Отправился однажды
С приятелем на юг
Поэт немецкий Гёте.
(Тышбайном звался друг).
Приехали в Неаполь,
Везувий там стоит.
Вулкан коварный этот
Плюётся и ворчит,
Икает и рыгает,
Дымится круглый год,
И камни извергает,
И злюкою слывёт.
Тышбайн был живописцем,
А Гёте был поэт.
– Я поднимусь! – сказал он.
А Тышбайн крикнул: – Нет!
Везувий огромную глыбу взял
И как швырнёт ее вниз.
Но Гёте сказал: – Я иду наверх,
А ты, Везувий, не злись.
Герр Гёте, герр Гёте, как же так можно?
Вы поступаете неосторожно!
Вот у Тышбайна есть чувство меры,
А то с кого бы мы брали примеры?
И тут на быстрых крыльях
Муза спорхнула со склона:
– Неужто погиб мой Гёте?
Он жив! Хвала Аполлону!
И раскалённую глыбу
Лилейною ручкою – хвать!
Не раз уж ей приходилось
Пальцы себе обжигать.
Друзья домой возвратились,
Счастливые до небес.
Гёте – что спасся чудом,
А Тышбайн – что вверх не полез.
Герр Гёте, герр Гёте, как же так можно?
Вы поступаете неосторожно!
Вот у Тышбайна есть чувство меры,
А то с кого бы мы брали примеры?
Жила на свете Юля Ранке,
Ходила в школу в первый класс.
Проснулась как-то спозаранку,
А книжек нету. Вот-те раз!
Где книжки? Что за незадача?
Она в своем шкафу нашла
Один обглоданный задачник
И два тупых карандаша.
А дело было вот какое:
Когда весь город мирно спал,
Толпа бродячих крыс рекою
Влилась на городской вокзал.
И любознательная Крыса
Все книжки Юли просто сгрызла.
Ученой мудростью полна,
Залезла под кровать она.
А Юля, в гневе на воровку,
Бежит к кривому старику,
Который делал мышеловки
И продавал по пятаку,
Кладет задачник как приманку
И караулит хулиганку.
Настала ночь. Луна взошла.
И Крыса внутрь сама вошла.
И Юля ей сказала строго:
– Ах ты, прожорливая тварь!
Как мне готовиться к урокам?
Ты съела даже мой букварь!
Ты все учебники сожрала!
Но ты заменишь их, пожалуй.
Ведь ты же умная теперь!
И согласился пленный зверь.
Постигла Крыса всю премудрость
И становилась все умней.
Чуть встретится у Юли трудность,
Уж Крыса тут как тут, при ней.
По строчкам бегают глазёнки,
Писк раздается тонкий-тонкий,
Ошибки Крыса замечает
И серой головой качает.
Когда зубрит, вертясь на стуле,
Таблицу умноженья Юля,
Ей Крыса рада подсказать,
Что пятью девять – сорок пять.
А коль зубрить охоты нет
И мысли Юли в беспорядке,
Ей Крыса умная в тетрадку
Напишет правильный ответ.
Итак, все дома шло отменно.
А в школе, обмакнувши хвост
В чернила, Крыса неизменно
Под партой занимала пост:
Подсказки вовремя давала,
Шпаргалки грамотно писала.
На сочиненья и диктант
У Крысы был большой талант.
В пример учитель Юлю ставил,
К доске все чаще вызывал,
Отличные отметки ставил,
Прилежной деткой называл.
Он не имел понятия
О Юлиных занятиях.
Под партой Крыса щерит морду,
Нос задирает Юля гордо.
Когда же ласточки весною
На быстрых крыльях принеслись,
Тогда бесшумною толпою
В дорогу крысы собрались.
Повылезали из квартир,
Из кухонь, подполов и дыр,
И в лунном свете на вокзале
Безмолвно отправленья ждали.
И Крыса Юли за компанию
На поезде четыре-пять
Уехала в страну Испанию,
Чтоб там большим ученым стать.
Удачен был ее дебют –
О котоловках толстый труд.
Её трактат «Крысиный смех»
Имел значительный успех.
И вот проснулась утром Юля,
А Крысы уж пропал и след.
Лежит записочка на стуле:
«Прощай, мой свет. Пока. Привет».
И в тот же день (так и бывает!)
Пришел инспектор. Юлю Ранке
К доске учитель вызывает,
А та молчит, как партизанка.
Без Крысы как без рук она.
Эх, Юля… Дальше – тишина.
Инспектор лишь пробормотал:
– Глупей ребенка не видал!
В библиотеке наша Юля
Уроки учит целый день.
Сидит-сидит на жестком стуле,
Свою одолевая лень.
Ох, тяжело самой учиться.
От знаний голова дымится.
Тому, кто хочет что-то знать,
Не следует подсказок ждать.
Нет умных слуг – пропали вдруг.
Кого спросить? Себя, мой друг.
Лягушонок Квакша жил в зарослях калины, а жабы-жерлянки жили в огромной луже. Калина росла рядом с лужей, так что Квакша и жабы жили, так сказать, по соседству. Жаб звали Унка и Гунка. Они были больше, старше и толще, чем лягушонок, и потому считали, что он им не пара. По правде говоря, это были две глупые, надутые задаваки. Но когда Квакша пригласил их на день рождения, они сразу прискакали. Кто же не любит ходить на день рождения? Праздник удался на славу: плясали комаринского, прыгали в мешках, гоняли улиток. А вечером устроили факельное шествие: каждый из гостей нёс на травинке светляка, и светляки очень красиво отражались в воде. Хотя жабы ничего не принесли в подарок имениннику, зато каждая получила на память маленький сувенир.
Через несколько недель был день рождения Унки и Гунки, и Квакша заранее радовался, что пойдёт в гости. Он приготовил подарки: Унке альбом для стихов, а Гунке шариковую ручку. Проснувшись на рассвете, он каждые пять минут спрашивал себя, не пора ли уже идти на день рождения. Правда, он не получил приглашения, но ведь о том, что и так понятно, можно не говорить и не писать – к чему церемонии между добрыми друзьями? Наконец. с другого берега лужи послышалось веселое громкое кваканье, и Квакша понял, что праздник начался.
Он взял подарки и, стараясь не скакать во всю прыть, двинулся в обход лужи. Пир шел горой. Пришли и юркая Ящерица, и Рак-отшельник, и чудак Тритон, и пролаза Веретеница, и даже на несколько минут заглянула важная Водяная Черепаха. Унка и Гунка так и прыгали туда-сюда, раздуваясь от гордости. Квакша высунул нос из камышей, надеясь, что они заметят и позовут его. Но они его не замечали. Неужели нарочно? У Квакши не хватило духу уйти. Он вылез из камышей и подошёл к жабам, чтобы их поздравить. Но не успел он сказать «Привет!», как Унка ему говорит:
– Сегодня ничего не получится, Квакша, разве ты не видишь, что у нас гости?
А Гунка добавляет:
– Ведь у нас день рождения, к твоему сведению.
– Да, – сказал лягушонок. – Извините. В другой раз.
Вернувшись к своему кусту калины, Квакша очень переживал. Он чуть не плакал. Но потом вспомнил, что теперь у него есть альбом с чистыми белыми страницами и шариковая ручка. И он может написать стихи.
Когда Квакша вырос, он служил в бюро прогнозов и больше никогда не занимался поэзией. Но одно стихотворение он всё же написал. Вот мы его и напечатали, это единственное стихотворение лягушонка Квакши.
Камыши, трава и ивы…
Неба синь глядится в пруд.
Как здесь тихо и красиво,
Только жабы там и тут.
Мой любимый старый пруд,
Эти жабы так орут!
Лишь исчезнет с водной глади
Вешней зорьки красный цвет,
Жабы мокрые изгадят
Пузырями весь рассвет.
От зари и до зари
Они пускают пузыри.
И висят они часами,
Неподвижные, как слизь,
Хоть бы раз под черепами
Хоть одна сверкнула мысль!
Ни ума, ни красоты,
Но зато какие рты!
Интересно, что хотели
Волны ветру прошептать?
Но пускают жабы трели.
Жабы – дуры, что с них взять?
У! Да ух! Да угу-гу-гу!
Я их слышать не могу!
Говорю им: «Добрый день!
Как дела? Идут получше?»
А в ответ лишь дребедень,
От которой вянут уши.
Отрицательный пример
Отвратительных манер.
Желтым пузом всюду прут,
Щёки важно надувают,
Лапками нахально бьют,
Чёрной лысиной сверкают.
По воде идут круги,
Хоть бегом от них беги!
И никто, никто не рад им,
И терпеть уж их невмочь.
Оттирают толстым задом
Маленьких зверушек прочь.
Гадость, что ни говори,
И снаружи, и внутри.
Я надеюсь на удачу,
Я хочу прожить сто лет.
Жабы вечно хнычут-плачут,
Черным видят белый свет.
В мире столько есть чудес,
Столько радостных вещей.
Но и жабы тоже есть,
Говорю я так, вообше.
Жабы жизнь нам отравляют.
Ах, на свете всё бывает.