Олег Айрапетов
Генерал-адъютант Николай Николаевич Обручев (1830–1904). Портрет на фоне эпохи

Полная версия

С другой стороны, все более сокращавшийся авторитет и влияние Наполеона III привели к тому, что, потратив значительные суммы на перевооружение пехоты, он так и не решился потребовать у Законодательного корпуса выделения средств на перевооружение артиллерии – французская армия вступила в войну 1870 года, имея артиллерийский парк образца 1859 года, значительно уступавший современным крупповским орудиям своего противника³⁹⁸. К этому стоит добавить, что армия Второй империи, обладая одной из лучших по тем временам винтовок, вступила в войну, будучи твердо уверенной в превосходстве furia francese – французской ярости, то есть штыковой атаки, над тевтонским духом.

Результат военных действий должен был разочаровать убежденных сторонников штыка. В ходе войны штыковую рану получило всего 650 чел., или 0,7 % всех раненых, рану пикой или саблей – 1146 чел., или 1,2 %. Абсолютное большинство ранений выпадает на винтовочные – 56 062 чел. или 91,6 %. Раны от огня артиллерии получили 5084 чел., или 8,4 %³⁹⁹. Впрочем, превосходство в стрелковом оружии так и не помогло французам. Результатом реализации организационного преимущества Пруссии стал ее триумф – полный военный разгром Франции.

Трофеями немцев стали 602 полевых и 1362 тяжелых орудия, 1770 тыс. ружей, огромное количество боеприпасов и военного имущества. В ожидании неизбежного и очевидно близкого мира гарнизон французской столицы после разоружения был интернирован в городе. Германское командование просто не имело возможности вывезти и расположить где-либо новую волну пленных⁴⁰⁰. Практически вся довоенная французская армия перестала существовать, в плен к немцам попало 110 полков линейной и гвардейской пехоты, 59 полков кавалерии, шесть полков морских пехотинцев, один полк конных жандармов. Ту же судьбу разделили 44 вновь образованных полка линейной пехоты и приблизительно такое же количество мобильной гвардии⁴⁰¹. Это был настоящий триумф германского оружия.

Основным принципом ведения войны уже во времена наполеоновских войн, которые характеризовались отсутствием сплошного фронта борьбы и незначительной пропускной способностью дорог, не позволявших быстрый одновременный маневр крупными силами, становится принцип, сформулированный позже Гельмутом фон Мольтке: «Идти порознь, драться вместе», чтобы быть сильнее в нужный момент в нужном месте. Без отлаженного штаба достичь этого невозможно. С развитием сети железных дорог, введением всеобщей воинской повинности возросло значение взаимосвязанных плана мобилизационного и плана боевых действий, а следовательно, и тех армейских институтов, где эти планы разрабатывались. ГШ можно уподобить рулевому управлению судном: чем крупнее водоизмещение и больше скорость, тем сложнее система управления кораблем. В посленаполеоновскую эпоху в европейских странах произошел откат в процессе становления этого учреждения.

В России служба Генерального штаба и сам этот институт в начале XIX века находились еще в зачаточном состоянии. К. Клаузевиц вспоминал о невысоком профессиональном уровне генерал-квартирмейстера русской армии в начале войны 1812 года – генерала Мухина: «Назначен он был на эту должность лишь потому, что он выделялся искусством съемки местности и черчения карт. В армиях, еще отсталых в отношении образования, эта специальность обычно почитается воплощением всей военной науки»⁴⁰². Следовательно, даже копирование европейских норм в этот период современники оценивали положительно (см. оценки Обручева в первой главе).

Франция, остававшаяся и после Наполеона I законодательницей в ряде военных вопросов, пошла по пути формирования корпуса офицеров, причисленных к Генеральному штабу, то есть прошедших курс академии (основанной в 1818 году бывшим маршалом Наполеона Гувионом Сен-Сиром) и имевших первоочередное право на занятие командных и штабных должностей. Однако «вместо протекционизма житейского на сцену был выдвинут протекционизм науки, знаний. Оторванность от армии, цеховой характер созданного вновь учреждения (ГШ. – О. А.), отсутствие хорошей подготовки в самом генеральном штабе не создали ему авторитета ни в войсках, ни у старших начальников. Поражения 1870 года нанесли окончательный удар престижу этого учреждения»⁴⁰³. Примерно такая же система установилась и в Австрии: «До семидесятых годов XIX столетия генеральный штаб был невелик по своему составу, образуя 5-е отделение военного министерства»⁴⁰⁴. Австрийцы и французы пошли на реформы Генерального штаба только после поражений, соответственно в 1866-м и в 1871 годах⁴⁰⁵.

В Пруссии пошли по другому пути. С 1821 года начальник Большого Генерального штаба был переподчинен королю. Генеральный штаб был таким образом изъят из ведомства Военного министра. Первый начальник независимого БГШ генерал барон Фридрих фон Мюффлинг активно поощрял развитие военной мысли – изучение военной истории, центром которой стал еженедельник «Militär-Wochenblatt», проведение военных игр, картографию и военную статистику⁴⁰⁶. С 1830-го по 1848 год эта политика была продолжена преемником Мюффлинга генералом Вильгельмом фон Крауснеком⁴⁰⁷. Эта организация дала германской армии превосходство в войнах второй половины XIX – первой половины XX века. Была создана структура, занимавшаяся планированием войны, всесторонней подготовкой к ней.

Эта была идеальная, постоянно действовавшая система научной подготовки войны. «Блестящий германский генеральный штаб – этот образец всех подобных ему штабов, этот военный кумир мирного времени…» – так оценивал его маршал Б. М. Шапошников⁴⁰⁸. Задача этого идола проста: «Руководящая идея всех военно-ученых занятий Прусского генерального штаба может быть выражена вкратце так: все, что можно сделать при помощи военных наук для заблаговременной подготовки успеха на войне, должно быть сделано офицерами генерального штаба в мирное время (выделено Газенкампфом. – О. А.)»⁴⁰⁹. Иначе говоря: «Генеральный штаб является прежде всего деятелем в разработке стратегической и тактической сторон ведения войны и подготовки к ней»⁴¹⁰.

В 1819 году на службу в прусскую армию перешел скромный датский офицер Гельмут фон Мольтке. После сдачи экзаменов он получил звание лейтенанта кавалерии, а в 1826 году окончил Военную академию. В 1857 году он возглавил БГШ⁴¹¹. Около Мольтке в 1857 году образовался круг в 18 человек, расширившийся к 1867 году до 48⁴¹². Очевидно, что Мольтке, конечно, пришел на подготовленную почву, но и сам он сумел добиться многого. В результате действий самого великого немецкого военного со времен Фридриха II укрепилась своеобразная триединая модель центрального управления армией.

В нее входили Военное министерство, Генеральный штаб, Военный кабинет короля (с 1871 года – императора). Военный министр не пользовался командными правами в отношении войск, не занимался вопросами прохождения службы личным составом офицерского корпуса, высшие воинские начальники подчинялись монарху. Военный министр занимался организационными и хозяйственными вопросами, осуществлял контроль за точным исполнением приказов и распоряжений, распределением расходов в пределах бюджета, но без права переноса целевых ассигнований на другие нужды.

Начальник Генерального штаба – в военное время начальник штаба Главнокомандующего – непосредственно занимался подготовкой к войне. Он ведал вопросами мобилизации и сосредоточения армии, сбором и обработкой сведений о потенциальном противнике, съемочными, картографическими, научными работами (военно-историческими и др.), сбором сведений о железных дорогах, перевозками войск в мирное время. Академия Генерального штаба под контролем начальника Генерального штаба формировала единообразие взглядов и однородный состав корпуса офицеров Генерального штаба. В Пруссии, как в никакой другой стране, офицеры ГШ формировали особую касту, получившую прозвище «полубогов».

Во главе Военного кабинета стоял докладывающий генерал-адъютант, его начальник, лично подчиненный монарху. До 1883 года начальник Военного кабинета находился в слабой зависимости от Военного министра, а после – подчинялся только императору. Военный кабинет ведал делами личного состава офицерского корпуса. О значимости этого элемента прусско-германской системы управления говорит тот факт, что с 1857-го по 1901 год сменилось только три докладывающих генерал-адъютанта: Эдвин фон Мантейфель, Эмиль фон Альбедиль и Вильгельм фон Ганке⁴¹³. Император находился как бы над этой триединой системой, осуществляя общее руководство Вооруженными силами.

Положение дел в России

Центральное военное управление в России в ХIХ веке наиболее близко подошло в своем развитии к классической модели в николаевский период. Система создавалась эмпирическим путем, как результат опыта Отечественной войны 1812 года и заграничных походов, в ходе которых командование русской армии столкнулось с проблемами, уровень которых далеко превосходил по сложности наследие ХVIII века. Численность армии в царствование Александра I выросла в три раза, достигнув 924 тыс. чел. С 1815 года введен пост начальника Главного штаба Его Величества, которому подчинялся Военный министр. Начальник Главного штаба ведал обучением войск и личным составом. Военный министр занимался делами хозяйственной части. Инспекторы артиллерии и инженерного корпуса по хозяйственной части подчинялись Военному министру, а по боевой подготовке – начальнику Главного штаба. Позже добавились еще две самостоятельные отрасли управления, представленные Начальником штаба Его Величества по военным поселениям и Главным начальником Пажеского и кадетских корпусов.

В 1828 году при назначении генерал-фельдмаршала И. И. Дибича главнокомандующим армией на Балканском театре военных действий генерал граф А. И. Чернышев должен был исполнять обязанности и Военного министра, и начальника Главного штаба Его Величества, а в 1832 году последняя должность была упразднена. В том же году по предложению генерала Жомини была основана Академия Генерального штаба. Однако император Николай I недолюбливал ГШ, а централизация Военного министерства, господствовавшая при нем, исключала возможность превращения департамента ГШ, также образованного в 1832 году, в самостоятельное учреждение. Корпус офицеров, причисленных к ГШ, то есть имевших первоочередное право на занятие штабных должностей, воспринимался в николаевской армии как приложение к топографическому ведомству.

В первые годы царствования императора Александра II назрела необходимость военной реформы; ускорило ее проведение поражение в Крымской войне. Пришедший 9 ноября 1861 года в Военное министерство Д. А. Милютин имел свое личное отношение к идее организации ГШ. Предыстория этого отношения вкратце такова: фельдмаршал князь А. И. Барятинский – наместник Кавказа и командующий Кавказской армией – планировал при выдвижении своего подчиненного начальника штаба Кавказской армии, генерала Милютина на пост военного министра создать генеральный штаб по прусскому образцу и возглавить его. Напомню, что в прусской системе военный министр фактически занимал положение, подчиненное начальнику ГШ. Но Милютин, сумевший похоронить проекты своего бывшего командира, усвоил вместе с тем, на мой взгляд, крайне отрицательное отношение к самой идее создания Генерального штаба.

Милютин педантично подходил к малейшим попыткам ослабить свое единовластие в министерстве, отказавшись даже от должности товарища Военного министра. «Нам представляется, однако, что отсутствие должности товарища министра не обусловливалось только увеличением прав начальников управления, – отмечал П. А. Зайончковский в своем классическом труде о военных реформах 1860–1870-х годов. – Более вероятно, что причина этого заключалась в личных качествах военного министра, отличавшегося большим властолюбием и не желавшего иметь товарища, который в какой-то мере являлся бы его заместителем. Эта черта военного министра являлась причиной того, что ближайшими его помощниками были большей частью бесцветные личности. Люди же способные, как, например, Обручев – фактический помощник министра, занимали крайне скромное официальное положение»⁴¹⁴.

Дмитрий Алексеевич Милютин был человеком-машиной. Его блестящий деспотический ум тяготел к схемам, покушение на которые он не прощал никому. Его стремление окружать себя посредственными исполнителями своей воли граничило с мизантропией. «Он был очень недоверчив, относился к людям весьма строго, – вспоминал Феоктистов, – но при этом, как нарочно, приближал к себе людей, не только не отличавшихся дарованиями, но положительно бездарных. Кому неизвестно, что такое был при нем начальник главного штаба граф Гейден или помощник его Мещеринов? Сам Милютин в тесном кружке жестоко издевался над ними и называл их не иначе как „архимандритами“. Он сознавал всю их неспособность, но это нисколько не мешало им твердо сидеть на своих местах»⁴¹⁵.

И еще одна интересная характеристика Милютина: «Ему нужны были такие сотрудники, которые вполне подчинялись ему, которых он мог поработить. Он не в состоянии был оценить талант, да и зачем таланты, когда требовалось только точное исполнение его воли? Вот почему долго пользовался он услугами Обручева, поручал ему важные работы, но настоящей близости между ними не было, она установилась лишь позднее, незадолго до выхода в отставку Милютина. Самостоятельность Обручева коробила его»⁴¹⁶. Генерал Ганс Лотарь фон Швейниц – прусский военный агент в Петербурге в 1863–1865 годах, а позже германский посол в России, вспоминал, оценивая Обручева в 1879 году: «Эта выдающаяся личность еще 14 лет назад, когда я сюда (то есть в Петербург. – О. А.) приехал, стоял на хорошем счету как преподаватель Академии Генерального штаба и автор военно-статистических трудов»⁴¹⁷. Швейниц – очень внимательный и умный наблюдатель – также не прошел мимо негативных качеств Военного министра, отметив его нетерпимость к выдающимся личностям не только в своем кругу, но даже в окружении императора⁴¹⁸.

Когда Обручев, поддержанный начальником Главного штаба, представил министру записку полковника Ф. А. фон Фельдмана – русского военного агента в Австрии – о желательности учреждения в России Генерального штаба по образцу прусского, то Милютин вновь отрицательно отнесся к этой идее, взглянув на это предложение как на «сепаратистскую попытку, на желание вырвать у него часть власти»⁴¹⁹. Личные качества Д. А. Милютина и конфликт с Барятинским определили, на мой взгляд, изменение позиции Милютина. В начале пятидесятых годов он придерживался других взглядов на Генеральный штаб: «При нынешнем устройстве армии необходимость Генерального штаба не подлежит сомнению. Но в особенности необходимо это учреждение для нашей армии, столь многочисленной, действующей в столь разнообразных странах и притом имеющей менее образованных и ученых офицеров»⁴²⁰. Если в бытность профессором Академии Д. Милютин отстаивал как минимум организационную самостоятельность корпуса офицеров Генерального штаба⁴²¹, то в своем докладе по министерству от 15 января 1862 года он планировал, чтобы Генеральный штаб в будущем не составлял «слишком специального установления»⁴²².

В 1863 году приказом Военного министра от 16 октября вводилось в виде опыта на два года Главное управление Генерального штаба (ГУГШ). ГУГШ поручались следующие дела: 1) по личному составу управления и всех чинов ГШ и корпуса топографов; 2) по размещению, передвижению и действию военно-сухопутных сил империи; 3) по контролю в военном отношении над пограничными с Азией частями империи; 4) по учебным, ученым, военно-топографическим и хозяйственным вопросам управления⁴²³.

В общие обязанности ГУГШ, кроме исправления административных задач, входило составление предположений о маневрах, планов военных действий и приведение в исполнение мер, зависящих от ГШ, для приготовления войск к походу⁴²⁴. ГУГШ возглавлял генерал-квартирмейстер, в него входили вице-директор по части ГШ, управляющий топографической частью, начальник Николаевской академии ГШ. Управление состояло из канцелярии, Совещательного комитета, двух особых инспекторских столов – по генеральному штабу и корпусу топографов, трех отделений по ГШ и двух по топографическому отделу и из Николаевской академии⁴²⁵. Особую роль в ГУГШ играл Совещательный комитет, как и канцелярия управления, подчиненный непосредственно генерал-квартирмейстеру. Совещательный комитет состоял из четырех отделов: 1) тактического; 2) военно-исторического; 3) военно-статистического; 4) геодезического и военно-топографического.

В комитет, кроме председательствующего, входили вице-директор по части ГШ, управляющий военно-топографической частью, начальник Николаевской академии и десять переменяющихся членов, восемь из которых должны были быть генералами или штаб-офицерами ГШ или корпуса топографов, один – из артиллерийского, один – из инженерного ведомства. Правами членов комитета могли пользоваться профессора Николаевской академии ГШ, инспектор училища топографов и редакторы военных журналов для участия в обсуждении вопросов, составляющих специальность⁴²⁶. Совещательный комитет занимался следующими вопросами: 1) военно-учеными и учено-административными (по поручению Военного министра или генерал-квартирмейстера); 2) предположениями, изобретениями и последними сочинениями, касающимися службы ГШ и корпуса топографов; 3) составлением инструкций по военно-учебной, статистической геодезической частям; 4) распространением военных знаний среди офицеров ГШ; 5) следить за военно-учеными работами офицеров ведомства; 6) наблюдать за образованием учащихся училища топографов⁴²⁷.

Очевидно, что собственно функции Генерального штаба были сосредоточены в Совещательном комитете, членом и делопроизводителем которого был назначен Обручев. Временный характер этого нововведения объясняется, на мой взгляд, как отрицательным отношением к нему Милютина, так и тем, что новая для того времени прусская система еще не успела проявить свои преимущества. Однако в 1866 году победа Пруссии наглядно продемонстрировала их вдумчивым наблюдателям. Но таких людей было мало и в России, и во Франции, и в Австрии. Судьба их часто складывалась трагически. После первых же неудач французской армии во франко-прусской войне именно полковника Стоффеля, предупреждавшего об опасности, исходившей от Большого Генерального штаба Пруссии, обвинили в том, что он не выполнил свой долг перед Отечеством⁴²⁸. На следствии после войны выяснилось, что донесения французского военного агента в Пруссии остались нераспечатанными⁴²⁹.

В 1865 году Д. А. Милютин настоял на слиянии ГУГШ и инспекторского департамента в Главный штаб. «Однако правильная в принципе мысль получила не совсем верное осуществление на практике. Анализируя структуру Главного штаба, нетрудно установить, что функции собственно генерального штаба занимали в нем очень небольшое место. Лишь одно из шести его отделений ведало крайне разнообразными вопросами, связанными с деятельностью генерального штаба»⁴³⁰. Об образовании Главного штаба было объявлено 1 января 1866 года. Д. А. Милютин так оценивал создание этого органа: «Сосредоточение же в Главном штабе всего делопроизводства по организации и устройству армии значительно облегчило мою работу… Полагаясь вполне на такого дельного и добросовестного помощника, каков был граф Федор Логгинович Гейден, я мог освободить себя от подробностей текущего делопроизводства, оставив за собою лишь высшее руководство и направление деятельности Министерства»⁴³¹.

Таким образом, можно утверждать, что Милютину удалось сделать из Главного штаба то, что хотел сделать из Военного министерства Барятинский. Тем не менее сотрудники Совещательного комитета не сразу осознали роль, уготованную им Военным министром. Первое заседание Комитета состоялось 13 декабря 1863 года. Председательствовал генерал-квартирмейстер А. И. Веригин. Среди 12 членов Комитета было шесть уже пожилых генералов – Стефан, Бларамберг, Голицын, Богданович, Леонтьев, Мещеринов, и шесть молодых старших офицеров – Мезенцев, Лаврентьев, Тютиков, Обручев, Беляев, Безус⁴³². Заседание было открыто речью Веригина, в которой он обратил внимание членов Комитета на следующие четыре направления как наиважнейшие для их будущей деятельности:

1. Картография – так как имевшиеся в России три вида карт: а) военно-дорожная в масштабе 40 верст в одном дюйме; б) специальная – десять верст в одном дюйме; в) трехверстная (имелись карты такого типа только для Западной России) устарели, их также не могли заменить карты, издаваемые Русским географическим обществом – предлагалось провести обширную картографическую съемку губерний империи.

2. Военно-статистическая работа, включавшая в себя две задачи: а) удовлетворить потребности Генерального штаба в сведениях, необходимых для военного планирования; б) опубликовать данные, полезные для общественности и науки (санитарное описание империи, санитарная карта империи, военно-статистическое описание империи).

3. Военно-историческая работа, так как в это время в основных европейских армиях работы по военной истории организовывались и распространялись в основном Генеральными штабами, а в России только отдельными личностями; предполагалось проводить впредь эту работу под контролем Комитета.

4. «Обязанности к войскам», состоявшие в выработке способов и форм усовершенствования инспекционных отчетов Генерального штаба по войскам, особенно по вопросам учебным и тактическим, как то: стрельба, гимнастика, фехтование, грамота, маневрирование.

Предполагалось также составить устав, определявший порядок перевозки войск по железным дорогам и водным путям⁴³³. Контрольную и координирующую работу Комитета, подготовку заседаний проводил его делопроизводитель – полковник Н. Н. Обручев, назначенный на этот пост в декабре 1863 года⁴³⁴.

Начиная со второго, на заседания Комитета стали приглашать обер-квартирмейстера Отдельного Гвардейского корпуса Х. Х. Роопа и редакторов военных журналов – ген.-м. П. К. Менькова. и полк. Д. И. Романовского. В случае необходимости приглашались и профессора Николаевской академии Генерального штаба. Комитет спешил, и прежде всего был разработан проект военно-исторических работ на 1864 год. Среди приоритетных тем были указаны:

– русско-турецкая война 1828–1829 годов;

– история присоединения Грузии до 1803 года;

– занятие позиций у Дуная в 1853 году с подробным описанием и разбором сражения при Ольтенице;

– действия русских войск в Малой Валахии;

– в Крымскую войну: переправа через Дунай и действия под Силистрией;

– дело при Инкермане;

– партизанские действия в Азиатской Турции в 1855 году при обложении крепости Карс;

– последние действия против Шамиля (Ведень, Гуниб и др.)⁴³⁵.

Для того чтобы стимулировать написание статей и монографий, были установлены премии: за описание войны – 1000 руб. сер. и более, за труд по военной администрации – от 50 до 75 руб. сер. за печатный лист⁴³⁶. Лучшие статьи должны были публиковаться в «Военном сборнике». Нетрудно заметить, что все выбранные приоритетные темы касались двух традиционных театров военных действий на Восточном направлении – Кавказского и Балканского, а семь из девяти тем предполагали анализ последней войны в этом регионе. Очевидно, что для военных было ясно, в каком направлении воевать в будущем. Характерно, что ни Швеция, ни Пруссия, ни Австрия при разработке плана военно-исторических работ не попали в сферу внимания офицеров Комитета.

На втором заседании Комитета, помимо определения тем исследования, была составлена специальная комиссия для рассмотрения «Лекций тактики в Учебном батальоне» капитана Г.Ш. М. И. Драгомирова. В комиссию вошли ген.-м. А. Н. Леонтьев и полковники Н. Н. Обручев и П. И. Мезенцев. 8 февраля 1864 года Комитет заслушал отчет комиссии, члены которой внимательно изучили труд Драгомирова и положительно его оценили. Особо была выделена самостоятельность автора, который «…впервые развивает во всей подробности способ обучения войск с тактической точки зрения, и, что заслуживает особого одобрения, проникнуто (произведение. – О. А.) стремлением вселить в читателя твердое убеждение в преимуществах штыка для достижения решительных боевых результатов»⁴³⁷. Несколько лет назад Обручев подчеркивал значение винтовочного огня и рассыпного строя в будущих войнах⁴³⁸, а теперь склонился к выводу о преимуществе штыка перед пулей и, следовательно, к превосходству сомкнутого строя пехоты. Чем дальше была Крымская война, тем быстрее забывались ее уроки.

Опыт боев на Кавказе и в Туркестане, в которых победа прежде всего достигалась за счет преимущества в стрелковом оружии, не учитывался при подготовке к «настоящей» войне, а в Европе французы, немцы и австрийцы по-прежнему верили в штык и в атаку сомкнутым строем. Впрочем, все, конечно, развивали стрелковое оружие и артиллерию. Те, кто более всего недооценивал возросшую мощь огня, платили за это наибольшую цену. Многие этого не замечали. Казалось, практика большой европейской войны возвращается «на круги своя», к началу ХIХ века. Сомкнутые массы французской (в 1859 году) и прусской (в 1866 году) пехоты дважды за десятилетие после Парижского мира (1856) штыковыми атаками сокрушали австрийцев. Впрочем, цена этих атак была чрезмерно высокой, а успех их подготавливался огнем. Франко-итальянская и австро-прусская войны показали рост важности современной винтовки и орудия. Эта тенденция многими была не замечена.

М. И. Драгомиров, бывший наблюдателем при прусской армии в австро-прусскую войну, особенно отличал среди прусского генералитета Фойгт-Реца и Штейнмеца. Генерал-лейтенант Карл-Фридрих фон Штейнмец на 71-м году жизни встал во главе V Армейского корпуса I армии Кронпринца. 15, 16 и 17 июня 1866 года его V корпус по очереди разгромил три австрийских корпуса, атакуя их, в том числе и на укрепленных позициях. Этот успех во многом обеспечил прусскую победу при Садовой (3 июля 1866 года). В беседе с Драгомировым Штейнмец (кстати, он хорошо знал русский язык) так изложил свое кредо решительных штыковых атак и побед, за ними следующих: «Эти вещи удаются просто: посланные в атаку части, в случае неудачи, посылаются вновь и посылаются до тех пор, пока не дадут полного успеха»⁴³⁹. Таковым было настроение времени. Неудивительно, что Комиссия рекомендовала труд Драгомирова, в недалеком будущем одного из ведущих русских военных теоретиков, к напечатанию⁴⁴⁰. Кроме того, Совещательный комитет принял решение о подготовке десятиверстной карты Европейской России.