Петр Сосновский
Разрешаю любить или все еще будет
14
Наталья Михайловна была благодарна мне, потому что я посочувствовал ее положению. Деньги у меня она не взяла. Как я не пытался их втолкнуть ей в руку.
– Нет-нет, – сказала Ната, – я, получаю прилично, думаешь, где лежит Фоков? В самой лучшей больнице. Его лечат самые лучшие врачи. Правда, толку от этого лечения, никакого. Он уже не будет Женей, тем Женей, какого мы знали раньше.
Она говорила долго. Ей это было необходимо. Наталья Михайловна не могла поделиться своим горем (то, что стряслось с Евгением, ни как иначе не назовешь) – ни со своими родителями, ни с товарищами по работе ни с соседями, даже матери моего друга – Лидии Ивановне она говорила не все, щадила ее. Только своему близкому товарищу, мне Наталья Михайловна могла рассказать все, что ото всех скрывала.
Евгений с детства мне казался странным человеком, не таким как все. Ему возможно и не нужно было жениться. Я, порой размышляя над его судьбой, сожалел, что уступил ему Наташу, но винить себя не мог. Разобраться – правильно я тогда поступил или нет, было сложно. Находясь у друзей дома, я часто замечал за видимым семейным благополучием, спонтанно выплескивающуюся и тут же гаснувшую грубость, жестокость и что-то еще мазохистское, то с одной, то с другой стороны. Удивляться мне этому было некогда, я тогда был занят собой. Мне было необходимо разобраться в себе.
Жизнь была неимоверно тяжелой. Я работал на износ. Положение с каждым днем усложнялось тем, что продукция, выпускаемая совместным предприятием, где я был директором, то продавалась, то залеживалась на складе. Мне приходилось изворачиваться, придумывать новые способы ее реализации. Всех нас мучила инфляция – деньги теряли свое первоначальное значение. Цены росли скачкообразно и угнаться за ними было довольно трудно. Кроме проблем, связанных с работой предприятия, мне еще приходилось постоянно решать вопросы с администрацией института. Отчисления для НИИ дирекция постоянно повышала и требовала с меня значительные суммы. Часто у меня таких денег не было, и я протестовал.
Дома у меня также не все было хорошо: отец часто болел. Он порой отказывался от еды, много курил. На него было страшно смотреть – весь высох. Отца мучили приступы астмы. Баллончики с лекарством, не говоря о том, что стоили дорого, но еще и не всегда помогали. Что мы только с матерью не придумывали, чтобы его поддержать. Ему кололи витамины, укладывали под капельницу. Меняли лекарства, выискивая все новые и новые. Неделю-две отец держался, а затем все сначала – мышцы сковывало – воздух не попадал в легкие – он судорожно открывал рот, хрипел, пытаясь сделать вдох.
А тут еще друг слег. Женя, Евгений, Евгений Станиславович. Он стал теперь пациентом клинической специализированной больницы. Я не мог к нему попасть. Мне было отказано. Право на посещение имели только самые близкие люди. Повсюду на окнах корпусов и внутри на дверях как в тюрьме решетки. Больница под охраной милиции. Больные там были самые разные. Мой друг по сравнению с некоторыми типами, о которых я знал по фильмам, мне отчего-то представлялся паинькой. Возможно, что оно так и было. По словам Натальи Михайловны, приступы у него были не частыми. Однако если случались, Евгений становился неузнаваемым.
– Юра ты себе и представить не можешь, что с ним происходит, – говорила мне Наталья Михайловна. – Тебе это лучше не видеть.
Я, конечно, не видел. Может по этой причине, многого не понимал и к жене Евгения Станиславовича относился предвзято, порой даже пытался ее обвинять. Я считал, что она пропустила критический момент начала развития болезни, когда все еще можно было исправить, но Наталье Михайловне было не до него. Он был сам по себе. Она сама по себе.
Мой друг вышел из больницы преждевременно, не долечившись. Кустина негодовала. Она в тот же день позвонила мне по телефону, ища поддержки:
– Юра, Евгений не прошел полный курс лечения, – кричала Ната в трубку. – Его сорвали. И кто? Ты не поверишь? Отец – Станислав Александрович. Женя пожаловался ему на невыносимые условия в больнице, тот приехал и забрал его. Я, не смела даже подумать, что подобное может случиться. Зачем тогда я платила большие деньги? Я Фокова не возьму. Дети: Женя и Лариса не его родные – пусть и зовут его папой, он не их отец. Ты это хорошо знаешь. У меня есть выбор.
Что я мог ей ответить. Я согласился, но при этом сказал ей, что Женя для нее не только человек, с которым она живет, но еще и друг. Если она может товарища бросить в беде – пусть бросает. Но тогда и я ее брошу. «Ты мне уже не будешь другом», – вот были мои последние слова Кустиной.
Наталья Михайловна приняла Женю. Я его навестил. Побыл всего ничего: минут пятнадцать-двадцать. На мои вопросы Женя отвечал просто: «да», «нет». Мне было трудно смотреть ему в глаза, он меня не видел. Я тяжело расстался с другом. Наталья Михайловна вышла меня проводить. Я остановился на лестничной площадке в ожидании лифта. Кустина вдруг бросилась ко мне, прижалась и с мольбой в голосе принялась шептать:
– Я не знаю, что мне с ним делать? А вдруг все начнется сначала. Это он сейчас спокоен – его напичкали транквилизаторами. Их действие закончиться и что тогда? Как вспомню его бешенные на выкате глаза, звериные крики и пляски в голом виде среди ночи, мне дурно становиться… Я, я боюсь его! Ты заходи к нам, не забывай? Хорошо?
– Хорошо. Я буду приходить! Ты на меня можешь положиться! – ответил я.
Бюллетень у Евгения истек, и он отправился на работу. Коллектив его принял без проблем. Им не было известно его заболевание. Первое время Фоков был незаметен, но скоро поведение Евгения Станиславовича стало резко меняться. Он приходил на работу, располагался в углу комнаты за столом, включал настольную лампу, и подолгу сидел, не двигаясь над бумагами. Если к нему кто-то обращался из товарищей или коллег ответы его были несуразными. Начальник негодовал.
– Ну, что с тобой? – спрашивал он. – Не молчи, Ответь! – Но Евгений Станиславович тупо смотрел вниз, в землю.
Начальник не понимал его. Фоков был усидчивый, толковый работник. Что могло с ним такое произойти? Он проверял документы и возвращал их Евгению Станиславовичу назад на повторное рассмотрение. А это выводило Фокова из равновесия. Он любое противодействие со стороны коллег воспринимал в штыки. А однажды мой друг так разъярился, что принялся рвать на себе одежду и сбрасывать ее на пол. Евгения Станиславовича связали, позвонили Наталье Михайловне на работу и вызвали скорую помощь.
Врачи оказали ему первую помощь и Кустина забрала Евгения Станиславовича домой. Дома Наталья Михайловна напичкала мужа снотворным и уложила в постель. И сама чтобы успокоиться также приняла несколько таблеток. Дней несколько снотворное выручало мужа и ее саму, но после оно перестало действовать. Приступ можно было отодвинуть на час-два не более. Его время буйства приходилось на часы, когда Наталья Михайловна спала. Евгений пугал детей. Они носились, скрываясь от него, по комнатам и кричали противными, ужасными голосами.
Не выдержала толстая, крикливая соседка, живущая под ними этажом ниже. Она однажды встретилась с Натальей Михайловной и налетела:
– Я, уже какую ночь не могу заснуть от ваших воплей. Что вы себе позволяете? Разве так можно? Еще что-либо подобное, и я иду в милицию, пусть там с вами разбираются! – сказала она и уже, уходя в сторону, прошипела: – Напьются, понимаешь и куролесят! Не допущу безобразия! Я найду на вашу семейку управу!
Вздорить с соседкой Наталья Михайловна побоялась, вызвала скорую помощь и тут же отправила Евгения Станиславовича в больницу. Затем на обратном пути домой она заехала к матери Фокова – Лидии Ивановне и попросила ее чтобы в процесс лечения никто не вмешивался.
– Хорошо! – ответила ей Лидия Ивановна. – Но ты должна знать, что подле меня Женя был нормальным. Вот так. Ему, да будет тебе известно, нужна была другая женщина. Но разве нас сыновья слушают.
Лидия Ивановна переживала о судьбе сына и в болезни винила не только Наталью Михайловну, но и Станислава Александровича своего бывшего мужа.
Она понимала, что Жене необходим особый уход и спокойная размеренная жизнь. Там у Кустиной такой жизни не могло быть. Она принимала Евгения нормального, здорового, а больной человек он никому не нужен. Толка от него никакого – одни только убытки и еще необходимость отдавать ему драгоценное время на уход в часы прогресса болезни.
– Парень остался без поддержки отца – не раз говорила она мне, – отсюда все неприятности. Хорошо, что я у него есть! Иначе бы он совсем пропал.
Однажды я, беспокоясь о друге, позвонил Наталье Михайловне. Я рассчитывал, что Евгений из больницы уже вышел, и находиться дома. Но дома его не оказалось. Трубку подняла дочка Кустиной и сказала:
– Дядя Юра, а папа сейчас живет у бабушки Лидии Ивановны. Мама его туда отправила. Вам позвать маму? – спросила она.
– Нет-нет Женя, не нужно. Я хотел поговорить с твоим папой! – и я повесил трубку.
Мне было тяжело. Наташа бросила Евгения. Когда-то он мечтал, хотел быть с нею всю свою жизнь. И вот один. Пусть формально не один рядом находиться Лидия Ивановна, но она не заменит ему тех отношений, которые у него были с Кустиной до его болезни. Из больницы Евгений Станиславович вышел тихим, безропотным, как ребенок, человеком. У Натальи Михайловны уже были дети, и брать еще одного великовозрастного дитя, она не пожелала.
Прошло время, и Фокову дали группу. Он стал инвалидом. Государство назначило ему пенсию. Она была небольшой. Евгений Станиславович одно время пытался даже подрабатывать, но город его утомлял. Он мог выходить на улицу по мелким поручениям матери и ненадолго.
Наиболее остро мой друг чувствовал болезнь осенью и весной. Лидия Ивановна в периоды криза стремилась отправить сына в клинику. Подлечившись, мой друг возвращался к жизни – в пространство ограниченное четырьмя стенами. При встречах он не раз говорил мне, что чувствует себя волком в клетке. Мне вспоминался эпизод в зоопарке и его слова: «Вот так бы и нас, людей посадить в клетку?»
Фоков не был уже себе хозяином. Он должен был, хотел того или нет, в итоге подчиняться своей болезни, прислушиваться к ее командам.
15
Дочка Натальи Михайловны Женя меня, конечно, расстроила. Я не ожидал такого конца. Мне трудно было поверить, что тандем: Фоков – Кустина распался и Наталья Михайловна желает жить одна. Правда, одна она долго не могла оставаться. Еще в годы совместного сожительства с Евгением к ним не раз наведывался Владимир. У него что-то не ладилось с той, другой семьей и он готов был забыть о своем эпизоде бегства от Наты. Появляясь у своей законной супруги, Владимир кричал:
– Ты не имеешь права лишать меня квартиры. Я, да будет тебе о том известно, в ней прописан. Вот так!
– Иди отсюда! – кричала ему Кустина. – Моя квартира, не твоя! Я ее заработала на заводе. Ты об этом хорошо знаешь!
Владимир уходил и на время пропадал. Уже целый год о нем ничего не было слышно. Он мог появиться в любой момент. Наталья Михайловна ждала его и боялась. Раньше она противостояла Владимиру потому, что жила с Евгением. Теперь, когда он окончательно переселился к своей матери, Наталье Михайловне нужно было самой выяснять отношения со своим законным мужем.
Там, в новой семье, у Владимира росла еще одна дочь. Кустина своего официального мужа иначе не называла, как «специалистом по девочкам». Любовь у них давно прошла. Она любила Евгения. Правда, не вечно. Фоков все-таки свалился в тот омут, куда его влекло.
«Ну ладно, – рассуждал я, – ушла у них любовь, ну а дружба? Ее ведь никуда не денешь. Она на всю жизнь!» И не раз о том говорил Наталье Михайловне. Она мои слова помнила и со мной ссориться не хотела. Наверное, поэтому продолжала поддерживать с Евгением отношения. Насколько они были серьезны, эти отношения, я не знал. И однажды при встрече, которую Кустина мне сама назначила, недалеко от места своей работы решил проверить. На мой вопрос о Фокове, женщина, глядя мне в глаза, сказала:
– Юра, сейчас он временно находится у матери. Он нуждается в покое, который я ему обеспечить не могу. Мои девочки по нему скучают. Они спрашивают: «Мама, а где папа?» Он подлечится, и я его обязательно заберу домой.
Нет, я был уверен, что Наталья Михайловна и не думала о том, дне, когда Фоков снова будет рядом с ней. Она лгала мне, пусть невольно, но лгала. Болезнь Евгения неизлечима. Однако как женщина умная, Кустина не хотела терять со мной дружбы. Я ей еще был нужен. Не знаю уж в качестве кого?
Я ее такой ласковой давно не видел. Мы говорили и не могли наговорится. Кустина сдала свою смену и была готова, как я определил, глядя на нее, хоть на край света. Во время беседы со мной Наталья Михайловна странно похихикивала. Это меня несколько пугало. Уж не случилась и с ней, как с Евгением болезнь? Однако глаза моей подруги, в которые я время от времени заглядывал, были вполне нормальными. Они светились любовью.
– Юра, хорошо бы ты жил рядом, – говорили они. – Мы могли, часто видеться. Мне было бы намного легче.
Я не мог находиться с Натальей Михайловной долго. Мне нужно было спешить в институт. Последнее время я довольно часто убегал из НИИ для решения проблем, связанных с открытием нового предприятия.
Мы остановились метрах в ста от ее дома и Кустина, взяв меня крепко за руку, долго не отпускала, а когда я стал прощаться, вдруг, неожиданно прижалась ко мне и принялась целовать. Я оторвался от Наты с трудом. Еще минута-другая, и меня бы потянуло к ней. Но я отличался от Жени. Это он мог испытывать судьбу: стоять над обрывом или у края платформы… я нет. Я, сославшись на занятость, не ушел, а убежал от нее, при этом подумал: «Ладно, Бог с ней. Жить с больным человеком нелегко. Пусть как хочет, так и поступает. С Евгением Станиславовичем не мне, а Наталье Михайловне решать. Я же, как бы меня не тянуло к ней не поддамся обстоятельствам. Ничего не выйдет». Рядом с нами невидимой тенью всегда будет стоять Фоков.
Работы у меня было по горло. Я боялся, не сделаю – все рухнет. Мне нужно было найти для нового предприятия подходящее помещение. Оттого я и мотался по городу. Стоимость аренды должна была быть не высокой, а площадь подходящей, чтобы в будущем можно было при необходимости расширить производство.
Я нашел такое помещение. Оно располагалось на окраине города. Это был цех обычного машиностроительного завода. В нем еще лет пять назад рядами стояли металлорежущие станки. Многие из них были проданы. То, что администрация завода не смогла «толкануть», отдали мне в качестве «нагрузки».
– Забирай, Юрий Александрович, бесплатно, не жалко, – сказал мне директор – толстый неуклюжий на вид мужик.
– Хорошо! – ответил я. – Возьму, но как вы сказали, бесплатно. Прошло время, и после, когда я восстановил эти самые станки и начал их использовать для изготовления заготовок, этот самый директор, театрально кусая локти, увеличил мне аренду.
Надежда Анатольевна Ватуринова по договоренности со мной, и в соответствии с выданным ей штатным расписанием по персоналу нового предприятия, набирала работников. Она была мой отдел кадров. Я ей предоставил большие права и готов был принять всех, кого она мне порекомендует.
Ватуринова, моя бывшая одноклассница, была хорошим организатором. Надежда Анатольевна или Надя меня еще в детстве доставала. Я хорошо помню ее слова:
—Юра ты неправильно делаешь, я тебе сейчас все покажу!
Ната та была проще. Наверное, по этой причине я и Женя больше времени проводили с ней, а не с Надеждой. Хотя без нее нельзя было обойтись, когда мы хотели поиграть, например, в лапту, в жмурки и другие игры, где необходим был коллектив. И сейчас была похожая обстановка. Я в ней нуждался.
Жила Ватуринова недалеко от нашего дома. Я должен был вначале миновать дом бабы Паши (Бабы Паши уже не было в живых. Она отписала дом внуку Гришке-двоечнику. Он, после возвращения из армии, уехал к отцу и пропал). Затем я должен был оставить позади дом, тети Маши – она жила с Юлией. По выходным дням к ним приезжала Светлана. Далее – стоял дом Надежды. Он был деревянным на два окна, имел всего две комнаты, и то – одна из них была кухня, наполовину заполненная русской печью. Не знаю, где они доставали дрова, но печь у них топилась, из трубы часто можно было наблюдать клубы дыма. Возвращаясь вечером с работы, домой, я часто забегал к ней, справиться о делах. Надежда Анатольевна встречала меня и вела в переднюю, сажала за стол.
Надежда Ватуринова жила с сыном и матерью размеренной жизнью. Ее отец умер, нелепо, случайно попав под трактор. Но прежде он успел и выпросил у моей матери прощение за то, что однажды, появившись у нас в доме и чуть было, не наступив на котенка, схватил его и высоко подняв, стукнул об пол.
Котенок умер, я долго плакал, не мог забыть, за что моя мать едва только отец Надежды появлялся на пороге нашего дома (он часто заходил к моему отцу) выгоняла его взашей.
– Ну, прости меня дурака, – говорил Анатолий Григорьевич. – Я же не хотел. Не знаю, как все это у меня получилось. Черт попутал! Не поминай старого.
– Сколько жить буду, не прощу! Запомни, не прощу! – кричала ему вослед мать.
Больше года он ходил и умолял ее. И мать не выдержала. Может, ей и не нужно было уступать Анатолию Григорьевиу. Жил бы он и сейчас – здравствовал. Не знаю.
Сестры Надежды Анатольевны: Валя, Вера, Женя и брат Миша жили в городе. Я их видел довольно редко – по праздникам.
Мать Надежды – тетя Катя, поприветствовав меня, тут же уходила, чтобы не мешать нам. Обращался я к Ватуриновой просто. Однако в последнее время решил себя пересилить. Зашел в дом и сказал:
– Здравствуйте Надежда Анатольевна!
– Да, что ты Юра, то есть Юрий Александрович, называй меня, как называл!
– Ну, нет, – ответил я. – Мы ведь с тобой будем работать не здесь, в селе, у тебя или у меня дома, а там в городе. Нам не следует быть фамильярными, ведь рядом с нами в будущем могут находиться солидные люди – представители важных организаций. Нам порой придется обращаться еще и похлещи, называть друг друга госпожой и господином.
Едва я появлялся у Надежды Анатольевны, она доставала бумаги и спешила отчитаться. У себя на предприятии я хотел видеть своих людей – мне случайные были не нужны.
Благодаря Ватуриновой я нашел много бывших сельчан. Правда, не каждый был для меня полезен. Надежда Анатольевна это понимала и подходила к моим требованиям серьезно. Она со всеми созванивалась, встречалась и в беседе определяла, кого можно задействовать для моего производства. Для нее эта работа не представляла сложностей: Ватуринова ведь занималась организацией встреч – праздников бывших одноклассников. У нее здорово получалось.
Тех специалистов, на которых я останавливал свое внимание, Надежда Анатольевна отправляла к Максиму Григорьевичу моему бывшему начальнику лаборатории. Он был назначен мной директором. Хотя и пенсионер, но мужик еще крепкий фору готов дать любому молодому.
Я должен был еще какое-то время находиться в НИИ, прежде чем уволиться из совместного предприятия, так называемого СП, где я работал директором. Полностью отдавать все время своей новой фирме мне было сложно. Она функционировала без меня, и я бы сказал довольно успешно. Правда, это было связано с тем, что часть заказов я переадресовывал Максиму Григорьевичу, собираясь в скором времени передать весь пакет договоров, поставить вопрос перед руководством института о банкротстве СП и уволиться.
На новом предприятии шла работа по подготовке помещений для инженерно-технического персонала. Для рабочих были оборудованы раздевалки, комната для отдыха и принятия пищи. Начальство благоустраивалось во вторую очередь. Зарплата им в трудных случаях также выдавалась позже. На видном месте стояло производство. Оно было для меня важным. Будет работать – будут и деньги.
Мой директор часто справлялся сам. Ко мне Максим Григорьевич обращался только в редких случаях. Однажды он позвонил мне вечерком и попросил еще подыскать специалиста технолога с задатками исследователя.
Не откладывая проблему в долгий ящик, я тут же сходил к Надежде Анатольевне, и сообщил ей о просьбе Максима Григорьевича. Она тут же ответила:
– Хорошо-хорошо Юрий Александрович! Все будет сделано. У меня есть на примете одна женщина. Она не раз обращалась ко мне с трудоустройством. Правда, лет несколько эта женщина работала не по специальности, но навыков своих не потеряла. Я думаю, что она вам будет полезна.
Я дал добро. Даже не спросив ее фамилии, и в моем коллективе появилась Наталья Михайловна. Винить Ватуринову я не мог, хоть мне и показалось странным то обстоятельство, что она ни разу не назвала фамилии человека, которого мне предложила принять на работу.
С Кустиной я встретился не сразу. Она успела несколько месяцев поработать, прежде чем предстать передо мной. Я не ожидал. Забежав к себе на фирму, мне нужен был Максим Григорьевич, я, не найдя его в кабинете, спустился с антресолей и прошел в цех. Там мне попался Виктор Андреевич мой бывший одноклассник. Он, тяжело перенес увольнение из армии. Очень долго переживал, нигде не работал – перебивался на пенсию, но я вместе с Семеном уговорил его и Виктор Андреевич пришел ко мне на фирму заместителем директора по безопасности.
– Послушай друг,– остановил я своего бывшего одноклассника, – ты не знаешь, куда это запропастился ваш директор?
– Он, на участке контроля продукции, – ответил мне Виктор Андреевич. Я похлопал его по плечу и направился на участок контроля. И тут передо мной прошла невысокого роста женщина. Я увидел ее со спины: узкие плечи, талия и крутые бедра. Что-то в ней было мне знакомо, я смотрел, и не мог предположить кто она?
Женщина подошла к рабочему, обрабатывавшему на станке заготовку, и заговорила с ним. Поравнявшись, я взглянул на нее. Это была Кустина.
– Здравствуйте Юрий Александрович! – нежным голосом тут же поприветствовала меня Наталья Михайловна и странно захихикала.
– Здравствуйте! – был мой ответ. Я не ожидал ее увидеть, и она это почувствовала.
– Вот мы и встретились, – продолжила разговор Кустина. – Я, когда узнала от Надежды, что ты набираешь к себе на фирму работников, и никого попало, а из своих людей уговорила ее взять и меня. Она вначале, ни в какую! Подойди, говорит к Юрию Александровичу и поговори с ним.
Ну, как я могла подойти к тебе? Мне дочь Женя рассказала о твоем телефонном звонке. Ты ведь в последнее время со мной не очень-то и хотел общаться. Так ведь? Не хотел? …. Ну, что молчишь, разве я не права?
– Нет, не хотел! На то были причины. Они больше касались не тебя и Фокова, а моей работы. Правда, мне и сейчас некогда. Я тороплюсь. Вот через неделю, если все будет хорошо, и я переберусь к вам, тогда и поговорим!
– Согласна! – ответила мне Кустина и снова занялась своими делами.
Я разыскал Максима Григорьевича. Мы прошли к нему в кабинет. Там я передал ему информацию для подготовки и подписания новых договоров с фирмами и в заключение сказал:
– Максим Григорьевич готовьте мне кабинет. Я с институтом прощаюсь, ухожу. Было, конечно, много хороших моментов. Как ни как мы с вами отдали ему много лет. Сейчас ситуация совершенно иная. Основная деятельность НИИ не та, что раньше – это получение денег от сдачи помещений в аренду, и от сбора процентов, учрежденных им фирм. Жалко, но науки уже нет.
В тот же день я зашел к Надежде Анатольевне Ватуриновой. Она из-за дефицита на фирме помещений все еще работала на дому. Ей готовили комнату. Необходимо было обшить стены вагонкой, поставить двери и завести мебель.
Я неторопливо открыл дверь, поздоровался. Едва Надежда Анатольевна меня увидела, как лицо ее изменилось. Она меня понимала, как никто другой. Я с нею и с ее сестрами в детстве разорял на болоте гнезда диких пчел. Мы добывали мед. Чтобы не быть искусанными, нам необходимо было действовать слаженно, без слов.
– Я, здесь ни причем! – еще с порога сказала Надежда. – Выясняй это с Наташей. Ты ее близкий друг, не я. – Ватуринова последнее время редко когда обращалась ко мне на «ты». Наверное, в тех случаях, когда мы говорили не о работе. А тут ее словно прорвало. Я еле успокоил женщину.
– Ладно тебе, будет. Я ведь просил подобрать инженера-технолога с задатками исследователя? Ты и подобрала! А то, что это Кустина – другой вопрос.
– Я разговаривала с Евгением Станиславовичем! Думала его привлечь. Но он отказался. Сказал мне, что он нездоров, и предложил Наталью Михайловну. «Юрий Александрович не пожалеет», – вот его слова!
Фоков сам отпустил Кустину. Он ее как бы отдал мне. Ватуринова жила в селе и хорошо знала о моих взаимоотношениях с Евгением Станиславовичем и Натальей Михайловной. Я получил то, что хотел.
Уходил я из НИИ тяжело. Директор института долго упирался, не отпускал, требовал отчета. Я его предоставил.
Он покопался в моих бумагах и сказал:
– Я так и знал. Совместное предприятие разорено. Ни одного нового договора на будущий год. Этого и следовало ожидать!
– Вы правы. Ваш аппарат с нами не работал, когда предприятию нужна была самая элементарная помощь, мне сыпались лишь одни требования. Я ведь не сразу пришел к мысли, уйти из института. В нем я проработал много лет, сделал диссертацию, защитился, стал ученым. Мне он дорог. Но что мне оставалось делать?
Я махнул рукой, повернулся и ушел. Вместе со мной уволилось еще несколько человек.
Мое увольнение состоялось перед самым новым годом.
На новом месте мне не было одиноко. Рядом со мной были свои сельские.
Наталья Михайловна часто попадалась мне на глаза. Она ждала момента, когда я ее вызову, и мы поговорим. Наши встречи были кратковременными. Мы мельком перебрасывались с ней двумя-тремя словами и разбегались. Но это все было не то. Я тянул, хотел собраться с мыслями. Бросая на нее взгляд, я замечал, что она довольно элегантна, с ней кокетничают и любят поговорить. Меня завораживала ее улыбка и светлые кудряшки. Что-то в ней было не так. Я смотрел и не мог понять что. Это странное хихиканье неизвестно откуда взявшееся – привнесенное извне, что оно могло означать? Я не раз задумывался и не мог себе объяснить.
Мужчины к ней тянулись. Она снова была свободна. Она разрешала себя любить.
Домой после работы Наталья Михайловна не торопилась, часто задерживалась. Трудно было понять причины ее задержек. С работой они были мало связаны, так как я не видел результатов. Кустина выполняла все то, что от нее требовалось, не больше.
Однажды я не удержался и спросил у нее:
– Наталья Михайловна, а ты, что же не торопишься домой как все?
– А что мне делать, там, в доме? Дети уже, можно сказать, большие: Женя – учащаяся училища, Лариса в последнем классе. Раньше я их доставала: это можно делать, этого нельзя – теперь они уже пытаются мне указывать. Так что на работе мне лучше, спокойнее. Вот так.
– Ну ладно, – успокоил я Кустину, – не переживай, – и ушел.
Иногда я, если был на машине, подвозил ее до дома и, развернувшись, отправлялся к себе в село.
Наталья Михайловна, сидя рядом часто вспоминала наши детские годы. Тогда мы с ней были неразлучны. Везде всюду вместе. Эти небольшие экскурсии в прошлое радовали не только ее, но и меня. Правда, в них все больше была она и я, Женя отсутствовал. Он, будто ушел на рыбалку и не вернулся. Я не понимал Наталью Михайловну – Нату. Ведь тогда Евгений Станиславович – Женя был нормальным парнем и не лез в петлю, не пытался покончить жизнь самоубийством. Отчего она его не видит, не говорит о нем. Куда он подевался?
Фоков меня волновал. Особенно после разговоров с Кустиной. Я, возвращался домой и звонил ему. Если это случалось поздно, трубку брала Лидия Ивановна.
– Юра, это ты? – спрашивала она, узнавая меня по голосу, – а Женя уже отдыхает. Он рано ложиться.
– Да-да знаю, – отвечал я, – просто мне бывает трудно выбрать время, чтобы с ним не только встретиться, но даже ему позвонить. Я звоню, когда вдруг в душе защемит. Как он там? Что с ним?
Лидия Ивановна рассказывала мне о своем сыне. Я слушал, влезал, протискиваясь между ее фраз, что-то выспрашивал, если была необходимость. С другом встречались мы очень редко. Я был готов, но он не хотел, боялся. У телефона Евгений мог выложиться и не подать вида, что его состояние плохое. А оно, бывало, таким часто. Оттого он и скрывался. В трудные моменты криза Евгений Станиславович сам звонил мне и говорил:
– Юра я дня через два, наверное, лягу в больницу. Ты мне не звони. Я сам… после. Да еще Наташе скажи, – затем он замолкал на какое-то время и после добавлял:
– Она свободна! Я ее не принуждаю жить со мной. Возможно, мне не нужно было жениться. Представь, какого теперь ей снова остаться одной. Да-а-а, то, о чем я ее просил, остается в силе.
– Что за просьба? – спрашивал я.
– Она знает! – отвечал Евгений.
Я не понимал его. Однако мне не раз казалось, что в словах друга таиться что-то страшное. Что именно – было вопросом.
Евгений Станиславович помог Наталье Михайловне вырастить детей. Хотя они и расстались, он беспокоился о ней. Фоков, отзывался о Кустиной по-доброму, жалел ее. Честность сквозила в его словах. Евгений не мог быть неискренним.
