Олег Мироненко
Другой
Рассказ восемнадцатый. Хранители снов
Покой. В этом пространстве, пронизанном радужными искрами, он ощущал только покой. Нежился, светился покоем. Светился? Да, от Тега исходило слабое сияние. Ему было хорошо. В какой-то миг он даже подумал, что цель пути достигнута, но тут всё его естество пронзило послание:
«Ты всё-таки дошёл. Хранители приветствуют тебя».
И тут же Тег осознал, что находится на новой стадии познания и общается с сущностями, находящимися в двух состояниях, на более высоком и более низком энергетических уровнях одновременно, и общение происходит на доступном ему уровне, и что иначе нельзя, иначе… распад.
Он не мог ощущать присутствие этой сущности иначе, как только путем обмена информации с ней, да ещё, пожалуй, наличием особой напряженности вокруг него. И с получением первого же сообщения состояние покоя сменилось в нём неуверенностью и тревогой. Познание отринуло покой.
Что ж, мы можем только попытаться изложить здесь этот диалог в доступных нам, земных терминах. Он хранится в поле Вселенной, и Вселенная, когда пришло время, любезно предоставила его нам в удобном виде.
«А… кто я?»
«Ты – нематериальная сущность человека. Божественная сущность. Его дар. Это так по-человечески, не знать, кто ты есть, хотя… и мы не постигли до конца Его замысел в отношении тебя. Если только… это – Его замысел. Но мы не мешали путешествовать тебе во сне, когда ты был там, на Земле. Мы не препятствовали познавать тебе свою сущность и здесь, в этом мире».
«А… кто вы? Что вы храните?»
«Мы – хранители того мироздания, которое существует благодаря энергии, изначально заложенной в человеке. Мы – хранители ваших снов: лучшего, что в вас есть. Там, на Земле, в своей так называемой реальной жизни, вы смотрите в зеркало и видите в нём только себя. Но во сне зеркало разбивается на осколки, каждый из которых остаётся зеркалом, и в них отражается Вселенная. Сейчас происходит битва за ваши сны, за то, что вы будете в них видеть: отражение Вселенной или чёрную дыру. Свет или небытие».
«Вы… помогаете людям стремиться к Свету?»
«Да. К высшей свободе, которую только может вообразить себе человек. Все остальное – лишь устремление на пути к вечному рабству. Ты не спрашиваешь о Нём, потому что ты уже знаешь, кто Он, ты просил у Него помощи. Он и есть Свет. Но сейчас многие души на пути к Нему даже из верхних пластов мироздания возвращаются обратно, на Землю. При этом у них отнимается энергия в обмен на лживые посулы получить ещё большую, и на Земле они проходят путь рабов – прислужников чёрной дыры. На этом земном пути они могут даже накопить, отнять у других энергию, но лишь для того, чтобы после его завершения вместо ангелов, вестников Божьей воли, стать шакалами».
«И вы здесь… чтобы это изменить?»
«Мы здесь, чтобы провести инициацию избранных десяти тысяч душ. На Землю они вернутся, чтобы стать святыми людьми и спасти человечество. Они проходили отбор сотни лет в различных уголках Земли, чтобы оказаться здесь, в Храме, в едином для всех пространстве и времени, для проведения последней инициации. Для этого понадобится сила каждого из хранителей. Одна сила множества сил. И мы не можем больше ждать: души угасают. Они должны вернуться и прожить земную жизнь в своих телах, каждая душа в отведенном ей месте и времени в прошлом, настоящем и будущем. И ты должен им в этом помочь. Твоё тело, как и тела остальных душ, находится во вселенной, созданной чёрной дырой, и ты доказал свою способность быть проводником в этот чуждый земным душам мир. И ты достиг Храма. Мы должны тебе довериться».
«Но… вы не до конца уверены в моём предназначении».
«Мы верим, но наша вера здесь слабеет, уступая место сомнениям. Этого не должно быть, но… это так. Мы теряем связь с Ним. Теряем силу. Медлить нельзя».
«А как я и остальные души, обретя тела, вернёмся в них на Землю… оттуда?»
«Когда вы окажетесь там в ваших телах, вы будете спать, но мы, хранители, уже не сможем управлять вашими снами и готовить вас к переходу. Вам нужно будет проснуться самим. Когда это произойдёт, вы сможете вернуться на Землю. Как именно случится ваше пробуждение и возвращение – не знаем даже мы, исполнители воли Божьей. А сейчас… нам больше нечего тебе передать. Скоро начнётся последняя инициация. Тебя ждут те, к кому ты так стремился».
«Последний вопрос, хранители! Я тоже стану… святым?»
Ответа не последовало, и тут же пространство вокруг Тега оказалось залито светом. И он впитал в себя:
«Здравствуй! Мы знали, что ты нас не оставишь».
Рассказ
девятнадцатый. Мир черной дыры
Много чего довелось испытать Антону Григорьевичу в ходе этого перехода: сначала душа отделилась от тела, ощутив себя неприкаянной, потом словно бы разорвалась надвое, отозвавшись на это мучительно-щемящей болью, далее и описать нельзя, что за мерзость с ней происходила, ну а затем всё предыдущее уступило место ощущению свершившегося обмана и острой тоски по былому пристанищу. И на протяжении всех передряг он оставался именно Антоном Григорьевичем, и прекрасно это осознавал. Оказавшись там, где оказался, он тут же приобрел способность анализировать происходящее и немедленно приступил к этому занятию.
Вокруг царил плотный белесо-серый туман, в котором, однако, порою намечались просветы, и в них угадывались размытые очертания неких масок. Вот одна из них на мгновение прорвалась сквозь завесу: безжизненное мертвенно-бледное лицо, глаза закрыты. Потом веки поднялись… взгляд потухший, рыбий… и лицо подмигнуло Антону Григорьевичу. Потом, совершенно не обращая внимания на присутствие чего там, имеющего отношение к Антону Григорьевичу, снова погрузилось в туман.
Ему сделалось жутко. «Это же… я, опять я! вижу себя со стороны. Сначала тень, теперь эта маска. Да кто же я, в конце-то концов? Тень в загробном мире теней? Тело в мире безжизненных тел? И что это они всё мне подмигивают, что они обо мне знают, чего не знаю я сам? И почему… почему они разделёны со мной?»
Ответов не было. Бессилие и отчаяние паралитика овладело Антоном Григорьевичем. Явственно он ощутил себя балансирующим на острие иглы: вот сейчас свалится в никуда, или игла проткнет его, беспомощного, насквозь.
«Что, что мне делать? Что я могу? Молиться?»
Антон Григорьевич было начал: «Отче, отче, отче…», но – нет: душно, вязко, страшно. И он сменил адресата: «Ангел, или как тебя там, вытаскивай меня отсюда, немедленно! Моё тело существует отдельно от меня, я и пальцем своим пошевелить не могу! Я с ума схожу! Эй, кто-нибудь, помогите!»
И – ничего: только также клубилась безжизненность вокруг и, казалось оцепеневшему сознанию ученого, строила рожи. Время остановилось.
Прошла вечность. Спеленатая, одинокая, страшная вечность в мире чёрной дыры.
Рассказ двадцатый. Встреча
Сколько же было света вокруг! И сам Тег стал частью его. И среди всего этого великолепия было одно, особое сияние, которое нельзя было перепутать ни с каким другим. Тег устремился к нему, и вот оказался рядом, и закружился в танце вместе с другой душой, казавшейся ему теперь продолжением его самого. Зазвучала музыка – хрустальное дуновение небесного ветра, дрожание эфира. Всё вместе: свет, танец, музыка, – образовали некую единую сферу, внутри которой скользили обретшие друг друга. Они уже готовы были слиться, стать новой сущностью и устремиться дальше, к ещё более высшему блаженству, но… Что-то удерживало их от этого.
«Мы не можем… не можем… пока не можем… или уже никогда… Нас ждут наши тела».
«Неужели ты можешь думать, что мы больше не встретимся?»
«Не знаю, не знаю… Мы слишком далеко зашли, чтобы расставаться. Но эта встреча здесь всё равно была, есть и будет всегда. Не важно, что случится потом, после инициации, не важно…»
«Нет, важно. Мы вернёмся на Землю и снова найдём друг друга».
«Не знаю, не знаю… Там мы станем другими, и всегда будем становиться другими. Уже не такими, как сейчас. И не увидимся больше в наших снах».
«Ты боишься?»
«Да. Это очень странно: быть здесь с тобой и бояться. Почему так происходит?»
И души кружили друг подле друга, и по-прежнему звучала музыка, но появились в ней какие-то трещинки, нотки тревоги. Они были одни в своей сфере, за которой парили другие души, искали и не могли найти своё подобие, потому как для них ещё не настало время. А эти двоё боялись, что их время настало почему-то слишком быстро, слишком быстро…
«Не бойся. Я нашёл тебя, и теперь смогу отыскать везде».
«Да, да… Только если будешь по-настоящему хотеть, как этой нашей встречи. Иначе….»
Музыка смолкла. Их души, так и не слившись, снова оказались в окружении других тысяч душ, остро ощущая теперь среди них своё одиночество. Встреча прошла, и навеки осталась с ними.
А может, никакой встречи в Храме и не было? Может, это хранители подарили им последний сон?
Зная, что всё лучшее происходит во сне. И что больше им не суждено встретиться ни в какой иной реальности.
Рассказ двадцать первый. Последняя инициация
Всё замерло. Тег больше не ощущал в себе ничего: никаких желаний и устремлений, только пустоту. Он превратился в точку внутри некоей сферы, вне пространства и времени. Но вот… точка сама начала становиться сферой, обретая и осознавая себя между полюсами двух миров: нижнего и верхнего, дольнего и горнего. Точка стала Тегом, прикоснувшимся к Истине. Тегом, на мгновение вновь познавшим покой.
И в это же самое мгновение Храм наполнился нестерпимым сиянием, неизбывно сильнее прежнего, и сам Тег стал его частью. А потом… словно трещина прошла через Храм, и все, находящиеся в нём, получили послание: «Мы больше не можем быть с вами! Нам пора!» И… Храма не стало. Они ощутили это сразу: сияние всё ещё исходило от них, но уже не замыкалось в уютном коконе, а устремлялось вовне, в фиолетовую размытость мира, частью которого они теперь стали.
Смятение обуяло души. Лишенные своих тел, они не знали, куда им двигаться; не ведая своих сил, они сделались беззащитными. Мир вокруг наполнялся тенями, источал враждебность и не давал никаких подсказок, что делать дальше.
«Шакалы… Они должны вот-вот появиться, сейчас для них самое время», – пронзило Тега. И он затрепетал, запульсировал, предчувствуя, что готов даже взорваться, лишь бы что-то успеть сделать, лишь бы помочь: «Ко мне, любимая! Ты слышишь меня, слышишь?»
Ответа не последовало, но вот один трепещущий в ночи факел двинулся на зов, за ним, другой, третий… Неприкаянные души образовали вокруг Тега пылающую сферу, и сам он пылал, дрожал, затачивался, становясь…
… стрелой, готовой отправиться в путь.
Рассказ двадцать второй. Раб и ангел
Максим, окруженный непроницаемым силовым куполом, возлежал голый на хитроумном столе, к которому стекалось множество проводов и датчиков. Он спал, дыша спокойно и размеренно, в грудной клетке у него что-то трепыхалось, однако никто из присутствующих в лаборатории мужей не стал бы утверждать, что там находилось сердце, а именно человеческое сердце, которому совсем не присуще исчезать и появляться, когда ему вздумается.
Центром группы, безусловно, являлся низенький, полный мужчина с властным лицом. Очков мужчина не носил, жиденькие волосы зализывал направо, слова произносил веско и, надо думать, по делу. Собственно, это и был заместитель Антона Григорьевича, которого тот охарактеризовал в разговоре с ангелом как «сволочь». В официальных бумагах сволочь значилась Венедиктом Аркадьевичем.
Сейчас он пристально вглядывался в лицо Максима и настороженно улавливал шепоток персонала вокруг, не забывая при этом многозначительно поигрывать лицом: хмурился, поводил бровями и даже закусывал губу. И в то же время как будто постоянно был зафиксирован на самом себе, выказывая это подчас непроизвольными движениями пальцев по вискам, шее, плечу… Он словно ожидал некоей реакции своего организма на происходящее и прислушивался к тому, что там, внутри него, происходит, и это ожидание томило и изводило Венедикта Аркадьевича.
Научная же братия сдавленными обертонами во всю продолжала фонтанировать идеи, по большей части ненаучные и безответственные, от которых заместитель непроизвольно вздрагивал, обвисал лицом и энергично тёр виски.
– Что значит – прореха была в груди? Это… не человек? Биоробот?
– Похоже на то.
– Но ведь после того, как сам его откуда-то притащил, было обследование, и….
– Сам, сам… Натворил твой сам делов, вовек теперь не разобраться. Деньги вбухивал не понятно во что, без всякого согласования, в нарушение всех норм. Всех! И сам вот куда-то делся. Штаны одни только и остались.
– А если… этот поглотил шефа?
– Чего-чего? Проглотил?
– Да нет, именно – поглотил. Впитал в себя энергетически, всего.
– А что? Я вполне могу допустить, ввиду нашего полного незнания происходящего…
– Не знаешь, так нечего и допускать. Вот очнется это чудо, тогда и начнем с ним работать.
– А если он нас тоже… того… поглотит? И весь этот наш цирк ему вовсе не помеха? Если он… инопланетный биоробот, как вам такое?
– Э-э, коллеги, да он, кажется, оживает! Наступает момент истины!
И действительно, разом запищали десятки датчиков, реагируя на изменение в состоянии пациента. Максим судорожно вздохнул и открыл глаза.
Венедикту Аркадьевичу тут же дало в голову, да так, что перед глазами сначала всё поплыло, а затем сгустилось в некую размытость, обладающую, однако, способностью корчить рожи. Боль становилась нестерпимой. «Что мне делать, что? Что??»
Некий толчок заставил его он дико возопить:
– А ну, все вон отсюда! Вон! Это только моё дело, и больше ничьё! Вон!!
Присутствующие захлопнули рты и уставились на Венедикта Аркадьевича: красного, разом вспотевшего, с трясущейся головой. Кто-то отважился вымолвить:
– Но…
– Вон!!!
Заместитель топнул ногой. Потом ещё раз.
– Всех уволю к чертовой матери, бездари!
«А ведь может, скотина припадочная…» – подумал народ и решил за благо ретироваться.
Когда дверь за последним сотрудником захлопнулась, Венедикт Аркадьевич, суетясь и повизгивая, установил предельный уровень защиты от несанкционированного проникновения, а также включил запрет на трансляцию из лаборатории. Боль начала отступать.
«У-ф-ф, правильно всё делаю, правильно…»
Подошёл к столу, на пульте выбрал режим: «Общение».
– Эй, как тебя там… Максим, что ли? Ты меня слышишь?
Максим повернул голову.
– Здравствуй, раб.
– Ишь ты… – хихикнул Венедикт Аркадьевич, чувствуя себя уже вполне раскованно. – Раб. Может, заодно уж пояснишь, кому это я принадлежу?
– Своей тени.
Венедикт Аркадьевич вздрогнул.
– Ты… знаешь? Кто ты? – Он опять начал кричать. – Кому служишь?
Опять появилась тень, и видели её уже двое. Венедикт Аркадьевич схватился за голову и завизжал.
Максим начал светиться. Сияние заполнило защитный купол вокруг него, обозначилась граница, которая стала расширяться, пока купол не накрыл собой и Венедикта Аркадьевича. Снаружи осталась бесноваться тень.
– У нас… мало времени, – глухо сказал Максим. Он разом осунулся, глаза лихорадочно блестели, грудь впала. – Я не могу тратить на это силы. Делай, что скажу.
Венедикт Аркадьевич убрал руки от головы, разом ставшей лёгкой и ясной. Так хорошо и спокойно ему уже не было давно.
– Я – ангел, – произнес Максим. – Я свободен, как свободен лишь Свет. Я служу Ему, потому что я – Его часть. А ты – раб. Никто.
– Да, да… – всхлипнул вдруг собеседник. – Душу словно тянет… туда, далеко, во тьму… и ведь я чувствую, знаю, что могу что-то с этим поделать, ан нет – позволяю всё-таки! А потом эта появляется… тень. Рожи строит. Подмигивает. И если что не по ней, то мучает, мучает… Почему так случается, а?
Объяснялся сейчас Венедикт Аркадьевич на давно с корнем вырванном, казалось бы, ненавистном ему архангельском диалекте, – ан нет, не вырванном, а в некоем чулане памяти спрятанном до поры, до времени.
– Проекция это души твоей в мир, пока тебе неведомый… Бывает, набирает она силу, и тогда человек настоящую свою душу теряет. Натворил, стало быть, ты дел, ученый, – трудно, с придыханием ответил Максим.
– Натворил, ох, натворил… Зависть всё, да корысть, да тщеславие. Делать-то мне что, не подскажешь?
Венедикт Аркадьевич замер.
– Скажу, – глухо выдавил из себя Максим. – Прежде всего…
Договорить он не успел. Как будто что-то с треском разорвалось, и укрывающее ангела и ученого сияние начало меркнуть, пока совсем не исчезло одновременно с выдохом Максима:
– Хранители… покинули Землю… не успел я.
И тут же, схватившись за голову, завопил Венедикт Аркадьевич:
– Ты… ты! Тот, кому ты служишь, бросил тебя! Он слаб, как слаб и ты! Есть только один настоящий хозяин! Я уничтожу тебя, во славу его!
Дрожащая, потная рука потянулась в сторону большой красной клавиши на пульте: «Экстренное уничтожение образца».
Максим закрыл глаза.
Рассказ двадцать третий. Воссоединение
… Стрела достигла цели: вместе с ней тысячи душ прибыли в мир, где находились их тела. Переход по энергетическому мосту занял вечность, свернувшуюся в миг, когда субстанции наконец обрели свои материальные оболочки, вдохнув в них жизнь… спящую жизнь.
А что же Тег? Как вы понимаете, пришло время с ним проститься: бесплотная сущность опять стала Егором. Но даже в этом белёсом мире, где царило одиночество, он был оторван от других одиночеств. Накопленная Тегом энергия движения в момент перехода должна была погаситься, и это привело к тому, сам Егор был вышвырнут с центра мира в глубь, где царила лишь чёрная пустыня безвременья.
… А на поверхности, окутанной туманом, новые обитатели мира спали и видели странные – плоские, чёрно-белые – сны. Маше снилась точка на плоскости, далеко-далеко, и она знала, что это Егор, и что она сама – такая же одинокая точка, и что им нельзя соединиться, потому что… «Нет, нет!» – задыхалась она криком во сне, потому что та немыслимо далёкая и затерянная в дебрях чужого мироздания точка стала для неё символом жертвенности.
…. Показалось ему, или что-то вокруг начало меняться? Нет, не показалось: туман сделался реже, а сам Антон Григорьевич вдруг ощутил, как сковывающие его путы ослабли. И вот… сквозь туман начали проступать лица: не безжизненные маски, и именно человеческие лица, – одно за другим медленно проплывали мимо него. По разлитому в чертах равнодушному покою, безмятежно закрытым глазам можно было с уверенностью судить, что все эти люди дышали, существовали и… спали. Крепко спали.
Вот ещё лицо… «Наташа? Это же Наташа, Наташа! Я столько смотрел на тебя спящую, ушедшую в свой подводный мир – как я могу тебя не узнать? Наташа!! Ты слышишь меня?»
Лицо скрылось в тумане, но не исчезло бесследно, продолжало маячить, манить за собою… «Догнать, догнать… Как? Мне нужно тело. Где ты, где?»
Тут же выплыло безжизненное мертвенно-бледное лицо с закрытыми глазами. «Да, это я… я? Или «не-я»? Надо соединить эти свои «я– не-я»», соединить, соединить! Надо стать одним, целым «Я»! Эй, кто-нибудь, помогите же мне наконец!»
И… был он услышан. Антон Григорьевич устремился к своему телесному подобию и начал вращаться вокруг, пока, наконец, не образовалась воронка, вбирающая в себя обнажившуюся мертвенно-бледную человеческую плоть. На какой-то мучительный в своей безысходности миг не стало ни Антона Григорьевича, ни его тела… ничего… ни «я», ни «не-я». Но была тень, успевшая проскользнуть в водоворот синтеза бытия.
Боль. Всё завершилось невыносимым, обжигающим первым вздохом нового существования, сказавшего: «Ну, вот – мы, наконец, вместе. Ты ведь этого хотел? Правда – этого?»
Рассказ двадцать четвертый. Первый сон Егора
Егор спал. И сон был поначалу таким хорошим: будто сидел он на скамейке во дворе своего дома, в майке и любимых джинсах, щурился на синь и дышал, дышал… Не мог надышаться. И наглядеться не мог. Словно вернулся он из далёких, чужих мест, и вот теперь, наконец, отдыхал. Душой и телом. Тела своего, несмотря на полную кажущуюся реальность происходящего, он, как это и бывает во сне, не ощущал: ведь для этого надо проснуться. Конечно, скоро так и будет: он отдохнет и проснётся.
Но вот… стали происходить какие-то изменения в реальности его сна, какие-то тревожные сдвиги, как будто некая другая реальность пыталась пробраться туда. Небо стало тускнеть, и вскоре сделалось матовым… неживым. Егор посмотрел на родную многоэтажку и не узнал её: странно перекошенная, облезлая, какая-то испуганная вся, что ли. Опустил глаза: ноги до колен покрывал белесый туман. «Люди… Где же люди?» И тут же увидел Витьку и Ингу: они шли к нему, одетые в какие-то одинаковые балахоны, взявшись за руки. Бесцветные. Подойдя, упали на колени, оба скрывшись в тумане по грудь. Обращенные к нему лица бледные, глаза исполнены мольбы:
«Благослови!»
Егор не понял сначала, робко улыбнулся:
«Простите меня, если я что и сделал, то по незнанию только…»
И появилась тень. Егор услышал:
«Но теперь ты – знаешь. Властвуй над ними: они хотят этого! Положи руки на склоненные головы, и эта вселенная будет вашей! Твоей!»
Туман поднимался выше, окутав Егора по грудь и грозясь уже поглотить Ингу с Витькой. Егор встал, и руки его словно бы сами начали подниматься.
«Спасти их от этого тумана? А если я этого не сделаю, то… и сам погибну?»
«Погибнешь, погибнешь напрасно…»
«Благослови нас!»
Тяжелые, очень тяжелые руки поднялись над головами и начали медленно опускаться.
«Нет, нет! Я не могу! Это сон! Я хочу проснуться!»
«Ты проснёшься – и погибнешь, погибнешь напрасно, и никто больше не проснется, и все другие, кого ты привел в этот мир, будут спать – вечно, вечно… Сделай же такой простой выбор! Подари эту вселенную всем! Чтобы властвовать над ними! Подумай, чего ты можешь достичь – ты, случайно избранная среднестатистическая козявка!»
«Но это будет предательством… Я предам свою – их – Вселенную!»
«И что с того? Ты будешь служить самой могущественной силе во всем мироздании! Разве это не стоит простого предательства? Ты и был создан именно таким для того лишь, чтобы предать!»
Далеким тусклым пятнышком солнце всё-таки пробивалось сквозь изморозь, окутавшую серое небо. Инга и Витька смотрели на Егора с мольбой, рты, в которые уже заползал туман, распахнуты в безмолвном крике ужаса.
«Даже если так, я… я не могу! Это неправильно, неправильно! Просыпайтесь, слышите? Просыпайтесь – вы, раз не могу я! Скорее!»
Руки его вдруг стали сильными и легкими. Егор схватил одновременно склоненных перед ним за грудки, поднял рывком, затормошил так, что они начали стукаться друг о друга головами:
«Просыпайтесь, просыпайтесь!»
Туман, отступивший было от Инги и Витьки, заклубился и набросился на Егора. Тому стало нечем дышать, и, борясь с мучительными спазмами, он закрыл глаза и провалился в черный колодец, чтобы…
