Ольга Шумкова
Домой

А вчера за него волновался чужой, непонятный, родной мальчишка.

***

Приближалось лето. Арсений Васильевич поехал к сестре:

– Лида, вот как хочешь, а я тебя прошу – брось дела и поживи с Ниной на даче.

Лидия Васильевна растерялась:

– На какой даче, Арсений? А как же в Городищну мы?

– Нет, Лида, послушай. Что-то мне не по себе. Не хочу далеко вас от себя отпускать, будьте тут.

Сестра кивнула:

– Как скажешь, Арсений. Ты дачу снял уже?

– Нет пока. Где снимать будем?

– Я бы вот у Петергофа…

– Понял, у Петергофа.

Дача нашлась через неделю. Нина и обрадовалась, и огорчилась:

– А что же Городищна?

Отец снова объяснил, что беспокоится. Нина согласилась:

– Тогда давай там.

Володины родители сняли ту же самую дачу, где и всегда. Володя, узнав о том, где летом будет Нина, расстроился:

– Ну вот! А почему не в Оллила?

– Не знаю, тетя Лида хотела около Петергофа. А мне все равно.

Володю ее слова задели, но он ничего не сказал.

Учебный год закончился, и дети разъехались по дачам.

Володя проснулся утром от голосов. Он лениво потянулся и прислушался.

– Соня, я отговаривал, но разве они послушают, – говорил отец, – хотя… не очень-то я и отговаривал.

Володя нахмурился. О чем это папа?

Отношения с папой испортились, едва семья переехала на дачу. Началось все невинно – в один прекрасный день мама отправила Володю встретить отца со станции. Володя пошел охотно – перед папиным пригородным поездом шел поезд из Гельсингфорса в Петроград, хотелось его посмотреть.

Оказалось, папин поезд пришел раньше. Володя, думая, что сейчас придет поезд из Гельсингфорса, облокотился на решетку, отделявшую платформу, и ждал, как вдруг кто-то рванул его за шиворот. Володя едва не упал. Обернувшись, он увидел разъяренного отца:

– Что ты тут делаешь, негодяй?

От неожиданности Володя ничего не мог выговорить. На глазах выступили слезы. Отец, не обращая внимания на удивленных прохожих, поволок его за собой.

– Папа, что ты? – крикнул Володя наконец, – что случилось?

– Что случилось? Сколько раз тебе запрещали ходить на станцию?

Это было совсем несправедливо – в этом году такого запрета не было.

– Меня мама послала тебя встречать!

– Не ври мне!

Володя вырвался и бросился прочь.

Добежав до моря, он с размаху бросился на песок и закрыл лицо руками, стараясь удержать слезы.

Почему самое плохое с папой происходит тут?

Ночи еще были светлыми, солнце стояло над морем. Володя знал, что уже поздно, надо идти домой, но никак не мог себя заставить. Не пойду, думал он яростно. Возьму и сбегу из дома, пойду на фронт, буду беспризорником, устроюсь помогать в любую лавку, но домой не пойду.

Но дома волновалась мама, и надо было идти. Про себя Володя решил – если отец попробует его тронуть, он убежит, а потом напишет маме письмо.

Мама встречала его у калитки:

– Ну что же ты поздно?

Володя ничего не ответил. Мама протянула руки:

– Володя, папа не знал, что это я тебя отправила. Это я виновата.

– Нет, – угрюмо отозвался Володя, – не ты. Это он виноват.

– Не говори так про папу. В конце концов, ничего не случилось!

– Не случилось? – крикнул мальчик, – он меня за шиворот сдернул! И потом тащил!

– И что? Если он беспокоится за тебя?

– Ничего, – буркнул Володя, – ничего.

И пошел к себе.

С отцом он увиделся следующим утром в столовой, поздоровался, и отец ответил ему привычным:

– Доброе утро.

Выскочила Эля, за ней Анюта:

– Папочка, мы пойдем тебя провожать на станцию. Володя, ты идешь?

– Нет, – ответил мальчик и вышел из столовой.

Он ушел в сад и сидел там, пока отец с девочками не ушел, потом вернулся в дом. Мама была сердита:

– И долго ты будешь обижаться?

– Я не обижаюсь, – сдержанно сказал Володя.

– А почему ты не пошел провожать папу?

– Не захотел. Можно мне пойти к морю?

Мама пожала плечами:

– Иди.

Теперь Володя старался выйти из своей комнаты попозже, когда отец уже уезжал. Почему же он сегодня так долго?

Наконец папа ушел. Володя вышел, выпил молока, взял кусок хлеба и пошел к морю. Мама с девочками, наверное, уже завтракала, она не возражала, что Володя чем-то перекусывал сам, главное – явиться к обеду.

Возвращаясь с моря к обеденному времени, мальчик увидел отъезжающий экипаж. Кто это мог быть? Отец со станции всегда приходил пешком, да и рано ему. Он открыл калитку, навстречу выскочила Эля:

– Где ты болтаешься? Ты знаешь, кто приехал?

– Кто?

– Иди, смотри!

Володя поднялся по ступенькам, остановился и прислушался. Низкий мужской голос говорил:

– Ничего, Сонечка, не так уж было трудно добираться. А видеть вас хотелось.

Не может быть. Он недоверчиво улыбнулся и открыл дверь.

– Володенька! Маленький мой!

Володя бросился к бабушке. Она обняла его, прижала к себе:

– Мальчик! Маленький мой мальчик! Ты посмотри, Моисей, какой он у нас красавец! Какой большой! Мальчик мой, мальчик…

– А мне-то дай моего мальчика посмотреть…

Но бабушка не выпускала Володю из объятий, и дед обнял их обоих. Володя повернулся, одной рукой обхватил деда, другой продолжал обнимать бабушку.

– Пойдемте обедать теперь, – сказала мама, – только тебя и ждали, Володя.

– А что его ждать? – нахмурился дед, – не пришел – без обеда…

– И что ты говоришь, Моисей? – возмутилась бабушка, – пусть мальчик кушает, когда хочет.

Володя улыбнулся. Родители, переезжая в Петроград, оставили его на полгода у бабушки с дедушкой. Как его баловали! Как любили, как нежили! Дед пытался притворяться строгим, ругал, но это было как-то несерьезно, нестрашно, и Володя знал, что стоит подойти, обнять деда, как тот мгновенно размякнет, обнимет в ответ. Отец приехал за ним, и хоть Володя и скучал по маме, но так не хотелось уезжать, даже плакал на вокзале. Отец строго спросил, почему он ревет, как девчонка, но дед тут же отца одернул:

– А что ему, уже и плакать при тебе нельзя? Следи за собой, Яков!

Отец уже был в столовой. Все стали рассаживаться, бабушка поманила Володю:

– Иди со мной сядь, мальчик. Анечку с другой стороны посадим, а Элю вот к дедушке.

– Как вы доехали? – спросила мама.

– Прекрасно, Сонечка, прекрасно! Яков послал столько денег, что нам хватило на такой вагон, в каком мы и не ездили никогда…

– А какой вагон? – спросил Володя.

Отец нахмурился:

– Не перебивай.

Дед Моисей поднял тяжелый взгляд, пристально посмотрел на отца и повернулся к Володе:

– Вагон – как международный, ну вот такой, в каком вы, наверное, в Берлин ездили. Два дивана, сеточка для вещей… Я тебе потом расскажу, как там все было.

Володя кивнул.

Бабушка продолжила рассказывать про путешествие, про ресторан, в котором они обедали, про то, как она купила по игрушечке всем детям. Потом она стала выяснять цены, попутно обращаясь к детям:

– А ты что, Элечка, ешь плохо?

– Я не люблю такой суп.

Дед хотел что-то сказать, но посмотрел на сына и промолчал.

– А ты, Володенька, любишь?

– Люблю.

– Он у нас все любит – все ест, умница, – сказала мама.

– Умница, – подтвердил дед.

После обеда Володя потащил бабушку и деда к морю:

– Пожалуйста, пойдемте? Тут лодки, и такое море! Оно мелкое, конечно, не так, как в Кенигсберге, но тоже хорошее! Пойдемте?

– Бабушке и дедушке надо отдохнуть, – сказала Эля.

– Да? – огорчился Володя, – ну… тогда потом.

– Да что ты, Володенька, – тут же встала бабушка, – мы и не устали совсем – в таком вагоне ехали! Пойдем, мальчик, покажи нам что хотел, и ты, Моисей, вставай.

– Мама, может быть, все-таки отдохнете с дороги? – спросил отец.

– Нет, Яков, пойдем погуляем… Пойдем, Володенька!

Володя протащил деда с бабкой по всей Оллила – показал и море, и футбольное поле, и большой парк.

– А там – железная дорога, – показал он.

– Знаем, Володенька, мы же приехали оттуда, – сказала бабушка.

– Ты туда не бегаешь? – нахмурился дед.

Володя помрачнел:

– Нет. Пойдемте домой?

– Пойдемте, – сразу согласилась бабушка, – мы отдохнем теперь с дедом, а ты тоже устал, наверное.

Дома Володя ушел в глубину сада, сел на траву и задумался. Папа ведь тоже был ребенком. Интересно, как он был с дедом Моисеем? Тот с виду такой суровый, но Володя же знает, какой он на самом деле добрый. И папа добрый… да, конечно, но почему с ним так тяжело?

Он очнулся, когда услышал за кустами голоса.

– Я его не обижаю, папа, почему ты решил… да, с ним я строже, чем с девочками, но это же естественно – мальчик. Ну, что ты молчишь?

– А что мне говорить? Ты отец, тебе виднее. Я сказал то, что вижу.

– Но он действительно перебил взрослого человека!

– Он спросил свою бабушку, какой был вагон.

– Он мог подождать, когда она закончит!

– Наша бабушка никогда не закончит, Яков, она будет говорить, пока ее не зароют в землю. Что же, мальчику ждать ее похорон?

Отец негромко рассмеялся.

– Что за история с железной дорогой?

Отец замялся:

– Ну… Я не знал, что Соня послала его меня встречать. Выхожу с поезда – вижу: висит на решетке, один. В прошлом году ему было запрещено подходить к железной дороге. Схватил его за шиворот, сдернул с решетки. Он, видите ли, обиделся! Вот и вся история. Что ты молчишь?

Они ушли. Володя перевел дыхание. Слава богу, если бы заметили, получилось бы, что он подслушивал. Он перебрался через забор и вошел через калитку. Мама сидела в гамаке:

– Где ты был, Володя?

– Гулял. Я тут, недалеко. Бабушка с дедушкой отдыхают?

– Дедушка с папой гуляют по саду, бабушка с девочками. Ты рад, что бабушка с дедушкой приехали?

– Конечно! Они долго у нас будут?

– Неделю или две.

– Как хорошо! – обрадовался Володя, – а ты рада, мамочка?

– Рада, сынок. А вот и папа с дедушкой.

Володя обернулся. Дед строго посмотрел на него:

– Ты целыми днями болтаешься без дела?

– Да нет, папа, он читает много и по дому помогает – тут вот шпингалет на окне починил, – сказал отец.

Дед покачал головой:

– Смотри у меня.

И ушел в дом. Отец подмигнул:

– Попало?

Володя кивнул:

– Попало. Пойду читать теперь.

– Что ты читаешь?

– Майн Рида. «Всадника без головы».

– Нравится?

– Да, конечно. В Америку очень хочется. Тебе хочется?

– Ну, я же был.

– Был?

– Конечно. Ты малыш был совсем, я ездил оборудование смотреть. Помнишь паровозик, у тебя был? Это я тебе оттуда привез.

– А я и не знал, – удивился Володя, – а расскажи? Про Америку?

– Пойдем к морю с тобой? Там погуляем, поговорим. А бабушка с дедушкой отдохнут как раз до ужина.

– Пойдем! – обрадовался Володя.

Отец рассказывал про огромный пароход, который вез его в Америку, про город Чикаго – с высокими домами, огромными фабриками и заводами. Рассказывал о том, как там отличался английский язык, но слава богу, нашлись люди, которые говорили по-немецки, а то бы пришлось тяжело. О том, как его отвезли на берег огромного озера.

Они вернулись, когда уже темнело. На веранде уже зажгли лампу. Володя с отцом поднялись по ступеням.

– И где вас носило? – спросил дедушка.

Он сидел во главе стола. Бабушка смирно сидела рядом. Увидев сына и внука, она вскочила:

– Пришли! Сонечка, они у нас голодные! Скорее на стол ставь.

– Нечего! – отрезал дед, – опоздали – без ужина.

– И что ты говоришь, Моисей! – рассердилась бабушка, – пусть мальчики едят когда хотят.

Она собрала им ужин в пустой столовой, только им двоим. И сама кружилась рядом, бегала в кухню, приносила то хлеб, то компот, то что-то вкусненькое.

– Кушай, Володенька, кушай, мальчик. Яков, и ты ешь.

Вошел дед, посмотрел строго:

– Сплошное баловство, Зоя.

– И что ты говоришь, Моисей? Сказать по-твоему, так мальчик должен остаться голодным оттого, что заигрался на улице?

– А второй мальчик тоже заигрался?

– Ступай на веранду, Моисей. Ты мешаешь мне кормить детей…

Дед с бабушкой уехали через две недели. То время, что они были в гостях, показались Володе самыми прекрасными за лето.

Они уехали, и лето шло своим чередом. Отец приезжал со службы то довольный, то встревоженный, иногда они о чем-то подолгу шептались с мамой, но Володя ничего не замечал. От Нины пришло письмо, которое занимало теперь все его мысли.

Володя, здравствуй!

Я так тебе ничего и не писала, потому что случилось очень много событий. Разных. Я не знаю, с чего начать, я уже испортила три листа бумаги! Я буду писать все подряд, ты поймешь.

Ты знаешь, что мы на даче. Тут хорошо: есть и море, и парк. Иногда мы с тетей Лидой берем извозчика и едем в большой парк, туда, где царский дворец. Не могу понять, что там теперь – кажется, пусто, а тут получилось, что нас туда не пустили.

Мы вернулись домой, а там папа. Очень встревоженный. Он сначала не хотел рассказывать при мне, а потом рассказал. Случилась ужасная история.

У моей мамы в Галиче была подруга, она из богатой семьи, у них было имение недалеко от Галича. Она была очень деятельной, устроила в деревне библиотеку, преподавала в деревенской школе. И вот ее убили – какие-то бандиты. То есть не бандиты, а крестьяне… в это невозможно поверить, потому что она столько для них делала! Вроде как они сказали ей убираться из усадьбы, а она отказалась… и они ее убили.

Папа сначала сказал, что нам надо немедленно собираться в город, потому что он боится нас тут оставлять. Но тетя Лида ему возразила, сказала, что мне надо побыть на воздухе, набраться сил и здоровья, потому что наступают тяжелые времена.

Папа уступил, но сказал, что если будут какие-то волнения в нашей деревне, то он нас сразу заберет.

Я не очень верю в тяжелые времена, и иногда я даже думаю, что, может быть, те люди, которые написали папе про мамину подругу – ошиблись… Но ты, на всякий случай, тоже набирайся сил и здоровья.

У тебя там нет никаких волнений? Пожалуйста, будь осторожен!

Мне совсем не хочется в гимназию, совсем не хочется учиться. А в город хочется, потому что я без тебя очень скучаю и очень хочу тебя увидеть.

Папа и тетя Лида передают тебе приветы.

До свидания!

Нина.

Отец, хоть и нервничал, все-таки оставил их с тетей Лидой на даче до самого конца лета. Домой Нина вернулась перед самым началом учебы. Город ей не понравился – очереди, суета, грязно, какие-то растянутые плакаты, какое-то собрание…

Вечером Нина разбирала дачные вещи в своей комнате. Тетка с отцом о чем-то тихо разговаривали. Нина прислушалась.

– Не знаю, Лида, как и быть. Может, выедете с Ниной хоть в Ревель?

– Кому мы там нужны, Арсений, подумай сам… Разве только еще сестер-братьев найдем…

– Каких сестер-братьев? – выглянула Нина.

Тетя Лида шумно вздохнула:

– Доболтались. Иди-ка спать, Нина, нам с тобой завтра к учебе все покупать.

– Это секрет?

– Да нечего рассказывать, Ниночка. Мы просто… Мы с Лидой – приемные дети.

– Как это?

– Ну, маме нашей было уже много лет, да у нее и в первом браке детей не было, видимо, не могла детей иметь. А детей хотели, ну и взяли нас с Лидой.

Нина удивленно покачала головой:

– Ничего себе… а вы с тетей Лидой – родные?

– Да.

– А ваши настоящие родители?

– Наши настоящие родители – это мама и папа. А те, кто родили… они… я про них мало что знаю. Лида их вроде помнит немного, я-то нет.

– А кто они были?

– Бедные, пьющие. Самое дно… Мы о том и говорили, что у них, может, не только мы с Лидой были.

– А сколько тебе было, когда…

– Когда родители нас взяли? Мне около года, Лиде три, получается.

– А… – Нина запуталась, – а как они вас отдали?

– Да я же говорю – они пьющие были. И мы им были не нужны.

– А вы с тетей Лидой сразу знали, что вы – что не родные?

– Мы знали, что мы приемные. Но знали, что родные.

– А ты их больше не видел?

– Нет, Нина. Он пропал куда-то, а она умерла, мне лет семь было, наверное. Отец с мамой нам могилу показали, они за ней ухаживали. Благодарны ей были, что нас родила.

– Жалко, что я дедушку и бабушку не видела, – вздохнула Нина.

– А мне как жалко, маленькая! Ты же у них единственная внучка. Они бы тебя как обожали. Ты у меня ведь к тому же и умница, и красавица.

– Красавица, – вздохнула Нина, – я бы знаешь как хотела? Чтобы у меня волосы темные были, а глаза голубые – как у Володи. Папа, а он приехал?

– Нет, наверное. Иначе зашел бы?

– Да…

Нина встала, прошлась по комнате.

– Я теперь все про бабушку с дедушкой думать буду.

Арсений Васильевич улыбнулся:

– Ты маленькая была, Лида говорит – как Ниночка на нашу маму похожа! Я пригляделся – и правда, улыбаешься так же, хмуришься так же… Вот как так бывает?

Нина улыбнулась в ответ:

– А ты на кого похож?

– Говорили, на маму.

На следующий день с дачи вернулся Володя. Едва заскочив домой, он прибежал в лавку. Нины не было дома. Арсений Васильевич обрадовался:

– Мальчик мой! Ну как ты?

– Все хорошо… Арсений Васильевич, знаете, к нам бабушка с дедушкой приезжали!

– Да что ты!

– Да, на две недели! Так хорошо… а Нина когда придет?

– Они поехали все для гимназии купить.

– А куда они поехали? – спросил Володя и покраснел, – мой папа вчера хотел нам купить, а ничего нету нигде.

– Тебе что надо – напиши список? Я закажу вам.

– Правда можно?

– Что же нет?

Дверь открылась, нагруженная свертками вошла Нина.

– Володя! – закричала она, и свертки посыпались на пол, – ты приехал уже!

Сзади шла, тоже нагруженная, тетя Лида.

– Здравствуй, Володенька! Ох, Арсений, вроде все теперь есть к учебе. Ты занят? Пойду чаю нам сделаю. Обед-то есть?

– Есть, Нина утром готовила немного.

– Ну так давайте и поедим. Володенька, ты же с нами? Поможешь мне, пока Нина свои вещи разберет?

– Конечно!

После обеда Нина скорее вскочила:

– Папа, тетя Лида, мы с Володей гулять пойдем. Уберете тут?

– Конечно, деточка, все сделаю, – кивнул Арсений Васильевич, – только… вы по нашей улице и вот по Клинскому, а дальше никуда не надо.

Нина пообещала, и они с Володей вышли на улицу.

– Пойдем на Клинский? – сказала Нина, – там на скамейку сядем, и ты мне будешь рассказывать. Или нет – давай сейчас уже? Володя, я так по тебе скучала!

Он хотел было сказать, что тоже, но смутился.

– Ты не скучал? – улыбнулась Нина.

– Скучал, ты же сама знаешь. Только когда бабушка и дедушка приехали – тогда нет. Хотя… я про тебя дедушке и бабушке рассказал – и снова стал скучать. Слушай, ты знаешь, что бабушка сказала про тебя? Она сказала – пусть эта Ниночка всегда будет здорова и довольна…

– Спасибо, – улыбнулась Нина, – спасибо!

– А еще – знаешь? Мы с папой.. ну как сказать? Поссорились в самом начале лета. Да ничего там особенного, но я обиделся. А когда дедушка приехал, он с папой поговорил, наверное, или не знаю… Но мы потом с папой все лето и гулять ходили, и он мне про Америку рассказывал, и мы с ним такой прекрасный корабль вырезали из дерева! И опыты ставили по физике, и купались! Он так плавает хорошо. Я тоже. А ты купалась? Погоди, Нина! Я тебе расскажу лучше, как мы с папой сами электричество проводили. Вот послушай…

Нина слушала, не вникая в слова. Что они там делали с электричеством… какая разница, какой прекрасный день, какое теплое светит солнышко, и скоро гимназия – учиться не хочется, но подруги, и пойдут дожди, и как хорошо будет возвращаться домой после уроков – бежать в теплый дом, садиться в кресло, разговаривать с папой…

Все будет хорошо, думала она. Напрасно беспокоится папа, все пройдет. Царя нет, но это ничего, все равно – все будет хорошо.

***

Где-то за Фонтанкой слышались глухие выстрелы. Нина вздрогнула во сне, Арсений Васильевич, сидевший у ее кровати, погладил ее по голове. Опять стреляют, да что ж такое, каждый вечер, каждую ночь. Чем все это кончится… страшно за девочку, страшно за себя. И не уехать уже – поезда толком не ходят, простая дорога превратится бог знает во что, да и куда ехать?

Это чертово восстание! Как-то ведь прожили начало осени, ну да, митинги, товарищи, кто-то там приехал из Финляндии, было тревожно, Нину он теперь в гимназию провожал и встречал, но как-то жили! А потом – выстрелы, грохот, страшный залп, наутро было ничего не понять, а потом – пожалуйте – в газетах: все власть народу, революция и так далее.

И ничего еще бы, только потом явились товарищи – национализировать лавку, она теперь принадлежит народу. Арсений Васильевич согласился сразу – конечно, он сам планировал лавку именно народу и отдать, пожалуйста, дорогие товарищи… Только можно он ее передаст – кому передавать? Комитету? Хорошо, комитету – завтра? Наведет порядок, ревизию? Можно? Конечно, он за революцию и счастлив отдать лавку народу.

Всю ночь он распихивал припасы – все-таки хорошая квартира, вот кладовая – ведь и не видно, что там дверь, очень удобно. А если еще подвинуть шкаф, так тогда и эта комнатушка будет не видна, а сколько туда можно спрятать!

Наутро явились товарищи, застали бывшего хозяина с бумагами, в лавке порядок:

– Вот, товарищи. Все учтено, все расставил.

Бумаги смяли, выкинули на пол, бывшего хозяина выставили за дверь. Арсений Васильевич потоптался за порогом, потом вернулся – не возьмут ли товарищи его работать в этой самой лавке? Но тут не повезло, товарищи назвали его кровопийцей и вытолкали.

Вечером прибежала Лида, сказала, что пьяные охтяне днем влезли в мастерскую, повыкидывали швейные машинки, а один пьяный дурак, глумясь над перепуганными женщинами, такое вытворил с суровой ниткой, что жаль – не затянул потуже: сразу бы сдох, и туда бы ему, сволочи, и дорога.

– Таисию я, Арсений, к себе взяла – квартира-то у нее при мастерской, а там страшно. Так она, вот дура-то, прости господи, мне и говорит: надо нам теперь вместе держаться. Пусть и он сюда с Ниночкой переедет, будем семьей. У меня голова кругом идет, Арсений, и ты натворил, и переворот этот еще.

Планы Таисии Николаевны напугали Арсения Васильевича еще больше, чем переворот и конфискация лавки, но там все устроилось благополучно – через две недели вдова с сыном перебрались к тетке на Выборгскую сторону. Из мастерской удалось спасти отличную зингеровскую машинку и целый ящик ниток.

За окном протопали сапоги. В соседний дом, кажется. Аресты теперь проходили почти каждую ночь, каждую ночь слышались крики и ругань, каждое утро пустела какая-то квартира. Надо все-таки отвести Нину к Лиде – на всякий случай. Хотя Охта – такая окраина, нигде сейчас не безопасно.

На улице стихло. Может быть, просто так прошли товарищи… надо лечь спать, отдохнуть.

В дверь тихо постучали. Арсений Васильевич едва не подпрыгнул, но потом понял – чека стучит не так… но кто мог явиться ночью? Он подумал о Лиде и скорее пошел к дверям:

– Кто там?

– Это я…

– Кто это – я?

За дверью молчали.

– Говори кто, а то не открою!

– Я…

Арсений Васильевич узнал голос. Охнув, он отпер большой засов.

Володя стоял на пороге, в накинутой гимназической шинельке, без шапки. Он поднял голову, со страхом и отчаянием посмотрел на Арсения Васильевича. Смирнов скорее втащил его в переднюю:

– Что, Володенька? Что случилось, мальчик мой?

Володя тяжело глотнул. Он попытался было что-то сказать, но слова не шли, он весь дрожал и левой рукой вытирал уголок рта. Арсений Васильевич обнял его и прижал к себе.

– Тихо, тихо, малыш… успокойся, никому тебя не дам… что сделалось, кто обидел моего мальчика?

Володя отстранился от него. Он снова пытался что-то сказать, но губы не слушались, он все трогал уголок рта, и наконец выдавил:

– Папу…

– Что? – охнул Арсений Васильевич, – что, Володя?

– Папу… арестовали.

Вот оно что… что ж, этого следовало ожидать – богатый инженер, резкий, откровенный, сдерживаться не считал нужным, Володя ведь в него такой – не промолчит, не отсидится в уголке… что же теперь с ним будет, что будет с его семьей? Главное – мальчишку как жалко!

На пороге появилась заспанная Нина:

– Папа, что случилось? – Володя? Папа, что, уже утро? Что случилось, папа?

– Ниночка, Якова Моисеевича арестовали, – промямлил Арсений Васильевич.

Нина, ничего не говоря, смотрела на них расширившимися от страха глазами.

Володя поднял голову.

– Они его уводили, мама и сестры плакали… я хотел его спасти, я на них бросился… а солдат… он меня отшвырнул… на пол… я…я…

И он забормотал что-то бессвязное, беспомощное, дрожал и все вытирал уголок рта.

Нина подошла ближе:

– Погоди, папа.

Она осторожно отняла Володину руку от лица, притянула его голову к себе на плечо, и, осторожно покачиваясь, стала баюкать, что-то шепча на ухо.

– Папа, сходи к ним, – попросила она, не оборачиваясь.

Арсений Васильевич накинул пальто и поспешно вышел. Как на улице холодно! Дали они ему хоть одеться?

Совсем они были разные, и если бы не дружба их детей, никогда бы не познакомились. Смирнову казалось, что Яков Моисеевич поначалу не приветствовал то, что Володя так привязался к Нинке, но со временем оценил ее, Нина всем нравится. Последний год перед революцией Яков Моисеевич как-то зашел в магазин, поговорил со Смирновым, пожаловался, что сын, хоть и такой умница, бывает непослушным, строптивым, упрямым. Сказал, что дочери – это совсем другое, Арсений Васильевич грустно заметил, что ему не с чем сравнить, его сын умер в младенчестве. Потом в лавку забежали с хохотом Нина с Володей, Володя, увидев отца, смутился, покраснел, Нина тут же накрыла стол к чаю, и они все вместе уселись за стол. Володя немного стеснялся отца, но Нина весело расспрашивала Якова Моисеевича про железную дорогу, про паровозы, подливала ему чай, и вечер прошел очень весело и приятно. Потом Володя с отцом ушли, и в окно Арсений Васильевич увидел, как Володя на улице взял отца за руку, а тот обнял его за плечи.

Что же теперь будет?

Арсений Васильевич поднялся на второй этаж и осторожно постучал. Дверь приоткрылась, и на пороге появилась встрепанная Софья Моисеевна.

– Кто здесь? – спросила она растерянно, близоруко щурясь.

– Это я, Арсений Васильевич… войти позволите?

Она посторонилась, прошла в переднюю и растерянно села на стул. В гостиной плакали девочки.

Арсений Васильевич наклонился и взял Софью Моисеевну за руки:

– Володя у нас…

– Да… простите меня, я сама его к вам послала. Солдат… толкнул Якова, ударил, Володя бросился на него, тот отшвырнул его на пол… как котенка… много ли ему надо … он хотел было встать, но солдат толкнул его… ногой… и Якова увели. Я боюсь, если они вернутся, Володя может натворить дел… не знаю, что будет теперь с нами!

– Послушайте, дорогая… давайте верить, что все наладится… бывают ошибки, может быть, он завтра будет дома… Прошу вас, постарайтесь успокоиться. Слышите, девочки плачут. Может быть, пойдемте к нам?

Софья Моисеевна глубоко вздохнула:

– Нет, Арсений Васильевич, я останусь дома. Спасибо вам! Если позволите, пусть Володя побудет у вас. Присмотрите за ним! Я боюсь, что они вернутся, и он натворит глупостей.

– Конечно, Софья Моисеевна. Присмотрю. Я зайду к вам завтра. А пока запирайтесь как следует.

Он послушал, как задвигается тяжелый засов, и скорее побежал к себе.

Нина открыла ему дверь.

– Ну как он? – шепотом спросил Арсений Васильевич.

– Заснул вроде, – так же шепотом ответила Нина, – но спит плохо, вздрагивает, стонет. У него синяк на руке жуткий, папа, и за бок он все хватается. Его сильно ударили, наверное. Как проснется – посмотри, может, врача надо?

Арсений Васильевич кивнул и подошел к дивану. Володя спал, свернувшись, подтянув колени к животу. Нина накрыла его клетчатым пледом, Арсений Васильевич осторожно провел рукой по темным влажным волосам. Володя вздрогнул, но не проснулся.

Они просидели около него всю ночь. Иногда Володя стонал, метался, открывал глаза, пытался встать, но Нина ласково уговаривала его, что-то шептала, он опускался на подушку и засыпал снова. Утром она заснула на кресле рядом с ним, Арсений Васильевич укрыл ее своей курткой, а сам остался сидеть на стуле, присматривая за обоими.

Володя проснулся и сел на кровати:

– Я заснул! А мама… мне надо идти, скорее! – забормотал он.

Арсений Васильевич удержал его за руку:

– Мама знает, что ты у нас. Не спеши. Пойдем с тобой чайку попьем, поговорим.

Володя встал, но тут же сел обратно и сморщился. Арсений Васильевич помог ему подняться:

– Что тут у тебя? Дай посмотрю.

Он поднял Володину рубашку и ужаснулся: левый бок был совершенно черный.

– Мальчик мой, как же так… вот сволочи, ребенка.. ребенка-то за что…

Володя смущенно затолкал рубашку обратно в брюки.

– Пройдет…

– Врача бы надо, Володя. Сильно болит?

– Не очень, когда двигаюсь только… да пройдет, Арсений Васильевич. Папу они сильнее ударили.

И Володя заплакал. Арсений Васильевич обнял его, зашептал что-то ласковое и успокаивающее. Володя всхлипывал все тише, потом успокоился. Арсений Васильевич налил ему чаю:

– Выпей. И хлеб вот – поешь.

– Нине осталось? – спросил Володя, жадно глядя на хлеб.

– Осталось, ешь. Еда есть пока.

Поев, Володя поднялся:

– Я пойду, Арсений Васильевич. Спасибо вам. Простите меня, пожалуйста!

– Да что ты, мальчик… Погоди, Володя. Послушай меня. Ты дома – единственный мужчина теперь, пока отца не отпустят. Давай без глупостей, ладно? Маму и сестренок береги, поддерживай. Никуда не ввязывайся, понял?

– Хорошо, – угрюмо кивнул Володя.

Дойдя до дверей, он вернулся:

– Вы говорите – пока отца не отпустят… а вдруг его… ну.. нет уже?

Арсений Васильевич рассердился:

– Ну вот что ты за человек? Мы о чем говорили? Ты сейчас с такими разговорами и домой пойдешь? К матери с сестрами? А?

– Нет! Я только вас спросил… я дома так не буду. Я понял все, Арсений Васильевич! Я буду стараться, правда!

– Ну вот и хорошо. Будем надеяться, обойдется. Иди домой, сынок, вечером зайду к вам. Или ты зайдешь – как получится. Ну, беги!

Володя кивнул и вышел. Арсений Васильевич заглянул к Нине – она по-прежнему спала в кресле.

– Как город изменился… – грустно заметила Нина.

Володя угрюмо кивнул. За последние две недели он как будто стал старше и серьезнее. Нина понимала – тревога за отца, страх за мать и сестер не дает ему покоя. Она и сама теперь все время боялась – если увели Якова Моисеевича, то ее и отец не от чего не застрахован. Арсений Васильевич утешал ее:

– Ты сравнила! Он инженер, а я кто? Никто. И лавку я отдал – сам, добровольно, вон и бумага имеется, да не одна. И еще мандат достал – что благонадежный, важным человеком подписана, немалых денег стоила!

Но Нина видела, что и ему тревожно.

Арсений Васильевич послал их немного погулять, велев далеко не отходить и, если что, сразу бежать домой.

Они дошли по Можайской до Загородного – к церкви. Володя прислонился к ограде, и Нина посмотрела на него с тревогой – бок у него болит по-прежнему, наверное, но разве он скажет, упрямец… и к врачу не захотел идти, сказал – само пройдет. Она подошла к нему ближе:

– Не холодно тебе?

– Ну что ты все – холодно, холодно! – с раздражением бросил он, – не холодно мне, хорошо все.

Нина не обиделась. Бедный мальчик… Софья Моисеевна совсем сбилась с ног, ходит по тюрьмам, пытается узнать, где муж. Эля сидит с Анютой, Володя совсем неприкаянный. Софья Моисеевна начала менять вещи, Арсений Васильевич предложил было свою помощь, но она отказалась.

Володя вздохнул: