточка предохраняет Францию от вторжения Испании, и, пока эта кучка храбрецов живет там, испанский король не перейдет границы. К сожалению, эти горцы – гугеноты, а ваше величество мечтает об уничтожении их. Следовательно, уничтожив их, вы, государь, сыграете на руку испанскому королю. Но и герцог Гиз тоже не останется без выгоды. Испанскому королю слишком жарко в Мадриде, ведь он по происхождению немец и не любит солнца. В Бордо или Тулузе ему будет гораздо более по себе…
– Ну-ну! Бордо и Тулуза принадлежат французскому королю!
– Пока – да! Ну-с, а герцог Гиз, наоборот, ужасно теплолюбив. В Нанси так холодно, и Мерта ежегодно покрывается льдом. Мозельское вино кислит… Не помышляя о гасконском небе, герцог Гиз все же хочет иметь побольше солнца, и то, которое светит в окно Лувра, ему придется по душе…
– Да вы с ума сошли! Вы бредите!
– Хотел бы я, государь, чтобы это было так! Но – увы! – то, что испанский король не сможет выполнить один, на что не решится герцог Гиз один, вместе они сделают с большим успехом!
Король вскочил со стула и гневно закричал:
– Да кто же вы такой, что смеете говорить со мною таким образом?
– Кто я? А ведь когда-то мы встречались с вами, государь! Но если вы не помните меня, то не соблаговолите ли припомнить большой портрет, висящий в большом зале замка Сен-Жермен-ан-Ле?
– Но это – портрет… наваррского короля Антуана?
– Совершенно верно!
– Что же между вами общего?
– Взгляните на меня, государь!
Генрих III впился взглядом в лицо гасконца и вдруг отшатнулся…
– Но… может ли это быть?
Гасконец сразу изменил манеры; он надел шляпу на голову и, усевшись на табурет, сказал:
– Если правда, кузен, что все дворяне равны, будь они какими-нибудь мелкопоместными или владетельными герцогами, то о королях можно сказать то же самое. Меня зовут Генрих Бурбонский, я – наваррский король. Хотя наши владения весьма различны, потому что ваше огромное, а мое – крошечное, но мы все же можем подать друг другу руку!
Генрих III все еще не мог прийти в себя.
– Значит, вы – Генрих Бурбонский?
– Да, государь!
– Мой кузен и брат?
– Да, государь!
– Муж моей бедной Марго?
– Ах, ну зачем напоминаете мне про нее, государь!
– То есть… почему?
– Да потому, что это может завести нас в обсуждение весьма щекотливых вопросов!
– Вы хотите сказать, что приданое сестры все еще не выплачено вам?
– Ну, мы поговорим об этом после штатов, государь!
– Почему не сейчас?
– Потому что в данный момент я хотел бы поговорить с вами не о своих, а о ваших делах! – Генрих Наваррский подошел к окну и в свою очередь распахнул его. – Черт возьми! Однако у нашего кузена Гиза – славная армия, и, если ему вздумается пойти приступом на Блуа и взять в плен ваше величество, я ни за что не поручусь…
Генрих III вздрогнул и инстинктивно ухватился за эфес шпаги.
IX
Чтобы читатель мог понять весь смысл этого разговора двух Генрихов, нам необходимо вернуться в наполненный золотом погреб, куда мэтр Гардуино свел своего утреннего посетителя.
Как мы уже говорили, золотые и серебряные монеты буквально устилали весь пол тайника. Тут находились монеты разных эпох и стран, а в четырех углах погреба стояли четыре бочки, наполненные не вином, а слитками. Никогда жители Блуа не могли бы думать, чтобы убогий прокурор являлся обладателем таких сокровищ!
Заперев за собою дверь, старик поставил свечку на одну из бочек. Генрих Наваррский уселся на другую и сказал:
– Ну-с, любезный Гардуино, поговорим теперь немного. Вы догадались, кто я?
– О, конечно! – ответил старик. – Вы один из приближенных короля Генриха… может быть, граф Амори де Ноэ, о котором так много говорили…
– Нет!
– Де Гонто?
– Нет!
– Ну, так де Левис?
Генрих улыбнулся и фамильярно потрепал старика по плечу, говоря:
– Ах, бедный Гардуино! Должно быть, вы плохо видите или память вам изменяет! Как, будучи другом моего отца, вы не узнаете сына, который так похож на него?
Прокурор протер глаза, присмотрелся, и вдруг перед ним мелькнул образ Антуана Бурбонского, помолодевшего лет на тридцать.
– Ваше величество! Простите! – смущенно пролепетал он и, преклонив колено, приложился высохшими губами к руке юного короля; затем, еще раз поглядев на него, он восторженно воскликнул: – Но ведь вы действительно живой портрет своего августейшего батюшки!
– Поговорим, добрый мой Гардуино! – сказал Генрих. – Какую сумму представляет собою, по-твоему, это сокровище?
– Восемьсот тысяч турских ливров [7], государь. Это сокровище гугенотов, накопленное за двадцать лет.
– Которое позволит нам выдержать войну!
– Увы, я слишком стар, чтобы увидеть ее результаты!
– Как знать!.. Но вот что еще: мало еще иметь эти деньги, надо ухитриться вывезти их!
– О, увезите их поскорее, государь, потому что с тех пор, как Блуа переполнен приезжими, я дрожу, чтобы не открыли наших сокровищ. Я никак не могу понять, с какой целью вашему величеству вздумалось превратить мой дом в гостиницу, да еще такую, где должна была остановиться герцогиня Монпансье, наш злейший враг!
– Дорогой друг мой, я еще в детстве слыхал историйку, как король Людовик Одиннадцатый приговорил кого-то из дворян к смертной казни и как судья Тристан напрасно искал его по всей Франции, тогда как осужденный спокойно жил в Париже и благополучно дожил там до самой смерти короля.
– Значит, Тристан был плохим судьей, государь!
– О нет! Он все перевернул вверх дном, но ему в голову не пришло послать стражников с обыском к себе самому в дом, а именно у Тристана в доме и снял себе квартиру осужденный. Теперь сообрази, добрый мой Гардуино. Я знаю наверное, что католики пронюхали о наших сбережениях, а герцог Гиз имеет сведения, что наши сокровища укрыты где-то в Блуа. Значит, лотарингцы начнут рыскать и вынюхивать везде, кроме твоего дома, потому что в нем остановилась герцогиня Монпансье!
– Это правда, государь!
– Теперь ты понимаешь, почему твой дом превратился в гостиницу? Никому не придет в голову искать здесь наши сокровища, и мы успеем увезти их в Наварру!
– Но ведь это – очень большой груз! Как нам незаметно вывезти его?
– Я уже все обдумал. Следующей ночью ты достанешь несколько таких же бочек, как вот эти. Затем с помощью обоих пажей герцогини, которые преданы мне душой и телом, ты наполнишь бочки золотом.
– Все это легко, но как провезти это сокровище через всю Францию?
– Об этом ты уж не беспокойся, все будет сделано!
С этими словами Генрих встал с бочки, служившей ему сиденьем, и направился вместе с Гардуино из кладовой. Когда они пришли в комнату прокурора, последний сказал:
– Теперь я должен сделать вам признание. Я совершил кражу! – И в то время, как король с изумлением смотрел на старика, последний продолжал: – Вам, конечно, известно, что герцогиня помещается совсем близко от этой комнаты.
– Но в таком случае будем говорить тише!
– Это ни к чему. Вчера вечером я усыпил ее очень сильным наркотиком. Она спит глубоким сном и проспит еще час или два. Так вот, когда она заснула, я вошел в ее комнату через потайную дверь, так как мне хотелось узнать, что за письмо принес ей накануне рейтар из армии герцога Гиза. Вот это письмо! – И Гардуино достал из шкафа сверток пергамента.
Просмотрев письмо, Генрих воскликнул:
– Ах, черт возьми! Моя прелестная кузина – тонкий политик, но мы будем держать ее под надзором! Возьми это письмо, Гардуино, и положи его на прежнее место. Вечером во время ее ужина ты подсыплешь ей новую порцию наркотика; около десяти часов я приду, и тогда мы припрячем ваше сокровище в верное место. А теперь прощай, мне пора! – И Генрих отправился на аудиенцию к королю Генриху III, начало которой мы изобразили в предыдущей главе.
X
Итак, при словах наваррского короля Генрих III инстинктивно ухватился за эфес шпаги, причем воскликнул:
– Неужели вы можете думать, кузен, что герцогу Гизу придет в голову взять приступом мой замок?
– Нет, государь, этого я не говорил. Я сказал только, что «если» ему придет в голову подобная мысль, то ее легко осуществить, имея свиту, похожую на целую армию!
– Так что же! Мы будем защищаться!
– Ну, свита вашего величества очень малочисленна… Конечно, у вас имеются рейтары и швейцарцы, но… Словом, в данном случае вовсе не важен конечный результат, а важно лишь то, что вы хотите идти рука об руку с герцогом Гизом, в могуществе которого для вас таится большая опасность, против маленького народа, абсолютно вам не страшного. Позвольте мне подробнее развить эту мысль, государь! Вы сказали, что охотно выслушаете меня, а ведь легко понять, что я явился к вам вовсе не в своих интересах, а в ваших собственных…
– Говорите, говорите, милый кузен!
– Так вот, кузен, если вы хоть немного знаете Наварру, то поймете, что я беспокоюсь отнюдь не о ее судьбе. Наши поля не отличаются плодородием, и каждый хлебный злак, прорастая, сдвигает с места камушек. Но наши долины покрыты роскошной травой, наши девушки красивы, наше вино веселит сердце, а вы знаете, что люди, живущие поближе к Богу, презрительно относятся к богатству. Наша бедность вовсе не в тягость нам, и мы мало заботимся о королевстве Франции! Только, видите ли, на хребтах наших гор, у подножия наших ледников, при входе в каждый горный проход, на берегах всех наших горных речек понастроено много крепостей, редутов, бастионов. Когда клич пронесется по долине, я возьму свой рог, затрублю, и в ответ на этот призыв с каждого утеса, с каждой борозды, из-за каждого кустарника появится солдат, вооруженный с ног до головы и готовый умереть за отечество!
– Неужели? – насмешливо переспросил Генрих III.
– Да, ваше величество, – продолжал, не смущаясь, наваррский король. – Вы мечтаете об истреблении до последнего всех гугенотов, ну, так если вы хотите иметь успех в этом предприятии, вам надо будет войти в союз с испанским королем, герцогом Гизом и еще с несколькими властителями, так как наваррский королишка и его сермяжное войско не сдадутся без ожесточенного сопротивления!
– Однако вы разговариваете довольно-таки гордо! – заметил король.
– Государь, – ответил Генрих, – тут нечего удивляться, так как в моих жилах течет та же кровь, что и в ваших! Теперь разрешите мне продолжать. Я уже заметил с самого начала вашему величеству, что говорю отнюдь не в своих интересах, а в ваших. Ведь это только так кажется вам, государь, будто вы будете председательствовать на Генеральных штатах и будто целью их собрания является истребление гугенотов. Собранием будет руководить настоящий король Франции – герцог Гиз; он задумал истребление гугенотов лишь с целью ослабления вашего величества, корону которого он уже давно примеряет!
– Да вы с ума сошли! – крикнул король, топнув ногой.
– К сожалению, нет, государь! Могу даже сообщить вашему величеству, что герцогиня Монпансье уже сделала очень хорошее приобретение: она запаслась прелестными золотыми ножницами, которыми король Генрих Третий будет пострижен в тот момент, когда священная лига объявит его лишенным трона, провозгласив королем Генриха Лотарингского, герцога Гиза!
Король вскрикнул и с явным ужасом отступил на шаг назад. В тоне наваррского короля было что-то, что внушало его кузену доверие, и Генриху Валуа уже казалось, что его волос касается холодный металл ножниц герцогини.
Генрих Наваррский взял его за руку и продолжал в тоне глубочайшей убежденности:
– Подумайте сами, государь: я, гугенот, явился сюда, в самый центр католицизма, полагаясь лишь на благородство потомка святого Людовика, нашего общего предка. И такой явной опасности я подверг себя лишь для того, чтобы предупредить ваше величество о грозящей вам неминуемой опасности. Неужели даже после этого я не заслуживаю доверия? Нет, государь, если вы дорожите троном, вы не захотите оттолкнуть от себя маленький, но храбрый народ, с помощью которого вы будете в состоянии осадить лотарингцев и испанцев! А теперь прощайте, государь, или – вернее – до свидания! Вашему величеству известно, где я остановился; если вам угодно будет еще раз увидеться со мною, только дайте знать, и я сейчас же явлюсь. А пока я хочу дать вам возможность обдумать мои слова на досуге! – И, поцеловав королевскую руку, Генрих Наваррский удалился через ту же потайную дверь, через которую его провел конюший Фангас.
Оставшись один, Генрих III принялся размышлять. Неужели кузен все-таки сказал правду? Неужели дело действительно обстоит так?
Шум чьих-то осторожных шагов заставил короля оторваться от дум и поднять голову. Перед ним был Келюс.
– А, это ты! – сказал Генрих.
– Да, государь.
– А где ты был?
– Вот за этой дверью.
– Значит, ты слышал?
– Все, потому что интересы вашего величества – мои интересы!
– Значит, ты знаешь?
– Я знаю, что только что ваше величество осмелился интриговать этот еретический король без королевства, этот наглый гасконец, осмеливающийся добиваться французской короны!
– Как! Он?
– Господи, да это так ясно!.. И если бы вы, государь, захотели проявить истинную государственную мудрость, то приказали бы сегодня же вечером арестовать его и отправить в одну из камер Венсенской крепости!
– Что ты говоришь!
– Да ведь это – гугенот! Неужели вы, государь, хотите поставить на карту спасение своей души?
При этих словах король задрожал как осиновый лист и схватился за ладанку, висевшую у него на шее.
«Наваррский король проиграл свою партию! – подумал Келюс. – А герцог Гиз обязан мне очень многим за этот ловкий выпад!»
Генрих III продолжал дрожать.
– Он прав, я могу быть осужден за это на вечные муки! – наконец произнес он.
XI
– Возлюбленный мой Рауль, – сказала герцогиня Монпансье, – знаешь ли ты, что такое любовь?
– Ваше высочество, – ответил экс-паж короля Карла IX, – любовь – нечто такое, что каждый оценивает со своей точки зрения.
– Это слишком туманное определение!
– Я постараюсь доказать вашему высочеству свою правоту!
Этот разговор происходил в тот самый день, когда король Генрих Наваррский получил чрезвычайную аудиенцию у короля Генриха Валуа, и в том самом доме прокурора Гардуино, который по капризу Генриха Наваррского был превращен в гостиницу.
Наступил мрачный, темный декабрьский вечер, и с Луары надвигался густой туман; однако в комнате, где сидела Анна Лотарингская, уютно горел жаркий огонь в камине и беседовалось очень приятно.
Но как случилось, что Рауль, давний обожатель пикантной брюнетки Нанси, вдруг превратился в рыцаря сердца сестры герцога Гиза? Это очень длинная история, о которой в данный момент мы скажем лишь несколько слов.
После страшной Варфоломеевской ночи Генрих Наваррский убедился, что его безопасность можно гарантировать лишь тем, чтобы при Гизах был постоянно человек, умевший стяжать их доверие, но всей душой преданный наваррскому королю. Этот человек должен был держать Генриха в курсе всех замыслов его врагов. Выбор пал на Рауля, за которого говорили его красота, молодость, изящество и ловкость. Генрих поговорил с ним, и в результате герцогиня Монпансье однажды заметила на мосту Святого Михаила молодого дворянина, который горько плакал. Анна остановилась около Рауля (это был он) и с участием спросила, о чем он горюет.
– Сударыня! – ответил Рауль. – Во время побоища гугеноты убили мою невесту, и теперь я неутешен!
Рассказывать красивой женщине о своей любви к ней – значит иметь девяносто шансов, что не будешь выслушан. Но заявлять ей о безутешности своей любви к другой – значит иметь сто шансов на ее внимание и интерес.
Горе юноши тронуло герцогиню; к тому же она сама старалась забыть красавца Лагира, изменника-гасконца, и встреченный юноша показался ей удобным средством для этого. Поэтому она увезла Рауля с собой в Нанси, и разговор, которым началась эта глава, достаточно ясно показывает, что расчеты Анны на утешение, по-видимому, оправдались.
Итак, Рауль заявил, что он постарается доказать своей собеседнице правоту выставленного им тезиса.
– Но, – предупредил он, – если вашему высочеству угодно, чтобы я мог сделать это вполне, благоволите запастись терпением, так как моя речь будет продолжительна!
– Говори, милочка мой Рауль, говори! – ответила герцогиня и, взяв юношу за руку, притянула его к себе, после чего усадила на скамеечку у своих ног.
– Любовь, – продолжал тогда Рауль, – это прежде всего дело воображения, это болезнь, которая выражается самыми разнообразными симптомами и которую нельзя лечить одним и тем же средством.
– Вот как?
– Я знавал при дворе покойного короля некоего дворянина, который с уверенностью твердил, что больше всего любят ту женщину, которая хуже всего обращается с вами и заставляет вас терпеть тысячу мук…
Герцогиня кинула на юношу взгляд, красноречиво говоривший: «Неблагодарный!».
Однако Рауль спокойно продолжал:
– Если вы страстно любите женщину, она перестает любить вас; если женщина страстно любит вас, она становится для вас невыносимой!
– Да неужели, милый Рауль!
– Любовь не может процветать на широкой проезжей дороге, где нет препятствий и измен. Для ее процветания требуются затруднения, страдания, измены, тысячи мук; иначе она чувствует себя как рыба, вытащенная на берег, или как птица, брошенная в воду…
– Но, милый Рауль, знаешь ли ты, что твой портрет любви отвратителен?
– Отвратителен, – может быть, но зато правдив, и, если ваше высочество разрешите мне, я докажу, что это так.
Не отвечая, Анна Лотарингская кинула на юношу взгляд, полный властных чар. Тогда Рауль встал со скамеечки, преклонил колени и взял герцогиню за руку. Анна не отдернула руки и даже бровью не повела, когда смелый юноша поцеловал эту руку.
– Ну-с, я слушаю вас, прекрасный рыцарь! – сказала она улыбаясь.
– Ваше высочество! – заговорил Рауль. – Вам угодно было с благосклонностью взглянуть на меня, смиренного и ничтожного, и возвести до себя. Здесь мы одни, здесь принцесса уступает место женщине. – И с этими словами Рауль, обняв герцогиню, поцеловал ее.
– Далее?
– Да, здесь вы любите меня. Но завтра или даже сегодня вечером улицы наполнятся народом, и во главе блестящей свиты, окруженный изящнейшими и благороднейшими синьорами, прибудет герцог Гиз. Все с приветствиями преклонятся пред герцогиней Анной, благородной дочерью лотарингских герцогов, внучкой Людовика Святого, и никто не обратит внимания на мелкого дворянчика, который тут же отойдет в тень!
Герцогиня взяла обеими руками голову юноши и вернула ему поцелуй, который он осмелился дать ей перед тем.
– Ну так вот, – продолжал Рауль, – обволакивать вас взглядом, тайно обожать вас, когда все будут выражать вам свой восторг и преклонение, – это мука, это ад, но в то же время это счастье…
– Ну, так будь счастлив! – ответила герцогиня, снова целуя его.
Рауль собирался продолжать свою теорию любви, но в этот момент в дверь постучали. Это явились слуги мэтра Гардуино с ужином.
– Друг мой Рауль, – шепнула герцогиня, – чтобы доказать тебе, что любовь, приравниваемая к пытке и аду, иной раз может стать раем, приглашаю тебя отужинать со мною!
Рауль радостно вскрикнул. Затем, заперев дверь, он придвинул накрытый столик к креслу герцогини, сам уселся против нее и стал ухаживать за нею, не переставая весело болтать.
– Позволите налить вам? – спросил он, взяв графин с белым вином.
– Это что за вино?
– Белое луарское! Я люблю его больше всех других!
– Ну, так и пей его сам на здоровье. Я же предпочитаю жюрансонское! – И с этими словами Анна взяла графин названного вина и налила себе полный стаканчик.
Они ужинали очень нежно, весело и мило. Не переставая слушать остроумную болтовню пажа, герцогиня время от времени прихлебывала вино. Вдруг она сказала:
– Как странно!.. Меня клонит ко сну!
– Тут нет ничего удивительного, – возразил Рауль, – ваше высочество еще не отдохнули от нашего продолжительного путешествия!
Однако с каждой минутой Анна Лотарингская становилась все более утомленной, а через час спала глубоким, непробудным сном. Тогда Рауль вышел из комнаты и отправился к мэтру Гардуино. Тот при виде юноши коротко спросил:
– Ну?
– Она спит!
– Значит, теперь мы можем впустить наваррского короля!
Тогда Рауль спустился к входной двери и отпер ее.
