Олег Мироненко
Другой
Рассказ седьмой
. Вверх тормашками
Всё было не так, и прежде всего он был не таким. ОН?А был ли ОН, спрашивается?
Трудный вопрос. Может быть – был, а может быть – и нет. Во всяком случае, «Егором» нашего героя называть, по всей видимости, нам больше не следует. А как следует? А давайте вот так – ТЕГ. Или ласково – Тег. Что означает одно – «Тень Егора».
Тег не задавался вопросами, кем же он был на самом деле. Сначала его терзало чувство, что он чужой в этом мире, и отчаянно скучал по реалиям того, прежнего, неясно маячившего в сознании. У него возникло ощущение, что всё здесь вверх тормашками. А потом он как-то разом к этому привык, и вопросы отпали сами собой.
Он теперь ясно осознавал себя как некое содержание, связанное ранее с формой и даже составлявшее с ней видимое целое, но вот, оказывается, форма куда-то делась (быть может, и навсегда), и – ничего: стало только лучше. И как лучше! Запредельно лучше, иначе и не скажешь. Словами и образами нашей реальности, конечно, коими мы, за неимением лучшего, и будем пользоваться от имени нашего героя. Тега прямо-таки захлестнула волна эйфории, вобравшая в себя никогда им до этого не испытанные чувства свободы и покоя. А также ощущение ни чего-нибудь там преходящего, а – ни больше, ни меньше! – сакрального знания.
Впрочем, эйфория продолжалась недолго: не только человек ко всему привыкает, но и тень его, оказывается, тоже. На смену ликованию пришла смутная тревога: Тегу почудилось, что он забыл нечто очень важное, что нужно обязательно вспомнить. Это важное было связано даже не с ним, а… с чем? с кем? Это были не вопросы – нет, но повод к действию.
Тень заскользила в серовато-розовом эфире в сторону темных неясностей впереди. Источника света видно не было, но, безусловно, он существовал, создавая всю эту нежную размытость пространства. Некий другой источник создавал размытость времени вокруг Тега, которую он тоже явственно ощущал. Все органы чувств его трансформировались, и он теперь много чего мог ощущать.
Вокруг струился призрачный мир. Проплывали мимо другие тени, чьё кратковременное присутствие на его пути отзывалось в Теге холодными вибрациями. В контакт с ним тени не вступали, и он, то ли подчиняясь действию неведомых сил, то ли, сам являясь их источником, нёсся туда, где, как он твердо знал, его ждали.
Но вдруг Тег ощутил вибрации настолько сильные, что сознание перешло в режим некоей турбулентности, все чувства закружились, заметались и на какой-то миг угасли. Когда этот миг прошел, Тег обнаружил, что медленно движется по фиолетовому туннелю неизвестно куда и зачем. Ощущал он себя вялым и безразличным ко всему, как будто внутри него щёлкнули выключателем и энергия, необходимая для функционирования его сущности, разом лишилась своего источника.
Фиолетовый туннель завершился фиолетовым же безобразием: расползающимся во все стороны пространством. Тега прямо-таки засосало туда, и он тут же ощутил, что времени больше нет, а есть только ощущение потерянности и безысходности. И унылой вечности впереди.
«Кажется, всё», – эхом срезонировало у него внутри. – «Приплыли».
Но тут безобразие перед ним сгустилось и приобрело форму другого, меньшего безобразия. Не тени, а какого-то плевка в виде тени.
«Чего уставился?» – раздалось в Теге. – «И ты теперь такой же, не сомневайся».
Вибрации были злыми, колючими.
«Какой?» – слабо завибрировал в ответ Тег. – «И где я? Почему мне так плохо? Я… я могу умереть?»
«Отвечаю. Ты никакой. Ты в чистилище. Тебе плохо потому, что ты дурак. А дураки не умирают, потому что они нужны всем».
По сущности Тега били злые разряды. Он не выдержал и взмолился:
«Да прекратите же меня мучить! Вы-то сами кто? Тоже дурак?»
Бичевание немного ослабло.
«Нет. Я – чистильщик. А будешь кидаться словами, так и останешься тут навеки вверх тормашками, как быдло неприкаянное».
«Значит, дурак – это я, а вы – чистильщик», – безропотно согласился на такой расклад Тед. – «И я в аду».
«Какой ещё ад?» – скривился чистильщик, что отразилось в Теге судорожными вибрациями. – «Ад ещё заслужить надо, хотя бы игрой своего воображения. Ты, дурак, в чистилище. И больше ничего себе не воображай, не надо. Не получается это у тебя. А теперь отвечай, быстро! Где твоё тело?»
Тега пронзило всплеском энергии, что было крайне неприятно. Растерянно он послал в ответ:
«Я… я не знаю».
«Как это ты не знаешь?» – опять мучительные ощущения наполнили Тега. – «Я вот знаю, где моё, а ты – нет? Хитрить надумал?»
Тут чистильщик как-то оказался над Тегом и вдруг стал источать на него серые нити, похожие на щупальца.
Все унижения, которые до этого испытывал Тег, ни в какое сравнение с этой пакостью не шли. Стало липко, душно, мучительно… он вдруг ощутил себя телом, брошенным в зловонную жижу… ни дышать, ни пошевелиться. «Да то же это такое, а?»
И тут он взвыл.
И завибрировал так, что чистильщика мигом снесло от него куда-то в фиолетовую неизвестность. Пространство вокруг Тега затряслось вместе с ним, фиолетовые вспышки чередовались с оранжевыми и желтыми в рваном ритме коротких замыканий. Ощущение телесной оболочки усилилось, разряды пробегали не просто по бесплотной тени, но по чему-то весьма реальному… в другом мире. В другом измерении. Наконец, возмущение пространства и времени прекратилось, и Тег снова оказался тенью. Обесточенной тенью.
Пока он отрешенно пытался хоть как-то собраться и не походить на кляксу, другая клякса робко подплыла к нему.
«Ну ты… ну ты… крутой!» – заполонили эфир вибрации самоуничижения и преданности. – «Слушай…»
Тут лебезение перешло все границы приличия.
«Давай ты поможешь мне, а я – тебе, а, друг?»
Тег начинал чувствовать себя всё лучше и лучше. Ему нравились заискивания чистильщика, наполняли уверенностью, хотя он не имел ни малейшего понятия, что же тут, собственно говоря, происходит. Он знал лишь, что должен находиться совсем в другом месте. И другом времени.
«И чем ты мне можешь помочь?» – осведомился Тег.
«Ну… дам тебе информацию. Нужная вещь. Поверь, друг, здесь это дорогого стоит. Пока ты воспринимаешь всё не так, как оно есть на самом деле».
«А чем я тебе смогу помочь?»
«Ты выберешься отсюда и заберёшь меня с собой. Вот и всё. Потом мы расстанемся».
Вибрации передавали возбуждение и вместе с тем страх чистильщика, он ликовал и боялся одновременно.
Как ни странно, из-за этих флюидов неприкрытого страха Тег и поверил новому дружку. Корешу по несчастью. Да, да! Именно это их и связывало больше всего, понял Тег.
«Ладно», – отправил он послание, так сурово и твердо, как только мог. – «А теперь давай выкладывай, что тут делаю… вверх тормашками».
Рассказ восьмой. Ум за разум
В неясный рассветный час Антон Григорьевич осоловело взирал на существующую по своим законам тень. Иногда он бормотал: «Ну померцай, померцай… Куда пропала? Ага, появилась. Опять вниз головой. Что же это за обратная сторона луны такая, а?»
Сверхчувствительные стрелки подсоединенных к экрану приборов слежения за всем, чем можно, с момента исчезновения Егора ни разу не дрогнули. Электронные датчики не выработали ни одного импульса. То есть тень была, а почему она там мерцала и пропадала, за счет каких таких сил природы – черт его знает! Такая вот сама по себе тень. Просто тень. Хренотень.
«Ну-ну-ну-ну, не кипятись, не кипятись… Тень-то ведь хотя бы есть? Есть, факт. От Наташеньки с Машенькой и того не осталось. А тут целая тень».
Но вместо того, чтобы успокоиться, Антон Григорьевич вдруг зарычал и в голос, хотя и сдавленно, выпалил:
– А тело-то где? Где тело???
Сразу же опомнился, поводил головой. Понятное дело, что стены непроницаемые и никто к этой комнате без его ведома и близко не подойдёт, но… Всякое бывает – завистников и недоброжелателей полно. А ему сейчас не рычать надо, а думать. Иначе – всему конец.
Медленно: вдох – выдох, вдох – выдох… Разу так на десятом Антон Григорьевич немузыкально пропел:
– Какое мне дело, где спрятано тело…
Достал из кармана халата склянку, вытряс таблетку, отправил в рот. Хорошая такая была пилюля. Освежающе-успокаивающая.
Потом минут эдак двадцать он грезил с открытыми глазами. В этих грезах сияющие тела возносились с грешной земли в мир горний. Антон Григорьевич помотал ставшей ясной и легкой головой:
– Не верю, не верю… Должно быть научное объяснение. Пусть даже от него будет разить сивухой-псевдонаукой, но построено оно должно быть на разуме! Биополям – да! Параллельным мирам – посмотрим! Богу – нет!
Тут он заметался по комнате, забормотал:
– Цикличность развития, паравселенная, черные дыры… дыры… дыры – ах ты, Шредингеров кошак! Пр-р-р-ротоплазма!!!
Успокоился. Полез было за таблеткой, однако сам себя схватил за руку, одернул: «Хватит, дорогой, хватит!»
Тут как раз углядел себя в зеркале: ничего так мужчина, если не брать в расчет какие-то спутанные рожки на голове и выпученные глаза. А так всем вышел: и покатым лбом, и крупным породистым носом, и смешливыми губами, и осанистостью… Даже барская холеность ему не вредила, казалась окружающим своей, родной.
«Да уж, хорош. Жить бы да радоваться – ан нет! Хочется ведь гением ещё при жизни стать, а, Тоша? И любви хочется, да, родной? И не просто любви, а позаковырестей чтобы, не как у простых смертных, а?»
Антон Григорьевич осел на пол. Да, просто осел, на пятую точку – и остался сидеть, прижав колени к груди.
«Но ведь я же любил, любил её… Так любил, что дышать забывал, когда смотрел. Или… это нелюбовь была вовсе? А что тогда, а? Наваждение? Предчувствие чего-то небывалого, масштабного? Расчет, о котором до поры до времени помышлять боялся?
– А-а-а!! – опять сорвался, недуром заголосил:
– Машку с Егором зачем свел? Парня зачем неизвестно куда зафутболил? Ох, заигрался я, заигрался!
Уже не соображая, что делает, Антон Григорьевич стащил с себя башмак, и занес уже было руку, чтобы метнуть его в экран, как вдруг…
….тень перевернулась с головы на ноги и тут же обозначилось лицо. Не Егора, нет: проступила смутно знакомая учёному физиономия с размытыми чертами, в которых явственно угадывалась улыбка. А потом лицо ещё и подмигнуло Антону Григорьевичу.
Башмак выпал из ослабевших рук светила.
– Эт-то ещё что такое? – почти беззвучно выдохнул он. – Ты… кто??
Экран погас.
Рассказ девятый. Злоключения корешей по несчастью
Чистильщик вёл Тега за собой по некоему фиолетовому протоку в некую точку, где, как не в меру напыщенно пояснил поводырь, существует тот, кто при желании может ответить на вопросы Тега, если не на все, то уж точно на многие.
«Видишь ли, я простой чистильщик. Я знаю лишь, что нахожусь в одном из осколков мироздания, но я никогда не смогу сложить эти осколки воедино. Ну, разве что несколько…», – не удержался тут самоназначенный друг от демонстрации умеренного тщеславия. – «Да, кое-что я могу, не зря поставлен исполнять здесь важную функцию, не зря!»
И загадочно смолк.
«Ну, и в чем эта твоя функция заключается?» – недовольно завибрировал Тег, когда пауза в разговоре излишне затянулась. – «Что притих? Вещай давай о своем предназначении. Чего ты тут вычищаешь? Таких как я, поди, а?»
«Тебя вычистишь, как же…» – пробурчал «функционер». – «Ты сам кого хошь, пожалуй, вычистишь».
«Ну-ну, не прибедняйся… друг. Говори давай! Не хочешь? Ну, тогда каждый сам по себе. Я и без тебя разберусь».
Тег замер и обозначил движение куда-то в бок, где смутно вырисовывался новый туннель.
«Эй, эй!» – тут же завопил чистильщик. – «Ну что ты, в самом деле? Подождать чуть-чуть не можешь? Всё тебе, что положено, объяснят».
И видя, что Тег решительно от него отдаляется, заторопился, зачастил:
«Ладно, ладно… Я ведь попасть из-за тебя могу в историю, так и знай! Мир у нас тут непростой, своя у него иерархия. И при всём при этом том – никакой ясности».
Чистильщик горько вздохнул и понёсся жаловаться дальше:
«На перепутье мы. Понял? На перепутье. По разным причинам. Но главная – это…»
Довести информацию до собеседника бедолага не успел. Проток, по которому они плыли, из фиолетового вдруг разом сделался багряным, словно тлеющие угли бросали кругом зловещие отсветы. Тег и в самом деле ощутил жар, но только не снаружи, а внутри него самого. Это не было поначалу неприятно, это было… сладко-томительно. Но томление нарастало, и вот уже сделалось тревожным, ищущим исхода. Тут-то наш бесплотный герой и воспринял вибрации, настолько сильные, что вся его сущность забилась в некоем эпилептическом припадке:
«Отдайте мне энергию… всю… всю… всю…»
«Шакал, это Шакал!» – отчаянно заверещал чистильщик. Именно так и заверещал – с большой буквы «ша».– «Нам конец, конец!»
Истерика была искренней, и Тег понял, что дела их действительно плохи. Жар внутри усиливался. Его спутник перестал вопить, и Тег с полным равнодушием созерцал, как багровая клякса рядом с ним сворачивается в каплю, устремленную не вниз, но – вверх… вверх… вверх. Капля дрожала, как будто готовая в любой момент взорваться и превратиться… во что?
«В чистую энергию», – пришёл ответ. – «Сначала он, потом ты».
«Энергия… распад…» – задрожало в остывающем сознании Тега. Странно, как при таком жаре что-то могло остывать? «Всё возможно, возможно…» – выплыло вдруг из некоего прохладного озерца, непонятно как притаившегося внутри, среди немыслимого жара.– «Пока ты есть».– «Но я не знаю, хочу ли я быть…» – «Хочешь. Как и твой друг. Разве тебе его не жалко?» – «Не знаю, не знаю…» – «Ну так узнай».
Озерцо колыхнулось, обдав прохладой, а затем исчезло, вмиг испарившись, как его и не было.
Из багровой капли потянулись уже вверх почти невидимые темные нити. Чистильщик издал какой-то всхлип, и Тег вдруг осознал, что это может оказаться последней вибрацией, принятой им от какого-ни-какого, но друга. «Это… нечестно».
И жар внутри стал привычным, томление ушло. «Ну-ка, ну-ка… Добавим градус, поддадим пару». Угли вокруг стали накаляться. Что-то явственно запульсировало, закряхтело. «Чистильщик? Нет-нет, это не он. Вон, нити стали обрываться, сгорать. Это шакал парится».
Раздался хлопок, и Тега обдало волной, такой приятной, теплой волной, отчего он разом почувствовал себя превосходно. Трансформация произошли и с чистильщиком. Капля перестала подрагивать, начала растекаться… и вот снова приняла вид кляксы. По её черноте какое время скользили радужные змейки, потом изменчивый узор пропал, и воцарилась унылая однородность. Но была она… какая-то глянцевая, что ли, выпуклая.
«Ох-ох-ох…» – выдохнула похорошевшая однородность. – «Сладко-то как! Постой-постой… а где Шакал?»
Опять явственно проступило это «Ша».
«Делся куда-то», – лениво отозвался Тег. – «Отдал, что имел, и убрался восвояси».
«К-как убрался? К-как отдал?» – переполошился чистильщик. – «Это… невозможно! Он не отдает, он забирает!»
Недоумение, впрочем, быстро сменилось восторгом.
«Ну, ты даёшь, друг! Ну, ты даёшь!! Шакала уделал!!!»
«Да кто он такой, можешь сказать?»
Чистильщик разом сменил волны излучений с радостного окраса на тревожный.
«Нет-нет, хватит! Я и так тебе лишнего наболтал, нас… меня… чуть не с потрохами не сожрали! Ты представить не можешь, что я испытал!»
И тут же спонтанный переход к буйству других чувств:
«Обалдеть! Спаситель ты мой! Да ты…да я… да мы! Мы их всех уделаем!»
«А ну, хорош орать, баламут!» – мощные вибрации накрыли излияния чистильщика. – «И стой, где стоишь. А ты, залётный, следуй за мной. Пообщаемся».
Сказано было сильно. Тег почувствовал, как его накрывает пелена беспомощности, и, не в силах противостоять внушению, он поплыл на зов мимо оцепеневшего подельника.
Рассказ десятый. Пласты мироздания
Спалось Антону Григорьевичу в эту ночь плохо.
Улёгся он на любимом диване, в своей квартире, в кои то веки объявившись дома засветло, чтобы с удовольствием принять ванну, знатно откушать, выпить коньячку под любимые с юности рок-н-роллы, отгонявшие все смурные мысли прочь. И вот теперь ближе к полуночи беспокойно ворочался, коря себя за то, что не остался на работе:
«Черти, видите ли, ему уже там мерещатся… Зато хоть бессонницы не было».
Наконец, провалился в тревожное забытье и для начала оказался в каком-то подвале. То, что это был подвал, было совершенно ему понятно, несмотря на то, что находился Антон Григорьевич в кромешной тьме. При этом он осознавал, что спит и удивлялся тому, что во сне ничегошеньки-таки не видит.
А потом он почувствовал, что в этой тьме не один и … вдруг затрепетал. «Наташа?» Ощущение от ее присутствия было настолько сильным, что, ему казалось, он кричал, кричал: «Наташа, Наташенька-а-а-а!» Он протянул руки вперед, куда-то пошёл, споткнулся… и, падая, схватился за чью-то прохладную сухую ладонь. И опять затрясло: «Маша?»
Антон Григорьевич вынырнул из темноты в уютный полумрак комнаты, с широко раскрытым ртом и набатным боем в висках. «Интересно, орал наяву я или нет?» Отдышался, сходил в ванную, ополоснул соленое лицо. «Ну и ну…»
Вернувшись в комнату, взял со столика бутылку и отхлебнул элитное пойло прямо из горлышка. Улёгся, уверенный, что ни за что теперь не уснет, и так и будет таращиться в лунный рельеф потолка, однако…
… оказался в полумраке некоего коридора, уходящего куда-то в бесконечность. Не вызывало также сомнения, что под ним – бездна, а над головой – другая бездна, с обратным, так сказать, знаком. По сторонам коридора смутно вырисовывались двери, некоторые были приоткрыты. Непонятно зачем он сунулся было к ближайшей, однако оттуда дыхнуло такой чужеродностью, что он тут же в страхе отпрянул и, за миг до пробуждения, вдруг отчетливо осознал, кто он, где он находится, и почему ему нельзя туда, за коридор… пока нельзя…
Знание ускользнуло стремительно: казалось бы, вот он, хвостик в руках – ан нет, было да сплыло. Антон Григорьевич задумчиво отхлебнул из бутылки, поморщился: «Ну хватит, батенька, хватит… Просветлению это отнюдь не способствует, кто бы там что ни говорил».
В желудке, однако, стало тепло, а на душе легко: ровно настолько, чтобы глаза сами начали закрываться. Голова приятно закружилась, и хозяина её опять понесло, понесло…
…пока не занесло в анфиладу, ярко освещенную не в пример мрачному коридору из предыдущего видения. Свет был таким сильным, равно нисколько не утомляющим, что сразу становилось понятным его потустороннее происхождение. Нечего и говорить, что анфилада устремлялась в бесконечность. Это было также ясно для Антона Григорьевича, как и то, что сны его нанизывались на один стержень, по которому он взбирался всё выше и выше.
Тут он заметил, что навстречу ему, невесомо преодолевая бесчисленные проёмы, движется… нечто. Фантом. Неопределённый и неуловимый. Чем ближе, тем больше, однако, это порождение сна обретало очертания, пока не оказалось… Антоном Григорьевичем. Двойник улыбнулся и подмигнул … кому? кому?? кому???
Антон Григорьевич кричал и слышал, как он кричит. Несколько мучительных секунд он не мог обрести контроль ни над своим голосом, ни над своим телом – пальцем пошевельнуть не мог. Наконец вздрогнул, ощутил ток, пробежавший по мышцам и жилам, и тут же закрыл рот. Сел, жадно задышал. «Дела…»
Видение двойника никуда не делось, прочно пустило корни в сознание. Думать, впрочем, об этом ну никак не хотелось, и Антон Григорьевич осоловело припал к бутылке. «Черт с ним. Сопьюсь, так сопьюсь. Так, наверное, и спиваются. После того, как сам на себя во сне таращишься».
Коньяк в таре закончился. Антон Григорьевич икнул, закрыл глаза и сквозь туман улыбнулся замаячившему отражению себя. «Как дела, брат?» Антипод, однако, не соизволив ничего ответить, распался на осколки, которые, как в калейдоскопе начали складываться в причудливые узоры и …
…Антон Григорьевич оказался на некоей поверхности, которую идентифицировал для себя как «крыша». Над головой его чернело нечто, притягивающее взгляд и больше не отпускающее. После запредельного света предыдущего уровня чернота пугала. Она казалась живой, она дышала, засасывая в себя всё, в том числе и взгляд смотрящего. Тревога овладела Антоном Григорьевичем, когда он ощутил свою полную беспомощность перед этой силой. «Надо проснуться. Меня влечёт туда… внутрь…»
Он явственно почувствовал, как его тянет вперед, и… в следующее мгновение в квартире раздался шум от упавшего с дивана тела. Черная масса в пытливом уме ученого закружилась, из нее посыпались звездочки, замельтешили всё быстрее, быстрее… и тут Антон Григорьевич наконец проснулся. На полу и с шишкой на голове.
За окном уныло брезжил осенний рассвет. Голова болела. Мыслей не было, кроме одной: «Скорее в душ…»
…Персональная машина прибыла, как положено и повезла Антона Григорьевича сквозь дождь по размытому городу. Шофер изредка поглядывал на явно не выспавшегося шефа и осторожно думал: «Гуляет барин…»
Повернули в пустынный в этот час проулок и только начали набирать скорость, как сбили человека. Шофер выскочил из резко затормозившей машины, подбежал к лежащему на асфальте мужчине, заорал: «Ты, мать твою, откуда взялся? Не было ведь тебя, не было!»
От всей этой кутерьмы Антон Григорьевич очнулся. С самого начала поездки он невидяще смотрел в окно на лениво меняющуюся панораму, в то время как мозг его был занят следующей ерундой: «Ну да… Коридор. А как же иначе! Анфилада. Здравствуйте, я ваша тётя. А потом? Что ты кружишь надо мною, чёрный ворон, я не твой…»
Все эти куски одного, по сути, сна, цепляющиеся друг за друга, спустя несколько часов после пробуждения Антона Григорьевича в окружающую его реальность не вписывались ну никак. Непонятно было ничего. «Наташа… Что – Наташа? Да, кажется, приснилась. В первый раз за все время. И что? Сходить из-за этого с ума? Черный ворон, я не твой…»
Так что инцидент со сбитым пешеходом случился даже кстати; для Антона Сергеевича, разумеется. Он быстренько выбрался из машины и направился к пострадавшему. В черном плаще нараспашку, с тронутой сединой непослушной шевелюрой, воспаленными от вечного утомления глазами за толстыми стеклами очков, ученый выглядел… представительно. И пугающе одновременно: шофер, во всяком случае, тут же ретировался от лежащего на асфальте мужчины на несколько шагов, забормотал:
– Так это, не видел я его…
Антон Григорьевич нетерпеливо махнул рукой, пробормотал: «Потом, потом», – склонился над мужчиной. Выглядел тот неважно: слюна в уголке рта, под закрытыми веками двигались зрачки. Лицо худое, какое-то изможденное, бритва не касалась его дня три. Одежка не из дешёвых – джинсы, пиджак, туфли… но всё потасканное, неопрятное. И возраст неопределённый: то ли тридцать, то ли сорок пять. Антон Григорьевич померил пульс, задрал веко и решительно похлопал мужчину ладонью по щеке:
– Ау, бедолага! Слышишь меня?
Тот открыл глаза и что-то промычал, зашевелился, начал подниматься.
– Эй-эй! – забеспокоился учёный. – Куда собрался?
Мужчина оказался высокого роста.
– Я их опять видел, – прошептал он. – Не могу, не могу…
Неуверенно повернулся и зашагал куда-то прямо по проезжей части, повесив голову.
– Стоять! – рявкнул Антон Григорьевич. – Петя, аккуратно грузим его в машину и везем в центр, пусть там приходит в себя.
Шофер, чрезвычайно довольный тем, что всё обошлось без полиции, споро догнал чудика, приобнял за талию и направил в нужную сторону. Тот, не сопротивляясь, покорно дал усадить себя на заднее сиденье, где тут же закрыл глаза. Антон Григорьевич устроился рядом.
– Поехали. Петя, дай там знать, кому надо, что у нас пациент.
… После того, как пострадавший через специальный порт экстренным образом был доставлен в лабораторию для исследования общего состояния, Антон Григорьевич уединился в своем официальном кабинете, вольным образом закинул ноги на обширный стол и уставился на фотографию Маши. Девушка улыбалась, но все равно казалась невеселой. «Глаза не смеются, пустые какие-то… Будто предчувствует что, маленькая моя. Где ты сейчас, девочка? Душой и телом? Вопрос…»
Фотографии Натальи на столе не было. Странным образом она отображалась на всех фото в виде светлого пятна, наполненного самыми разными воздушными оттенками желтого, голубого, розового… Безутешный муж до самого исчезновения жены бился над этой загадкой, но всё без толку. Где-то у него хранились изображения этих пятен, но он давно уже не вытаскивал их на свет божий. Зачем лишний раз ощущать своё бессилие? А в памяти она жила. И загадок становилось с каждым днем всё больше.
Зажужжал внутренний телефон, и Антон Григорьевич вынырнул из оцепенения, схватился за трубку:
– Да? Чего? Попытка самоубийства? Не пострадал? Берите его под белы ручки и ко мне.
Он сразу почувствовал себя лучше: «А ну-ка, брат, хватит рефлексировать! Тут, оказывается, кому-то гораздо хреновее, чем тебе!»
Через несколько минут с его разрешения в кабинет зашли четверо: начальник лаборатории, двое охранников и ведомый ими, с руками за спиной, чудик. Склонный, оказывается, к суициду. «Стало быть, ты и под машину нарочно бросился?» – пронеслось в мозгу у хозяина кабинета. —Разбирает тебя, однако…»
Кивнул начальнику.
– Рассказывайте. Как чуть не прошляпили всё. Вам же ясно было сказано: обследовать на предмет отклонений! Так какого… он при вас не туда отклонился?
Начальник осторожно откашлялся.
– Виноват, Антон Сергеевич, виноват. Недооценил. Недоглядел.
Шеф раздраженно махнул рукой.
– Каяться будешь, когда время покаянное настанет, а пока по делу давай. Вадим, ты же меня знаешь. Ну?
«На «ты» перешел, жить можно», – подумал Вадим и начал по существу:
– Спорый, чертяка. Уложили мы его, начали сканировать, а он уснул как бы, глаза прикрыл. Потом я один с ним остался, отошел на минутку… смотрю: а он уж провод, питающий, успел от генератора выдрать и в рот себе суёт. Тут я, конечно, дурным голосом заорал: «Тревога!», ну и, лаборатория наша умная, естественно, обесточилась. У-у-ффф… Не успел он языком цепь замкнуть. Обошлось.
– Понятно, – процедил Антон Григорьевич и уставился на суицидника, который, в свою очередь, неотрывно таращился на что-то на столе. А именно, на фотографию Маши, которая почему-то оказалась развернутой для обозрения посторонним. В сердцах Антон Григорьевич схватился было за рамку, как услышал глухое:
– И её тоже видел… Там.
Сначала Антон Григорьевич не понял. Ничего. Непроизвольно открыл было уже рот, чтобы спросить: «Кого? Где?», и вдруг ясно осознал, в один миг, кого и где видел этот приволоченный к нему мужчина, отчаянно пытавшийся уйти из этой жизни… туда.
В голове заклубился туман, уши заложило.
– Выйдите все, кроме него, – просипел хозяин кабинета, не слыша себя.
– Но… – сделал было шаг вперед охранник.
– Выполнять! – заорал Антон Григорьевич. Эхом врезало по ушам, перепонки открылись, однако потемнело в глазах.
«Только не сердце, только не сейчас… Держись, брат, держись!»
Вновь обретя способность видеть, Антон Григорьевич узрел перед собой только высокого мужчину. Встал, медленно подошел. Заглянул в запавшие, темные глаза. Сердце трепыхалось, но работало. Глубоко вздохнул, так, что кольнуло в груди. «Ничего-ничего, сейчас это пройдёт. Спасибо, родное».
Глубокий вдох. Выдох.
– Ну, рассказывай. Коньячку? Думаю, нам обоим не помешает. Тебя как звать-то? Максим, стало быть…
