Петр Альшевский
«Яйцо от шефа»
Нина. А помимо еды вы о чем-то писали?
Павел. О людях.
Нина. Прочитайте о людях.
Павел. Да там опять повтор на повторе. Ну вот послушайте. Так, откуда бы мне… «У познакомившегося со мной сегодня технолога фамилия Погаров, но рабочие передали ее в Перегаров. Специфический запах от него, конечно, идет, но этим ароматом здесь от всех, даже от женщин, потягивает. Перегаров мужик неплохой, съездить к нему на дачу меня позвал…». Я не поехал.
Анна. А в записях у тебя что?
Павел. Он меня позвал, и я отказался. Компрометирующие меня факты я бы в записи все равно не включил.
Анна. Ты о загородном приключении с сопровождавшими вас дамами?
Павел. Ни с какими дамами я в Ольховатке дел не имел.
Анна. А рядом с ней? На даче господина Перегарова. Нетребовательных женщин вы там не попользовали?
Павел. Не был я на его даче. Что я на следующий день написал, тебе прочитать?
Анна. Давай.
Павел. Как найду, тут же прочитаю. Где он у меня, день следующий… начиная с утра читать?
Анна. Давай с утра.
Павел. «Неважно позавтракав, я поднялся к себе в номер, упал на кровать и затосковал о жене. Без нее здесь, Ольховатке, мне все более грустно становится. Сколько я смогу мое одиночество терпеть, мне неведомо. Временами думаю, что предел уже наступил». Ну что, теперь ты уяснила?
Анна. А почему ты в кровати валялся? Почему на заводе не пошел?
Павел. А он не работал. Перегаров меня к себе на дачу перед выходным приглашал.
Анна. Надоело. К истине мне по-любому не подобраться. Но как-нибудь к ней подлезть меня тянет… ты свои записи не выкидывай. Я их потом внимательно просмотрю.
Павел. В удобный для тебя момент ты для экспертизы их у меня получишь. (Нине) Вы к вашему мужу так же цепляетесь?
Нина. Близость наши отношения поутратили. На расстоянии мы с ним. Трудно допекать того, кто не то что не со мной, а неизвестно где.
Анна. Он и сегодня не придет?
Нина. Без понятия.
Анна. А давно он ушел?
Нина. Не он ушел, а я его выгнала.
Анна. Почему?
Нина. Он не работал, денег в дом не приносил… да что говорить – опротивел он мне и погнала я его.
Павел. Квартиры обычно иногородние снимают. Вы с ним такие?
Нина. Из Ростова мы с ним.
Павел. А в Москве он на какой-нибудь угол помимо этого рассчитывать может?
Нина. Да нет у него никого в Москве.
Павел. Ну и где же он живет?
Нина. В Ростов, наверно, уехал… хотя я туда звонила, и о его приезде мне никто не сказал.
Анна. А вам не страшно, что ваш муж от вас вышел, где-то в парке на лавку присел и околел?
Нина. Обогреться он сумеет. Персонажем жалостливых романов вы его не выставляйте! Если бы стало невмоготу, он бы назад сунулся, но он не идет. Умудрился как-то устроиться.
Анна. Получается, вы абсолютно уверены, что он жив.
Нина. Жив, конечно. Чего ему замерзать в городе, в котором столько мест, где тепло. В парке околел, говорите? Ледяной ночью в парке на ночлег расположиться – сам, идиот, в своей смерти виноват. На меня вам ее не повесить.
Павел. Мы-то ничего, мы же не суд…
Нина. И прокурор не повесит!
Павел. Перед прокурором вы, конечно, чисты, но с христианской точки зрения вы преступница.
Нина. Ну уж религией-то вы меня не проймете. Мне до Бога, как до землетрясения в Бурунди… религия ими в ход пущена! За мою женскую эмоцию проклята я, видите ли… пустое это, господа – по моему глубокому убеждению муж у меня был и есть вне опасности. В норме мой клеевар.
Действие четвертое.
В больничной палате пять коек – занято три. Все пациенты вроде спят. На крайней тревожно храпит кучерявый Мехницкий, на кровати, что рядом с кроватью свернувшегося Беряева, похрапывает на спине молодой и красивый Антон; войдя к ним в палату, напряженный доктор Альтищев оглядывает лежащих и к кровати Антона – руку под одеяло и водит, облизывается, нащупывает.
Беряев. Вы, доктор, что с ним сделать хотите?
Альтищев. Я ему… осмотр.
Беряев. Мне показалось, что вы к нему не как врач. Вы думали, что я сплю?
Альтищев. А что вам было рекомендовано? Больше спать, не я вам говорил?
Беряев. Если бы я спал, я мог бы проспать.
Альтищев. Вы о чем?
Беряев. Он после операции на сильнейших таблетках, а вы его беспомощность в своих целях… разбудите его.
Альтищев. Ему нельзя просыпаться. Зачем, скажите мне, будить его требуется?
Беряев. Чтобы он жалобу на вас написал. Я ему все расскажу, и он главврачу накатает. Главврач у вас женщина?
Альтищев. Мужчина вас чем-то не устраивает?
Беряев. Глядя на вас, наверное. Женщине я бы охотнее расследование вашего дела доверил. Впрочем, я и мужчинам… не все же они… позовите сюда кого-нибудь из руководства.
Альтищев. Попытка меня обвинить неприятностями для вас обернется.
Беряев. Вот вы какой.
Альтищев. Какой?
Беряев. Интересный мужчина. Не в вашем смысле, а в том, что вам бы меня умолять и стараться меня задобрить, а вы еще сильнее меня против себя настраиваете. Задним ходом въехал бронетранспортер, а по нему из засадной батареи… сейчас часов одиннадцать вечера. Главврач, как я понимаю, уже ушел?
Альтищев. Безусловно.
Беряев. Ну тогда завтра. Завтра я до него обязательно достучусь.
Альтищев. Вы что-то про задабривание сказали.
Беряев. Моя совесть говорит мне вас не щадить.
Альтищев. Но возможность договориться вы упомянули. Чем я могу вам служить?
Беряев. В нашей палате тихо. Того мордатого вчера выписали и настала долгожданная тишина. Вам бы самому послушать, какой шум тут от него стоял. Со мной по малейшему поводу в выяснения лез, с кем-то по телефону ругался… я желаю, чтобы к нам в палату никого не докладывали.
Альтищев. Если в других палатах койки не закончатся, в вашу я никого…
Беряев. В нашу ни при каких условиях.
Альтищев. А куда?
Беряев. Кладите в коридор.
Альтищев. При наличии свободных коек в коридоре больных размещать? Предлагая это врачу, вы, милейший, не многовато ли на себя берете?
Беряев. Бронетранспортеру бы не выезжать, но он выкатился и под снаряды… у нас здесь трое полуживых людей. Наш нужна тишина, а не соседи сомнительные. Наше здоровье вам не безразлично?
Альтищев. Мне каждый пациент дорог. Поэтому и я не хочу по вашей прихоти кого-то в коридоре оставлять. Решительно мне претит!
Беряев. Поскольку вы личность высокоморальная, я из уважения к этому позволяю вам себя не ломать. Можете подкладывать к нам в палату кого вам заблагорассудится.
Альтищев. А что за ваше молчание вам взамен?
Беряев. Тысячу долларов.
Альтищев. Ну…
Беряев. Жалко? А больных в коридоре не жалко? Сейчас, я чувствую, жалость к ним уже не та.
Альтищев. На вымогательство я не поддамся.
Беряев. Значит, им в коридоре лежать.
Альтищев. Ничего не попишешь. Прохладительный напиток вам принести?
Беряев. И я чем-то обязан вам буду?
Альтищев. На нашу сделку стакан апельсинового сока не повлияет. Довеском к вашей победе его расценивайте.
Мехницкий. Испытание огнем!
Беряев. Еще и он раскричался… от мордатого избавились, но замена ему объявилась. Он во сне?
Альтищев. Спит, по-моему. Его я от вас не переведу! Даже не просите.
Беряев. Я располагаю сведениями, любую мою просьбу допускающими.
Альтищев. Ты, знаешь что – ты…
Антон. Что?
Альтищев. Да то, что… извините. Мы что же, вас разбудили?
Антон. Из сна я вырван. Ужином нас уже кормили?
Альтищев. Сейчас двенадцатый час, какой сейчас ужин. Если вы проголодались, улучшение налицо.
Антон. Я за себя очень рад, но голодным я чувствую себя плохо. Вы обо мне позаботитесь?
Альтищев. В своем ящике посмотрите. Вас кто-нибудь навещает? Посетителей у вас я не видел, но я же здесь не всегда. Вам определенно должны фрукты, печенье… что у вас в вашем ящике?
Беряев. У меня ничего.
Альтищев. Относительно вас я не удивлен, но вопрос не вам задан. (Антону) Ну и что же вы мне скажете? Родители, любимая девушка, я не поверю, что все о вас позабыли.
Антон. Девушки у меня нет.
Альтищев. Ага…
Антон. Последней, которая у меня была, лет тридцать пять исполнилось. Не то, чтобы я постарше люблю – так вышло. В больницу ко мне она не придет.
Альтищев. А родители?
Антон. Мать у меня на гастролях.
Альтищев. А она у вас кто?
Антон. Кукловод.
Альтищев. А отец?
Антон. И отец кукловод. Но он спроважен на пенсию. У меня крайне старый отец.
Альтищев. Неходящий?
Антон. Ногами он еще передвигает. Прийти ко мне он хотел, но я сказал ему, что позже увидимся. Умирающий сын… зажившийся отец, над его холодеющим телом рыдающий… высокой трагедии стиль.
Альтищев. Умирающим вы себя безосновательно. Операция вполне успешно прошла. Да что там говорить – изумительно мы ее провели.
Антон. Мои аплодисменты. Едва отсюда выйду, поздравительную телеграмму вам отправлю.
Альтищев. Чтобы наши усилия не пропали, вам непременно следует восстановлением не пренебрегать. Здесь мы все проконтролируем, но дома вы останетесь безнадзорным и что с вами станется, зависеть будет от вас. К родителям вы прислушиваетесь?
Антон. По всякому пустяку совета у них прошу.
Альтищев. Я вижу, что авторитетов для вас не существует. Попить чего-нибудь желаете?
Беряев. Апельсиновый сок вы и мне предлагали.
Альтищев. Да не денется он от вас никуда, сок ваш. Лежите и в ожидании сока помалкивайте.
Беряев. Ну надо же, грубить мне он смеет… вы, доктор, пожалуйста вспомните, что у меня на вас есть, и больше такого себе не позволяйте.
Альтищев. Я вас оставлю. (Антону) Скорейшего вам выздоровления.
Антон. А что за тайна-то? Чем он вас шантажирует?
Альтищев. Он полагает, что у него на меня компромат.
Антон. Убийственный?
Альтищев. Да нет… ничего у него на меня. Сам натворил и на меня переводит. Он пример человека уличенного, но вместо покаяния на позицию обвинителя вставшего. Его застали, а он говорит, что это он меня застал. (Беряеву) Нехорошо себя ведете, больной.
Беряев. За ваше лживое утверждение я вас сейчас со всей моей яростью…
Альтищев. Спокойно, больной! Будете безобразничать, мы вас быстренько в ум введем. (Антону) Хочу вам признаться, что частично тут и на мне. Не те лекарства я ему, видно, давал. (Беряеву) Прежде за вами водилось? Что-то схожее вы когда-нибудь вытворяли?
Беряев. Чтобы на вас не наброситься, я руками изо всех сил за кровать схватился.
Альтищев. Но ответить-то вы мне можете. До начала медикаментозного лечения тягу к мужчинам вы за собой замечали?
Беряев. Я подам на вас в суд.
Альтищев. За клевету?
Беряев. Или за неправильное лечение, преступные грани во мне открывшее.
Альтищев. Гомосексуализм сейчас не преступление.
Антон. (Беряеву) А вы что, голубой?
Беряев. Вы не у меня – вы у него спросите. Спросите нашего доктора в лоб!
Антон. Считайте, спросил.
Беряев. Ну не так же надо! Смотрите ему в глаза и строгим голосом спрашивайте.
Антон. Вы, доктор, у нас из гомосексуалистов?
Альтищев. Я вас не трогал.
Антон. Меня нет, а кого-то…
Альтищев. Нет. И из моего «нет» следует, что вас не я, а он. Под одеяло к вам он забирался.
Антон. Целиком забирался? Ложился рядом со мной?
Альтищев. Он вас рукой. Я его застал, а он на меня переводит. И про бронетранспортер говорит.
Антон. (Беряеву) Про бронетранспортер вы говорили?
Беряев. О бронетранспортере я как раз с таблеток. Меня ими напичкали и среди обычных образов бронетранспортер мне иногда видится. Он выезжает и по нему залп… бронетранспортер я не отрицаю, но прочее совершенно беспочвенный наговор. У меня жена и два ребенка! К чему мне, нормальному мужику, руку к вам под одеяло совать?
Павел. Из-за таблеток.
Альтищев. Естественно, из-за них. Печально, что он у нас их не выхватывал – сами давали… мы и не догадывались, что они так на него. Вызванное ими помутнение к сексуальным похождениям привело… ваш желудок, любезный, мы теперь народными средствами восстанавливать будем. Вам бы, конечно, таблеточек еще попить, но у вас от них изменения неприемлемые. Апельсиновый сок я вам принесу.
Альтищев уходит.
Беряев. Мое очернение он провел блистательно, но я все-таки рассчитываю, что вы поверите мне, а не ему.
Антон. Вы ли меня трогали, он ли – урон мне не нанесен. Если только психический. Капля влилась вонючая, но у меня там и до того целое водохранилище.
Беряев. Смердящее?
Антон. Я молод, но я натерпелся.
Беряев. Операция у тебя была тяжелая.
Антон. Солнце надо мной и до болезни светило весьма относительно. Чего-то поддерживающего Бог в меня не вложил. Никаких целей, талантов… ты-то чем занимаешься?
Беряев. Я клеевар. Клей варю.
Антон. Нанюхался ты порядочно. Плюс таблетки…
Беряев. Ты к чему?
Антон. К проблемам в твоем разуме. Ты не голубой, но из-за всего этого потрогать меня ты мог.
Беряев. Да не я – он тебя трогал! На меня он возвел потому что я свидетель, и ему меня опорочить потребовалось. Себя из-под удара убрать, а меня подставить. Меня виноватым выставил и дело в шляпе, не пожаловаться мне теперь на него. Он уважаемый врач, а я клеевар под таблетками… ясно, на чью сторону независимая комиссия встанет.
Антон. Они ее не соберует.
Беряев. А начни я права качать?
Антон. Тогда я в другую палату проситься буду.
Беряев. Для чего?
Антон. Для того, чтобы меня по ошибке не придушили. Ночью придут и впотьмах напутают. Такую операция я не для того выдержал.
Беряев. Сейчас-то самочувствие ничего?
Антон. Как кишки выпустили состояние. От мертвого отличает лишь то, что я жив.
Беряев. Немало.
Антон. Но и боль немалая. И голод к тому же. Аппетит откуда-то взялся…
Беряев. После операции есть тебе, наверное, вредно. А чем вас, послеоперационных, кормят? Ваш прием пищи мне как-то не припоминается. Кормят вас в палате?
Антон. Я лежащий. Мне кажется, было нетрудно увидеть, что я не встаю.
Беряев. Да я всего несколько часов в уме нахожусь. Таблеток мне насовали и воспаление погасили, но от них же действительно мозги будто пробки вышибаются. Пробки не от шампанского.
Антон. Вы об электричестве.
Беряев. Вспышка электричества в небе.
Антон. Молния? Беряев. Бронетранспортер выезжает, по нему лупят и в небе молния… пушки гремят, а она сверкает.
Антон. Скоро вслед за пушками и гром прогремит.
Беряев. Это будет, разумеется, будет… у нас в Ростове так гремит – Москве и не снилось.
Антон. Из Ростова ты сюда от нищеты спасаясь?
Беряев. В нищете мы не жили. Если бы не жена, хрен бы я из Ростова уехал. Вопрос нехватки средств возникал, но остро не стоял – кое-как мы, слава богу, перебивались. Меня не напрягало, но жену жесткая экономия мучила и она в Москву. Я безусловно за ней. В Москве она администратором мебельного салона, а я работу не нашел.
Антон. Найдешь.
Беряев. Не в Москве. Я бы и в Москве поискал, но в Москве у меня жилья нет.
Антон. Своего нет, но вы же с женой, вероятно, снимаете.
Беряев. Жилья у меня нет никакого. Ни своего, ни съемного. Что тебе непонятно? Выгнала меня жена из квартиры, что мы с ней снимали.
Антон. В ее отсутствие ты привел женщину и жена вас накрыла?
Беряев. Смешно… женщину домой привел… будь я настолько крут, черта с два она бы меня выгнала. Но силу воли я проявлю.
Антон. Нагрянете и взашей?
Беряев. А чем мне за квартиру платить? Сумей я завестись, жену я бы выкинул и местами нас поменял, но помимо того, что жену я люблю, мне за квартиру, увы, платить нечем. Ее изгнание отменяется, но она тем ни менее мне заплатит. Где я сейчас нахожусь, я ей не сообщил и сообщать не собираюсь. Мобильный я отключил. Любит она меня, конечно, несильно, но от волнения, думаю, изведется.
Антон. А после больницы ты куда? Если ты решил твою жену основательно растревожить, к ней тебе нельзя.
Беряев. В Москве мне не к кому и, получается, что… в Ростов, наверно, поеду. Приеду, и кто-нибудь точно ей скажет, что я приехал! Она успокоится, а мне бы в беспокойстве месяца два подержать.
Антон. За два месяца она тебя совсем разлюбит.
Беряев. Ты не до конца понимаешь…
Антон. А когда воскреснешь, убьет. Твою двухмесячную затерянность ты чем оправдаешь?
Беряев. С телефоном под рукой объяснить ей, из-за чего я столько не звонил и знать о себе не давал… а при уменьшении срока? Не два месяца, а пять дней. Тогда я смогу честно сказать, что я ее воспитывал. На пятидневный демарш право я имел!
Антон. Ладно, пять дней я тебя потерплю.
Беряев. Чего?
Антон. Разрешаю пожить у меня.
Беряев. А я у тебя никого не стесню?
Антон. Было бы кого, я бы таким гостеприимным не был.
Беряев. Пожить у тебя я не возражаю. Ох, Нина, неосторожно ты меня выгнала… дороговато нервишкам твоим обойдется.
Действие пятое.
Завернувшая в подворотню Нина Беряева встречается взглядом с опирающимся на палку бродягой Тубилиным – на нем изгвазданное драповое пальто и завязанная под подобродком меховая шапка.
Тубилин. Деньгами не поможешь?
Нина. Это ограбление?
Тубилин. Я как проситель к тебе обращаюсь. Смиренно о какой-нибудь купюре прошу.
Нина. А почему в подворотне? Алкоголики у магазина деньги стреляют.
Тубилин. Стыдно мне у всех на виду. И я у тебя не на выпивку.
Нина. Пытаешься мне внушить, что ты не алкаш?
Тубилин. Человек я, конечно, спившийся, но сейчас я у тебя не на пропой, а на пропитание. Накатить водки готов я всегда, но если что-то мне дашь, на них еды я куплю. По-скромному, не мясо на шашлык… шашлык я когда-то жарил.
Нина. В парке, наверное. Кошку поймал и зажарил.
Тубилин. Шашлык я у себя в загородном. У меня там и кошка была. Змей развелось, помню… мертвую змею притащила и к вечеру умерла. Ужалила ее змея перед смертью.
Нина. Слабый у змеи яд, если твоя кошка до вечера протянула.
Тубилин. Яд смертельный. Как можно смертельный слабым называть? Душевная женщина о кошечке бы загрустила, а ты мне про слабость яда зачем-то. Кошек ты не любишь, а ты цветы? В этом дворе психически сомнительная бабушка клумбу высаживает. Уборщица лестницу мыла и из лестничного окна мыльную воду на клумбу выплеснула. Цветочки увяли. К цветочкам ты жалость чувствуешь?
Нина. Не особо.
Тубилин. А я вот их жалею. Зато бабку, которая их сажает, мне совершенно не жаль.
Нина. Подозреваю, тут личное.
Тубилин. У нее цветы обрывали, ну и она на меня – увидит меня и орет, что догонит меня и убьет. Я к ее цветам не притрагивался, но она почему-то на меня думает. Я в Москве цветы огромными букетами покупал. Кому их дарить, не переводясь, у меня было… бездомным калекой на многие вещи с другой стороны посмотрел. Меня машина сбила.
Нина. Пьяного?
Тубилин. Естественно. А твой что, не употребляет? Нина. Моего я выгнала. На улицу его спровадила, и он запропал… что с ним, не знаю. На работе рассказала и теперь выслушивать приходится. Бог тебя не простит, за себя не боишься – за детей опасайся… в мебельном центре, где я работаю, самая истовая православная тетка одна невзрачная. Ко мне подберется и в страх меня вогнать норовит. Про грехи мне вещает, про Христа-карателя… возможно, и про тебя говорила.
Тубилин. Про меня?
Нина. Она мне сказала, что Христос ко мне под видом не пойми кого может явиться. Хоть пьяницы, хоть бомжа.
Тубилин. Я и то, и то. А зачем он к тебе явится? За грехи тебе навешать? Нина. Да нет, шанс искупления он мне даст. К пропащему и пропахнувшему я отнесусь милосердно, ну и Христос ко мне так же. Спросить что ли у тебя, не Христос ли ты…
Тубилин. Если я отвечу, что не Христос, ты меня на хрен пошлешь?
Нина. Я думаю, что хитрость в том, что Иисус бы и не сказал, что он Христос.
Тубилин. Я и не говорю.
Нина. Сумасшедший дом просто… но за детей я волнуюсь. Перинку я им подстелю. Не верю, но как верующая сделаю. Однако знай, алкоголь тебе у меня не обломится.
Тубилин. У тебя в квартире?
Нина. Живу я, прости, не во дворце.
Тубилин. Я бы и в квартире неплохо время провел. В прихожей бы присел и погрелся. А со мной у тебя ничего не произойдет? Бродягу к себе в квартиру, где у тебя деньги, имущество, ты или блаженная, или мне к тебе лучше не идти. Мой знакомый бездомный с Красных Ворот повелся и в западню угодил. Бездомный, но претендует на респектабельность. Обноски на нем заграничные, будет мерзнуть, но что ни попадя не натянет, в канцелярские принадлежности зайдет и дорогие перьевые ручки внимательно рассматривает. Его гонят, а он говорит, что назло судьбе купит сейчас что-нибудь. У него и на банку пива нет, а он на ручку за пять тысяч глаза пялит… будто бы на нечто из жизни, которую он прежде вел. Эпического размаха она у него была! Да ни хрена! Это я и Армани носил, и перьевыми ручками документы подписывал, а он и до бездомности по мелочи перебивался. Моих историй наслушался и на перьевые ручки засматриваться начал… а у меня интерес иссяк. Мне бы выпить и из реальности выпасть, а через витрины глядеть и ностальгировать желания никакого. Когда зима и продрогнешь, первое, конечно, не выпивка, а тепло. Волосатого Сергея с Красных Ворот на тепло и подцепили. В теплую ночлежку пообещали отвести. Недавно открыли, пойдемте, мы вас проводим… с приличными людьми только в случае форс-мажора идти следует! Чревато для нас в доверие к вам впадать. Не к добру для нас на ваше участие в нашей злой судьбе покупаться. Волосатый Сергей на наш кодекс начхал и за благодетелями, дубина, поплелся. Сплошной забор, в заборе калитка, ее для него отворили, и он в калитку, а калитку за ним. На ключ. И что же, по-твоему, в том дворе было?
Нина. Думаю, не ночлежка.
Тубилин. Двухэтажный дом типа офиса и несколько крупных деревьев. Волосатый Сергей замолотил в калитку, закричал, что происходящее его не устраивает, назад его, конечно никто не выпустил. По двору заметался, но выхода нигде нет. И тут из-за дерева… женщина.
Нина. Ну с женщиной-то он…
Тубилин. Громадная женщина. И в руке у этой женщины громадный нож.
Нина. Да прими его земля…
Тубилин. Волосатого Сергея? Ты что, убивать она его не собиралась.
Нина. Шла на него с ножом и не собиралась?
Тубилин. Женщина, как ты, наверно, поняла, она безумная.
Нина. О чем-то таком я догадывалась.
Тубилин. Наступала на него с ножом, но не дойдя метра три, нож бросила и к раздеванию приступила.
Нина. Ну и ну.
Тубилин. Догола обнажилась и снова схватилась за нож. Подняла и с ножом в руке сказала, что близости хочет. Сию же минуту!
Нина. И Волосатый Сергей приступил?
Тубилин. Женщины нечасто ему достаются. Ночь темная, но на ее могучих грудях фонарные отблески… днем во дворе служащие покуривают, а ночью в него безумную запускают. И откуда ее привозят…
Нина. Соитие-то у них случилось?
Тубилин. Волосатый Сергей честно признался, что для него было проще в бой с ней вступить. Перемещался он вертко, и порезы она оставила на нем неглубокие. Она за ним носилась, но вскоре выдохлась и с опущенными плечами за дерево ушла. Он подтащил к забору какой-то бак, через забор перебрался… я называю его Сергеем с Красных Ворот, но со своим скарбом на Сухаревке теперь. На лицо я его симпатичнее. Мне хочется думать, что ты меня и поэтому приглашаешь. Вести меня к себя готова ты по-прежнему?
Нина. Не из-за лица.
Тубилин. Ты, знаю, перед Богом отмыться желаешь, но я буду считать, что я для тебя и как мужчина ничего. А то, знаешь, Бог, религиозные фанатики и душегубы… хоть не иди.
Нина. Но ты пойдешь.
Тубилин. К попавшему в зависимость от Бога мужчине я бы не пошел, но ты женщина, вдобавок женщина без мужа… в пятнадцатом доме у нас здесь химчистка. Завтра мое пальто отнесешь.
Нина. А сам ты его…
Тубилин. А возвращаться мне в чем? Пальто я отдам и по морозу в протертом свитере мне хромать?
Нина. Пальто тебе почистят и из моей квартиры ты исчезнешь.
Тубилин. Скажешь уйти – отвалю. А чего ты заранее настраиваешься, что мы с тобой не уживемся?
Нина. Я тебя к себе не для жизни. Христианское благодеяние я тебе. Помоешься у меня, покушаешь и ступай-ка ты…
Тубилин. Уйду. Глазом поведешь, и я уже не у тебя. Глаза у тебя что, фиалковые?
Действие шестое.
Надевший одинаковые с Антоном футбольные трусы Вячеслав Беряев рассматривает в его квартире индейца – сувенирный отпечаток с флага Массачусетса повешен головой вниз.
Антон. Девочку по вызову не хочешь?
Беряев. А к двоим она поедет?
Антон. А мы ей не скажем.
Беряев. А это порядочно?
Антон. Девочку мы пока отложим. Протертой клюквой тебя угостить?
Беряев. С чаем я бы поел. Моя жена бубнила, что на джемы и варенья цены в Москве – не подступишься.
Антон. На клюкву мы не тратимся. Ее отцу из Спрингфилда присылают. Спрингфилд, штат Массачусетс. У отца там перебравшийся в Америку ученик.
Беряев. Отец у тебя кукловод.
Антон. И ученик у него кукловод.
Беряев. Я понимаю, но до меня доходило, что в Америке по специальности не устроишься. Поедешь и в закрытую дверь будешь стучаться. Ученика твоего папы дискриминация не коснулась?
Антон. Если в своем предмете ты разбираешься, мыть посуду тебе не грозит. Национальная специфика, разумеется, существует, но кукловод профессия универсальная, во всех странах и на всех континентах на единые основы опирающаяся.
Беряев. Как и клеевар.
Антон. Вероятно. Но профессия профессией, а уровень уровнем. Прижившийся в Америке мужик, он кукловод по-настоящему превосходный.
Беряев. Но и я клеевар квалификации безусловной. Почему тебе кажется, что в Америке я бы ничего не добился?
Беряев. Чтобы в Соединенных Штатах чего-то добиться, в Соединенные Штаты надо сначала попасть. Ему рабочую визу дали, а тебе… пожалуйста, можешь дерзнуть.
Беряев. В Америку я не поеду. И американскую клюкву не стану есть.
Антон. Ты побудь в обиде на Соединенные Штаты, а я отцу позвоню. Все же полагается сообщить, что я из больницы вышел. (набирает номер) С отцом у меня напряженно, но отец у меня пожилой, радостей у него с медный грошик… здравствуй, папа. Из дома звоню. Подайте мне трубку, я отцу перед смертью звякну – получше у меня, не бойся. Ой, не хочу я в медицинские детали вдаваться. В больнице меня не удерживали, значит, критическое позади. Это ты у нас кипучая натура, а мне бы сказали, и я бы еще в больнице полежал. Да, мне сказали, свободен. Поберегу я себя, конечно, поберегу. В секцию бокса не буду записываться. Потому что в боксе и в живот бьют. Область живота мне надо беречь, да-да… и питанием, да… твоей клюквой я поделиться собрался, но придется съесть самому. Клюквой, что Бескудниковым из Америки тебе прислана. Она очень полезная, но ты ее почему-то не ешь. И клеевар не желает. Клеевар из Ростова. Он мне не то что друг, он… ему жить негде. Давай, отец, без озадаченности. Человек он достойный, вполне положительный, у меня немного поживет и в Ростов уедет. Поглядеть на него? (Беряеву) К отцу в гости пойдем?
Беряев. А он меня расспросами не замучает?
Антон. А о чем ему тебя спрашивать? (отцу) Хинкали нам накрутишь – придем. (Беряеву) Хинкали отец классно делает. (отцу) Ну что такое… руки не те. Ты же мне говорил, что с кукловодом по части рук лишь фокусник и карманник сравнятся. Ты постарел, но я же от тебя не с трехчасовой сольной программой выступить требую. Хинкали для сына организовать. А-ааа, вот ты куда повел…
Беряев. Хинкали мы не отведаем?
Антон. Папа говорит, что после операции такая пища для меня недопустима. Свою лень прикрывает. (отцу) Я слышу, что ты говоришь. Ты бы расстарался, но тяжелую пищу мне нельзя, она камнем ляжет и желудок мне прорвет… приготовь нам солянку. С мясом, естественно. От постной пищи меня сильнее перекрутит. Мяса жалко – колбасы в нее покроши. Печешься обо мне, понятно, что обо мне… какие напитки? (Беряеву) Он спрашивает о том, какую выпивку к столу подавать.
Беряев. А врачи тебе не сказали, что тебе можно, а что нет?
Антон. Рюмку водки, сказали, можно. (отцу) Бутылку ледяной водки поставь. К солянке ты и собирался, ну конечно… водка-то дешевле всего. Марочное вино или десятилетний виски ты бы ни под какое блюдо не выставил. Пенсионеру, да, не купить, но имейся у тебя что-то из старого запаса, ты бы для застолья со мной пожертвовал? Не зажал бы, ладно, возможно… угу. (Беряеву) Завтра на ужин нас приглашает.
Беряев. Я только за.
Антон. Завтра у него поужинаем, а послезавтра с утра ты уедешь.
Беряев. Меня вышвырнуть – твое право…
Антон. Угу. Да, отец, не раньше шести мы к тебе. (Беряеву) Насчет сроков поглядим еще.
Беряев. Я в путь, а куда… представляю не особо, но отправлюсь.
Антон. Неопределившимся я тебя не спроважу. Ну пока, отец. Целую. Чего спрашиваешь, как у мамы дела? Ну про маму мы сейчас не начнем. У тебя в гостях наговоримся. Ну целую, отец, до встречи.
Беряев. Отец тебя не растил?
Антон. Мама от него ушла, когда мне восемь исполнилось.
Беряев. Подгулял?
Антон. Отец? Она от него не из-за измены. Из-за его возраста с ним порвала. Ей двадцать три, а ему шестьдесят один! А к моему восьмилетию шестьдесят девять. Какое ей удовольствие от столь древнего мужа?
Беряев. Но она же понимала, на что идет.
Антон. Она с ним переспала, а потом родила. Он ее наставник, она его ученица – преклонение перед его мастерством, наедине с ним долгое пребывание… обучение искусству куклами управлять – процесс кропотливый и очень личный. Тут не в аудитории выступать, а близко стоять, прижиматься… она еще девчонка и девчонка поплывшая, но он-то? Мог бы и позаботиться, чтобы секс безопасным был.
Беряев. Ты бы тогда не родился.
Антон. А мне от того, что я родился, восторг что ли нескончаемый?
Беряев. Ты живешь, а это…
Антон. И ты живешь. У малознакомого парня на птичьих правах ютишься. А приехал ты ко мне откуда?
Беряев. Из больницы.
Антон. Лежал сутки, вторые, третьи… и никто тебя не хватился! Мне-то отец каждые пару дней звонит, интересуясь, что у меня.
Беряев. А ты его ненавидишь.
Антон. Мне двадцать один год. А моему отцу восемьдесят два! Что-то комментировать надо?
Беряев. Такого старенького папу тебе бы не проклинать, а беречь. Здоровье у него, наверно, на исходе.
Антон. Помирать он пока не собирается. Не свежачок, но и не скрюченная немощь. Знаешь, что его больше всего поддерживает?
Беряев. Лекарства?
Антон. Оптимизм! В нем буквально купается, а мне ни капли не передал. Всякой мелочовки мне от него вдоволь, одних трусов на целую команду, а оптимизм в распоряжение не предоставил.
Беряев. Каких трусов?
Антон. Футбольных. Сам в них хожу, тебе для переодевания дал и еще с десяток в шкафу сложено. Он как-то ко мне наведался, а я с мальчишками в футбол во дворе гоняю. В дворовых баталиях славой я себя не покрыл, но поигрывал с настроением. Где оно, то настроение… отец увидел, что мы играем, и когда подошел, заявление сделал. В футбол играют в форме, а вы кто в чем, но я вас, ребята, со дня на день экипирую. И правда, форму он нам довольно скоро принес. И той формой меня абсолютным посмешищем выставил. Трусы-то ничего, а на майках целующаяся парочка в одеждах средневековых. Принц Флориан и прекрасная Банцефория! Моя четырнадцатилетняя компания настолько меня засмеяла, что я во двор и носа не высовывал. Ох, и благодарил я отца, ох, и вырывалось у меня в его адрес… комплект формы он в своем театре спер. Их футбольная команда в первенстве московских театров участвовала.
