Петр Вяземский
Граф Алексей Алексеевич Бобринский
Графиня мало показывалась в многолюдных обществах. Она среди общества, среди столиц, жила какою-то отдельною жизнию – домашнею, келейною; занималась воспитанием сыновей своих, чтением, умственною деятельностью; она, так сказать, издали и заочно следила за движениями общественной жизни, но следила с участием и проницательностью. Салон её был ежедневно открыть по вечерам. Тут находились немногие, но избранные. Сходились люди, которым потребно было после забот, а иногда и пустых развлечений дня, насладиться час или два приятным разговором, обменом мыслей и впечатлений. Молодые люди могли тут научиться светским условиям вежливого и утонченного общежития. Дипломаты, просвещенные путешественники находили тут осуществление преданий о том гостеприимстве, о тех салонах, которыми некогда славились западные столицы. Некоторые из наших государственных людей любили тут искать и находить не тупое и праздное, а умственное отдохновение от трудов, а иногда и докук, своей дневной деятельности. Граф Нессельрод занимал тут едва ли не первое место. В этом замечательном человеке были две натуры: одна – совершенно официальная и дипломатическая, способная и прилежная к государственной работе, к благоразумному разрешению, а под час и ловкому обходу, высших политических задач, холодная, осторожная, вечно безответная на все вопросы нескромного любопытства. На бесстрастном лице его была как будто врезана надпись, в роде Дантовской; «Вы, которые приступаете ко мне, оставьте надежду что-нибудь узнать от меня». Эта натура была, так сказать, мундир его: он снимал ее с плеч по окончании служебной деятельности. Тут запирал он ее вместе с делами и бумагами под ключ в свой письменный стол. Кажется, еще глубже и крепче запирал он в особенный, потаенный ящик ума своего заботы, мысли и самую память о делах. Тогда пробуждалась и выходила на смену первой другая натура, более сообщительная, даже веселая и радушная. Тогда, и в старости, проявлялась в нем молодость с её живыми потребностями и восприимчивостью. Он любил поэзию, цветы, театр, музыку; он любил дамское общество, чуждое политических притязаний на обсуждение современных вопросов. С этими вопросами он уже раз покончил, выходя из своего кабинета, и не хотел вечером быть снова на страже и на часах, чтобы отбиваться от приступов политической назойливости. Салон графини Бобринской был любимым приютом его. Здесь наслаждался он затишьем и тихою радостью прекрасного вечера. Непосредственно за именем графа Нессельрода могло-бы следовать другое имя, которое сочувственно и родственно складывается с именами графини и графа Бобринских. Но мы здесь о живых говорить не хотим. Мы исключительно остаемся в тихом пристанище и объеме некрологических границ.
