Олли Ver
Жена фокусника
Я не сразу замечаю его, стоящего в дверях, а когда вижу, как он улыбается, как горят его глаза, как они облизывают мои руки и ноги, как похотливо смотрят на мои губы, как влюблено заглядывают в мои глаза, я смеюсь:
– Ты видел, что со мной сделали? – я восторженно хохочу. – Я даже не догадывалась, что могу быть ТАКОЙ!
Максим смеется. Максим знал, что я могу быть такой. Знал уже тогда, когда увидел меня в джинсах, старом свитере и с волосами, стянутыми в хвост.
– Ребята, спасибо. Оставьте нас.
Мужчина и обе женщины неторопливо выходят из комнаты, а смотрю на его руки, в которых он держит какие-то бумаги – все-таки круглолицый его добил. Он заходит в комнату и закрывает за собой дверь на замок. Подходит ко мне и берет меня за руку:
– Присядь.
– Ладно, – улыбаюсь я, сажусь на край кровати. Он ждет, пока я усядусь, а затем опускается на колени и садиться на пол передо мной. Он откладывает бумаги в сторону, он смотрит на меня, нежно осматривая с ног до головы и глаза его, такие спокойные и хладнокровные, взволнованно бегают по мне. Он нежно проводит ладонями по моим бедрам и опускает глаза, глядя на то, как скользят его руки по ткани моего платья. Он снова поднимает на меня ресницы – он облизывает губы и прерывисто выдыхает. Он нервничает. Бог ты мой, я впервые вижу, как нервничает моя дворняга. Внутри холодеет и расправляет иголки колючая нервная дрожь.
– Что-то случилось?
Несколько секунд он молчит, а затем на выдохе:
– Сколько времени ты в разводе? – спрашивает он. Его ладони на моих бедрах такие горячие.
Я открываю рот, и несколько минут не нахожу, что сказать.
– Я точно не помню, – вырывается из меня – А что случилось? Господи, что-то случилось с моим бывшим мужем? – с моего лица сходит краска.
Максим мотает головой:
– Нет, нет. С ним все нормально. Скажи мне сколько?
– Максим, я не считаю. Это знаешь ли не то событие, которое…
– Давай вместе посчитаем? – перебивает он.
– Сейчас? Это что так важно?
Максим кивает.
– Пождать не может?
Он отрицательно мотает головой.
– Ладно… – я хмурюсь и пытаюсь воскресить в голове даты, но это очень трудно, потому что мои ладони вспотели и сердце ведет себя неподобающе здоровому органу. – Мы развелись в конце января, а значит уже… – я считаю, но цифры разбегаются. – За полгода до того, как… как мы с тобой… познакомились. Господи, слово-то какое…
– Какое? – спрашивает он и пристально смотрит мне в глаза.
– Неподходящее.
– Согласен, – кивает он, – Итак, за полгода до этого, значит…?
– Значит, – продолжаю я, – наверное, уже чуть больше, чем полтора года. Год и шесть, нет, год и семь… Максим, к чему это? – психую я.
И тут моя дворняга, мой король бездомных псов, сумасшедший крот, повелитель всех отвергнутых и нелюбимых, тянется в карман и достает кольцо – широкая, блестящая полированными боками полоса металла, с гравировкой – единственным украшением. Точно такое, как на нем, но меньше размером и надпись другая. Здесь она начинается с витой, тонкой заглавной «С». Я смотрю на кольцо, на Максима, снова на кольцо, я пока я судорожно хватаю ртом воздух, он берет мою правую руку:
– Ты была в разводе семь месяцев и две недели. Знаешь, ты все это время так зацикливалась на этом, так много значения придавала этому…
Он подцепляет пальцами безымянный палец, и я вижу, как трясутся его руки:
– … а нужно было всего лишь посмотреть, что написано на моем кольце, и ты сразу бы все поняла.
Он показывает мне свое кольцо – там красивыми тонкими, витыми линями написана моя фамилия – фамилия моего первого мужа.
– Нет, – шепчу я, и тяну руку на себя.
– Тс… тихо, Кукла, подожди. Не дергайся, – говорит он, крепче сжимая мою руку, и улыбка смущения зажигает легкий румянец на его щеках. – Я итак волнуюсь.
Кольцо скользит по моему безымянному пальцу, и чувствую холод металла.
– Максим, нет! – я тяну руку на себя, но он быстро заканчивает начатое и кольцо, как влитое садиться на палец.
Я мотаю головой, я шепчу «нет», я смотрю на свою руку и не верю.
– Максим, я не хочу! Я не буду…
– Уже поздно, Марина – дело сделано.
– Без меня? Без моего согласия…
Тут у меня перед глазами все плывет, я начинаю задыхаться.
Максим видит, как мутнеет мой взгляд и быстро лезет в другой карман – крохотный пакетик с белыми таблетками. А дальше все происходит очень быстро – таблетка зажата в его пальцах, он открывает мой рот и запихивает её под язык:
– Не глотай, – тихо командует он.
Я киваю. Он обхватывает ладонями мое лицо и смотрит на меня своими серыми глазами – внимательно и ласково:
– Один, два, три, четыре… – его голос, спокойный собранный, окутывает мой разум. Я смотрю ему в глаза и чувствую разряды сердечного ритма, что взрывают мое тело.
– Пять, шесть, семь… – его руки нежно гладят меня большими пальцами, а я изучаю рисунок радужки его глаз под бешенное дыхание собственного тела.
– Восемь, девять, десять.
Он приподнимается, притягивает мое лицо и касается губами моих губ – его язык скользит в мой рот и забирает таблетку – ловко, быстро и очень сладко… Я думаю о том, как он быстро научился командовать моим телом. Еще один короткий поцелуй, и он отстраняется от меня, чтобы посмотреть мне в глаза:
– Легче?
Я киваю. Я думаю, как же быстро приходит умиротворение. Сердце сбавляет темп, дыхание восстанавливается, руки теплеют. Это плацебо. Вкус не похожий ни на что, совершенно уникальный и узнаваемый. Я смотрю, как Максим глотает таблетку, как смотрит на меня и его губы, превращаются в полумесяц.
– Ты с ума сошел? – еле слышно говорю я. – Меня же сейчас…
– Нет, нет, Кукла. Если быстро, если не проглотить, то ничего страшного не случиться.
Его руки гладят мою шею. Плацебо начинает работать – приходит ровное, ритмичное дыхание, мышцы расслабляются, превращаясь из камня обратно в плоть и кровь, голова становиться ясной. Я абсолютно спокойна. Плацебо действует очень быстро.
– Мелкий ублюдок…
Он смеется. Я смотрю на кольцо. Там вьется линия, вырисовывающая шесть букв – Сказка.
– Так это твоя фамилия? – спрашиваю я.
Он кивает, и мы вместе смеемся. Два обдолбанных идиота.
– Дурацкая… – говорю я.
Он снова хохочет, я следом за ним. Плацебо действует очень быстро.
– Я не хочу такую фамилию! – картинно возмущаюсь я.
– Ну, что есть, то есть, – говорит Максим.
– То есть, у тебя на кольце моя старая фамилия, а у меня моя новая?
– Да, – улыбка обнажает жемчужные зубы.
– Да ты романтик… И давно мы женаты?
– Скоро будет год. Шестого сентября.
– О! На следующий день, после твоего дня рождения?
Он кивает и смотрит на меня счастливыми глазами.
– И куда мы так торопились?
– У нас была любовь.
– А… Слушай, а надо было пятого свадьбу играть! Представляешь в один день – день рождения, свадьба и похороны! Весело, а?
Он смеется. Он расслаблен и счастлив. И он любит. Я, по-моему, тоже. Хотя, не уверена. Я вздыхаю:
– И как же ты, щенок, без меня меня замуж выдал?
Он невинно пожимает плечами:
– Пятеро из десяти начальников районных отделов ЗАГСа регулярно посещают «Сказку». Один из них любит подпольные бои, – глаза Максима сверкают, он рассматривает меня с нежностью и гладит мою шею. – Так что, мне оставалось только выбрать день.
– Прекрасно. Так что же ты, сволочь, помоложе не нашел?
– А вот это самое интересное, – он растянул губы в довольной улыбке, отпустил меня и сел на ковер прямо у моих ног, нежно поглаживая их ладонями. – Представь, что никогда не видела человека. Ни разу. Ты слышала о нем, но не знаешь, как он выглядит. И вдруг тебе представляют его супругу – ей тридцать семь, она красива, образована, с кристально-чистым прошлым и сногсшибательной улыбкой, она притягательна (его ладони поднимаются к моим коленям), умна (поднимаются выше и забираются под юбку, делают небольшой круг и возвращаются вниз) и трудолюбива. В свое время она дослужилась до начальника отдела по работе с юридическими лицами в филиале крупного банка. Итак, вопрос – как выглядит её муж?
Я отбрасываю всю мишуру и вижу картину мира его глазами.
– Её ровесником.
– Верно, – кивает головой Максим. – И не просто ровесником – он добропорядочный член общества и примерный семьянин. Ведь никто не знает, как на самом деле выглядит хозяин «Сказки». Это работает подсознательно, на уровне социальных инстинктов. Никто ни разу не видел меня, и лишь близкий круг знает меня в лицо. Но они не станут болтать. Люди отдельно знаю хозяина санатория, чаще, как бесплотное, безликое размытое пятно, и отдельно Максима – улыбающегося, доброго, общительного парня, который работает в санатории аниматором. Никому и в голову не придет соединять эти два понятия в одно существо, а потому, Марина Владимировна, на сегодня ты официальный представитель нашей семьи. Кроме самых близких, единственными, кто знал меня в лицо, были люди, вернувшиеся из «Сказки» живыми. Но, – Максим перестал улыбаться и хищно облизнул губы, – как ты помнишь, никто из них уже никому ничего не расскажет, потому что их мужья, отцы, братья слишком яркий пример того, как не надо делать. Понимаешь меня?
Я вспоминаю побоище в поле, где никто не увидит, не услышит и не расскажет. Я вспоминаю лица и крики, я вспоминаю кровь на своих руках и своей одежде. Я киваю.
Фокусник заставит вас поверить в то, чего нет.
– Но зачем? – спрашиваю я. – Для чего тебе вся эта мишура? Какое тебе дело до того, что думают о тебе люди?
– Как какое? Ты что до сих пор не слышала?
– Не слышала чего?
– Ты новости смотришь? Газеты? Интернет?
Я отрицательно мотаю головой. Что-то мелькает на заднем фоне моего раздробленного сознания. Что-то, к чему я не проявила ни малейшего интереса. Но это «что-то» было важно с общественной точки зрения. Новая разметка в центре города, ярмарка меда, повышение транспортного налога… Максим опережает меня на сотые доли секунды:
– Тот ряженный, что сидит у нас в гостиной, – смеется Максим, глядя на то, как вытягивается мое лицо, – в прошлое воскресенье официально победил на выборах. Он новый мэр нашего города. «Сказка» и его руководящий состав на официальном уровне поддерживают новую власть. А мы все, в том числе и твой преданный крот, – он картинно склоняет голову, в небольшом поклоне, – являемся частью его предвыборного штата, и частично сотрудниками его нового кабинета. Ну, а дальше дело пойдет быстрее – часть постов в руководящей власти постепенно смениться, и на их место придут молодые, образованные, с активной жизненной позицией… бла-бла-бла… ну, ты меня поняла.
– Ты что, метишь в депутаты законодательного собрания?
– Не сейчас, позже. Но, да. Как одна из ступней. Но надолго я там задерживаться не собираюсь. У меня много планов и в рамках одного города им тесно.
– Подожди, подожди, – говорю я, пытаясь собрать мысли в единую картину. – Ты говорил – власть ради власти?
– Да, – кивает он.
– Ну, так она уже у тебя есть – половина сильных мира сего куплены, остальная шантажируется. Зачем тебе все эти сложности с официальным выходом в свет?
– Ну не драматизируй. Не все куплены и не на всех у меня есть компроматы. Ты удивишься, узнав сколько людей нельзя купить и шантажировать. Но главное не в этом – я хочу обмануть весь мир, Кукла. Хочу узнать, получиться ли у меня? Хочу, чтобы они сами выбрали меня, чтобы назначили, чтобы это было их желание, не мое.
– Только и всего?
– А ты считаешь этого мало? Это очень сложная многоступенчатая игра и мне очень хочется обыграть всех. Кроме того, я так же зависим от тех, кого шантажирую и подкупаю, как и они от меня. А мне нужна полная свобода действий.
– Зачем, Максим?
– Буду расширять границы «Сказки». Через два с половиной года я получу гражданство по браку, официально отрекусь от всякой связи со «Сказкой». Ты будешь её официальным лицом, а я в лице граждан стану достойным кандидатом на… на что-нибудь. Там разберемся, – говорит он и смеется. А затем он тянется к бумагам, лежащим на полу. – Нам с тобой нужно кое-что подписать.
Я смотрю на него и бумаги в его руках. Я ничего не чувствую, все мое нутро онемело, приправленное плацебо, как лекарством от всех болезней, в том числе от неумеренных переживаний, ненужных сомнений, никому не интересных мыслей и неудобных вопросов. «Сказка» выползает из-за высоких стен. «Сказка» тянет свои щупальца к самом сердцу города. «Сказка» разрастается, как опухоль.
– Что это? – спрашиваю я.
– Это бумаги, касающиеся нашего брака – заявление на бракосочетание и подписи в различных журналах, а так же твое вступление в имущество.
– Какое имущество?
– Ну, видишь ли, прежде чем подарить тебе свое сердце, я подарил тебе все, что у меня есть. Теперь «Сказка» принадлежит тебе. Давай поторопимся, а то мы можем опоздать на официальную церемонию назначения мера нашего города.
***
Я стою перед толпой и слушаю грохот сердца в ушах. Я вижу, как они аплодируют, но гул аплодисментов заглушает мое собственное дыхание. Я опускаю глаза вниз, я смотрю на свои руки и не могу поверить в то, что вижу. Я поворачиваю голову – там за тяжелым занавесом, обрамляющим сцену, где стою я и еще полтора десятка человек, спрятанные от посторонних, на меня смотрят серые глаза. Не улыбаются, не смеются – они предельно внимательны и сосредоточены. Они следят, чтобы я не выкинула глупость.
– Марина Владимировна, улыбайтесь, – дышит мне в спину круглолицый.
И я улыбаюсь.
Внизу огромная толпа и она рукоплещет нам. Вспышки фотографов и восторженные крики толпы, а в моей голове одна единственная мысль – они кричит, заполняя всю мою голову, звеня и сводя зубы судорогой:
Что же вы наделали, люди?
Что же вы наделали…
Я смотрю на людское море внизу.
Я весь этот гнилой мир заставлю любить меня.
Я на грани истерики, но плацебо глушит её внутри меня – убавляет звук, поднимает болевой порог, заставляет меня быть равнодушной, чувствуя, как внутри все сжимается и болит. Я с трудом заставляю себя улыбаться.
Они будут задыхаться подо мной и восхищаться. Восхищаться и любить.
Я смотрю за сцену, где Фокусник прислонился плечом к стене и улыбается одним уголком губ, глядя на меня стальными глазами. Главная задача фокусника – отвлечь внимание, и пока вы, раскрыв рты, смотрите на сверкающую сотнями огней «Сказку», он усердно карабкается на трон, чтобы возглавить вас.
И ты будешь смотреть, как я убиваю их, как топчу ногами, и ничего не сможешь сделать.
Глава 11. Хочу, чтобы вы знали…
Глава 11.
Хочу, чтобы вы знали – я это сделала не ради вас и не для всеобщего блага. Сделанное – для мня и только для меня. Исключительно их эгоистических соображений.
***
Бывают такие моменты, когда ты подолгу смотришь в одну точку – мир вокруг тебя становиться бесцветным, звуки и запахи исчезают, люди и даже твои собственные мысли растворяются в окружающем тебя воздухе. Ты просто дышишь. В такие мгновения голова твоя абсолютно чиста, прозрачна – там ничего нет. Есть только ты, есть фокус, сосредоточенный в одной точке, и определенный момент. Хотя нет, даже тебя в этот момент в теле не остается. Только пустая оболочка. Наверное, это один из рефлексов – инстинкт самосохранения из тех, что заставляют нас отдергивать руку от горячего. Перезагрузка твоего сознания.
В подобном анабиозе я прожила всю следующую неделю. Я думала, что окончательно и бесповоротно превратилась в животное, но, как оказалось – оскотинивание, сложный, многоступенчатый процесс, с перепадами и ремиссиями. Я ходила, говорила и весьма успешно взаимодействовала с окружающими людьми. Только вот голова была пуста. Максим видел это.
Всю эту неделю в доме было много посторонних людей – группами по три, пять, десять человек, иногда огромная толпа располагалась в гостиной и гудела там, как рой пчел, иногда всего один, да и тот сидел очень тихо и о чем-то секретничал с Максимом наедине. Но неизменным была одна составляющая – две прямохящие собаки, которые торчали в нашем доме все своё свободное время, коего было предостаточно. И всякий раз, когда я выходила из спальни и натыкалась на их морды, чувствовала, как у них шерсть на холке встает дыбом. Максим видел и это. Максим вообще очень внимательно следил за мной – его глаза держали меня в поле зрения постоянно, и вне зависимости от того, чем я занималась, где бы ни находилась, что бы ни делала, я чувствовала на себе его взгляд. Мне казалось, я в псарне с бойцовыми собаками, и единственная причина, почему они не бросаются на меня – их очень хорошо кормят. А после истории с галстуком стало еще хуже.
Это случилось на третий день после того, как я узнала о своем замужестве и о глобальных планах «Сказки». Я была в спальне. Я только что переоделась и складывала вещи в шкаф. Закрыв дверцы, я обернулась и увидела лежащий на полу галстук. Я подошла, нагнулась и подняла его. Я вертела в руках серую ленту, скользила пальцами по внутренней поверхности, и представляла, как она касается его рубашки, впитывает тепло его тела, вбирает в себя запах его кожи. Я поднесла галстук к лицу и медленно втянула воздух, растягивая удовольствие от знакомого и такого узнаваемого, и совершенно уникального сочетания горечи и сладости, остроты и пряности. Абсолютное совершенство, написанное нотами запахов. Я села на кровать, вертя в руках полоску ткани, и задумчиво смотрела на неё.
– Ты чего делаешь?
Я услышала тихий, звенящий сталью, голос и посмотрела на входную дверь. Я не слышала, как он вошел. Серые глаза впились в меня острой, как игла, ненавистью.
– Зачем ты взяла галстук?
Голос еще тише, сталь острее. Он сжимает кулаки и быстро переводит взгляд с галстука на мои глаза, потом снова на галстук. Первые минуты я не могу понять, что происходит. Вижу, что он закипает, но не могу понять отчего?
Он подлетает ко мне, вырывает полоску ткани с такой силой, что она обжигает мне руки.
– Да что с то… – успеваю взвизгнуть я.
Он бьет меня. Несильно, но коротко и хлёстко. Мне больно. Я хватаюсь за лицо, поднимаю на него глаза и яростно шиплю:
– Ты совсем охре…
Его яростный хрип заглушает не только мои слова, но и мои мысли:
– Если еще хоть раз увижу у тебя в руках что-то из чего можно сделать петлю, я тебя на цепь посажу! – он часто, истерично дышит, его глаза ненавистно впиваются в мое лицо. – Поняла меня?
Я киваю.
Я поняла, Максим. Мой отсутствующий взгляд, мое тихое и замкнутое поведение он растолковал, как суицидальное настроение. А еще я поняла, что теперь я буду получать за все, что ему не по нраву – каждая провинность, каждая шалость, неверно истолкованное слово и неправильное движение бровью. Может дело в том, что на календаре конец августа, и близиться сентябрь, а может он просто растет и все сильнее в нем проявляется его гребанный папаша? Мне, в общем-то, все равно, что стало причиной – когда тебе больно ты причинами не интересуешься, ты лишь хочешь чтобы боль прекратилась.
Но, если вы думаете, что это стало последней каплей, то ошибаетесь – ночь стирает память лучше любой таблетки, потому что, когда в моих руках горит солнце, когда оно плавит мою кожу, оголяет нервные окончания, заставляя меня в беспамятстве вцепляться в его спину, чтобы окончательно не потерять связь с реальностью, когда мое тело взрывается миллиардами атомных бомб, нежность душит тебя, а оргазм заглушает все на свете, я готова простить все, что угодно. И я решаю, что пока он заставляет меня задыхаться по ночам, днем у меня будет на удивление короткая память.
Теперь за мной все время присматривают, и уже вполне открыто. Я почти никогда не остаюсь одна, и если со мной нет Пуговицы, то обязательно есть кто-то другой. В спальне, на кухне, в гостиной и спортзале. А я думаю – это пройдет после пятого сентября? Пуговица, естественно сидит со мной не нарочно, не потому, что ей кто-то нашептал на ухо, что у её мамы появляются нехорошие мыслишки в голове, а лишь потому, что ей приятно чувствовать мое тепло, мои руки и слышать мой голос. Поэтому мы все больше и больше времени проводим вместе. Присутствие Максима похоже на сладкий ликер – мы много разговариваем и занимаемся любовью, когда точно знаем, что Пуговица нас не увидит и не услышит. Он удивительно нежный человек… когда не машет руками. Гораздо хуже, когда и Максим и Пуговица заняты. Низкий не особо болтлив, но если учесть, что он слишком прямолинеен и груб, то это только плюс. Все наше общение сводиться к грубым и незамысловатым диалогам:
– Куда пошла?
– Не твое собачье дело.
И он встает и плетется за мной туда, куда меня понесет нелегкая. Один раз даже стоял и ждал меня возле дверей ванной почти сорок минут, пока я демонстративно долго принимала душ.
А вот когда ко мне приходит Белка, это превращается в сущий кошмар. Он смотрит не меня, как на кость, которую вырвали у него из пасти. Он словоохотлив и бесконечно болтлив, и единственная причина, которая позволяет это терпеть – очень приятный тембр голоса и мелодичная, мурлыкающая манера разговора – ощущение такое, будто рядом с тобой урчит огромный говорящий кот. У меня даже были мысли погладить его по голове, почесать за ухом, в надежде, что он, наконец, заткнется, но я быстро представила себе, что в следующее мгновение сделает со мной это огромная кудрявая, голубоглазая кошка, дай ты ей хоть малейший намек. А потому я молча слушаю, как, где и сколько раз на дню он совокупляется с разными девушками. Он весьма красочно описывает детали и никогда не скупиться на подробности. Иногда мне удается абстрагироваться от его болтовни, когда идет интересная передача по телевизору, или находиться интересная книга. Но интересных книг не так уж и много и заканчиваются они слишком быстро, а уж интересные передачи по ящику случаются и того реже. Когда я говорю об этом Максиму, он смеется:
– Забей, – говорит он, – Белка всегда был повернут на вагине.
– Да он же скоро начнет мастурбировать прямо на меня!?
– Ну, тогда у тебя будет возможность полюбоваться на невероятное зрелище – телки, которые спят с ним, не затыкаясь щебечут о том, какие внушительные у него размеры. Чуть ли не до колен, – смеется Максим.
– Да пусть он хоть наступает пятками свой же конец! Мне это неприятно!
Максим хохочет, Максим подходит ко мне и обнимает меня. Максим запускает руки под юбку и стягивает с меня трусики. Я все забываю. Короткая память – это очень удобно.
Но это не становиться последней каплей.
Максим говорит, что видел план нашего нового дома. Ему понравилось, но он хочет кое-что доработать.
Это не переполняет чащу моего терпения.
Максим строит планы на новый год.
Это не становиться переломным моментом.
Я не хочу носить обручальное кольцо и периодически «забываю» в разных местах. Максим терпеливо приносит его и надевает мне на палец. Снова и снова, пока, в какой-то момент не обещает мне пригласить тату-мастера, чтобы тот набил мне мою новую фамилию во всю спину от лопатки до лопатки. Теперь кольцо всегда на мне и непосильным якорем оттягивает мою правую руку.
Но это для меня пустяк, забывающийся после первого же оргазма.
А вот то, что я не смогла забыть, не смогла пропустить мимо, не смогла закрыть глаза и молчаливо проглотить. То, что даже Максим, с его тихим голосом, горячими, ласковыми руками и самыми нежными губами, не смог перевести «в портер».
Вечер пятницы. Я наверху, в моих руках «1984» на последних страницах, а потому я чувствую себя так, словно по уши в дерьме. И это вам не «Заводной апельсин», от которого хочется помыть руки, а еще лучше принять душ. Это дерьмо зарождается где-то внутри и его никак не вытащить, не смыть и не выцарапать. И это дерьмо меняет тебя. Мозг не желудок – не умеет вытащить из себя непригодное, а потому, все, что ты читаешь, все что слушаешь и видишь, так или иначе оседает в твоей голове. Оно трансформируется, оно меняется и бродит, рождая картину мира перед твоими глазами. Меня тебя. А потому нужно быть очень аккуратным – есть книги и фильмы, которые жгут, как водка. Их обязательно нужно чем-то зачитать, засмотреть, потому что после них нутро горит синим пламенем, как рот и горло после сорокаградусной. Так вот это как раз та самая книга. Я закрываю её и еще долго смотрю в потолок. Мысли роятся в голове, и мне становиться невероятно грустно. Я оглядываюсь и вижу, что осталась совсем одна.
Хм… интересно.
Я выхожу в коридор и смотрю вниз.
В гостиной, прямо на полу прямо, на ковре расположилась вся свора. Даже Егор здесь – не Молчун, а именно Егор. Командует парадом моя дочь – они развалились по всему полу и играют в «монополию», и Сонька, с присущим ей азартом, восторженно взмахивает ручонками и сверкает глазами. Максим помогает ей, она неплохо освоилась и уже помыкает взрослыми дядьками по обе стороны от неё – Белкой и Максимом. Они разговаривают, они подтрунивают друг над другом и смеются. Я спускаюсь по лестнице и слышу их разговоры, шутки, колкости и разного рода «жаргонные» словечки из «Монополии» – никаких матов, никакой пошлятины, все проходит тщательную цензуру, и из уст дворняг такой язык звучит, как иностранный. Я внизу, я подхожу к ним.
– Мам, а я почти миллионерша, – кричит она, сверкая глазками, улыбаясь во весь рот. – О, а ты знаешь, что Артем умеет жонглировать?
Тут Низкий поднимает на меня глаза и скромно улыбается.
Знаю, что умеет, не знала, что у него есть человеческое имя.
– Да, Пуговица. Я видела.
– А Паша умеет говорить, как Даффи Дак.
Тут Белка смешно и весьма талантливо шепелявит мне какую-то глупость. Все смеются.
Значит, Павел…
Белка подмигивает мне, а затем поворачивается и смотрит на мою дочь. И вот тут Сонька делает то, что выбивает почву у меня из под ног и лишает дара речи – она обнимает за шею эту мерзкую, грязную сволочь, которая смеется ей в ответ – искреннее и очень тепло. Затем она возвращается к игре – берет кубики и кидает на игровое поле.
Если в огромную ложь добавить капельку правды, человек поверит в огромную ложь.
Я поняла – осознание простых истин процесс болезненный. Всегда. Даже если это происходит не на старом заброшенном сталелитейном заводе. Это похоже огромную коробку, доверху набитую мишурой, обрывками бумаги, цветным конфетти, фантиками и разноцветными шариками от пинг-понга, и среди всего этого рябящего в глазах разнообразия вам нужно найти шарик. Но не какой попало, а именно белый. Вы можете бесконечно долго шарить руками в коробке, без толку перегоняя мусор и ненужные шары из угла в угол, вы можете залезть туда с головой, можете заняться подсчетом общего количества шаров и подводить нехитрую статистику того, сколько раз вам попался красный шарик, вместо нужного вам белого. Но это ни шаг не приблизит вас к заветной цели. Так белого шарика вам ни за что не найти. Но если взять коробку, поднять и вытряхнуть содержимое на пол, раскидать в разные стороны мишуру и фантики, нужный вам шарик окажется прямо у ваших ног.
За последние полтора месяца на меня свалилось столько событий, больших и маленьких, ярких и совершенно пустяковых, что они заполнили мою несчастную голову доверху, ложась друг на друга с легким шелестом мишуры и фантиков. Я измучила бедную голову в поисках всевозможных вариантов того, как мне выбраться отсюда живой и невредимой, каждый раз вытаскивая шарики не того цвета, но упорно продолжая елозить руками в огромной коробке.
Но теперь, глядя на свою дочь, которая обнимается с маньяком, насильником и убийцей, видя, с каким блеском в глазах она смотрит на циркача-садиста, и какой восторг у неё вызывает холодные стальные глаза бездомной дворняги, я понимаю – она верит той капле правды, что разошлась кругами по поверхности большой лжи. Для неё они добрые и милые, для неё они сильные и ловкие. Они не ругаются и не кроют матом, они красивые и улыбчивые, они не жалеют для неё времени, но она еще слишком мала, чтобы задаться вопросом, почему у них его так много? Все вместе, большой дружной семьей, они вырастят из неё редкостную тварь, уникальный симбиоз жестокости и неисчерпаемой энергии, и возможно, в один «прекрасный» день она превзойдет своих учителей. Я представила её бегущей по «Сказке», я представила её в драной, грязной одежде, вымазанной кровью, я представила её с жутким оскалом на лице, идущей по следу четырех, ни в чем не повинных людей…
И вот мишура разбросана по полу, и белый шарик лежит у моих ног. Я поднимаю его и осознаю простую истину – у меня есть кто-то дороже дочери? Нет. Можем мы обе выбраться отсюда? Нет. Отпустит ли нас Максим? Обеих – нет. Отпущу ли я свою дочь?
Я поворачиваюсь и иду к лестнице.
Максим все видит. Ох, как же хорошо Максим научился читать людские лица. Он натягивает беззаботную улыбку, он поднимается и быстрым шагом идет за мной. Белка и Низкий сразу же переключают все внимание Соньки на себя – Белка что-то громко роняет, Пуговица смотрит на него, Низкий тут же начинает картинно ругаться, и Сонька заливисто смеется. Как же слаженно, как синхронно они работают. Клоуны. Шуты. А я быстро поднимаюсь по лестнице. Легкие шаги Максима позади меня:
– Марина.
Я на втором этаже. Я быстро иду к двери в спальню.
– Марина!
Он успевает догнать меня в тот момент, когда я почти закрыла дверь – он придерживает её рукой и заходит в комнату. Закрывает дверь и щелкает замком.
– Маринка…
Я его не слушаю – я иду к кровати, где лежит мой телефон, я беру его, но Максим подбегает и вырывает его из моих рук:
– Ну что за детский сад… – недовольно бормочет он, и кидает его туда же, где он лежал. – Иди сюда.
Я не сопротивляюсь, у меня даже мысли нет начать орать и выбиваться. Я для себя уже все решила и именно эту решимость и прочел на моем лице Максим.
Он сажает меня на край кровати, опускается на пол и встает не колени у моих ног:
– Ну и чем он тебе поможет? Он ничего не может! А я могу всё!
Я смеюсь – тихо, но так искренне, что на глазах выступают слёзы. Он смотрит на меня и впервые за все время его лицо становиться растерянным:
– Он у тебя простой клерк – белый воротничок. Забрать он вас не сможет, а добровольно я вас не отдам. Я вас не отпущу, слышишь меня?
Его серые глаза, бегают по моему лицу – они ищут то, что привыкли видеть в каждом – страх и подчинение. Я смотрю на него и не испытываю ни того ни другого:
– Ты же знаешь, о чем я думаю?
– Ты не посмеешь, у тебя дочь, – его руки нервно сжимают мои ладони.
– О, как? Смотреть, как вы медленно калечите её я тоже не собираюсь. Либо она едет жить к отцу, либо… – я выжидающе вскидываю брови, приглашая его в мою маленькую викторину. Он прекрасно знает ответ. Его мать давно разгадала эту загадку – если ты не волен распоряжаться собственной жизнью, то уж в смерти над тобой точно нет хозяина. Он знает – без неё я загнусь. Окончательно сойду с ума в этом гадюшнике. Чтобы я пела в золотой клетке, мне жизненно необходима моя дочь. И если Соньки не будет у меня под боком, я потеряю всякий ориентир, всякую связь с реальностью, всякий смысл существования. Все равно, что оттяпать половину меня. Я подохну. Естественным или искусственным путем.
