Петр Вяземский
Об альманахах 1827 года
Только явления этой безмысленности приписываем мы с автором причинам различным. Он полагает, что писатели наши претворяются и сжимаются, что они, стоящие выше народа своего, не простирают полета своего на пределы некоторой посредственности, Мы, с своей стороны, не подозреваем их в лукавстве и признаем в них более откровенности. Писатели наши, за исключением весьма, весьма немногих, не выше народа своего, ибо нельзя определить высоту их тем, что они лучше большей части читателей своих знают, где поставить е или е и как удовлетворить прихотливым требованиям нашего письменного языка. У нас есть государственные правители, полководцы, негоцианты, художники, а нет ни по одной из частей их сочинения полного, руководства надежного: следовательно, не народ в долгу у писателей, но писатели у народа.
В литературной половине обозрения находим отчет о книгах, ознаменовавших, преимущественно, письменное бытие 1826 года; в суждениях автора отзывается вкус верный и опытный, за исключением некоторых приговоров, подлежащих сомнению. Например, мы согласны с автором, что в творениях Глинки (младшего) виден прекрасный отпечаток его души, ума и дарования, но находим неуместными следующие слова: «в подражаниях Корану Пушкин является счастливым соперником Глинки». О мастере своего дела, о поэте, который, по словам самого г-на Измайлона, готов, кажется, захватить один высоты Парнаса, нельзя сказать, что он счастливый соперник человека с дарованием, это правда, и с дарованием отличным, но все не первенствующим. Вообще находим, что определения автора во всей этой статье слишком безусловно похвальны. У нас обыкновенно нет средины между панегириком и сатирою, похвалою и бранью. Боясь раздражить самолюбие ближнего, мы настраиваем речь свою на торжественный лад и похожи на жрецов, коленопреклоненных перед кумирами. Автор обозрения позволяет себе общие укоризны, но в частном применении он держится неотступно похвалы неограниченной. Кажется, должно следовать совершенно противному правилу.
В общем объеме есть всегда нечто хорошее и удовлетворительное; в частности должны неминуемо быть недостатки. Указывайте на них смело и без лицеприятия, а не то в ваших поголовных мадригалах ничего не будет поучительного. В доказательство, что раннему историку трудно быть зрелым в суждениях своих, заметим противоречие, в которое впал автор как политик и литератор. В первой половине обозрения своего, на стр. 7, говорит он о Наполеоне «и раздавшаяся по земле слава едва не умолкла на его гробе под стоном вселенные и укоризнами века». В другой половине, упоминая о сочинении Пушкина, говорит он в стихотворении: Наполеон, хотя и не столь обильном великими красотами (как стихотворение: к Овидию), чего не искупят сии мысли и стихи:
Великолепная могила!..
Над урной, где твой прах лежит,
Народов ненависть почила
И луч бессмертия горит.
Если мы, по убеждению своему, не могли безусловно похвалить эту статью, которая, впрочем, отличается многими хорошими мыслями и благородными чувствами и вообще писана приятным слогом, то спешим с удовольствием похвалить беспрекословно и по всем частям другую статью издателя: Русский наблюдатель в ХИХ-м веке. Тут мысли, мнения и самое изложение оных – все примечательно, все убедительно. Не связанный посторонними уважениями, автор говорит независимо и откровенно все, что внушено ему умом просвещенным, сердцем благородным и патриотическою благонамеренностью, и говорит языком образованного литератора. Одним словом, Русский наблюдатель в ХИХ-м веке есть и Европейский писатель ХИХ-го века.
Речь в память Историографу Российской Империи, произнесенная в Обществе Истории и Древностей Российсеих членом оного Н. Иванчиным-Писаревым, и напечатанная в Литературном Музеуме, содержит в себе много хорошего. Должно сперва похвалить автора за его намерение, которое в этом случае уже похвальное действие. Он убедился в неприличии молчания наших литераторов о писателе, который более или менее образовал все пишущее поколение наше и воздвигнул на голой равнине отечественной литературы здание великолепное и вековечное, памятник предкам от современников потомству. И в признательном благоговении к знаменитому согражданину, заплатил он ему по силам дань уважения и преданности. Чем заслуги, оказанные народу писателем истинно-народным важнее, тем свойственнее почувствовать им цену человеку благомыслящему и образованному, но тем труднее показать их в удовлетворительном свете и оценить их достойным образом. Не боясь оскорбить автора речи, скажем откровенно, что и после его творения, заслуживающего уважения, Карамзин еще ожидает панегириста себе равного. Но, повторяем, все не менее и побуждение и самое исполнение во многих частях приносит честь чувствам автора. Жаль, что панегирист в речи своей руководствовался некоторыми ошибками журнальных некрологов Карамзмна. Он скончался не на 61-м роду своей жизни, а 59-ти лет. Нет сомнения, что смерть Императора Александра поразила глубокою скорбью сердце его, любви и признательности исполненное, но нельзя сказать, чтобы она была причиною и его смерти. И слови панегириста: «он не мог пережить Александра», не имеют исторической достоверности. Твердый, хотя и чувствительный, проникнутый неограниченною доверенностию к Провидению, он оплакивал Государя, которого он любил не под одним величием царским, а и в простоте частных сношений; но между тем, как семьянину, гражданину и писателю, Карамзину предстояли еще на пути жизни и высокие обязанности и светлые надежды. Предположения автора о сетовании Карамзина, что сограждане и собратия его не отдавали ему должной справедливости, что завистливые, жалкие пигмеи, искушая душу великого писателя, нередко и его заставляли иметь нужду в стоической твердости, убедительно и прекрасно опровергаются словами Карамзина из письма его, напечатанного в Литературном Музеуме. Язык панегириста довольно хорош: видно, что он изучал творения писателя, которого хвалит. В иных местах встречаем черты истинного красноречия сердечного; в других можно-бы требовать более спокойствия и менее восклицаний. Обращение автора в последнем периоде речи, кажется, совершенно неуместно и отзывается семинаристским витийством. – Приказ с того света, повесть г-на Сомова, – шутка, свободно и весело рассказанная. В числе поэтов, участвовавших стихотворениями в составлении Литературного Музеума, находим имена: Пушкина А. С., Пушкина В. Л., Гнедича, Ф. Глинки, Баратынского, князя Вяземского, Раича и других. Читатели могут судить о приятном разнообразии стихотворного отделения Музеума, по одному списку наименованных поэтов. Нельзя без сердечного умиления прочесть прекрасные стихи, написанные к издателю поэтом, коего имя угадается без подписи каждым читателем, сведущим в Русской поэзии. Ответ издателя откликнулся также поэтически на поэтический голос знаменитого песнопевца.
