Олег Емельянович Кутафин
Глава государства
Монархическое начало, стоящее по природе своей в скрещении государственности, религии и нравственности, не могло не быть захвачено общим духовным кризисом, когда духовно ослепшие люди начинают слепо ненавидеть и слепо преклоняться, а их сила суждения, и без того небольшая, слабеет и разлагается окончательно.
«Я вижу не только духовные преимущества монархии, – писал И. А. Ильин, – но и ее своеобразные трудности и опасности и не считаю возможным что-нибудь замалчивать или идеализировать. Однако я вижу и все опасности республики, а также и положительные основы республиканского образа мыслей, пытающегося высказать некоторые основные аксиомы здорового правосознания, которые в истории нередко забываются монархистами»[67].
И. А. Ильин отмечал, что конституционные нормы определяют иногда права монарха совсем иначе, чем они осуществляются в политической жизни. «Иметь право» – не значит фактически быть в состоянии сделать что-нибудь. «Монарх по закону «может» многое, – писал он, – чего он не может в действительности; и наоборот. Это означает, что методологически следует изучить законы и их состав – отдельно и сначала; это создает так называемую «догму права», в силу которой отличие монархии от республики будет одно. А потом надо изучать отдельно политический состав исторических фактов; это даст политическую историю, историю государственных учреждений; и тогда быстро окажется, что отличие монархии от республики совсем другое. Ясность и строгость ученой мысли будут осуществлены, но единый критерий отличия будет утрачен»[68].
И. А. Ильин указывал, что писаные конституции, трактующие права монарха, суть явление сравнительно позднего времени. В Средние века государственный строй слагался и держался гораздо более религиозной санкцией, политическим импонированием, традицией, естественностью сана, обычным правом.
И. А. Ильин отмечал, что обычно считается, что верховный орган государства есть тот, который имеет право принимать решающее участие в законодательстве и в управлении, а до известной степени – и в организации правосудия. И в монархии, и в республике этот орган является единоличным[69]: единственная персона монарха и единственная персона президента. И вот, если права этой персоны наследственны, длятся бессрочно или пожизненно и сама эта персона не подлежит за свои действия ни ответственности, ни санкции, то это есть монарх, а строй, возглавляемый им, есть монархический. Если же права этой персоны приобретаются на основании избрания, если они ограничены определенным, заранее установленным сроком и сама эта персона за свои действия формально ответственна, то перед нами президент и республика.
Правда, И. А. Ильин признавал, что при тщательном историческом изучении отличие монархии от республики растворяется в целом множестве неуловимых переходов, и нахождение единого и определенного формального критерия представляется неосуществимым.
Так, нельзя признать единоличность верховного государственного органа как черту, присущую всем республикам и всем монархиям. Монарх вступает на престол не всегда по праву наследия, а президент не всегда избирается.
Не является постоянным признаком и верховенство царской власти. История изобилует царями, королями и императорами – зависимыми, ограниченными, политически бессильными, юридически подчиненными, завоеванными, покоренными, приравненными к государственным чиновникам или управителям.
Наконец, подчеркивал И. А. Ильин, нельзя сказать о монархе, что полномочия его бывают всегда бессрочны и пожизненны. Он отмечал, что «бессрочность монарших полномочий слишком часто прерывается внеправовым и противогосударственным способом, ибо история насчитывает такое число удаленных, свергнутых, бежавших, убитых и растерзанных государей, что поименовать этих мучеников, по-видимому, невозможно»[70].
И. А. Ильин отмечал, что монарх по конституционным законам считается свободным от политической ответственности: отвечает не он, а его советники. Но едва ли можно говорить о «безответственности» монарха, когда каждый миг его жизни грозит ему бессудной расправой, насильственным свержением или нападением заговорщиков. Правда, пока соблюдаются конституционные «приличия», монарха нельзя ни сместить, ни отдать по суд, ни лишить трона. Но эти «приличия» нарушаются слишком часто. Недаром Альфонс XIII, пережив покушение на свою жизнь, говорил об «опасностях своего ремесла».
И. А. Ильин считал, что сущность монархического строя в отличие от республиканского должна исследоваться не только через изучение юридических норм и внешних политических событий, но прежде всего через изучение народного правосознания и его строения. Однако при этом нужно соблюдать определенные исследовательские правила. Во-первых, не следует искать критерия в явлениях смешанных, переходных, беспочвенных и разлагающихся. Вторым исследовательским правилом должен быть живой художественный подход к монархическому и республиканскому правосознанию. Исследователь должен лично пережить, перечувствовать как сильные, так и слабые стороны монархического и республиканского правосознания.
И. А. Ильин полагал, что монархическому правосознанию присущи некоторые тяготения, склонности или потребности, которых не разделяют или которые прямо отвергают и осуждают республиканцы. Каждая из этих склонностей есть своего рода иррациональное предпочтение души. Идейная страстность превратит это тяготение в пафос – пафос монархии или республики.
И. А. Ильин утверждал, что монархическому правосознанию свойственна потребность олицетворения государственного дела. То, что олицетворяется, есть не только верховная государственная власть как таковая, но и само государство, политическое единство страны, сам народ. Единство народа требует зрелого, очевидного, духовно-волевого воплощения: единого центра, лица, персоны, живого единоличного носителя, выражающего правовую волю и государственный дух народа. Процесс олицетворения состоит в том, что нечто неличное (государственная власть), или сверхличное (родина), или многоличное (народ, объединенный в государство) переживается как личное существо. Этот процесс есть художественный процесс, в котором монарх художественно отождествляется с народом и государством, а народ художественно воплощает себя и свое государство в государе. Монарх отождествляет себя со своим народом и отечеством, подобно тому как народ переживает это отождествление через персонификацию. По мере того как потребность в олицетворении слабеет и исчезает в народном правосознании, монархический уклад уступает свое место республиканскому.
И. А. Ильин считал, что монархическое правосознание тяготеет к олицетворению государственной власти и всенародного коллектива, а республиканское правосознание тянет к растворению личного и единоличного начала, а также и самой государственной власти в коллективе.
Он утверждал, что для понимания сущности монархического олицетворения необходимо все время иметь в виду его религиозную природу. Монархическому правосознанию присуща склонность воспринимать и созерцать государственную власть как начало священное, религиозно освещаемое и придающее монарху особый, высший, религиозно осмысливаемый ранг; тогда как для республиканского правосознания характерно вполне земное утилитарно-рассудочное восприятие и трактование государственной власти. Стало тысячелетней традицией считать, что царь есть верховный священник и вероучитель, и притом потому, что в нем самом живет божественное начало. Отсюда общая уверенность, что в делах культа монарх наиболее компетентен, ибо он сам есть особого рода бог.
И. А. Ильин сводил особенности монархического правосознания к единой формуле: симпатии и воззрения монархиста склоняются к иррационально-интуитивному восприятию жизни и политики, а симпатии и воззрения республиканца – к сознательно-рассудочному толкованию мира и государственности.
И. А. Ильин отмечал склонность монархического правосознания к семейственному созерцанию государства и к отеческому осмысливанию верховной государственной власти.
Он полагал, что характерным и устойчивым отличием монархического правосознания является культура ранга в человеческих отношениях вообще и в государственном строительстве в частности. Признание ранга есть потребность искать и находить качественное преимущество, придавать ему полное значение, уступать ему жизненную дорогу и осуществлять это не только в повседневной, но и в государственной жизни.
«Люди, – писал И. А. Ильин, – от природы и в духе – не равны друг другу, и уравнять их никогда не удастся. Этому противостоит известный республиканский предрассудок, согласно которому люди рождаются равными и от природы равноценными и равноправными существами. Напротив, монархическое правосознание склоняется к признанию того, что люди и перед лицом Божиим, и от природы разнокачественны, разноценны и поэтому естественно должны быть не равны в своих правах»[71].
И. А. Ильин указывал, что у республиканского правосознания всегда имеется предубеждение против всякого неравенства, особенно связанного с рождением, наследственным правопреемством, воспитанием, образованием, талантом и волею. У монархического правосознания обычно имеется предубеждение против всех уравнительных мероприятий, особенно связанных с потребностями, вкусами, с политическим полноправием и имущественным состоянием.
Он считал, что монархическое правосознание готово упорно оспаривать наличность тех «одинаковостей», на которые ссылаются республиканцы: оно будет настаивать на том, что женщин не следует вовлекать во все страсти, пошлости и интриги политической жизни, ибо женщина имеет лучшие и интимнейшие задания, драгоценные для государства; оно будет указывать на необоснованность и опасность всеобщего избирательного права ввиду обилия необразованных и глупых людей; оно будет склоняться к выдвижению людей более зрелого возраста, более независимых в имущественном отношении, более квалифицированных в смысле политического опыта и честности; оно будет поддерживать религиозное единение с церковью, образовательный ценз, гвардию, майораты; оно всегда предпочтет независимого, наследственного, пожизненного главу государства. Монархическое правосознание остро чувствует разнокачественность, разноценность, своеобразие людей. Монархическое правосознание склонно культивировать ранг в ущерб равенству, а республиканское правосознание склонно культивировать равенство в ущерб рангу.
И. А. Ильин отмечал, что монархическому правосознанию свойствен известный консервативный уклон. Монархия как строй имеет свои определенные традиции, на которых она покоится, которыми она дорожит и от которых неохотно отступает. Эта склонность беречь наличное, опасаться неизвестного нового, взвешивать его всесторонне и отклонять его обусловлена религиозными, родовыми и ранговыми основами монархического правосознания.
Он утверждал, что монархическое правосознание естественно усваивает себе в отношении к главе государства настроение доверия. Это доверие имеет свой глубочайший корень в вере и религии. Вот почему в истории замечается такое упорное стремление народа к государю единой веры. Русские основные законы прямо требуют православного исповедания от членов династии, особенно же от кандидатов на престол и от их матерей.
Он полагал, что доверие монархиста к своему государю состоит в том, что подданный твердо и цельно полагается на его намерения и на его способности. Он верит в то, что монарх верен своему государству и своему народу; что он искренне и целостно желает для него добра, силы и расцвета; что он справедлив и хочет справедливости для всех; что он бескорыстен и требует бескорыстного служения от других.
И. А. Ильин считал, республика строится на принципиальном недоверии к главе государства, объективированном в виде системы учреждений. Опасность монархического правосознания он видел в том, что оно будет принципиально и безоглядно доверять притязательному или прямо недостойному монарху, который и обрушит на страну все бедствия произвола, террора и разорения. Опасность же республиканского правосознания – в том, что оно совсем разучится доверять главе государства и не сможет поддержать его даже тогда, когда это окажется необходимым для спасения страны.
С доверием к государю в монархическом правосознании И. А. Ильин теснейшим образом связывал два основных чувства – любви и верности. «Доверие, – писал он, – вырастает и крепнет внутренне и свободно. Оно предполагает живое и искреннее уважение к государю и слагается в настоящую любовь к нему. Выражением этой любви должна быть монархическая присяга и соответствующая ей верность государю»[72].
И. А. Ильин указывал, что в особенности характерна для монархического правосознания та верность государю, которая должна сливаться с верностью народу и государству. В республиканском правосознании все обстоит иначе. Оно сохраняет за собою «драгоценное» для него право не связывать себя с персоной правителя.
Он подчеркивал, что основные предназначения монархиста вовлекают в монархическое служение весь его внутренний мир: они требуют от него участия – и веры, и художественного олицитворения, и доверия, и любви, и всей его иррациональной духовности, включая в особенности его живое правосознание, его чувство верности рангу и его инстинктивно-семейственные и родовые побуждения. Настоящая монархия осуществима только в порядке внутреннего, душевно-духовного делания. Она вносит в политику начало интимности, преданности, теплоты и сердечного пафоса. «Монархия, – указывал он, – несводима к внешней форме наследственного единовластия или к писаной монархической конституции; формализация губит ее; она расцветает, укрепляется и начинает государственно и культурно плодоносить только тогда, когда имеет живые корни в человеческих душах»[73].
И. А. Ильин пришел к выводу, что начало духовного достоинства и чести есть основа не республиканского, а монархического строя.
Он считал, что достоинство человека состоит не в том, чтобы никому и ничему не подчиняться, а в том, чтобы добровольно подчиняться свободно признанному правовому авторитету. Государь нуждается не в пассивной покорности запуганных поданных, а в творческой инициативе граждан, блюдущих свою честь и достоинство. Облик государя не унижает подданных, а возвышает и воспитывает их к царственному пониманию государства и его задач. Истинный государь воспитывает свой народ к царственному укладу души и правосознания силою одного своего бытия.
И. А. Ильин указывал, что республика есть промежуточная форма или «станция» на пути от монархии к анархии. Республиканец – враг гетерономии; он во всем предпочитает автономию, к которой он слишком часто неспособен. Демократия и республика, по мнению И. А. Ильина, подменяют предметную государственную ответственность капризною популярностью, беспредметным и некомпетентным голосованием толпы. Здесь люди опасаются не политических ошибок и не политической неправоты, а забаллотирования.
И. А. Ильин утверждал, что монархизм ценит прежде всего верность человека. Эта верность связывает его сразу с национальным духом народа, с государственной формой верховного единовластия и с личностью государя. Монархист есть человек верноподданный. Можно было бы сказать, что он живет прежде всего сердцем, причем его сердце облеклось в форму воли, руководствуется началом чести (национальной, царственной и личной) и ищет совестных путей. Истинный монархист ценит волю к служению, а не волю к личному выдвижению. Сознательный и лояльный монархист, испытывая свою политическую ответственность, склонен не переоценивать свою силу суждения, допуская мысль, что ему с его «жизненного места» не все известно, не все «видно» и что компетентность государя и его доверенных лиц может превосходить его личную компетентность.
И. А. Ильин указывал, что монархический уклад души умеет ценить начала дисциплины и субординации, тогда как республиканство недвусмысленно предпочитает начало личной инициативы и форму координации.
Он отмечал тяготение монархического строя к властной опеке над народом и тяготение республиканского, особенно же демократически-республиканского, строя к самоуправлению во всех делах и начинаниях. Дело в том, указывал он, что государство как «многоголовый» или совокупный субъект права может строиться по принципу «учреждения» или по принципу «корпорации». Жизнь учреждения строится сверху, а не снизу. Она состоит из основных, уполномоченных и первоначально равноправных деятелей. Корпоративный строй требует от граждан зрелого правосознания: самообладания, чувства собственного духовного достоинства, разумения державных и особенно великодержавных задач, искусства блюсти свободу, знания законов культуры, политики и хозяйства. Монархист, организующий свое государство, должен считаться прежде всего с наличным в данной стране и в данную эпоху уровнем народного правосознания, определяя по нему то жизненное сочетание из учреждения и корпорации, которое будет наилучшим при определенных условиях жизни.
К числу таких условий И. А. Ильин относил размер территории, плотность населения, державные задачи государства, хозяйственные задачи страны, национальный состав страны, религиозное исповедание народа, социальный состав страны, уровень общей культуры и особенно правосознания, уклад народного характера.
И. А. Ильин считал, что идея «государства-учреждения» представлена монархическим началом, а его главное орудие – закон и указ; ему необходимо крепить чувство законности и дорожить им. Идея же «государства-корпорации» представлена в истории республиканским началом (и демократии); главный способ его жизни – договор и голосование; ему необходимо крепить чувство свободы и блюсти ее границы, чтобы свобода не выродилась в личный произвол, в коррупцию и анархию.
Аналогичные мысли высказывал И. А. Ильин в его лекции «Понятия монархи и республики»[74].
Неограниченная власть российских монархов называлась «самодержавием», а монарх – самодержцем (от греч. monos – один, arche – власть).
Н. М. Коркунов отмечал, что понятие «самодержавие» объемлет собою понятие неограниченности в смысле сосредоточия в руках монарха всей полноты государственной власти[75].
«Самодержавие, – писал Н. И. Лазаревский, – есть такая форма правления, когда вся полнота государственной власти сосредоточена в руках одного человека – царя, короля, императора – и притом так, что в государстве не только нет власти, стоящей над ним, но нет и власти, ему равной. Власть такого государя носит характер власти самостоятельной. Она не является производною от чьей-либо другой. Наоборот, все другие власти в государстве имеют свой источник и свое основание в государе, ибо если он обладает в государстве властью неограниченною, абсолютною, то всякая другая власть возможна, лишь поскольку государь ее терпит, ее признает»[76].
Он рассматривал самодержавие как форму правления, которая с внешней стороны наиболее соответствует видимым проявлениям государства. Дело в том, считал он, что сведение всего государственного механизма к одной физической личности, стоящей в его главе, большинству людей представляется необходимым условием для обеспечения действительного единства и планомерного и согласованного хода государственного управления.
Вместе с тем он отмечал, что принадлежность всей совокупности государственной власти одному человеку не означает, что этот человек в состоянии сам осуществлять все функции власти. Поэтому и при неограниченной монархии неустранима множественность органов государства. Однако все эти органы рассматриваются как исполнители полномочий монарха, поскольку они от него получают свои права, он их назначает на должности, он в любое время может заменить любой орган и действовать вместо него. У этих органов нет никаких прав, направленных против монарха.
Н. И. Лазаревский подчеркивал, что в руках неограниченного монарха находится и вся законодательная власть. Только те приказания, которые исходят от монарха, имеют силу закона[77].
В. М. Гессен рассматривал в качестве отличительного момента, характеризующего юридическую природу абсолютных монархий, недифференцированность законодательной и представительной властей, сосредоточенных в одних и тех же руках, в руках абсолютного монарха[78].
Из этого, по мнению Н. И. Лазаревского, вытекают такие свойства самодержавной монархии, как то: в ней вообще не может быть не только у органов власти, но и у подданных прав, неприкосновенных для монарха: новый закон, если он противоречит чьему-либо праву, не нарушает его, а отменяет; закон сильнее каждого существующего права. «И коль скоро каждое распоряжение самодержавного монарха есть закон, – подчеркивает Н. И. Лазаревский, – то нет таких прав, которые не могли бы быть отменены любым распоряжением монарха. Почти во всех абсолютных монархиях делались попытки выделить из актов монарха акты законодательные, обставить их издание особыми гарантиями, обеспечивающими более внимательное их обсуждение, и затем постановить, что все управление, в том числе и акты управления, исходящие от монарха, должны быть закономерны. Все эти попытки ни к чему не приводили, ибо стремление ограничить волю неограниченного монарха законом заключает в себе внутреннее противоречие: всякое волеизъявление неограниченного монарха подлежит исполнению»[79].
В России принцип верховенства закона был провозглашен еще в 1832 г., когда М. М. Сперанский включил в составленный им Свод законов ст. 47 Основных законов, в которой устанавливалось: «Империя Российская управляется на твердых основаниях положительных законов, учреждений и уставов, от Самодержавной Власти исходящих». Однако значение этой статьи нивелировалось ст. 70 тех же Основных законов, которая определяла: «Высочайший указ, по частному делу последовавший, или особенно на какой-либо род дел состоявшийся, по сему именно делу или роду дел отменяет действие законов общих». Поэтому каждое повеление государя являлось актом надзаконным, в силу чего соблюдение принципа законности применительно к актам монарха в России, как и в любой другой стране, имеющей абсолютную монархию, было невозможно.
Н. И. Лазаревский полагал, что самодержавие, имея свои отрицательные стороны, тем не менее оказало весьма крупное положительное влияние на жизнь многих народов. Главнейший его заслугою на Западе он считал тот факт, что оно уничтожило феодализм и тем самым освободило европейское общество от тех пут, которые были на него наложены федеральной системой.
Он считал, что самодержавие было единственной силой, способной смести все устаревшие формы общественной и правовой жизни. Оно не только возродило государство, разложенное феодализмом, но и создало современные крупные государства, являющиеся той формой общественной жизни, вне которой не могли получить сколько-нибудь удовлетворительного разрешения многие существенные потребности государственной и культурной жизни. Абсолютизм создал не только современные государства, но в значительной степени и современные нации. В этом отношении огромное значение имела почти повсеместно появившаяся с абсолютизмом административная и законодательная централизация.
Вместе с тем Н. И. Лазаревский указывал, что все современные государства Европы, пройдя через эпоху самодержавной монархии, перешли к конституционной форме правления. Он считал, что как те причины, которые в свое время создали самодержавие, так и те, которые потом вызвали переход к конституции, не зависят от каких-либо случайных или местных условий. Они заключаются в самом существе каждого государства, достигшего определенной ступени развития.
Со временем самодержавие утрачивает свою идейную основу. Личность государя перестает быть тем центром, которому все готовы приносить жертвы. Таким центром становятся отечество и народ. Государь из владельца государством превращается в орган государства. Служба благу народа становится единственным основанием и единственным моральным оправданием власти.
Кроме того, самодержавие постепенно перестает удовлетворять и тем практическим потребностям управления, служа которым, в свое время королевская власть пользовалась авторитетом у населения, а окружавшая монарха бюрократия постепенно оказывалась не в силах справиться с новыми запросами населения, и к осуществлению новых задач государственного управления приходится привлекать, помимо бюрократии, новые общественные силы, стоящие вне бюрократии (земство, города, крестьянское самоуправление).
Наконец, в процессе борьбы самодержавия с независящими от него общественными силами складывается новая политическая сила, с которой бороться за власть самодержавие не может. Этой силой является общественное мнение.
Самодержавие нигде не уступало своего положения без упорной и напряженной борьбы с требованиями общественного мнения. Единственным средством, которым располагал абсолютизм в этой борьбе, являлась репрессия против «неблагонамеренных лиц». Однако та борьба против абсолютной монархии, которая возникала практически во всех странах при достижении населением определенного культурного уровня, неизбежно приводила к устранению самодержавия и переходу к конституционному строю, к созданию народного представительства и ограничению власти монарха. Однако нигде, кроме Англии, переход к конституционному строю не был исторически закономерной эволюцией существующего строя. Он везде был революционным переворотом, ломавшим основы существовавшего строя. Этот переход является неизбежным и всегда совершается под давлением общественного мнения, осознавшего, что самодержавный бюрократический режим перестал удовлетворять потребности населения, а репрессивные меры, принимаемые для поддержания самодержавия и подавления требований общественного мнения, нарушают жизненные интересы населения[80].
«Конституционная формула, – писал Н. И. Лазаревский, – это знамя, которое уже обошло весь цивилизованный мир, знамя, которому поклонялось такое множество не только людей, но и народов, из-за которого было перенесено такое количество борьбы, которому принесено такое количество жертв, что никакое другое не может его заслонить или заменить. Никто не может приказать общественному мнению думать иначе, чем оно думает, и желать другого, чем то, чего оно в силу вещей должно желать»[81].
Вместе с тем он отмечал, что борьба с абсолютной монархией нигде не принимала характера борьбы с самой монархией, а была направлена лишь против самодержавия. Он понимал, что это обусловлено целым рядом условий народной психологии. По его мнению, к одному из условий относится определенный престиж монархии, убежденность народа в том, что именно монарх является той силой, которая приводит в движение весь государственный механизм, направляет его и руководит им, и поэтому отказ от монархии может вызвать хаос в жизни. Наконец, в монархе для народа символизируется государственная власть, государственное и национальное единство.
«Не в том дело, – считал Н. И. Лазаревский, – что монархия полезна или не полезна, а в том, что она сильна привязанностью к ней народа, своими идейными и символическими, и даже до некоторой степени мифическими свойствами»[82].
Н. И. Лазаревский был также убежден, что в монархической Европе добиться признания со стороны других государств и обеспечить себе известное международное положение легче всего именно монархии[83].
Российское самодержавие физически сложилось уже при Иване III и его сыне Василии. Затем оно существенно укрепилось при Иване Грозном, который даже предпринимал попытки обосновать его теоретически.
Иван Грозный конструировал свое высокое представление о царской власти. Родословие русских князей он выводил от Августа – Кесаря, затем выгодное начало переходит через его брата Пруса к Рюрику – его родственнику в четырнадцатом колене, за которым следует перечислять русских князей.
В своем послании к А. Курбскому Иван Грозный указывал: «Самодержавие Российского царства началось по Божьему изволению от великого князя Владимира, просветившего Русскую землю святым крещением, и великого князя Владимира Мономаха, удостоенного высокой чести от греков, и от храброго великого государя Александра Невского, обозревшего великую победу над безбожными немцами, и от достойного хвалы великого государя Дмитрия, одержавшего за Доном победу над безбожьими агарянами… до великого князя Ивана и до приобретения нескольких прародительских земель, блаженной памяти отца нашего великого князя Василия, и до нас, смиренных, скипетродержателей Российского царства». Он отмечает, что престол не похищен у других народов, не отнят у единоплеменников путем кровопролития, а получен благодаря безмерной милости Бога, благословенного родителем, и мы как родились на царстве, так и воспитывались, и возмужали, и божьим повелением воцарились, а чужого не возжелали[84].
Во втором послании к Курбскому он вновь обращается к тому мнению: «Разве я похитил престол или захватил его через войну, кровопролитие? – спрашивает он. – По божьему изволению я родился, был предназначен к царству и уже не вспомню, как меня отец благословил на государство; на царском престоле родился и вырос»[85].
Надо сказать, что Иван Грозный в полемике с Курбским развил надомную теорию самодержавия. Однако ее религиозно-политических основ не оспаривал и оппонент царя. Вопрос лишь в том, как эта самодержавная власть должна проявляться.
Надо сказать, что при своем образовании самодержавию приходилось довольно долго сталкиваться с тайной и открытой оппозицией со стороны «закрепощенных» им бояр, которые даже после того как царская власть окончательно сложилась в качестве самодержавия, перед избранием Михаила Романова на престол пытались ограничить самодержавие в плане бывшей неприкосновенности их жизни и имущества.
Касаясь тех попыток, В. В. Сокольский писал: «Попытки ограничить эту власть встречаются весьма редко в нашей истории, не имеют никакого значения и проходят совершенно бесследно»[86].
Все эти попытки успеха не имели, и русское самодержавие в XVII веке сохранилось в том же объеме, который был приобретен его создателем. Правда, династия Романовых была вынуждена с начала своего существования отвести определенную долю участия в высшем управлении боярам и народному началу, однако без ущерба своим самодержавным правам. Это участие выражалось в деятельности так называемой Боярской думы – коллегии государственных сановников и Земских соборов – собрания земских чинов.
Царствование Петра I стало временем, когда в России окончательно утвердилось самодержавие, которое приобрело абсолютный характер. С 1700 г. перестала существовать как учреждение Боярская дума; был упразднен патриарший престол; правительство перестало созывать земские соборы. Начиная с царствования Петра I царская власть оказалась на деле ничем не ограниченной и в то же время достаточно сильной, чтобы действовать вполне независимо от чьей-либо поддержки и воли. В истории России начинается новая эпоха. При Петре с 1721 г. прекращает свое существование Московское царство, превратившееся с этого года в Российскую империю. Именно с Петра начался «петербургский» период русской истории.
