Ольга Шумкова
Домой
– Не сердись на меня.
– Не сержусь.
– Я все время думаю – жив ли папа? – спросил он дрожащим голосом, – ведь если нет…
Нина сжала его руку:
– Володенька, надо надеяться.
– А если нет? – повторил он упрямо.
Помолчав немного, он продолжил:
– Я все время о нем думаю – хочу только хорошее помнить, а не получается. Вчера мама про Оллила сказала, а я сразу вспомнил, как он меня на даче как-то ремнем отстегал – не очень больно, но стыдно, противно… я на всю жизнь запомнил. Это за мячик, помнишь, я тебе писал? Как я его тогда ненавидел, ты бы знала! Мечтал, чтобы он умер, пропал, чтобы не было его нигде. И другое помню – как я маму после обеда не поблагодарил, а он мне за это запретил на елку идти. Как в темной комнате запер, а я темноты тогда боялся. Мне за эти мысли так стыдно сейчас, он мучается там, я его люблю, люблю, понимаешь? Но почему он со мной так? Разве со мной по-другому – нельзя было? И мне… тяжело о нем думать.
Нина не знала, что сказать. Впервые Володя заговорил с ней о таком личном. Она знала, что их отношения с отцом далеки от идеальных, знала, что Володя отца немного боится, но знала и то, как он восхищается им и гордится – таким умным, элегантным, образованным.
Володя повернулся к ней:
– У тебя ведь с папой – не было такого?
Нина пожала плечами:
– Не было, конечно. Нет, и я могла дел натворить – как-то коробку конфет большую распотрошила и половину съела, а коробку надо было уже по адресу отсылать. Папа недоволен был, конечно. Сказал, что мне уже пора соображать, что теперь ему надо как-то оправдываться перед заказчиком… неловко вышло. А еще я как-то раз с подругами гулять ушла и заблудилась, домой нас городовой привел. Папа тогда сказал, что я могу гулять теперь только от Горушки и до дачи со львами, раз дорогу не могу запомнить и время на часах узнавать не могу.
– Я тебе всегда завидовал… – вдруг вырвалось у Володи.
– Завидовал?
– Ну да… ты отца вообще не боишься, все ему рассказать можешь. Мне тоже так хотелось всегда. А теперь – может, уже вообще никак не будет…
Нина крепко взяла его за руку:
– Пойдем-ка к нам. Ты замерз, я тебе чаю дам. Папа придет, может, еды принесет какой-нибудь.
Володя послушно пошел за ней. Дома они сели пить чай, Нина рассказывала что-то про Галич, Володя – про книгу, которую читал.
Вечером Нина рассказала об их разговоре Арсению Васильевичу. Тот вздохнул:
– Ну ничего, Нина. Главное, чтобы Яков Моисеевич был жив, а там уж разберутся. Строгий он, конечно, но, может, с мальчиком так и надо? Я… я не знаю. Ты же знаешь, что братик твой… А Володе скажи – пусть не переживает, какие мысли есть, такие и есть. Вы ведь дети еще в конце концов.
– Он вернется?
– Надеюсь, маленькая моя.
– Папа, тебя не арестуют?
– Не хотелось бы. Ниночка, если что – ты все знаешь, сразу к тете Лиде.
Нина кивнула. Они давно все обговорили – еще когда все только началось. Отец успокаивал ее как мог:
– Я, скорее всего, никому не нужен, лояльный, вон на службу сразу устроился… да и по мандату в каждом кармане. Так что ничего, наверное.
Но Нина все равно нервничала. Отец приходил теперь поздно, и она почти целый день сидела у дверей, ожидая стука в дверь. Отец поспешно входил, обнимал ее, внимательно смотрел в глаза:
– Девочка моя, как ты?
Нина зябко дергала плечами:
– Да ничего…
– Холодно? Сейчас печку растопим.
– Давай…
– Что-то Володя давно не заглядывал, – заметил как-то Арсений Васильевич, растапливая печку, – ты бы зашла к нему?
– Потом, – рассеянно сказала Нина, – потом зайду.
Арсений Васильевич повернулся к ней.
– Ниночка, что с тобой? Что ты такая?
У Нины задрожали губы.
– Папа…что же – теперь так всегда и будет? Темно, холодно, еды мало? Страшно?
Арсений Васильевич бросился к ней:
– Что ты! Что ты, радость моя! Конечно, нет! Наладится все, наладится!
– А мне кажется, папа, что теперь всегда так будет – трудно, голодно…
Арсений Васильевич обнял ее:
– Не надо так думать, Ниночка. Все у нас наладится.
– И Володька тоже, – расплакалась Нина, – он… знаешь… какой-то не такой последнее время! Ты говоришь – не заходит! Я у него была вчера! Сидит, свой кукольный театр перебирает – и молчит! И на меня не смотрит! Я говорю, пойду тогда, он только головой кивнул, и все! Я ему не нужна больше! Ну и ладно… и он мне тоже.
Арсений Васильевич озадаченно посмотрел на дочку.
– Ну, Нина… так нельзя. А ты спросила – что с ним такое?
– Спросила, конечно! Глаза отвел и снова за свой театр. Ну и пусть со своим театром возится! Я знаю, что случилось! Потому что все стали друг другу враги!
Смирнов вздохнул:
– Нина, Нина…
Он накрыл на стол, вскипятил чайник:
– Давай поедим.
Нина медленно жевала хлеб. Арсений Васильевич украдкой смотрел на нее и растерянно думал, что скоро – все, хлеб кончится и у них… конечно, долгое время в лавке были какие-то запасы, Арсений Васильевич поступил очень умно, когда в самом начале этого кошмара пошел и сдал товарищам все, что у него было… все, да не все, конечно, в подвале оставались припасы, и в разных местах квартиры было припрятано кое-что… да и Лиде тогда удалось отнести и муки, и картошки, и сахару, и разных круп. Но теперь – все, надо что-то придумывать. Он устроился на службу, ведет дела в государственном магазине, там дают жалкий паек, а девочку надо кормить… надо будет начинать менять вещи, вечером прикинуть – что именно и как.
Нина поставила чашку.
– Папа… хлеба у нас почти не осталось. Вот там в буфете – последний кусок, на завтрак. Завтра испеку пирожки из остатков муки – и все.
– Да придумаем что-нибудь, Ниночка! – бодро сказал Арсений Васильевич.
В дверь робко постучали. Арсений Васильевич встал и открыл.
– Можно?
Арсений Васильевич посторонился. Володя неловко протиснулся в комнату.
– Я к вам… можно?
– Можно, конечно, Володенька. Что не заходил давно? – спросил Арсений Васильевич, скрывая тревогу.
Володя поежился. Нина поставила еще чашку.
– Садись с нами чай пить?
– Нет, спасибо… только что пил.
– Ну тогда так посиди.
Володя неловко сел на краешек стула.
Арсений Васильевич не отрываясь смотрел на мальчика. Худенький, бледный – это понятно, сейчас они все такие, и Нина тоже похудела – похудеешь от такой жизни…
– Как дома, малыш?
Володя поднял голову и сглотнул:
– Все хорошо. Арсений Васильевич, мама спрашивает – не поможете ли вы поменять… вот часы, папины?
– Давай посмотрю… оставь, попробуем. Скажи маме, я к ней потом зайду. А ты что бледный такой?
– Нет-нет, все в порядке, Арсений Васильевич… Спасибо.
Арсений Васильевич вздохнул. Ну ладно, может быть, попьет чайку, разговорится… Он отошел к комоду убрать часы.
Нина вскрикнула, Арсений Васильевич резко повернулся.
Володя клонился набок, потихоньку сползая со стула. Смирнов бросился к нему и успел подхватить.
– Что ты, мальчик мой?
Он довел Володю до кресла, почти дотащил. Усадив, потрогал лоб – холодный, совсем холодный, на виске капелька пота.
– Володенька, что ты?
Володя поднял голову, мутными глазами обвел комнату, посмотрел на Арсения Васильевича, как будто не узнавая его. Потом сознание стало возвращаться к нему.
– Ничего, – прошептал он одними губами, – простите меня.
– Володька, ты же есть хочешь! Папа, он голодный! Где хлеб?
Нина бросилась к буфету, достала оттуда тарелку с хлебом:
– На, ешь скорее… ну, давай кусочек маленький, жуй как следует…
– Нет, нет… не могу… брать, – шептал Володя.
Нина ловко сунула ему корочку:
– Жуй, хорошенько жуй… давай, давай… сейчас чайку тебе горячего дам, и – смотри – у нас кусочек масла оставался, сейчас намажу тебе бутерброд… кушай, кушай!
– Господи, ешь, ешь скорее… – растерянно бормотал Арсений Васильевич.
Володя вгрызся в хлеб, пряча глаза.
Нина быстро мазала хлеб остатками масла:
– Сейчас, Володенька!
Володя быстро вытер рот:
– Нет, нет! Все, я больше не буду, я вот только чаю глотну… и пойду, правда, мне пора…
Он попытался встать с кресла, но Арсений Васильевич удержал его:
– Сиди… как не стыдно тебе, Володя? Да и нам тоже… мы не догадались, ты не пришел – ну, ослаб бы совсем и помер, и кому лучше? Тебе мертвому или нам без тебя? Или матери с сестрами?
Володя поднял на него отчаянный взгляд:
– Арсений Васильевич! У нас же есть мамин паек! Она на службу пошла! Мы не голодаем! Просто… Анюта маленькая совсем, она плачет, а маме работать надо… и я… ну… простите, что я к вам пришел!
Арсений Васильевич махнул рукой. Нина составила чашку и тарелочку с маленькими бутербродами на маленький поднос и поднесла к креслу:
– Ешь.
Володя хотел было что-то сказать, но она твердо перебила его:
– Ешь немедленно. Пока все это не съешь – не выпущу.
Володя опустил голову.
– Нет. Вам самим не хватает.
Нина молчала. Володя посмотрел на нее.
– Нина?
– Я все сказала.
Володя робко взял чашку, потянулся за хлебом, потом опустил руку.
– Я… не могу один.
– Ничего! – отчеканила Нина, – от голода умирать один можешь, и тут управишься. Больно нежный.
С едой было покончено, и Володя, не поднимая глаз, пробормотал:
– Большое спасибо.
– Не кружится голова? – спросил Арсений Васильевич.
– Нет, больше нет.
Нина, не сводя с него серьезного взгляда, выговорила:
– Завтра из остатков муки испеку еще пирожки. Зайдешь после трех.
Володя поднял голову, хотел что-то сказать, но встретил Нинин взгляд и угрюмо, потерянно кивнул:
– Спасибо вам. Я… пойду?
– Иди. До завтра!
Володя выскользнул за дверь. Арсений Васильевич задернул засов. Нина убирала со стола. Смирнов остановил ее:
– Погоди… давай еще по чашечке выпьем.
Нина налила отцу чай и села напротив. Вдруг она закрыла лицо руками:
– Папа, как мне стыдно! Я ведь была у него вчера, смотрела, как он со своим театром возится! Мне даже в голову такое не пришло, а он… хоть бы слово, хоть бы намекнул! Ничего не сказал…
– Конечно, не сказал, – расстроенно отвечал Арсений Васильевич, – он же гордый…
– Гордый! Но ведь так нельзя…
Арсений Васильевич перебил ее:
– Можно, нельзя – это все разговоры… он такой. Ну, уж какой есть.
На следующий день Арсений Васильевич ушел рано. У него все получилось – он удачно отдал часы Володиного отца знакомому на Сенном рынке, получив за них неожиданно много, золотое кольцо жены поменял на муку и сахар, кроме того, успел зайти к Лиде и с облегчением узнал, что у нее из спасенных из лавки припасов осталось довольно много.
Домой он вернулся довольный. Нина с утра из остатков муки пекла маленькие пирожки с вареньем, он отошлет ее к Альбергам, а потом она приведет Володю к ним. У Лиды сохранилась маленькая шоколадка, и она отдала ее Арсению Васильевичу – побаловать Ниночку.
Может, и Володе дать кусочек, подумал Арсений Васильевич и безмерно удивился такой мысли.
Его сын умер, не прожив и месяца. Арсений Васильевич иногда с раскаянием думал, что почти не помнит его. Не успел привыкнуть, оправдывал он себя, и тут же думал, что нельзя себя обманывать – к Ниночке привыкать не пришлось, она была любимой и бесценной с самого рождения. А мальчик…
Но теперь, глядя на Володю, Арсений Васильевич часто думал о том, каким был бы его собственный сын, если бы остался жив. Светленьким, сероглазым, как Нина, таким же разумным, веселым, настоящим дружочком? Или… и вот тут Арсений Васильевич представлял себе Володю. Такой же… упрямый, увлеченный, с постоянно меняющимся настроением, то задумчивый, то безудержно веселый, умница, а в чем-то наивный, совсем маленький… то ласковый, то обиженный, с вечными идеями и придумками…
***
Мама опять ушла, Эля читала Анюте сказку. Володя постоял в дверях, послушал, потом вышел в темный нетопленный коридор.
Дуняша теперь у них не жила – забегала время от времени, что-то убирала, стирала, готовила, но говорила так:
– Вы, Софья Моисеевна, как-нибудь сами устраивайтесь – я вам благодарная, но у меня и своя жизнь. Теперь у прислуги жизнь другая.
Мама не обращала внимания, но когда Дуняша сказала это в третий или четвертый раз, ядовито бросила:
– Так и живи своей другой жизнью – или ты думаешь, я без тебя не справлюсь?
И вышла из кухни. Дуняша прошептала ей что-то вслед. Приходила она по-прежнему, помогала, маме больше ничего не говорила.
В коридоре было холодно – отапливали они теперь только одну гостиную, там и спали, и кухню. Володя подошел к двери кабинета и потянул ручку.
Как тут теперь пусто, пыльно, холодно, темно…. Если закрыть глаза и открыть – может быть, снова папа будет сидеть за своим столом, и будет гореть лампа, и папа спросит:
– Что тебе, Володя?
Володя зажмурился, потом открыл глаза, покачал головой и усмехнулся. Глупый какой… ничего не произойдет, не появится папа за столом… может, его вообще уже нет.
Папы нет.
Не может такого быть, чтобы папы – не было. Как они тогда будут жить?
Стукнула дверь, Володя выскочил в коридор. Мама, близоруко щурясь, снимала пальто.
– Мамочка!
– Володя… что ты делаешь тут, холодно. Ты что, был в кабинете? Ничего там не трогал?
– Нет, конечно, мамочка… как ты?
– Хорошо. Я принесла немного поесть, пойдем. И не выскакивай в коридор, еще заболеешь… не хватало с тобой возиться!
Анюта и Эля бросились к маме. Она рассеянно отстраняла их:
– Погодите, погодите… сейчас будем обедать.
На обед был чай, хлеб и селедка. Анюта, посмотрев на рыбу, скривилась:
– Не буду такое…
– Не ешь, – равнодушно бросила Софья Моисеевна, – нам больше останется…
Анюта разревелась, мама не обратила внимания. Володя поднял сестру на руки:
– Анечка, не плачь! Рыбка вкусная, попробуй!
– Оставь ее, Володя, – резко сказала мама, – сейчас, знаешь ли, не до детских капризов.
– Она маленькая…. – нерешительно сказал мальчик.
– Что ты сказал?
Володя опустил голову.
– Ты что, споришь со мной? Возражаешь?
Володя молчал, не зная, что говорить.
– Выйди из-за стола. Пообедаешь после. А пока сядь в угол и думай о своем поведении.
Володя молча посадил Анюту на стул и ушел в угол гостиной. Каким уютным раньше было это кресло и каким противным – сейчас!
Мама с Элей ели хлеб и селедку. Анюта, перестав всхлипывать, тоже взяла кусочек. Наконец они встали из-за стола, и мама кивнула Володе:
– Иди ешь. И чтобы больше такого не было.
Володя упрямо покачал головой:
– Не буду. Что я такого сказал, мама?
Мама спокойно убрала со стола.
– А теперь умываться и спать. Все.
Анюта попробовала было заплакать, что хочет сказку, но мама указала ей на кроватку:
– Спать.
Володя лег на свой диван. Мама немного походила по комнате, что-то прибирая, потом тоже легла.
Эля и Анюта уже спали, Володя крутился на диване. Сон никак не шел – хотелось есть, и засыпать так, не помирившись с мамой – было совсем немыслимо. Наконец он решился, встал и подошел к маминой кровати:
– Мамочка…
Мама не шевелилась, и Володя позвал громче:
– Мама!
Мама открыла глаза:
– Что случилось?
Володя присел на корточки:
– Мамочка…
Что говорить дальше, он не знал. Почему мама рассердилась – он не виноват, просить прощения глупо, не за что.
Софья Моисеевна рассердилась:
– Ты зачем меня разбудил? Сказать – мамочка? Я целый день бегала по холоду, чтобы и дома не иметь возможности согреться и выспаться? Сейчас же в постель, и чтобы до утра я тебя не слышала!
Володя молча вернулся к себе. Он завернулся в одеяло и уткнулся в подушку, стараясь сдержать подступающие слезы.
Мама стала другой. Сначала растерянная, она сумела взять себя в руки, нашла службу – Володя толком не понимал, где и чем она занимается, приносила паек, готовила по вечерам, если днем этого не делала Дуняша. С детьми говорила коротко и резко. Не послушаться ее было невозможно. Даже Эля, как-то возразив и оставшись за это без обеда, с мамой не спорила.
Дни тянулись безрадостно. Гимназия не работала, утром Володя подолгу валялся под одеялом – слишком холодно было в комнате. Эля поднимала Анюту, разливала холодный чай, выдавала по куску хлеба и крошечке сахара. Сладкого хотелось, но Анюта так жадно смотрела на сахар, что Володя, вздыхая, отдавал ей свой. Эля качала головой:
– Маме расскажу!
Но она, конечно, ничего не рассказывала – получив лишний сахар, Анюта хотя бы не капризничала.
Приходила Дуняша, что-то делала по хозяйству, и Володя неохотно вставал. Начинался длинный день. Ничего не хотелось – пробовал читать – но, казалось, не понимал прочитанного, доставал альбом и пытался что-то рисовать – но никак не мог придумать, что бы изобразить.
В два Эля выдавала еще по кусочку хлеба и наливала чай, подогретый Дуняшей. Та уходила, в дверях совала Володе кусочек сахара или конфетку:
– Ты Анютке отдай, маленькая она…
Володя возвращался в комнату, давал Анюте гостинец, каждый раз что-то придумывая – конфетку принесла собачка, а кусочек сахара – маленькая кошка, вот только что она приходила, обещала завтра еще принести, если Анюта не будет капризничать. Эля кривилась на его выдумки, но ничего не говорила.
Иногда Володя выходил гулять, но на улице было холодно и страшно.
Вечером приходила мама, разогревала обед, командуя детьми:
– Володя, быстро тарелки! Эля, приборы…
Они обедали, мама ела быстро, потом прибирала со стола и приказывала ложиться спать.
Володя послушно ложился, но долго не мог заснуть, лежал и смотрел в потолок.
Как-то он спросил маму, знает ли она что-то об отце. Мама резко оборвала его:
– Что там можно знать?
Что это значило, он не понял, а переспросить не решился.
Иногда он выбирался к Смирновым. У них было спокойнее – Арсений Васильевич считал, что детство должно быть детством, по вечерам они с Ниной по-прежнему играли в лото, карты, рассматривали старые книги. Оба радовались, когда приходил Володя. Иногда вспоминали магазин, чайную.
– Вам жалко магазин? – как-то спросил Володя.
Арсений Васильевич отмахнулся:
– Да разве ж это главное? Главное – это Нина, Лида… И… Впрочем, ладно.
Арсения Васильевича печалила революция. Было жалко лавку и налаженную жизнь, не нравилась Нинина бледность, пугали выстрелы и неопределенность.
Он строил планы и тут же сам себя обрывал. Уехать в Городищну? В Галич? Но вспоминались рассказы о том, как громили лавки и поместья на Сашиной родине, как убили Сашину подругу.
Нет, в такое время лучше быть дома. Хотя где в такое время лучше?
Нина вышла в кухню:
– Папа, я есть хочу.
– Сейчас, Ниночка! – засуетился отец, – вот у меня тут картошка – жареная, и даже огурец соленый.
– Котлетку хочу.
– Достану. Сейчас пообедаем, я пойду – и достану.
Нина села за стол и закрыла глаза. Бедный Арсений Васильевич перепугался:
– Деточка моя! Тебе что, плохо?
– Нет…
– Ты мне скажи! Я все достану – и маслице вот было еще, и котлетку сегодня же вечером принесу, и… что еще хочешь? Я все достану!
Нина улыбнулась:
– Папа, как Володька у нас сознание потерял – ты теперь перепуганный.
– Будешь тут перепуганный. А ты меня зря не пугай – не то время, чтобы капризничать.
– Не буду, – согласилась Нина, – но котлетку хочется все-таки.
– Понял, понял.
– Папа, стучат, кажется.
Арсений Васильевич вышел из кухни и вернулся с Володей.
– Садись – покушай с нами.
– Нет, нет! Спасибо. Мы только что обедали, я не хочу, правда.
Арсений Васильевич вздохнул. Кто это сейчас не хочет? Но мальчик все время отказывается, только чай пьет иногда.
Володя сел в угол, поближе к печке.
– Замерз, сынок?
– Немного. На улице-то холодно как! Нина, слушай. Я к тебе по делу пришел.
Арсений Васильевич улыбнулся:
– Секретное что-то? Я скоро уйду, если что.
– Нет! Не секрет, что вы. Нина, я знаешь что спросить хотел? У тебя нет – маленькой куклы? Ненужной?
Нина удивилась:
– Куклы есть, конечно. Ненужной… а зачем тебе?
– Я хотел Анюте подарить. И нигде не достать. Вернее, как? Купить можно, я видел на рынке.
– А кто тебя на рынок пускал? – рассердился Арсений Васильевич.
– Я только зашел, посмотрел, сколько стоит, и ушел сразу, Арсений Васильевич. У меня совсем нет денег. Мне хочется Анюту порадовать. У нее есть куклы, конечно, все игрушки есть… Но хочется новую. Мама сейчас занята все время, устает… Анюта иногда капризничает… я и читаю ей, и играю, но все равно – жалко ее.
– Господи, пойдем, выберешь! – воскликнула Нина.
– Погоди… у меня нет денег на куклу – совсем. Но я потом отдам, честно! Или я тебе другую потом куплю.
– Во дурак? – удивилась Нина.
– Нина! – смутился Арсений Васильевич.
– А что, папа? Не дурак разве? Он мне потом куклу купит… Что сказал-то? Я что, продаю? Оторвись уже от печки, пойдем куклу выбирать!
Володя смущенно встал.
– Неловко…
Нина потащила его за руку в комнату:
– Пойдем! У меня еще есть клоун – хороший.
Арсений Васильевич прислушался.
– Вот смотри – медведя не отдам, он мой любимый. Эта кукла тоже моя любимая… вот из этих выбирай!
– Маленькую можно?
– Можно. Ты сейчас возьми ее, а потом придешь и еще возьмешь. У меня игрушек много – можем хоть каждый день дарить!
– Я у тебя так все растащу!
– Все не растащишь – я ведь сказала, эти мои любимые. А это – просто игрушки.
Арсений Васильевич усмехнулся и крикнул:
– Ниночка, Володя, я ушел! Закройте за мной!
Володя появился с куклой в руках.
– Арсений Васильевич, ничего, что я куклу попросил?
– Ничего, конечно. Хорошо, что сестренку хочешь порадовать. Попей с Ниной чаю обязательно, а то она сейчас заиграется и забудет – хорошо?
– Да, – улыбнулся Володя.
– Ну до свидания, малыш.
Володя притащил куклу домой. Когда сестра стала капризничать, он показал ей куклу:
– Анечка, смотри!
– Что это? – спросила девочка, перестав плакать.
– Это тебе – куколка. Только смотри, если будешь капризничать, она будет уходить. А если будешь себя хорошо вести – она будет с тобой играть!
Анюта схватила куклу:
– Какая хорошая! Я ее спать уложу!
– Откуда ты взял игрушку? – холодно спросила мама.
– У Нины. У нее много, она отдала. Ну, вернее, я попросил – для Анюты.
– И что, она просто так ее отдала? Такую игрушку, которую можно продать? Дорогие у твоей Нины куклы! А потом узнает ее отец и придет ко мне – требовать денег за такую дорогую вещь?
Володя растерялся:
– Мамочка… Арсений Васильевич знает, он сказал – можно… он не придет требовать денег!
– Откуда ты знаешь? Завтра у них будет нечего есть – вот и придет. Не смей ничего у них брать! И вообще поменьше болтайся неизвестно где. Гимназия закрыта, но уроки можно повторять и дома! Никуда ни шагу – сиди и учись. А куклу отдай – сегодня же.
Анюта, напряженно прислушивавшаяся к их разговору, немедленно заревела:
– Не отдам куколку!
Мама подошла, выдернула куклу и сунула ее Володе:
– Немедленно отдай!
Володя вскочил:
– Не пойду! Они дали ее – Анюте. Чтобы она играла! Мама, что случилось? Почему ты такая? Мамочка!
– Хорошо, я пойду сама. И нечего тут плакать – только слез твоих не хватало!
Мама взяла куклу и вышла. Володя, вытирая слезы, подошел к Анюте:
– Анечка, не плачь! Пожалуйста!
Эля пренебрежительно бросила:
– Натворил дел?
Мама вернулась через полчаса. В руках у нее была кукла. Она сунула ее Анюте:
– Играй! А твоя Нина кого хочешь убедит…
Анюта схватила куклу. Володя не поднимал глаз.
– Больше ничего у посторонних людей не брать!
– Они не посторонние.
– Не посторонние? Может быть, ты и жить к ним пойдешь?
– Жить не пойду. Но они не посторонние!
Мама пренебрежительно хмыкнула:
– Ну как скажешь.
Отец вернулся через месяц. Открылась дверь, и он появился на пороге – похудевший, грязный, отстраненный. Софья Моисеевна вскрикнула и бросилась к нему, Эля заревела и побежала за мамой, Анюта испугалась, кинулась к брату и тоже разревелась. Володя поднял ее на руки и растерянно смотрел на отца. Тот обнял маму, Элю, потом посмотрел на сына:
– Ну здравствуй…
– Здравствуй, папочка, – сглотнув, пробормотал Володя.
Софья Моисеевна бросилась на кухню – разогревать оставшийся от обеда суп. Эля крутилась около отца, спрашивая:
– Папочка, как ты? Папочка, как хорошо, что ты дома!
Анюта оторвалась от Володи и подошла к отцу:
– Папа, это что, ты?
Тот ухмыльнулся и протянул к ней руки:
– Иди сюда!
Подхватил Анюту на руки, уткнулся лицом в ее волосы:
– Девочка моя…
Вернулась Софья Моисеевна, захлопотала:
– Садись, Яков, обедай… Особо ничего нет, ну уж что есть… Давай, давай.
Отец поставил Анюту на пол и сел к столу.
– Как вы тут?
– Мы ничего, Яков. Я нашла службу, дают паек. Выживали… Кое-что стали продавать, ну, что уж делать…
– Дети одни?
– Да… Эля присматривает за Анютой, ничего, справляется. Она умница. Володя тоже помогает.
Отец кивнул и встал:
– Пойду умоюсь.
– Там не топлено, Яков. Но вода есть.
Отец вышел. Софья Моисеевна спохватилась:
– Полотенце не дала… Володя, снеси полотенце отцу.
Володя вышел в коридор. Дойдя до ванной, он постучал.
– Кто там? – глухо спросил отец.
– Папа, это я. Мама послала полотенце.
Отец открыл дверь. Он снял с себя пиджак и теперь стоял в рубашке – когда-то белой, папа других и не носил никогда, кажется, был всегда такой элегантный, красивый… Сейчас рубашка была серой, изношенной, у ворота порванной. У Володи сжало горло. Он молча протянул полотенце. Отец кивнул:
– Спасибо.
Володя не двигался. Отец удивленно поднял брови:
– Что ты? Иди. Я мыться буду.
– Папа… Папочка!
И Володя бросился к отцу, обхватил его руками и, плача, бормотал:
– Папочка, я так скучал… я так за тебя боялся.. Папочка, я хотел тогда тебя защитить, у меня не получилось, папочка!
Отец обнял его и гладил по голове:
– Ну что ты…
Потом отстранил:
– Ну, иди. Мне бы помыться.
– Папа, тебя больше не заберут?
– Не знаю. Не хотелось бы… Ну все, иди.
Володя вернулся в комнату и забрался к себе на диван. Отец скоро вернулся:
– Да, Соня, без горячей воды плохо.
– Ложись, Яков.
Отец подошел к Элиной кровати, что-то ей прошептал, потом поцеловал Анюту. Володя поднял голову. Отец подошел к его дивану:
– Спокойной ночи, сынок.
– Спокойной ночи, папочка.
***
Папа вернулся – но другим. По ночам он часто стонал, вскакивал, ходил по комнате. Мама вставала, ходила за ним, уговаривала лечь. Володя, затаив дыхание, следил за ними. Наконец они ложились, Володя сворачивался под одеялом и тоже засыпал.
Утром отец вставал, хмурый, раздраженный. Поначалу пытался выговаривать маме – недостаточно горячий чай, криво постелена скатерть, но Софья Моисеевна, когда холодно и язвительно, когда криком, прекратила его нападки. Эля всегда была любимицей, Анюта маленькой, и все отцовское раздражение стало выливаться на Володю.
Из ставшего холодным дома хотелось бежать, и он убегал – бродил по улицам или, превозмогая неудобство, отсиживался у Нины.
Арсений Васильевич, наблюдая за мальчиком, беспокоился. Да, отец вернулся, и в первый день Володя примчался к ним такой сияющий и счастливый:
– Папу отпустили! Папа дома!
Нина завизжала от радости, Арсений Васильевич обнял мальчика:
– Ну вот видишь!
Нина побежала было собирать чай в честь такого события, но Володя торопился домой:
– Там папа…
Теперь же радость его как будто угасла. О родителях он говорил мало и сдержанно – папа ищет работу, мама служит.
Арсений Васильевич отвез Нину к тетке, а сам уехал на три дня по близлежащим деревням, запасшись необходимыми мандатами – чтобы не приняли за спекулянта.
С продуктами было плохо. Поначалу очень помог Федор – приехал с корзиной, полной еды, денег брать не стал:
– Ты мне что суешь? Это деньги? Это бумажки. Печку ими протопи лучше, а то у меня зуб на зуб не попадает.
– Да я жару не люблю, – оправдывался Арсений Васильевич, – а если не деньги – что тебе дать? Вот у меня цепочка, кольцо еще…
Федор махнул рукой:
– Не стыдно?
– Нет. Ты меня кормить будешь?
– У меня хватит пока. И на твою Нину, и на мою.
– На кого? – оторопел Арсений Васильевич.
– Мы ребеночка взяли, – смущенно улыбнулся Федор, – девочку, пять лет. Нина, как и твоя.
– Ну вы молодцы! – обрадовался Смирнов, – Нину-то нарочно подбирали?
– Ничего мы не подбирали, Арсений, – помрачнел Федор, – летом на богомолье поехали – под Тихвин, Варька что-то там про какую-то икону услыхала. Ну и поехали, церковь эта в деревне какой-то, извозчика взяли, приехали, а в деревне – погром. Сволочи пьяные напились, имение спалили, церковь тоже, хозяев – пару молодую – убили… извозчик наш нас ссадил да и уехал скорее, пока лошадь не отобрали. Мы стоим, на пожарище смотрим, что делать – не знаем, думали, убьют тоже. Тут старуха подходит, говорит – вы не местные, сделайте дело доброе – возьмите сироту! Спрятала она у себя дочку хозяев, но боится – что убьют девочку, да и ее заодно, что укрывает. Мы к ней в дом пришли, а там девочка. Мы ее взяли, старуха нам станцию указала, мы до станции по лесу шли, от каждого куста шарахались. Как до дому добрались – и не вспомню. Потом уж Варя спрашивать стала дочку – как звать-то тебя? А она молчит, ничего сказать не может. Варя и решила, Нина будет, говорит, как у Арсения.
– Как она сейчас-то?
– Лучше, что ж. Котенка я ей достал – все с ним играет. По ночам плачет, правда, все ночи над кроваткой сидим. Удочку ей сделал да рыбок. На удочку крючок – можно рыбок этих цеплять. Вот она наловит, да котенка Тишку кормит. Варя на нее не надышится.
Федор посидел еще немного и уехал. Арсений Васильевич заставил его взять браслет:
– Возьми, Федя. Будет Ниночке приданое.
– У тебя тоже дочь! – сопротивлялся Федор, но Арсений Васильевич настоял.
Нина узнала о девочке и ужасно обрадовалась:
– Мы к ним поедем, я с ней играть буду!
Потом притихла, задумалась.
– Что ты, маленькая? – испугался Арсений Васильевич.
– У нее на глазах родителей убили? -спросила Нина дрогнувшим голосом.
– Не знаю, Ниночка. Она маленькая еще, может, забудет.
– Забудет. И не будет помнить ни имения, ни родителей! Будет думать, что так и родилась у Федора с Варварой, будет рыбу ловить. А там ведь – письма были, карточки фотографические, портреты! – и Нина заплакала.
Арсений Васильевич сел рядом:
– Что же делать теперь…
– Хорошо, что я взрослая, – сказала Нина, всхлипывая, – я ничего не забуду.
Арсений Васильевич рассеянно покивал.
Федор больше не приезжал, и Арсений Васильевич поехал за провизией.
Обратно он возвращался с полным мешком, хваля себя – наменял столько, что хватит надолго и им с Ниной, и сестре. И слава богу, что заранее подумал про мандат, купил за небольшие деньги у знакомого комиссара – на вокзале всех проверяли, отбирали мешки, а вообще были случаи, что и стреляли на месте.
Около Введенского канала он замедлил шаг – шайка беспризорников-малолеток как-то подозрительно засмотрелись на его мешок. Арсений Васильевич взял мешок покрепче и пригляделся.
– Господи, Володя! – потрясенно крикнул он.
Увидеть Володю среди уличных мальчишек было совершенно немыслимо.
– Бежим! – крикнул один из ребят, и компания исчезла. Володя растерялся, и Арсений Васильевич успел схватить его за рукав. Мальчишка стал вырываться, но Арсений Васильевич держал крепко.
– Перестань, Володя, – Смирнов старался говорить спокойно, – ты что? Что ты тут делаешь?
