Олег Айрапетов
Генерал-адъютант Николай Николаевич Обручев (1830–1904). Портрет на фоне эпохи

Таково было состояние кадетского корпуса, когда в нем учился Н. Н. Обручев. Идеал воспитанника кадетских корпусов был указан в «Наставлениях для образования воспитанников Военно-учебных заведений» за 1848 год, составленных Я. И. Ростовцевым: «Христианин, верноподданный, русский, достойный сын, надежный товарищ, скромный и образованный юноша, исполнительный, терпеливый и расторопный офицер»³⁵. Обручев хорошо служил и учился – 8 марта 1846 года он получил первое звание – стал унтер-офицером³⁶. Кадеты в зависимости от успеваемости распределялись в роту Его Величества и мушкетерскую роту, и на специальные и обычные курсы. Успеваемость кадета 2-го отделения 2-го класса специального курса Обручева была высока (в корпусе была принята 12-балльная система оценок)³⁷:

28 января 1848 года Обручев был произведен в фельдфебели³⁸ и уже по успеваемости открывал список своей роты. Личная характеристика была блестящей и соответствовала требованиям Я. И. Ростовцева: «Кроток, исполнителен, честолюбив, способности: отличные, трудолюбив и содействует к воле начальства»³⁹. 27 мая 1848 года приказом штаба Е. И. В. Главного начальника Военно-учебных заведений за № 4853 второму специальному классу были назначены публичные экзамены, которые состоялись 11 июня 1848 года⁴⁰. Обручев сдал экзамены блестяще, получив 239 баллов из 240 возможных (единственные 11 баллов по 12-балльной системе – военная топография), окончив, таким образом, курс наук по первому разряду с большим отрывом от кадетов-отличников⁴¹, а Обручев и еще шесть отличников из 123 выпускников 1848 года переводились в гвардию прапорщиками⁴². Приказом главного начальника Военно-учебных заведений № 973 от 19 июня 1848 года Обручев был переведен в л. – гв. Измайловский полк⁴³, получив единовременное пособие размером 323 р. 59ј коп. сер.⁴⁴, что было серьезным материальным подспорьем для очень небогатого молодого офицера.

Для поступления в гвардию необходимо было сдать экзамен по следующим дисциплинам:

1) русский язык и история русской литературы;

2) французский или немецкий язык;

3) вся арифметика;

4) алгебра до уравнения высших степеней;

5) геометрия;

6) тригонометрия;

7) русская и всеобщая история (до 1818 года);

8) русская и всеобщая география и часть статистики (о состоянии промышленности, образования, военных сил и финансов);

9) общее законоведение (законы государственные и гражданские)⁴⁵.

13 июня 1848 года Обручев стал субалтерн-офицером л. – гв. Измайловского полка. Шефом 3-го полка 1-й гвардейской дивизии был сам император. В мае 1849 года гвардия была двинута к западным границам. Обручев проделал с ней свой первый поход. В боях с венграми он не принимал участия. В 1850 году праздновался 50-летний юбилей шефства Николая I над измайловцами. Празднование началось 1 июня, в день храмового праздника полка (Св. Троицы). Все было сделано для того, чтобы измайловцы почувствовали особое к ним расположение Престола. Офицеры полка присутствовали при церемонии прибивки и освящения новых знамен. Знаменитому художнику Э. П. Гау было поручено нарисовать портреты офицеров для личного альбома Николая I. 11 июня состоялся обед в Зимнем дворце, где император провозгласил тост за офицеров-измайловцев: «За ваше здоровье, товарищи! Еще раз благодарю вас!»⁴⁶. Император щедро одаривал всех старых измайловцев, старшие в чинах были произведены в следующий чин, награды получили солдаты и унтер-офицеры⁴⁷. Офицера гвардии, воспитанного в духе полной преданности монархии, этот праздник мог еще раз убедить в тождественности России и царя, в правоте идеи консерватизма, позволившей России стать арбитром Европы. 13 июня Обручев получил старшинство в чине – начальство имело все основания быть довольным его службой и взглядами.

Попытаюсь подтвердить эту мысль выдержками из первой печатной работы Обручева, тем более ценной для нас, что первое самостоятельное изложение своих мыслей молодым офицером непосредственно по окончании корпуса позволит убедиться, насколько полно двадцатилетний офицер усвоил курс наук, которые ему преподавали. Итак, Обручев «в 1850 году, будучи в чине подпоручика, написал свой первый ученый труд „Опыт истории военной литературы в России“, удостоенный поднесения Его Величеству»⁴⁸, за что получил «высочайшее благоволение» и подарок по чину.

В 1853 году эта рукопись, несколько переработанная Обручевым, была издана в Петербурге под названием «Обзор рукописных и печатных памятников, относящихся до истории военного искусства в России по 1725 год». Стиль этого источниковедческого исследования полностью соответствует духу военной истории николаевского времени, о котором вспоминал одноклассник Обручева по корпусу (см. выше). Процитировав Полтавский приказ Петра Великого, Обручев завершает свой труд словами верноподданного николаевского офицера: «Французы восхищаются воззваниями Наполеона, но есть ли в них хоть что-нибудь подобное сему приказу, проглядывает ли хотя в одном из них столько души, искренности и самой нежной привязанности к народу и войску? Нет, думаю, что только у Русского Царя могло вырваться такое слово, краткое, но могущественное, которое, сведя на Монарха и Его войско благословение Божие, дало им силу, перед которой все рушилось!

Этим мы оканчиваем обзор литературной деятельности в царствование Петра I, энергическими мерами которого преобразовано наше войско, создана России новая сухопутная и морская сила, дано ей надлежащее образование, утверждены в ней строгий порядок и дисциплина. Все это, взятое вместе, естественно дало перевес нашему оружию, повело Русское войско к победам и славе, которая все более и более его озаряет»⁴⁹.

Всю историю военной литературы в России Обручев разделил на пять периодов: первый – до 1696 года – характеризуется «…неточностью, неопределенностью понятий и отсутствием систематического порядка в изложении предметов»⁵⁰; второй период охватывает царствование Петра I, когда «…трудами Великого Государя были положены прочные основания главнейшим из военных наук..»⁵¹; третий период – с 1725-го по 1761 год – отмечен некоторым снижением активности в выпуске военной литературы; четвертый период заключает в себе царствования Петра III, Екатерины II и Павла I и отличается повышением внимания к военной литературе. Это последний период, когда «относительно военной литературы мы еще пользовались преимущественно трудами иностранцев, заимствуя у них то, что было открыто их умом, приобретено их опытностью; переводя и переделывая все лучшие сочинения, являвшиеся за границей»⁵².

Последний, пятый период связан с именами Александра I и Николая I: «научившись всему, что нужно, дабы хорошо понимать и знать сущность дела, мы уже двигаемся вперед не чужими трудами, а собственным своим умом»⁵³. Последнее утверждение молодого автора бесспорно для военных действий, но его весьма трудно принять для специальных военных знаний – весьма значительная часть печатной информации трех русских военных журналов по-прежнему оставалась переводной (преимущественно с немецкого и французского языков), хотя количество такого рода работ постепенно сокращалось⁵⁴.

Очень высоко Обручев оценил и учреждение Академии Генерального штаба, особо выделив два периода в истории военной литературы – петровский и николаевский, подчеркнув в заключение преемственность этих периодов. Если прибавить к этому противопоставление русского иностранному, особенно французскому, приверженность норманнской теории (Обручев связывает переход древних славян от обороны к тактике нападений с влиянием «Варяго-Руссов»⁵⁵), то можно смело причислить автора к верным сынам николаевского военного воспитания.

В начале пятидесятых годов положение семьи Обручевых несколько улучшилось. В августе 1851 года Н. Н. Обручев производится в поручики. Три его сестры последовательно окончили Смольный институт первыми по успехам. Блестящие успехи детей помогли матери в 1851 году стать инспектрисой Смольного института.

В 1852 году Высочайшим повелением было удвоено жалование обучающимся в Академии офицерам. Кроме того, устанавливалось особое пособие при переходе в практический класс Академии и выпуске из нее, офицерам было разрешено возвращаться в свои части по окончании курсов⁵⁶. Обручев имел право поступать в Академию через два года по окончании кадетского корпуса, но материальное положение семьи позволило ему сделать это лишь в 1852 году.

Следует отметить, что льготы резко изменили отношение офицерства к Академии Генерального штаба: «…в 1852 году явилось к поступлению 55 офицеров, тогда как в предыдущем году таковых было лишь девять»⁵⁷. В Академию имели право поступать обер-офицеры не моложе 18 лет и чином не старше капитана армии или штабс-капитана гвардии. Вступительные экзамены проводились по строевым уставам всех родов войск, арифметике, алгебре, геометрии и тригонометрии, полевой и долговременной фортификации, артиллерии, всеобщей и русской истории, географии, русской грамматике и словесности⁵⁸. Обручев, как и все офицеры гвардии, сдавал экзамены при штабе Гвардейского корпуса в июле и августе 1852 года⁵⁹.

Николаевское время было весьма сложным и противоречивым для военного образования и военной науки в России. С одной стороны, эти заведения бурно развивались, они получили стройную и единую систему обучения, увеличилось их число – в 1856 году в России было 23 военно-учебных заведения. С другой стороны, этого было явно недостаточно для нужд армии, они давали только треть необходимого числа офицеров⁶⁰. Большим событием стало основание Академии Генерального штаба в 1832 году. Законодателями мод в этой области также были пруссаки. Еще после Семилетней войны Фридрих II пытался организовать академию для офицеров Генерал-квартирмейстер-штаба. В 1763 году в Берлине была основана Дворянская академия – курсы читались в Потсдаме, однако они были плохо организованы и быстро прекратились. В 1801 году по инициативе генерал-квартирмейстера прусской армии Герхарда Шарнгорста в Берлине были созданы курсы для офицеров гарнизона. Они получили название «Академии для молодых офицеров»⁶¹.

Тем не менее можно утверждать, что в 1806–1807 годах в Пруссии не приветствовалась военная наука. «В прусских армиях, – писал современник, – имеют силу наследственного преимущества: простой солдат почитается токмо частицею машины; нравственное образование и познания его ни к чему не полезные и не ведут его также ни к чему. Как машина стоит в ружье, как с машиною с ним и поступают»⁶². Преимущества подобного механизма имели и отрицательные стороны – он оказался весьма нестойким. В 1806 году для этой системы настал час истины – она была сметена Наполеоном. «Тело без души» – так назвал прусскую армию 1806 года ее победитель⁶³.

После столь серьезного поражения пруссаки приступили к изменениям своей военной машины. Законом 6 августа 1808 года устанавливалась система, по которой производство в чин в армии в мирное время зависело только от образования и знаний. В 1809 году была основана высшая военная школа, которая в 1859 году была переименована в Kriegs-Akademie (Военную академию)⁶⁴. Академия Генерального штаба во Франции была основана в 1818 году, в Австрии – в 1852 году⁶⁵. Казалось бы, николаевская Россия не отставала от требований времени. Однако формализм и посредственные исполнители никогда не способствуют благотворному развитию науки, в том числе и военной.

Директор Академии – «невыносимо тяжелый для подчиненных»⁶⁶ генерал от артиллерии И. О. Сухозанет – был невежественным и грубым человеком, «любимое его выражение, употребляемое им в приказах и речах офицерам, было: „без науки побеждать можно, но без дисциплины никогда“»⁶⁷. Другим известным выражением Сухозанета, характеризующим его отношение к образованию, было: «Наука в военном деле не более как пуговица к мундиру: мундир без пуговицы нельзя надеть, но и пуговица еще не составляет всего мундира!»⁶⁸. Офицеры отвлекались от занятий различными поручениями Сухозанета по строевой части. Не совсем разумным, по мнению профессора Академии Д. А. Милютина, было и распределение предметов. В Академии проходили следующие дисциплины:

1) тактику и историю военного искусства;

2) обязанности офицера Генерального штаба;

3) артиллерию;

4) тактику;

5) военную географию и военную статистику;

6) российскую словесность;

7) политическую историю;

8) топографию с черчением;

9) фортификацию;

10) стратегию;

11) иностранные языки (французский и немецкий)⁶⁹.

Уровень преподавания был, как правило, невысок и крайне медленно менялся. Еще в 1846 году Д. А. Милютин предложил И. О. Сухозанету и Я. И. Ростовцеву изменить преподавание ряда предметов, отметив среди огрехов системы чрезмерное увлечение теорией, формализм и отрыв от жизни. Курс Академии представлял собой, по словам Д. А. Милютина, нагромождение «…фактов, имен, чисел, слов, правил, и слишком мало времени оставалось ученику, чтобы вдумываться в изучаемое, усвоить себе предмет, приобрести навык к практическому приложению науки»⁷⁰. Ростовцев воспринял предложения Милютина как критику. Его реакция была отрицательной: «Не созрели мы для такого труда. Прежде всего создайте людей, а до того ждите»⁷¹. В результате и в начале пятидесятых годов ситуация в Академии практически не изменилась. В 1851 году Милютин вновь отмечает: «Ныне в курсе Военной академии слишком много школьного, теоретического… надобно сделать его более практическим, а для того все предметы, преподавание прямо и непосредственно связать с практическим применением их в самой службе»⁷². Значительное количество изучаемых предметов не позволяло сосредоточиться на главных направлениях, существенно необходимых в будущей службе офицеров ГШ. В обязательные курсы входил и Закон Божий, который воспитанники изучали ранее (Милютин предлагал отменить его преподавание, но получил отказ⁷³). В 1853 году Милютин вновь выступил с программой сокращения целого ряда общих предметов, знание которых возможно было выяснить на вступительных экзаменах в Академию (история, артиллерия, фортификация, иностранные языки и др.). Вместо этого предлагалось, прежде всего, увеличить часовую нагрузку на обязанности офицера Генерального штаба, стратегию, военную статистику и проч.⁷⁴ На этом фоне особенно должен был выделяться сам Д. А. Милютин, который фактически был основателем русской военной статистики и вел этот предмет в Академии. Без сомнения (учитывая дальнейшую карьеру Н. Н. Обручева), именно курс полковника Милютина вызвал наибольший интерес и внимание со стороны его будущего коллеги.

Воспитанники курса Обручева все же застали долгожданные перемены в Академии. 4 февраля 1854 года Академия была передана под начальство наследника-цесаревича, Главного начальника Военно-учебных заведений. Пост директора Академии был упразднен, И. О. Сухозанет стал почетным членом Академии (это известие было принято с большим удовлетворением)⁷⁵. Но воспользоваться изменениями в Академии воспитанникам не удалось: началась Крымская война, срочно нужны были офицеры, особенно офицеры ГШ: «при начале каждой войны повсюду слышатся жалобы на малое число офицеров, способных и знающих свое дело», – писал Милютин еще до начала войны⁷⁶. Тем не менее выпуск 1854 года был особенным для русской армии: «Выпуск ожидался блестящий. Достаточно назвать такие имена, как Обручев, Рооп, Леер; кроме этих выдающихся личностей, дослужились впоследствии до высших чинов: Окерблом, Яновский, Ростовцев (старший сын Якова Ивановича), Лолоствов, Корево, Цытович, Комарев (Константин)»⁷⁷. 29 мая 1854 года приказом по Военно-учебным заведениям № 1928 Н. Н. Обручев по окончании Академии был причислен к Генеральному штабу, а 31 мая того же года за успехи в науках во время учебы был произведен в штабс-капитаны и отправлен в штаб наследника-цесаревича – Главнокомандующего гвардейскими и гренадерскими корпусами⁷⁸.

Первые месяцы Крымской войны застали Обручева в Академии. Русская армия была готова к войне с Турцией, но не со всеми великими европейскими странами. Основной ее сложностью была нехватка обученных кадров и нарезного стрелкового оружия. К 1 января 1853 года общая численность армии составляла 27 716 генералов и офицеров и 968 382 нижних чинов⁷⁹. За год удалось увеличить численность резерва до 2780 генералов и офицеров и 980 931 нижних чинов⁸⁰. Этого оказалось недостаточно для того, чтобы прикрыть границы России. В марте 1854 года в войну против России вступили Англия и Франция.

Приказом военного министра от 17 марта 1854 года четвертые действующие батальоны Гвардейского и Пехотного и Гренадерского корпусов, из числа запасных, доводились до штата 1-х действующих, кроме того, из новых запасных батальонов образована была Запасная дивизия⁸¹. Офицерский штат батальона составляли один штаб-офицер – командир батальона и десять обер-офицеров⁸², которых катастрофически не хватало. «Не имелось достаточно офицеров, ни унтер-офицеров, встречались затруднения к современному вооружению и снаряжению новых частей»⁸³. Резервы гвардии продолжали расти, Гвардейские полки, имевшие к началу войны трехбатальонный состав, получили шестибатальонную структуру⁸⁴. Одновременно Гвардейскую Запасную дивизию переименовали в Резервную в составе трех бригад⁸⁵.

В связи с опасностью нападения противника на западные границы государства в сентябре 1854 года гвардия была передислоцирована в Остзейские губернии и Виленское генерал-губернаторство. Для прикрытия столицы из резервных и запасных частей было приказано: «образовать Гвардейский Резервный Пехотный корпус, имея в оном, наравне с Действующим корпусом, три резервные дивизии, разделенные на шесть бригад и 12 резервных полков»⁸⁶. Поскольку в новом корпусе полностью создавались штабные структуры, часть офицеров очередного октябрьского выпуска Академии 1854 года была направлена туда.

29 апреля 1855 года Обручев стал квартирмейстером 2-й гвардейской резервной дивизии. При формировании резерва путем слияния небольшой части специально оставляемых старослужащих солдат с рекрутами его командование столкнулось с огромными сложностями. Кроме нехватки офицерских кадров, уже в 1854 году обнаружилась недостача пороха и свинца. Для стрелковой подготовки солдат выделялось: старослужащим пороха на десять, а свинца на пять выстрелов, а рекрутам соответственно на пятнадцать и восемь⁸⁷. Предполагалось, что солдат должен использовать пулю дважды. Этого было совершенно недостаточно. Для сравнения отмечу, что в мирное время в конце 1840-х солдату прусской армии для стрельбы выделялось 36 боевых патронов в год (из них три – на выстрел на 50 шагов, три – на 100, 18 – на 150, пять – на 200, два – на 300 и пять – застрельщикам)⁸⁸.

В резервном л. – гв. Финляндском полку, входившем во 2-ю дивизию, рекруты сначала обучались стрелковому делу на 300 старых бракованных ружьях, не годившихся к употреблению «в дело и в кремневом виде»⁸⁹. Позже в полк было отпущено 234 штуцера Сестрорецкого завода, но они быстро вышли из строя и их пришлось заменить Литтихскими^[9] винтовками. А при этом в подготовке рекрута старались прежде всего обучить «порядочно стрелять, сделать его ловким в рассыпном строю»⁹⁰⁹¹ – сказывался опыт боев в Крыму.

Штаб командующего войсками, оставшимися в Петербурге и его окрестностях, ген. А. Ф. Арбузова, торопил с подготовкой рекрутов, ведь возможность нападения на столицу была реальной. Один из планов ее обороны предусматривал возможность прорыва противника даже к Васильевскому острову. Комитет по защите Петербурга под руководством наследника-цесаревича планировал создание линии обороны от Старой Деревни до Охты и от Екатерингофа до Александро-Невской Лавры⁹². Каждое воскресенье офицеры учебных команд лично отчитывались перед командующим. При подготовке отказались от чистки ружей «под блеск» и резко сократили ружейные приемы и шагистику. Результаты были хорошие, все отмечали высокий уровень подготовки рекрутов⁹³. Но реалии николаевской России расходились с представлениями о них Обручева, изложенными всего лишь в 1853 году! Русской армии с избытком хватало славы, но недостаток пороха, свинца, ружей и пр. был страшным и действовал гнетуще. Экономика России не выдерживала соревнования с Англией и Францией. Через десять лет Обручев напишет: «Не Крымская ли война обнаружила наше богатство? Но союзники, в особенности Англия, не успели еще развернуть всех своих сил, как мы должны были уже сознать свое истощение»⁹⁴.

Между тем ситуация с вооружением была сложнее, чем казалось. Армий, полностью вооруженных штуцерами, в Европе не было ни в Крымскую войну, ни даже в первые годы по ее окончанию. Исключением была Швейцария, крохотная армия которой получила винтовки в 1850 году⁹⁵. В России пехота была вооружена ружьем образца 1808 года, который был немного изменен в 1828-м и в 1832 годах⁹⁶. Во Франции самая многочисленная часть пехоты была вооружена «образцом 1777 года» (или различными его вариантами, изменения происходили и в 1816-м, и в 1822 году, при этом срок службы ружья вплоть до 1840-х равнялся 50 годам⁹⁷, после Крымской войны гладкоствольные ружья переделывали в нарезные, с которыми французская армия вышла на войну с Австрией в 1859 году⁹⁸).

В Пруссии в строю по прежнему находился «Потсдамский мушкет», принятый на вооружение приблизительно в то же самое время, что и его французский аналог. Наиболее распространенное ружье английской армии – «Браун Бесс», появилось в 1730-х годах, продержалось в войсках до Крымской войны и даже до восстания сипаев 1857–1958 годов. Возглавлявший британскую армию с 1827-го по 1852 год герцог Веллингтон не считал необходимым менять что-нибудь в созданной им во время войны с Наполеоном машине. Правда, примерно с 1842 года в Англии началось постепенное перевооружение пехоты. Все началось с того, что вместо кремневого замка в ружье вводился пистон или капсюль⁹⁹. Введение этих новшеств шло повсюду и повсюду вызывало критику и сопротивление противников преобразований¹⁰⁰.

С начала 1840-х годов во Франции начались эксперименты по модернизации штуцеров, которые позволили бы упростить их заряжание до уровня гладкоствольного, сохранив преимущества нарезного оружия. Огромное значение приобретало введение новой формы пули, в том числе и конической – системы Минье¹⁰¹. В Пруссии в 1841 году была запатентована игольчатая винтовка Дрейзе, которой в 1848 году были вооружены фузилерные батальоны 32 линейных полков. В 1849 году для егерских батальонов был введен штуцер Дрейзе (перевооружение винтовками в Пруссии прошло в 1855–1857 годах)¹⁰².

В 1844 году французскому правительству был представлен вариант штуцера, который, после доработок, был принят на вооружение стрелковых батальонов в 1846–1848 годах. Он был тяжелее и дороже гладкоствольного ружья и уступал ему в скорострельности (четыре против пяти)¹⁰³. В 1851 году в английской армии начали вводиться и винтовки новой, усовершенствованной формы, позволяющей использовать пули системы Минье¹⁰⁴. Одновременно начались эксперименты по введению винтовки уменьшенного калибра. Первоначально остановились на 5,777 линиях (14,681 мм). Разные виды винтовки такого образца были приняты на вооружение в 1852-м и в 1853 годах¹⁰⁵. Большая часть британских войск, отправленных в Крым, получили их только перед погрузкой на корабли и смогли впервые опробовать их только во время стоянки на Мальте¹⁰⁶.

В результате в Крым французы пришли с линейной пехотой, вооруженной гладкоствольными ружьями, зуавы и гвардия имели нарезные ружья, а стрелковые батальоны – штуцеры, примерно такая же картина была у сардинцев (у них на роту линейной пехоты полагалось 30 штуцерников, берсальеры также были вооружены штуцерами), и только у англичан и линейные, и стрелковые части, и гвардия были вооружены нарезными ружьями¹⁰⁷. Это был результат процессов, которые шли во всех армиях, не исключая и России.

В 1840 году в русской армии для стрелковых батальонов был введен штуцер по английскому образцу, а в 1845-м – ударная система для прочего солдатского огнестрельного оружия по французскому образцу¹⁰⁸. Штуцерами были вооружены стрелковые батальоны, постепенно росло количество штуцерников в линейной пехоте. В 1854 году их было 26 на батальон, в конце 1855 года – 26 на роту. Проблема была, в частности, и в том, что стоявшие на вооружении в России штуцера к началу 1850-х годов уже были устаревшими¹⁰⁹.

Проблема все же не ограничивалась количественными показателями. Модернизация поначалу приводила скорее к увеличению скорострельности, чем дальнобойности ручного стрелкового оружия. В принципе, в мобильной войне того времени, предполагавшей быстрое сближение значительных масс на поле боя, скорострельности придавали гораздо большее значение. Нарезные винтовки, или штуцеры, заряжавшиеся с дула, значительно уступали ружьям по скорострельности, превосходя их в дальности боя.

Количество же «штуцерных» в России перед войной почти равнялось легкой пехоте Франции и Австрии, вместе взятых. Но французам и англичанам не нужно было защищать свои национальные границы – они практически были неуязвимы для России. Союзники смогли безболезненно увеличить количество легкой пехоты в своей действующей армии и, таким образом, достигнуть значительного перевеса над русскими войсками. Так, под Альмой из 34 тыс. русских солдат только 2 тыс. было вооружено штуцерами, тогда как 58 тыс. англо-французов имели 15 тыс. штуцеров¹¹⁰. Недостаток оружия заставил русскую армию рассредоточить свои силы по направлениям возможных ударов.

К сожалению, современники нечасто задавались вопросом, что же значит для России быть готовой к войне. Воспитанные в традициях николаевской системы, многие наследники 1812 года привыкли гордиться военными победами, поэтому поражения в Крыму и сам факт возможного (!) нападения на Петербург потрясли мировоззрение целого поколения. Новости воспринимались только эмоционально.

Можно привести в пример реакцию военных на сдачу Бомарзунда его комендантом генерал-майором Я. И. Бодиско. Слишком необычным был этот случай в русской армии. Солдаты и офицеры гарнизона поначалу отказались выполнять приказ о сдаче¹¹¹. В столице даже начали толковать о предательстве¹¹². «Из всех неудач, которые до сих пор мы испытывали на разных театрах войны, ни одна не произвела у нас такого тяжелого впечатления, как потеря Бомарзунда (4 (16) августа 1854 года. – О. А.). Как-то особенно казалась прискорбною сдача в плен (выделено Д. А. Милютиным. – О. А.) гарнизона крепости, хотя, в сущности, и не было ничего позорного для чести нашего оружия: войска держались, пока было возможно, и отдали неприятелю одни развалины»¹¹³. Следует отметить, что после войны следствие по сдаче Бомарзунда оправдало Бодиско¹¹⁴.

Еще более болезненной была реакция на падение Севастополя. Впечатление было очень сильным – в Царском Селе солдаты и крестьяне плакали на улицах¹¹⁵. «Самые черные слухи ходят о положении и расположении нашей армии, – отмечал в эти дни сенатор К. Н. Лебедев в Москве. – Многие считают положение наше в Крыму невозможным. Многие ждут великих поражений до осени»¹¹⁶. Тем не менее, по донесениям австрийских дипломатов, после этого успеха союзников в России не последовало ни отчаяния, ни голосов, призывавших к миру любой ценой¹¹⁷. Эмоциональный шок все же пришел, но в другом виде.

Поражение в войне привело к тому, что у ряда офицеров столкнулись нераздельные до этого любовь к Отечеству и преданность престолу. Главным виновником поражения для общественного мнения стал Николай I. Закономерной была реакция на его смерть. Для некоторых это был шок: «Удар страшный и очень чувствительный, особенно в настоящее время»¹¹⁸. Среди близких ему людей Николай пользовался значительным авторитетом¹¹⁹, он уходил из жизни с редким самообладанием и достоинством, не забыв уделить внимание даже своим слугам¹²⁰. Но все же никак нельзя сказать, что страна была единой в оценке потери монарха. Столкновения между носителями противоположенных взглядов начались сразу¹²¹. Не будет преувеличением сказать, что разногласия были не повсеместны.

Провинция, несмотря на военные неудачи, твердо верила в императора, и его смерть вызвала там чувства, близкие к отчаянию¹²². В Петербурге картина была сложнее. «Когда распространилась весть о кончине Императора, – вспоминал Д. А. Милютин, – когда народ стекался на панихиды и повсюду выражалась скорбь об утрате великого Государя, с личностью которого привыкли связывать понятие о величии самой России – в это же время, в известной среде людей интеллигентных и передовых, радовались перемене царствования, существовавшего дотоле режима, и в надежде на лучшее будущее»¹²³. За два года Крымской войны взгляды Обручева сильно изменились. Без сомнения, он разделял пафос слов Ф. И. Тютчева о Николае I, сказанных в 1855 году:

 
Не Богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей,
И все дела твои, и добрые, и злые, —
Все было ложь в тебе, все призраки глухие,
Ты был не царь, а лицедей¹²⁴.
 

Сослуживец Обручева по Гвардейскому Генеральному штабу, старший адъютант по части ГШ обер-квартирмейстера свиты Е. И. В. генерал-адъютанта А. П. Карцова – 1-го, штабс-капитан И. Ф. Савицкий¹²⁵ вспоминал о том, как Обручев отреагировал на известие о смерти Николая I: «Безмерно обрадованный услышанной новостью, поспешил к своему коллеге капитану Обручеву. Обручев жил… в штабе (гвардейского корпуса), чтобы сообщить новость. Нашел его спящим. „Николай Николаевич! – начал будить его. – Царь умер!“ – Обручев открыл глаза и удивленно уставился на меня, думая, по-видимому, что шучу, потом сел, что-то зажмурившись промычал и наконец, протерев глаза спросил: не приснилась ли ему в самом деле услышанная весть о смерти императора?

– Правда, – отвечал я, – тело его бездыханное уже во власти тления.

– Ух! Какая же гора с плеч свалилась, какой камень с души спал. Первый раз так легко дышится. Позволь тебя поцеловать за такую приятную весть! Ей, Василий Васильевич! – крикнул он вестового. – Бутылку шампанского, надобно выпить за здравие смерти! – и через несколько минут хлопнула в потолок пробка, возвестив великую скорбь верноподданного»¹²⁶. Можно допустить, что Савицкий, в 1863 году изменивший присяге и ставший на сторону восставших поляков, в своих позднейших мемуарах несколько сгустил краски, но ясно, что служба в резервном корпусе изменила взгляды Обручева. Здесь, полагаю, находятся истоки его временного отката влево, к либерализму и позднейшей близости с Чернышевским.

13 июля 1856 года Гвардейский Резервный корпус был расформирован¹²⁷. Штабные структуры были распущены, а его новый командующий ген. – ад. князь А. И. Барятинский вскоре отправился на Кавказ. Поскольку недостаток обученных штабных офицеров остро чувствовался всю войну, военное министерство решило увеличить процент их присутствия в армии путем создания в дивизиях должности начальника штаба¹²⁸. В Гвардейском корпусе начальник дивизионного штаба должен был иметь чин полковника или капитана Гвардейского ГШ¹²⁹ (звания подполковника в гвардии тогда не было). Обручев, сохранив должность дивизионного квартирмейстера уже во 2-й Гвардейской Пехотной дивизии¹³⁰, что было признанием его трудов в резерве, позже займет в ней должность начальника дивизионного штаба.