Олег Мироненко
Леший. Трилогия. Часть I
Глава 1
В пансионат (или дом отдыха, или неприметный глазу кабак – чёрт его знает) «Лукоморье» я приехал душным августовским вечером, когда в дороге не ощущаешь ничего, кроме солнца и пыли. Не заметив никаких признаков стоянки, также как наличия запрещающих знаков, я небрежно припарковал потрёпанную иномарку под развесистым дубом – без всякой златой цепи и кота; вылез из машины, размял затёкшие ноги и огляделся. Особо рассматривать было нечего. Казённое двухэтажное здание грязно-белого цвета, выцветшая на солнце вывеска «Лукоморье», широкая щербатая лестница, массивная деревянная двустворчатая дверь с бронзовыми давно нечищеными ручками – всё это оставляло лишь неприятный осадок от царящего запустения в месте, построенного в своё время с должным размахом. Приняв окружающую действительность как она есть, я решительно поднялся по лестнице, не без усилий открыл дверь и сразу оказался в довольно прохладном помещении, где в глаза прежде всего бросались хорошо сохранившийся кожаный диван и большой доперестроечный стол с табличкой «Администратор». За столом сидела миловидная женщина неопределённого возраста между тридцатью и сорока, чуть полная, с большими зелёными и настороженными (это слово первое пришло на ум) глазами. От стола явственно несло рыбой. Я не большой любитель играть в гляделки, но тут мы секунд тридцать молча рассматривали друг друга, оценивая достоинства и недостатки каждого, пока она первая не заговорила низким, чуть хрипловатым голосом, который у женщин принято считать сексуальным (хотя, возможно, им просто поменьше надо было бы курить):
– Ну, здравствуйте, мил человек. Лешего нашего приехали навестить?
От такого попадания в яблочко я невольно растерялся, выдавая себя с головой, и неловко ответил вопросом на вопрос:
– К-какого лешего?
– Того самого. – Женщина чуть поморщилась. – Вы кто вообще – любитель или… как это там… специалист по парааморальным явлением? При окладе небось?
И опять точно в цель. Я действительно работал в секретном Институте паранормальных явлений, и там накопилось достаточно информации для того, чтобы один из лучших сотрудников данного учреждения был послан командировку и разобрался, стало быть, на месте во всей творящейся здесь хреновине.
Между тем не в меру проницательная администраторша уверенно держала инициативу в своих руках:
– А почему бы нам с вами для начала не познакомиться? Аделаида Ивановна. Русалка. Днём.
В подтверждении её слов из-под стола вдруг появился большой облезлый рыбий хвост, игриво поиграл в воздухе и снова исчез, шумно плюхнувшись, по всей видимости, в какую-то большую бадью.
Я попытался мысленно досчитать до десяти, но Аделаида Ивановна прервала это моё занятие фразой:
– Зря вы машину под дубом поставили. Уберите, пока не поздно.
– П-почему? – выдавил я из себя.
– Уберите-уберите. Поверьте, это очень хороший совет. – Он шевельнула хвостом.
Но машина занимала меня сейчас меньше всего.
– Вы… настоящая русалка? – промямлил я.
– А вам какая нужна? – иронично осведомилась моя собеседница.
– Н-не знаю, я никогда ни одной не видел… А почему вы не на дереве… не в ветвях? – блеснул я эрудицией шестиклассника.
– Хватит, насиделась, – неожиданно резко ответила женщина-русалка. И добавила вполне уже вполне миролюбиво:
– Уезжали бы вы поскорее отсюда. Тут и без вас весело.
– Да нет, пожалуй, мне лучше остаться, – медленно произнёс я. Аделаида Ивановна повела плечами, а заодно и хвостом:
– Ваше дело. Хотите с ума сойти – сходите. Вы, как я вижу, не сторонник прислушиваться к чужим советам. Будем заселяться?
Она записала мои данные в потрёпанный гроссбух, всем своим видом показывая, что не верит ни одному моему слову, но никаких документов не спросила. Мне был вручён ключ от комнаты № 17 и велено подниматься на второй этаж и далее по коридору направо. На том наш первый разговор и закончился.
Комната оказалась по коридору не направо, а налево. Я безуспешно несколько минут пытался провернуть ключ в замке, пока дверь под моим нажимом не открылась сама. Обстановка в номере была самая что ни на есть спартанская: тощий матрас на железной кровати, стол в окружении трёх ветхих стульев и умывальник типа «а-ля моя деревня» глаз особо не радовали. Правда, окно было широкое, занимавшее большую часть стены, и выходило оно как раз на дуб, одна из мощных ветвей которого почти касалась стёкол. Я осторожно присел на тут же заскрипевший стул и задумался. От дуба в комнату тянулись тени, и мною вдруг овладело какое-то смутное, иррациональное беспокойство. Я встал со стула и подошел к окну. Машина стояла под деревом. Решив для себя, что моё состояние вызвано словами Аделаиды Ивановны (как, впрочем, и экстравагантным видом последней), я счёл нужным всё-таки последовать её совету. Спустившись, я обнаружил осиротевший стол, и некоторое время мотал головой по сторонам, пытаясь обнаружить хоть какие-то признаки администратора. «У неё что… ноги выросли?» Я даже заглянул под стол – бадья с водой была на месте. Вздохнув, я уже без всякой охоты вышел на улицу, добрёл до машины, уселся на сиденье, повернул ключ зажигания… Машина не заводилась. Почему-то не особо этому удивившись, я вылез обратно, поднял капот и обнаружил отсутствие аккумулятора. Чтобы хоть как-то унять подступавшую вместе с сумерками совсем не шуточную тревогу, я решил для разнообразия рассердиться.
– Ну и какая сволочь это сделала? – заорал я, обшаривая взглядом территорию.
– Если через пять минут….
Никаких пяти минут не понадобилось. В ветвях дуба что-то зашуршало, и на крышу машины с грохотом свалился аккумулятор. Затем наверху кто-то то ли срыгнул, то ли мяукнул, причем как-то нехотя, без всякого довольства.
«Охренеть…»
Желания покарать обидчика не возникло у меня однозначно. Ноги сами устремились обратно к парадному входу, далее наверх – в номер, где я обнаружил уже опрятно заправленную кровать и тут же завалился на неё, пытаясь в глубинах сознания обнаружить остатки мужского достоинства. Их не было. Было огромное желание оказаться подальше отсюда, но за окном были дуб, поздний вечер и моя раскорёженная машина. И какая-то тварь, повадками напоминающая в меру сытого удава. В комнате скрипнул стул. Я вскочил, судорожно нашарил выключатель и при свете тусклой лампочки, выглядывавшей из пыльного неопределённого цвета абажура, увидел незамеченную мной ранее Аделаиду Ивановну, сидевшую в непринуждённой позе «нога-за-ногу», с руками, скрещенными на шедевральной груди. Ноги, как и руки, были чуть полными и очень сексуальными. Из одежды кроме чёрных чулок со стрелками на женщине больше ничего не было.
– Что же вы, дружок, из банальности трагедию делаете? – с лёгкой укоризной спросила Аделаида Ивановна, спокойно давая разглядывать свое почти совершенное тело.
Вид обнажённой человеческой плоти вдруг почти успокоил меня.
– Вам легко говорить… Вы сами себя считаете… – тут я слегка замялся, – обыденностью.
– Ну да. Обычная баба. И вы можете мне помочь. – Тут она закинула руки за голову и сладко потянулась. Я заморгал и отвёл глаза:
– Может, сначала вы хоть что-то мне объясните?
– Да что тут объяснять-то? – Вполне искренне удивилась женщина. – Было Лукоморье – стало Залукоморье. Скоро сам всё поймёшь, раз уж решил остаться.
Она перешла на «ты», и в этом «ты» у неё было больше вежливости, чем когда ранее она обращалась ко мне во множественном числе. Я помотал головой:
– Это не объяснение.
– Ну хорошо, – проворковала собеседница и провела руками сверху вниз по своим прелестям. – Каких объяснений ещё желает мой милый мальчик?
Ох, как она это выдохнула – «мой милый мальчик». Нечто совсем уж плотоядное отразилось у неё на лице, и чувственность, никак неуместная для бывалого мужчины и опытного спецработника, полностью овладела мной.
Она, конечно, заметила, как я уже в открытую лихорадочно шарю глазами по ее ногам и выше, непринуждённо улыбнулась:
– Извини, привыкла нагишом в озере купаться. – Хохотнула:
– Однако, сейчас Машка подоспеет, так ты на меня больше и не взглянешь.
Я немного опомнился:
– Машка? Что ещё за Машка? Куда подоспеет? Зачем?
Опять смешок, почти вульгарный:
– А дочь бабы-яги это. Ей уж скоро лет триста стукнет… Мамаше-то, конечно, поболе будет.
Тут в комнату действительно вошла девица, медленно прикрыв за собой дверь, как бы сожалея о сужении радиуса обзора её форм оттуда, извне. Вся она была словно точеная: точеная маленькая головка в экзотическом обрамлении путаницы черных волос, точеная шейка, точеные упругие груди с точеными стоящими сосками, точеная талия, изящные точеный ножки с маленькими ступнями… Из одежды на ней, естественно, были только слегка прикрывающие лобок трусики и прозрачная мини-ночнушка. Эта немыслимая по своей совершенности точёность сразу же скрутила моё либидо и начало выжимать из него соки эротических фантазий. Всё это, очевидно, явственно отразилось на моём лице, потому что Аделаида Ивановна (не без некоторой ревности в голосе), произнесла:
– Ну всё, Машенька, хватит… Пожалей человека.
И Машка тут же преобразилась. Волосы ее вдруг оказались заплетёнными в косу, шальные карие глазки потупились, на щеках заиграл смущенный румянец, а тело до самых ног прикрыл полотняный сарафан.
Мой пульс постепенно стал возвращаться от 180 к более привычной норме.
– Ну а теперь, милочка, расскажи вкратце нашему гостю, что тут у нас происходит. Вдруг его психика окажется сильнее, чем мне показалось вначале, и он именно тот, кто нам нужен, – мило проворковала Аделаида Ивановна.
– Ну что же, голубушка, раз вы так считаете… Как вы относитесь к сказкам? – обратилась непосредственно ко мне дочь сказочного персонажа. – Считаете их только плодом буйной фантазии, как и своей в данном случае?
Последнюю фразу она произнесла с явным удовольствием, как будто хорошо ответила на выученный урок.
– Ну… – я помялся с ответом, тем более что сомнения в расшатавшейся психике у меня действительно уже появились.
– Не нукайте. – Машка сдвинула писаные брови. – Всё, что когда-либо было описано в сказках, действительно происходило на самом деле. Слово-то оно, милок, не зря молвилось… О том же, что творится сейчас, разговор у нас пойдёт впереди.
Право, было несколько странно выслушивать, как молодая очаровательная девушка говорит чистым голосом, но с явными интонациями старухи.
– Так вот, – без запинки жарила роковая красавица, – в один прекрасный момент насочиняли столько, что деваться стало уж некуда: тут тебе и драконы, и кащеи, и водяные, и кикиморы, и домовые – да кого только не было! И все к нам, к нам – да куда же ещё-то? Порядок срочно надо было наводить. Ну и Сергееич – царствие ему небесное, как у вас говорят – его и навёл.
– Что за Сергееич? – осведомился я.
–Чё тупим, милый? – Машка пожевала медовыми губками. – Пушкин конечно же, Пушкин. Александр Сергееич. Он всем проживающим в Лукоморье место своё и определил. Кое-кем пришлось, конечно, пожертвовать. Драконы вымерли, домовые обиделись и сами по миру разбрелись. Так оно и шло до поры до времени… Но всем-то, понятное дело, не угодишь. Вот и у нас свой мессия объявился.
Тут фыркнула и подала голос Аделаида Ивановна:
– В ЛТП вовремя не определили, вот и объявился. Извини милая – продолжай, продолжай.
Голова у меня пошла кругом.
– Подождите, подождите… Так что, Лукоморье в самом деле существует?
– Ну как же… – Машка обиделась почти натурально. – О-хо-хо-х, вам ли не знать… А ведь многие и знали, да времена сам ведаешь какие были, так что был здесь заповедник прикрытый. Кто привилегии имел, тот и кота слушал, и русалкой любовался, и у бабы-яги в баньке парился, и на неведомых дорожках невиданных размеров кабанов да медведей калечил. Всё было, милок. И леший был как леший – шут гороховый, да и только. Да вот только наловчился как-то из травки болотной кисель свой мерзкий делать, вот тут-то веселье всё и началось…
Машка немного помолчала, словно боясь наговорить лишнего. Продолжила, с некоторой натугой:
– В общем, чёрт ему привиделся. Сам-то он говорит, мол, дар ему открылся, теперь запросто с чёртом за одним столом сиживает – с перепою мужики и не такое могут насочинять, почище этого альфонса лохматого… Но кое-что всё-таки сходится.
– Что значит… сходится? – устало выдавил я.
– А ты подумай-ка, подумай, это полезно бывает… – Её снова прорвало. – Чёрту ведь что надо? Душу твою забрать, дар твой бесценный. Вот леший вроде бы как ему в этом деле и помогает.. Ведь природа-матушка как устроила-то? В каждом человеке и плохое и хорошее перемешано, но отродясь ему велено самому во всём разобраться: что в нём плохо, ну а что хорошо. Понимаешь, милок? Самому. А леший со своей отравою заставляет находить у людей в себе только плохое. Каждому по потребности, марксист хренов… – Рассказчица не то хихикнула, не то хрюкнула. – Слабину-то каждый в себе держит. Вот, например, водяная у человека душонка – ну так что ж? к водяному его теперь, в утопленники записываться? Или любит человек золото – ну, любит и любит – так, значит, к кащею его, болезного, в подручные? Или баба вон, на мужиков падкая – к кикиморам её, до смерти мужей неверных защекотывать?…
По коридору кто-то протопал, судя по звукам, явно босиком и с мокрыми ногами. Машка быстренько просунула голову за дверь и обратно, затем зло сплюнула на пол:
– Шляются тут…
– Простите… кто шляется? – мне, в общем-то, было уже всё равно, что за новый персонах там появился.
– Да сам посмотри, что языком-то по-зряшному молоть…
Я осторожно выглянул за дверь и через три комнаты от себя увидел человека среднего роста, с водянисто-мучной кожей, с тиной на голове и плечах и с худыми ногами, которые венчали зримо перепончатые ступни. Из одежды на нём были только неряшливо весящие пиджак и трусы. Человек трясся перед дверью, прыгал поочерёдно то на правой, то на левой ноге и что-то непрерывно бормотал. Затем внезапно он повернул голову в мою сторону, и я увидел его рыбьи белёсые глаза, которые, казалось, будто и не заметили меня вовсе, отчего мне сделалось совсем муторно. «Водяная душонка…»
– Чего это он так … нервничает?
Машка зевнула.
– От лешего явился… Заклинания вспомнить не может, чтобы в комнату попасть… Что-ты, они же все чародеи у нас теперь, дверь открыть без своей абракадабры не могут.
Машка опять плюнула на пол.
Тут в разговор вмешалась Аделаида Ивановна:
– Ну-ну, Машенька, хватит пожалуй… Человек с дороги, уставший, его пригреть для начала бы надо…
Как-то неожиданно проворно она оказалась рядом, обвила мою шею руками и поцеловала в губы… И вот мы уже лежим вместе на узкой кровати, она – сверху; и обволакивает, обволакивает меня своим телом, пока я не погружаюсь в сладкое бездонье… Потом – вспышка – на мне уже новое тело, жгучее и стремительное, берущее своё, истязающее мою плоть, ноющую до исступления – и снова провал в спасительную одурь… Когда я наконец очнулся, в голове сильно шумело, но не настолько, чтобы не расслышать доносившийся шепоток:
– Ну, он или ни он?
– Ой, не знаю… Вроде бы ещё ни с кем так сладко не было… Есть в нём силушка, есть… Да как угадать-то? Опять ведь грех на душу можем взять…
Я открыл глаза и шепоток сразу смолк. Говорят, что мужики от секса глупеют, но я почему-то резко поумнел, а поумнев, спросил строгим и чужим для самого себя голосом:
– A ну, нимфоманки, быстренько выкладываем, какого лешего я вам тут нужен.
Они обе стояли передо мной голые, раскрасневшиеся от пережитого грехопадения, и молчали. Наконец заговорила Аделаида Ивановна.
– Ну да ладно… Видно, судьба. Нужен ты нам, мил человек, действительно – ох как нужен…
– И для чего это? – подозрительно спросил я, вдруг представив нескончаемые дикие оргии.
– Да видишь ли, – Аделаида Ивановна смотрела куда-то мимо меня, – киселёк-то, что леший сподобил, особенный для нас, для здешних… Меня вот – женщиной делает, а ни рыбой – ни мясом; Машке – красоту даёт… Коту правда, впрок не пошёл, в остервенение только вогнал, хвост мне чуть не отгрыз – решил, что в доброго молодца превратился, а как был скотиной говорящей, так и остался. Леший-то потчевать нас этим кисельком потчует – но не за просто так, разумеется, сквалыга чёртов… – Аделаида Ивановна тут зримо закручинилась. – Услуги мы ему должны за это оказывать разные непотребные, Залукоморье его расширять, самим противно, уж мочи нет – а что делать? – мне опять в кадку? а Машке в страшилище трёхсотлетнее превращаться? И к нам, значит, ключик нашёл, окаянный… А я бабой простой хочу побыть, мужика найти путёвого. Детишек-то, понятно, завести вряд ли не удастся. И венчанной не ходить…
Она всхлипнула.
У меня снова разболелась голова.
– А ну-ка, быстренько пошли отсюда! – рыкнул я. – Устал я от вас что-то до невозможности…
Они тут же словно испарились. Я накрыл голову одеялом и странно быстро кувыркнулся в темень…
Глава 2
Проснулся я утром не сразу, всё никак не мог сбросить липкую паутину сновидений. Кое-как встал, ополоснулся мутноватой водичкой из умывальника, подёргал руками и ногами для поднятия боевого духа. Потом вздохнул, оделся и спустился в вестибюль, где уже игриво поигрывала хвостом в кадке Аделаида Ивановна.
– Доброе утро, мил-человек, – приветливо обратилась ко мне она. – Как спалось-то?
– Да вроде бы ничего… вашими стараниями, – не удержался я от шпильки в ее адрес. Впрочем, она не повела ни ухом, ни хвостом.
– Поесть-то у вас можно где-нибудь? – решил я сменить тему.
– Ну а как же, как же… – проворковала Аделаида Ивановна, донельзя административная в пиджаке мужского покроя и строгой блузе.
Судя по её интонациям чаровницы-баловницы, я ожидал появление скатерти-самобранки – никак не меньше; но всё оказалось гораздо прозаичнее. Аделаида Ивановна достала какой-то замусоленный талон, потребовала от меня денег за комплексный завтрак, обед и ужин и отправила в столовую, которая находилась за углом. При этом велела поторапливаться и после приёма пищи немедленно возвращаться к ней, потому как скоро должна подойти Машка.
Я вздохнул и побрёл через уже опостылевший вестибюль на улицу.
На улице рос дуб. На его кряжистом суку сидел громадный чёрный котяра с белым узором на груди и исподлобья пялился на меня.
– Ну здорово, сволочь… – сказало вдруг животное утробным голосом-не-голосом, но явно членораздельно.
Я взбеленился. Увидел лежащий камень и направился было к нему, но вновь произнесённые с угрожающим шипением слова заставили меня остановиться:
– Желудями закидаю… А то и сук на башку свалится.
Это мне хотелось меньше всего. Пришлось пойти на мирные переговоры.
– Тебе чего от меня надо, недоразумение ты сказочное? Зачем машину угробил? – голос мой звучал низко и, как мне казалось, угрожающе.
– Неча под дубом было ставить. Мой дуб. – Кот смачно зевнул, ощерился зубастой пастью. Зрелище было сильное, но я упрямо продолжил:
– Табличку прибей, мурло ушастое!
– Не хами. Убаюкаю.
И почему-то прикрыл свои бесстыдные зелёные глазища.
– Хрен тебе, – тут же воодушевился я. – Я тебя сейчас сам убаюкаю – так убаюкаю, что и налево, и направо одни частушки матерные будешь голосить!
Кот вдруг широко открыл зенки и упёрся зрачками прямо мне в переносицу. Там сразу же зачесалось, и я чихнул.
– Это что ещё за метода? – язвительно спросил я, постепенно успокаиваясь.
– Ну, не получилось… – Кот начал перебирать лапами, выставляя напоказ здоровенные когти. – Бывает. Щас зато получится.
Не знаю, чтобы у него получилось, но тут откуда-то выскочила Машка, схватила меня за руку и потащила прочь от дуба, приговаривая:
– Предупреждали тебя, олух, не связывайся ты с ним, вредный он, и кисель ему не на пользу…
Она дотащила меня до столовой, усадила за стол, притащила с кухни жаркое с зеленым горошком и стакан компота, бросила:
– Лопай давай, да дела пора делать!
Жаркое было вкусное. Компот сладким. Горошек я проигнорировал. Машка сидела напротив в своём сарафане и смотрела, как я ем. Выглядела она уже не так сексапильно, как вчера, черты лица у неё заострились, бросалась в глаза одряблость шеи. И голос был с какой-то трещинкой.
– Стареем? – попивая компот, не удержался я от явной бестактности.
Она только вздохнула.
– А ты как думал? Киселёк только вечером будет, а до этого его ещё заработать надо…
– За мой счёт? – вдруг вырвалось у меня.
– Соображать начал… – Машка пытливо изучала моё лицо. – Что помрачнел? Али забоялся уже?
Я допил кисель и решительно поднялся.
– Пойдём-ка. Не мешало бы для начала узнать, с чего мне вдруг вообще надо бояться.
Генеральный план компании был поведан мне в какой-то зачумленной кладовой, куда мы с Машкой перетащили кадку с Аделаидой Ивановной (ох, и запашок же шёл от неё!), где, по словам источника амбре, нас вряд ли могли подслушать. Началось всё, естественно, с переживаний по поводу – тот я или не тот; когда «охи» и «ахи» достигли своего накала, мне пришлось прикрикнуть на них. Я сказал, что понятия не имею, тот я или не тот, а также кто они – те или не те. Как более великовозрастная и опытная первой сдалась Машка. Она сказала Аделаиде Ивановне, что устала от вечных ожиданий и готова рискнуть. Тогда последняя тоже решилась на ва-банк и дальше всякую хрень вещала преимущественно она. Ничуть не смущаясь Машки, она сказала, что мне надо к бабе-яге, что это редкостная сволочь, давно бы вошла в долю с лешим, но тот её не привечает. Кроме лешего, она ведёт интриги против водяного, ищет свой рецепт киселя и вообще – вряд ли она мне по зубам, но попробовать всё же стоит, потому что выхода у них нет и… Услышав мой зубовный скрежет, она тут же спросила, есть ли у меня вопросы к ней и Машке. Вопросы у меня были.
– Зачем мне вообще соваться к этой вашей бабе-яге?
– Потребности она твои определит… – Аделаида Ивановна явно начала скупиться на слова.
– Так… И как же я к ней попаду? – оценив эту скупость, ёкнул я нутром.
– А Машка и проводит… А то тут знаешь – на неведомых дорожках следы неведомых зверей. Да и богатыри расстарались – капканов везде понаставили…
– Тридцать три – или сколько их там – богатыря, что ли? – хмуро спросил я, опять начиная терять почву под ногами.
– Ну да… – Аделаида Ивановна немного оживилась. – Они здесь вроде как для охраны, но кроме как бражничать да шуметь по зряшным поводам ничего уж и не могут… Цепь вон золотую на печатки себе разобрали, когда модно было, кота в дупло запихали (три дня вылезти не мог, орал, как недорезанный) – вот и все их последние подвиги…
– Подожди-подожди, – встрепенулся я, – если они для охраны здесь, то почему сами этого вашего лешего не образумят?
– Так ведь пробовали уже… – Русалка снова угасла. – Слабы они против него. Всю силушку прображничали…. Дядька ихний от злости балуется иногда кисельком, когда полетать хочет, чтобы, значит с черномором подраться. – Она покачала головой. – Про этого в последнее время вообще мало что известно – колдует там сам по себе, держится от всех в стороне, особенно от дядьки.
Я помолчал, покряхтел задумчиво. Продолжил дознание:
– А… К чему это леший дядьку киселём потчует?
Аделаида Ивановна потупилась, как от стыда.
– Да я так думаю – для смеха едино… Цирк устраивает, глумится.
Я вздохнул.
– Что тут у вас ещё за персонажи имеются? Как насчёт водяного?
– У-у, – русалка аж вздрогнула, – чума это болотная. Свой счёт на души ведёт. С ягой воюет по этому поводу, лешему же люто завидует… Но пока в драку не лезет, киселёк ему ох как нужен, так что в обмен на него всех своих кикимор заставляет по болотам шастать, корешки искать… Сколько раз сам пытался его сварить – бестолку всё. Секрет только леший знает.
Я ещё поднапряг память:
– А кащей как поживает? Над златом чахнет?
Аделаида Ивановна фыркнула:
– А что ему будет-то? Барыга он и есть барыга. Дружок у бабы-яги, вечно вместе в каких-то проектах участвуют.
– Ещё какие-нибудь фольклорные личности присутствуют? – Всё не унимался я. – Соловей-разбойник, например?
Они переглянулись, пропустив мимо ушей «фольклорных личностей». Потом Машка стала загибать пальцы:
– Царевна сбежала давно – и слава Богу, а то совсем себя Катькой вообразила – со всеми мужиками переспала. Раз до сих пор не вернулась – значит, сгинула где-то. Волка вот жаль, добрый был зверюга, подстрелили по недоразумению… Про Соловья твоего тут слыхом не слыхивали – это видимо, из другой оперы. Тут теперь новых персонажей полным-полно, из этих… натурализовавшихся.
– Каких-каких?
– Таких. Кто душу продал. Уж и не знаю кому – лешему-ли, чёрту-ли…
Мы ещё немного поболтали в том же духе, пока я не понял, что спрашивать-то, собственно говоря, больше и нечего, и придётся мне топать к бабе-яге, если действительно хочу я хоть сколько-нибудь разобраться во всей этой этой баламути. Разбираться, однако, не очень-то и хотелось – слишком всё происходящее смахивало на плохой сон, да и подмоги никакой… Я было заикнулся Аделаиде Ивановне, что мол, неплохо бы было позвонить куда-нибудь, посоветоваться с товарищами, на что она тут же железным голосом ответила, что лишний шум им только во вред, что они с Машкой от всех своих слов откажутся и вообще окажусь я в дурдоме – куда мне и дорога, если я не тот.
Я вздохнул. Молвил устало:
– А теперь конкретно и без лирики: что вам от меня надо?
Всё с теми же стальными нотками в голосе русалка отчеканила:
– Лешего надо вернуть в прежнее его докисельное состояние. И добыть рецепт этого самого киселя. Для нас.
– Для кого это – для вас? – зачем-то переспросил я. Ох, не в своей я всё-таки был тарелке, не в своей.
– Как это для кого? – недобро прищурилась хвостатая администраторша. – Для нас Машкой, разумеется.
– А соблазна не будет свои порядки начать устанавливать?
Увидев на лице Аделаиды Ивановны готовность немедленно обидеться, я предостерегающе поднял руку.
– Ладно, ладно. Шучу я, шучу. Когда тронемся-то?
Тронулись почти сразу. Машка на прощание ещё о чём-то пошепталась с Аделаидой Ивановой, но мне уже было на это наплевать. Кота на дубе не было, что немного меня расстроило – я хотел было напомнить ему про роту нетрезвых товарищей. Как бы-то не было, солнце было высоко, идти, как сказала Машка – недалеко, но все ноги обобьёшь; и я потопал навстречу своей судьбе.
