Олег Сухамера
Дети грядущей ночи
– Что с Верой? Не тяни жилы. Рассказывай.
– Ой. Так вам не доложили? Как же так?! Ексель-моксель! Как же? Чего я? Я ж думал, вы знаете… Подставили, суки!
– Говори! – вскипев, гаркнул Стас.
– Такое дело. Вы в разъезд, а на другой день, да, точно, на другой, эта история и завертелась.
– Смерти своей хочешь?! С Верой что?!
– Так второй день. Как схоронили. Там. С краю кладбища. Лежит.
Подтверждение нехорошим предчувствиям было получено, но облегчения не принесло. Стас свесил голову на грудь и закрыл лицо обветренными опухшими ладонями, пытаясь как-то уместить в себе нежданно свалившееся горе.
Войцех, сопереживая, хотел погладить командира по спине, но, так и не решившись, отдернул руку и протянул ротмистру зеленоватую бутыль с жидкостью. Стас отхлебнул, не поморщился, отрешенно и сухо просипел:
– Рассказывай.
– Так получилось, что не взяли вы, вашбродие, меня на новое задание по причине моей хворобы. Чирьи проклятые, что им пусто было. Ну, я, это самое, кажное утро, как Вера Петровна наказала, заходил в лазарет, чтоб оне поменяли мне повязку и вскрыли, чего там выпучилось новое. Спасу нет, право слово. Боли такие, что света божьего не вижу, что нарвало – болит, что заживает – чешется. К чему это я? Ага. Только вы уехали, на следующий день захожу, а на медсестре нашей лица нет. Но, дело женское, может, скучать изволят по вашему бродию… Одним словом, не обратил внимания. Тем паче, что когда свои болячки одолевают, до чужих переживаний человек становится глух и неотзывчив. Но все одно отметил про себя, что сестричка наша сегодня «не ах» и что-сь сурьезное ейное сердчишко гложет. Во-о-от…
По ночи ворочался, спать нет никакой возможности, ни на животе, ни на спине, везде эта сыпь, зараза. Как ни повернись, зудит, зараза. В таком разваленном состоянии и вышел во двор поссать, как водится, и перекурить физическое страдание свое. Одну высмолил, там другую, вроде спать хочется, а знаю, что опять, как ни повернись, облегчения нету. Сижу, перекуриваю это дело, как слышу тихонько так «а-а-а… а-а-а-а». Вроде как ребеночек плачет, вашбродие, истинный крест. Из суседнего дома звук, отсель, где мы с вами сейчас сидим, значится. Заинтересовало меня такое событие, что я даже про свою чесотку думать забыл.
Етить-матить! Кто ж там плачет в ночи? Откуда дитя? По любопытству своему не выдержал, заглянул в ваш двор. Гляжу, сестра милосердия Вера Петровна, значит, сидит на крыльце, прям совсем как вы сейчас, и воет-воет… тоненько так, как дитенок, прям слово. И плечики эти худенькие трясутся. Мелко так. Жалостливая картина, я вам скажу. Эт когда баба притворяется, то ее слезы что вода, зрелище глупое и совершенно бессмысленное. А тута… вижу, человек плачет по делу. Бяда с ним приключилась али горе, факт.
Ну, я не будь робок, нарисовался из ночи. Думаю, бабу супокоить надо бы, и по ходу дела мазь про мои чирьи поспрошать. Ну, раз так совпало. Вот.
«Уважаемая наша, Вера Петровна, – говорю. – Прошу прощения, что подслушал ваши личные рыдания, но не убивайтесь уж так, потому смею вам заявить, что все пройдеть прахом и слеза наши и радости, ибо это даже в священном писании так сказано».
А она пуще прежнего… Вот, думаю, незадача на мою голову. Мало мне проблем телесного плана, так на тебе, приходится лезть в чужую душу, которая, как известно, потемки.
Долго ли, коротко. Разговорились. А беда у бабы, кривить душой не стану, приключилася знатная. Прошу прощения, вашбродие, может, слишком подробно? Есть грех, язык мой – враг мой.
– Говори. Не рви душу.
– Ну, добро. Оказалось, прошлой ночью постучался к ней полковничий выкормыш, который адъютант, Алешенька. Открой, мол, раненый я. Не сообразила, дурочка, какие такие могут быть раны при штабе? Разве что перо себе глаз засунет задремавши. Но вы ж знаете Веру Петровну лучше меня. Святой человек. Ей помочь кому, что воды в жару напиться, за счастье было… Всполошилася, открывает, а тот – пьяный, с бутылью шампани под мышкой: «Мадам, прошу излечить раны душевные. Сохну по вам, мочи нет, дозвольте объясниться». Вера Петровна – женщина строгая, не будь дура, казала ему на выход: «вы пьяны, и все такое, проспитесь и забудем этот случай». Но скотина есть скотина, хоть ты его в форму обряди и аксельбанты навесь. Включил, крысеныш, аллюр «три креста», попробовал нахрапом, значит. Ну и схлопотал по дворянской наглой роже. Что там дальше между ними было, не знаю. Постыдилася наша Вера Петровна такое рассказывать, но, судя по печали ейной, ничего хорошего. Только хвастался сучонок по пьяни, что получил он от Веры Петровны полную капитуляцию. Слух такой быстро по полчку расползся.
Сестричка же мне сказала, что крышу у барина ветром сдуло. Был человек, а стал зверь.
При этих своих словах опять заплакала так, что и мне о болячках своих забылось, а душу так прямо всю схолонуло! Как я, говорит, после такого срама в глаза Станиславу Ивановичу смотреть буду?
А я так сказал: «Смотри честно! Нету в том твоей вины! Пусть офицерик зенки свои паршивые прячет! Всем ребятам расскажу. После таких дел шальную пулю прямо в постели схлопочет! Правда подонку должна быть! И отмщение!»
Задрожала, голубка, всем телом. Молчи! Не хочу, что б через меня кому зло было! Сама открыла, сама и виновата. Вот.
А на следующий день… Буравкин пошел подальше погадить в березняке. Глядь, а наша Вера возле березки стоит, головка так набок склонена, белая вся, как снег. Он не понял, подслеповат малость, чего такое? Присмотрелся, говорит, а ножки-то ейные до земли сантиметров десять не достают… Вот как над собой решила, дуреха… Душу свою вечную в самое пекло, – голос Войцеха предательски задрожал, он выдернул бутыль из побелевших рук Стаса, опрокинул узкое горлышко в рот, глотнул, закашлялся, захрипел и неожиданно для самого себя от души разрыдался, причитая совсем по-бабьи, не стесняясь полившихся ручьем слез.
– Как же так, а, батька Булат?! Почему! Где правда на свете? Это ж ангел был в нашем навозе! Она ж косо ни на кого не посмотрела… Эх, сука-жизнь!
Зашумела прихлынувшая к вискам кровь. Стас смотрел, как сгущается пространство перед глазами, закручиваясь в лихие спирали. В ушах звенело, а внутри, словно по чьей-то незримой команде, вспучивался огромный черный нарыв. Он начал расти, пожирая все доброе, превращая волю, сердце, память в один гнойный очаг боли. Булат с ужасом вглядывался в бездну, разверзшуюся в душе, остатками рассудка понимая, что все: случилось, он умер. Не воскреснет прежний Стась Вашкевич: не он, а Булат выкупался в огне, закаляясь и располагаясь по праву сильного в завоеванном месте. Война поглотила прошлый характер, кристаллизовала его замысловатыми стальными узорами. И этот новый жилец не понравился спрятавшемуся в тень прежнему Стасу. Был он сейчас жесток, расчетлив и яростен, как зверь, которого загнали в угол.
…Вдруг перед глазами вспыхнуло. Световое пятно закрутилось в черный смерч, и он потащил, потянул куда-то вверх, накачивая силой ненависти каждую клеточку вспенивающегося яростью мозга. Стас так и не понял, как оказался в расположении штаба. Мелькнула картинка: сверкнувшее лезвие шашки отражается в огромных, расширившихся от испуга зрачках адъютанта Алешеньки. Взмах! И… Вот он плавно, словно нехотя, медленно разваливается пополам. Ползут, вываливаясь наружу, змеиные клубки сизых кишок, а часть разрубленной головы, задорно улыбается, высунув раздвоившийся вдруг влажный язык. Черная кровь, пульсируя, взрывается липким фонтаном, забрызгивая дощатый потолок. Облегчение… Прекрасное зрелище! Стас вдруг с ужасом понял, что этот новый, поселившийся в нем, хочет жрать плоть врага, жаждет вываляться в его слизи и дерьме и орать в исступлении небесам: «Ты этого хотел?! Ты меня сотворил?! Вот он я! Я!!! Я тут решаю!»
… – Чего молчишь, Булат? Мы, люди забитые, понятно, не такое проглатывали от ихнего брата. Но ты?! Батька, неужто и ты попустишь падле? Шашка чего на боку болтается? Неужто для красоты? Идем! Забьем нелюдя! Чем могу, подмогу!
Неимоверным усилием Стас стряхнул нахлынувшее наваждение, скрутил, сжал до невозможности, подавил проснувшегося дьявола, загоняя того в места прежней лежки. Каким-то чудом воспрял из небытия не то что бы прежним, но все же собой. Демон скрутился клубком и уснул до «лучших» времен.
– Знаешь, братка, как немец своим расчетом такие горячие головы, как у тебя, на колья нанизывает?
Часто такое случается, глядишь, колючки три ряда, пулеметные гнезда, рвы с водой – все говорит, не суйся туда, ищи место попроще, как к неприятелю подобраться. Да… Начинаешь нюхать, чего, как, откуда бы. Разведка докладывает: все пучком, в самом тылу – овражек, неприметный, весь кустом оброс, самое то, чтобы проникнуть.
– Знамо дело, не в голом поле, – все укрытие. Тудой и надобно, ночной порой желательно.
– Вот! Сколько таких умных по таким овражкам уютным полегло, что и не сосчитать. Немцы не дурнее нас, из такого и надобно исходить. Не знают они, что в обороне такая вот прореха? Знают, лучше тебя знают. И ждут не дождутся, что б ты через лаз этот укромный людей повел. А задача стоит, ее выполнять надо… Вот и лезут лихие головы на мины, да на пулеметные расчеты, что замаскированы аккурат под теми же укромными кустами. Умный командир быстро такое смекает, опыт есть у него, часто кровавый. И в ловушку, какая она б заманчивая ни была, сам не полезет и другим отсоветует. Лучше уж под световыми ракетами три ряда проволоки резать, чем напрямую в подготовленное пекло лезть. Смекаешь?
– Ну. Так аккуратно, если что б никто не увидал. Прихлопнули гаденыша – и в воду?
– Спасибо. Но нет. Кое-кто только и ждет чего-то такого. Прямо в овраге. Надо ему, чтоб ротмистр Булатов рассудок потерял. Нет, не дождется. Всему свое время, не будем спешить, брат Войцех. Месть – такое блюдо, чем холодней, тем слаще. Говорят, ты в солдатском комитете состоишь?
– При чем тут? Брехня все это. За такие дела – трибунал. Не правда ваша. Откуда такое?
– Слухи, мать их… Сведи меня с ребятами. Дело есть.
– Серьезное?
– Как обычно. Или голова в кустах, или грудь в крестах.
– Ну, раз так, поспрошаю. Выпьем?
– Нет.
* * *
Долго ехали, часа три, не меньше. Обоз с награбленным еле тянулся, петляя по узким, поросшим еловником, полузабытым лесным дорожкам. Приваленный хабаром Сергей, всю дорогу пытался ослабить узел, намертво стянувший запястья, но тщетно. Лежащая рядом Мира отрешенно смотрела в небо. Казалось, что ее никак не касаются и это неожиданное пленение, и поездка в логово хозяина разгульной банды.
Очень тихо, чтобы не злить маячащих рядом хмурых всадников, Сергей со всей злостью вынужденного бессилия отчитывал Миру:
– Какого эфиопа? Зачем ты поперлась? Видела же, увожу! Сам бы справился с этими гавриками, а теперь? Что прикажешь делать?
– Марута, ты в самом деле такой дурак, каким хочешь казаться?
– Не понял. Серьезно считаешь себя правой?
– Вспоминай. На кого надо выйти в этих твоих богом забытых едренях? У кого касса? Кто организует нам переход на линию фронта? А?
– При чем тут это? Сейчас задницу спасать надо, а я не могу придумать, как!
– Так я тебе напомню. Доктор Беськов – контакт. Вспоминай, с кем твой Яшка, то есть товарищ Гвоздев, с каторги бежал.
– Да хоть с чертом на метле! Не о том думаешь!
– О том! Доктор Беськов, по партийной кличке Бес. К кому нас везут твои новые друзья?
– Хм… мало ли бесов в округе.
– Человек с криминальными связами, с большими средствами (откуда, спрашивается?) по имени Бес стерпит, чтобы какой-то урка в этих местах порочил его честную кличку? Вряд ли. Если только этот бандит и наш доктор не одно и то же лицо. Или морда, как тебе будет угодно.
– Фигасе, заявочка…
Сергей задумался, поворочался слегка, чем вызвал суровый взгляд трущегося рядом с телегой всадника. Мужик с длинными русыми усами нахмурился и показал плетеную нагайку: тут шалить не надо.
– Дядька, – подобострастно улыбнулся Сергей, – подскажи, а долго ли еще до доктора Беськова ехать? До ветру охота, мочи нет!
– А не твое собачье дело, сынку. Дуй в штаны, коли приперло. Приедем до него, тогда и узнаешь. Совет тебе дам, хлебало свое любопытное прикрой. Не ровен час, перепояшу, плакать будешь.
– Воля ваша, дядька, – притворно вздохнул Марута и перекинулся с Мирой удивленным взглядом.
* * *
Рубашка сзади не топорщится? Пятен нет? Можно каплю твоей кёльнской воды?
Мишка от удивления чуть не подавился надкушенным яблоком.
– Зубенко, тебя какая муха укусила? Ты ж брюки не гладишь из принципа, по какому поводу марафет?
– Много вопросов! Как говорил Гёте, во многих знаниях лежит много горя.
– Печали, Костя, печали! Ветхий завет, какой Гете?
– Значит, он слизал с Ветхого! – Зубенко привстал на цыпочки, чтобы его мелкая фигурка влезла в овал зеркальной дверцы шкафа. – Много будешь знать, скоро состаришься. – Костя пригладил ладошкой набриаллиантиненный чуб. Красавчик! – Ну же!? Не слышу восхищения.
– Похож на полового в хорошем заведении, – равнодушно заметил Мишка и вновь уткнулся в раскрытую книгу.
– Что?! На кого? Это ты мне?! Сам обезьяна! Съел?! – Зубенко вытаращил глазки, сжал кулачки и пошел красными пятнами.
– Был не прав. Ты на свете всех милее, всех румяней и белее, – за год совместного проживания Мишка навострился в зародыше гасить истерики ранимого товарища.
– Серьезно?
– А то!
– Ну, ладно… Смотри, если подтруниваешь, то я бью два раза…
– Второй раз – по крышке гроба. Все в курсе.
– Лады. Прощаю. Кстати, ты тоже приглашен. Так и быть, могу взять тебя с собой.
– Мне статью в «Нашу ниву» через день сдавать. Так что извини, Адонис, не буду затмевать твою природную красоту своим присутствием.
– Хозяин-барин! Влада огорчится, конечно, но это никак не повлияет на наше с Полиной романтическое свидание.
Мишка с силой захлопнул толстый том «Истории словесности».
– Чего? С кем свидание? Прыщ! И ты молчал?! Это Полина пригласила? Нас обоих? – Мишка вскочил с софы и забегал по комнате. – Где утюг?! У меня рубаха не свежая! И с чего такая уверенность про «наше с Полиной»? А Влада? Тоже очаровательная девушка!
– Вполне! Сплошное обаяние, природная мощь и красота. Но не чета моей Полине.
– Вот фиг ты угадал!
– Дурачок. Ты ничего не понимаешь в женщинах. Влада уже зависла на тебе, и всех нас это устраивает. Уж, прости, но прекрасная Полина – бутон, который судьбой предназначено сорвать твоему покорному слуге.
– Зубенко, тебе никто не говорил, что ты злобный, ничтожный карлик? Батон тебе в рот, а не Полину!
Костя вздернулся, словно невидимый кучер перепоясал его кнутом через спину. Побелевшее лицо в мгновение ока перекосилось, от мирного расположения духа не осталось и следа.
– Повтори…
– Извини, Костя, погорячился. Просто я хотел сказать, что ты злобный прыщ с наполеоновским комплексом. И не видать тебе Полины, как собственного микроскопического зада!
– Ладно. Вот как, значит … Убью суку!
Словно разъяренный бык, Костя бросился к товарищу, хаотично размахивая кулачками. Так как приблизиться к длиннорукому Мишке не особо удалось, Зубенко ничего не оставалось, как молотить воздух, яростно брызгая слюной.
– Урою козла! Дай подойти!
– Уроешь. Успокойся, ты ж не хочешь идти на свидание с разбитым носом. Полина не оценит…
– Я тебе сам череп раскрою! Чья Полина?! Давай разберемся!
– Пока что ничья. Так устроит?
– Нет, не устроит! Чем тебе Влада не нравится?
– Не нравится ничем. Давай так. Определимся на месте. Если Полина расположена к такому красавчику, как ты, Костя, то, видит Бог, я не встану на пути вашего счастья.
– Серьезно? – мигом остыл Зубенко. Мысль о том, что кто-то может соперничать с ним в привлекательности, никогда не закрадывалась в его вихрастую голову. – Ладно. Ты уже проиграл! Извинись, и я прощу.
– Прости. А кёльнская вода? Тут же было полбутылки? Где?
– Тут! – Костя с гордостью ткнул на влажные от одеколона волосы.
– Понятно. Ладно, твоего аромата для нас двоих будет более чем достаточно.
* * *
Шевелятся, манят к себе в глубину зеленовато-серые мягкие водоросли. Полоски света змеятся по пушистому растительному ковру. Где-то там, на границе света и тени, мечутся странные силуэты, прячась от любопытного взгляда. Рыбы? Нечисть? Или, переливаясь радугой, сам водяной царь выпучил яблоки глаз, вглядываясь, что за нежданный гость? Сам уйдет, или оставить его тут? Нести службу с другими неприкаянными душами.
Странная смесь впечатлений: чуждая, враждебная красота, убаюкивающий, дарящий покой страх. В глубине озера Обстерно ты не зевака, скорее, вор, которому на короткий миг удалось взглянуть на дом подлинных хозяев этого мира. Задержись хоть на одно мгновение, позволь очарованию спокойствия заманить тебя чуть дальше, вниз – все, не жилец. Защекочут русалки, утомят холодной лаской, выпьют кровь, да и бросят посреди колышущихся в воде лохматых холмов.
Дзынь… дзынь…Что за звук? Зачем он? Так не хочется выныривать на поверхность из теплой, как погожий летний денек, глубины.
Дзынь!
Сергей не проснулся, нет, скорее, пришел в себя. Сном это наваждение назвать было сложно. Вспомнилось бабушкино слово «навь». Есть явь – то, что реальное, где живем, а есть обратная сторона – мир теней и духов, призрачный, но от того не менее настоящий. Говорила бабка Клавдия, что злой ведун при помощи трав или слов, ему подвластных, может навести на душу христианскую тень обратного мира. Так и сказала, коль человек соприкоснулся с миром духов, то вернется не весь, часть его души так и будет маяться там, где свет не свет, а тьма не тьма.
Пошевелил языком. Подметка, а не язык, сухой, жесткий. В голове звенят сотни мелких колокольчиков, и боль от этого звона такая, что хочется выть. Попробовал обхватить башку руками, ан нет, связаны. Резлепил стопудовые веки, попытался осмотреться, но картинка плыла. По запаху – вроде подвал. Сырость, гниль и еще что-то знакомое.
Кровь?!
Ч-черт, попили водички. Уж больно любезен был старый бандит. С чего б ему предлагать пленникам? Нет. Не из жалости. Подтравил, скот. Точно, Мира сразу же откинулась, а сам покарабкался сознанием чуть дольше, но тоже сдался. Теперь вот здесь. В подвале самого Беса, как следует понимать. Неплохое начало. Неплохое начало конца.
Дзынь!
Кто-то серый и бесшумный суетился за спиной. Увидеть его не получалось, лишь волосами на затылке ощущалось легкое движение, тень перекладывала с места на место что-то металлическое.
– М-м-м-м-М-М-М-М!!!
Господи, Мира! Ее голос… Страшно бедняжке. Как же? Как же я так?! Пусть бы один вляпался, ее зачем? Надо было настоять, обмануть, убедить… Но это Мира, убить можно, переубедить – никогда.
Тень за спиной быстро-быстро задышала. В воздухе ощутимо повис ужас, в желудке у Сергея похолодело. Он внезапно осознал, что сейчас случится что-то страшное, непоправимое, такое, что будет приходить кошмарными снами всю оставшуюся жизнь. Еле двигая деревянным языком, он просипел, не узнавая собственный голос:
– Эй! Ты! Слышишь меня, Бес?!
Что-то опять звякнуло. Сергей представил, как Тень насторожилась.
– Хм…
– Слышишь, значит, ссученыш. Это хорошо! Мы ж по делу к тебе, доктор! По делам приехали, в гости. Так коллег по партии не встречают… А, Беськов? Нехорошо!
Тень опять чем-то звякнула, по ее разочарованному вздоху Сергей понял, что попал пальцем в небо.
Почти бесшумно, мягко, словно кот, охотящийся на мышей, Бес подкрался к самому затылку Маруты и, почти касаясь холодными губами уха, зашептал невыразительно:
– Добро пожаловать, гости дорогие. Кха-кха-кха, – говорил Бес безжизненно, почти без интонаций, словно механическая кукла.
Вашкевич, не подавая виду, что слегка струхнул, нарочито бодро затараторил, как когда-то учила банда уличных шулеров: «Главное, заговорить зубы, перегрузить мозги лоха информацией, чтобы взять контроль над ним, чтобы не он, а ты двигал тему! Смекаешь? Лепи языком что на ум придет, чем больше дури, тем лучше. Как из пулемета, без остановки, качай! Глядишь, какое-нибудь из словечек и заденет больную струнку. А она у каждого имеется. Спроси у цыганок, они с таких фокусов веками кормятся».
– Здоровочтомывстретились! Товарищ Гвоздев, которому ты на каторге задолжал, так и сказал: обязательно найти Беса, который окажет всемерное содействие, обогреетприютит, даст денег, переправитчерезлиниюфронта…
– Кха-кха-кха. Яшка, что ли? Вот идиот. Вон оно что. Говори.
Тень мягко всплыла из-за спины, и перед Сергеем возник человечек лет сорока, небольшого роста с поразительно квадратным лицом (ему б Щелкунчика играть) и аккуратно прилизанной плешью на остроконечной макушке. На тонкой переносице покоилось чеховское пенсне, а под ним двумя бусинами блестели глазки, заставившие даже такого тертого калача, как Сергей, поежиться от омерзения. Во взгляде Беса было не больше эмоций, чем во взгляде гадюки. За синими радужками глаз притаился холод – холод безумия.
Сергей мгновенно смекнул, нет, обычное заговаривание зубов с таким типом не прокатит, тут надо искать нарыв в слизи, что у этой твари заменила душу. Надо качать, искать его, а потом давить! Давить на больное нещадно, пока Бес не начнет захлебываться в фонтане переполняющего больной разум гноя.
– Что ж так? А, Бес? Вместо того, что б помыть, причесать, спать положить, привязал вот к стулу. Шалишь, брат?
– Ага, шалю. Немножко. С твоей подружкой поиграюсь. Потом с тобой. Вы смешные.
– С Мирой, что ли? А где она? Неправильно как-то. Я тут, она там.
– Да. Неправильно. Смотри. Так будет веселее развлекаться. Всем, – с неожиданной для щуплой фигуры силой Бес одним движением развернул стул с Сергеем на сто восемьдесят градусов.
Зрелище, открывшееся Сергею, заставило сердце подпрыгнуть до самой глотки, по телу побежали полчища холодных мурашек, а лоб покрылся холодной испариной.
Обнаженная Мира лежала на железном хирургическом столе, видимо, давно, так как ее запястья, привязанные к каркасу, посинели и отекли, а щеки опухли и раздулись от огромного тряпичного кляпа.
– М-м-м-м… – задергала конечностями женщина. Бес часто-часто, по-птичьи, похлопал веками. Ноздри его расширились, он шумно втянул воздух, будто пробуя на вкус сгустившийся в нем запах ужаса. Тонкие губы доктора растянулись в некоем подобии улыбки, и он, точно пародируя интонации Миры, промычал в ответ:
– М-м-м-м…
Сергей подумал, что положение голой беззащитной Миры пугает его не так, как разложенные у изголовья стола хирургические инструменты, недвусмысленно намекающие о планах сумасшедшего.
Чтобы как-то отвлечь начавшего заводиться Беса, Сергей снова затараторил.
– Операция? Что будем лечить? Давно ли практикуешь? А лицензия на врачевание в приватном порядке имеется? Эй, Бес, к тебе обращаюсь!
– Тсс. Не шуми. Ты же портишь все. Что? – Бес явно прислушивался к чему-то, слышному ему одному. В голосе доктора Марута уловил просительные интонации, потому заговорил громче и быстрее. Вот она тема! Теперь, только бы развить…
– Ты же слышал! Отпусти их! Тебе ж ясно сказали, Бес! Ты же не такой дурак, чтобы спорить?!
– Что? – доктор опять дернул головкой, но на этот раз в направлении Сергея. – Ты тоже? Слышишь?! Нет. Они не это сказали.
– Конечно, слышу! Только ты отвлекся. Дрянь! КАК ТЫ СМЕЕШЬ ОТВЛЕКАТЬСЯ, когда тебе говорят важные вещи?!
Бес замер, но уже через мгновение фальшиво запричитал:
– Я не хотел… я не хотел. Прости! Простите меня! Я буду очень внимательным! Я буду послушным мальчиком! Снова увлекся. Мне было так плохо…
– Развязывай давай!
Доктор сложил на груди ладони и начал заворачивать пальцы в замысловатые фигуры.
– Не-е-е-е-т… не-е-е-т… уговор… это мое! Добыча! Договаривались. Не-е-е-т!
Сергей, подавляя внутреннюю тошноту, вперился в бессмысленные глаза душевнобольного и, собрав в кулак остатки самообладания, попытался подавить волю безумца жесткими презрительными интонациями.
– Дрянь! Мерзкий мальчишка! Это не твоя добыча! Попробуй ослушаться и… Помнишь?! Вспоминай!
Лицо Беса вдруг превратилось в маску, разгладилось и стало совсем детским. Он приоткрыл рот и задышал часто-часто. Чувствовалось, что в его больном мозгу разворачиваются какие-то неприятные воспоминания.
Бес закатил глаза и вдруг начал крутиться вокруг собственной оси. Вращаясь все быстрее и быстрее, он дергался в конвульсиях и тонким мальчишеским голоском всхлипывал:
– Я большенебуду, я большенебуду, ябольшенебуду, ябооооольшеееенееебуууудуууааааааааа!!!!
Бес остановился и словно сомнамбула мягко переместился к лежащей Мире. Лицо доктора начало мелко-мелко подрагивать. Бес деловито осмотрел набор щипцов, сверл и скальпелей. Глаза Миры увлажнились, по щекам потекли слезы, тело ее задрожало и покрылось гусиной кожей.
Легким, несколько артистическим движением Бес перекинул в ладонь длинный ампутационный скальпель и опять замер в раздумьях. Сергей сглотнул слюну, орать было бесполезно, оставалось лишь уповать на везение и случай.
– М-м-м-м-м… – жалобно простонал Бес голосом Миры и одним, почти незаметным, взмахом чиркнул скальпелем по запястью жертвы. Сергей облегченно перевел дух, под железный стол с распятой на нем женщиной упала разрезанная надвое веревка. Но что-то в небесной канцелярии пошло не по плану. Облегчение и надежда тут же уступили место ужасу: на обрывки веревки начали капать бордовые капли крови.
– Бес! Дрянь! Не твоя! – Сергей даже не орал, почти визжал, захлебываясь словами.
Бес обернулся импульсивно, как дикое животное, в свете керосинки блеснуло пенсне, и Марута содрогнулся от силы нахлынувшего на него страха. Это был другой человек. Пустые глаза сделались разумными, но во взгляде не было ни капли человеческого, один лишь бешеный азарт и предвкушение любимой игры.
– Ням-ням, – доктор быстро облизнул губы.
– Сука! Умри, тварь! Это не твоя добыча! Сдохни! – Сергей выгнулся, мышцы свело судорогой от неимоверных усилий, но веревка, опутавшая его, лишь впилась тугими кольцами в тело.
Доктор захихикал, будто услышав непристойную шуточку, и отрицательно закачал головенкой, отчего стал похож на фарфорового китайского болванчика.
– Моя. Добыча. М-м-м-м…
Вдруг счастливое лицо Беса вытянулось от изумления, а через мгновение исказилось гримасой боли. Доктор схватился за горло, явно пытаясь ухватиться за что-то убегающее.
Сергей замер. Чувства его парализовало, ужасаться он уже не мог, словно какие-то предохранители перегорели в душе. Оставалось отрешенно наблюдать, как между холеными пальцами Беса проступают красные полоски, которые тут же сливаются в ручейки, расплывающиеся по белой манишке алыми пятнами, похожими на цветущие маки. Еще секунда, и сквозь туго прижатые ладони Беса кровь окрасила его физиономию в красный цвет. Бес покачнулся и растянул тонкие губы в некое подобие улыбки.
– Ням-ням! – Медленно, будто поваленное дерево, он рухнул лицом на цементный пол. Что-то хрустнуло с противным звуком, и доктор замер.
Мира полусидела на железном столе, смотрела на скальпель в своей кровоточащей руке и выла.
Сергей так и не понял, смеется она или рыдает.