bannerbannerbanner
Генерал-адъютант Николай Николаевич Обручев (1830–1904). Портрет на фоне эпохи

Олег Айрапетов
Генерал-адъютант Николай Николаевич Обручев (1830–1904). Портрет на фоне эпохи

Полная версия

Карьера Обручева продолжалась удачно: в апреле 1855 года он был назначен исправляющим должность дивизионного квартирмейстера131, а через месяц с небольшим был произведен в капитаны. С 30 июня по 25 сентября 1856 года Обручев находился на коронационных торжествах в составе сборного отряда Гвардейского и Гренадерского корпусов. Здесь, в Москве, он получает свои первые ордена – св. Анны и св. Станислава, оба 3-й степени, а уже 1 января 1857 года Обручев назначается дивизионным квартирмейстером. Кроме того, во время коронационных торжеств решается и вопрос о назначении Николая Николаевича на кафедру военной статистики в Академии генерального штаба. Загруженный делами Д. А. Милютин был уже не в состоянии работать в Академии, и его заменили полковник Макшеев и капитан Обручев, причем последний был рекомендован начальнику генералу Г. Ф. Стефану Я. И. Ростовцевым132.

2 июля письмом из Москвы Обручев сообщил о своем согласии занять место адъюнкт-профессора133. Два года прошло с тех пор, как Обручев окончил Академию, и в сентябре 1856 года он возвратился в скромный двухэтажный особняк на Английской набережной, 32. Поддержка Ростовцева, протежировавшего Обручеву с 1837 года, пригодилась в Академии. В сентябре 1857 года капитан Обручев подал рапорт об отчислении от должности в Академии, горячо и охотно поддержанный Стефаном в донесении на имя начальника штаба Военно-учебных заведений. Однако Я. И. Ростовцев встал на сторону Обручева. В официальном ответе Стефану, в частности, было сказано: «Вследствие отношения Вашего Превосходительства от 17 сего сентября за № 881 Главный штаб, по приказанию г. Начальника штаба, имеет честь уведомить, что по личному Его Превосходительства с капитаном Обручевым объяснению, офицер этот остается в вверенной Вам Академии, чему генерал-адъютант Ростовцев изволит быть весьма довольным»134.

На 1857 год выпадает весьма важный этап в жизни Академии. Прием в нее перестал быть ограничен определенной квотой, он обуславливался только научной подготовкой поступавших. Таких оказалось свыше 60 человек135. Уже в 1857 году наметилось противостояние «старой» и «новой» профессуры в стенах Академии. Оно проявилось в подходах к преподаванию и, конечно же, в оценках случившегося за последние годы. Драгомиров и Обручев особенно выделялись среди молодой профессуры136. «По военной статистике, например, – вспоминал один из слушателей, – ясно и убедительно указывалось профессором (Н. Н. Обручевым), как безусловно необходимо обосновывать ее на подробном изучении производительных сил государства и экономического быта его населения. Вместо перечня цифровых данных и поверхностной ссылки на разные теории западноевропейских ученых получался живой, интересный рассказ, знакомивший с жизнью земледельческих и промышленных классов нашего Отечества»137.

Службу в Академии Николай Николаевич совмещал с выполнением обязанностей в Гвардейском Генеральном штабе, который во второй половине пятидесятых годов был, по словам Д. А. Милютина, «главным центром, из которого исходила инициатива военных нововведений»138. Особенно активную роль в пропаганде идей военных реформ играл обер-квартирмейстер штаба – генерал-майор А. П. Карцов, бывший учитель Обручева в кадетском корпусе, и начальник штаба граф Э. Т. Баранов. Одним из важнейших направлений их деятельности было основание военного журнала.

Дело «Военного сборника»

Еще в 1852 году Д. А. Милютин предлагал для повышения уровня подготовки офицеров Генерального штаба основать военный журнал, интересный и более современный, чем другие139. В 1856 году он вновь возбудил этот вопрос, но, поскольку Милютин был назначен начальником штаба Кавказской армии, решать его пришлось А. П. Карцову. 6 января 1858 года последовало высочайшее позволение на открытие такого журнала под названием «Военный сборник». Первоначально его редакторами были назначены профессора Академии – подполковник Аничков и капитан Обручев. Виктор Михайлович Аничков, преподававший военную администрацию, был «весьма развитой, даровитый и отличный редактор»140. Д. А. Милютин отмечал, что Аничков имел талант блестяще развивать данную ему мысль. Однако Аничков быстро оставил редакцию в связи со своим назначением вице-директором Комиссариатского департамента. На его место был назначен капитан Гвардейского Генерального штаба Хр. Г. Окерблом. Реальным руководителем редакции был Обручев141.

В начале года он уже успел проявить себя в безусловно приятной для Милютина области: Николай Николаевич стал одним из первых критиков – он опубликовал в «Отечественных записках» блестящую рецензию на труд своего будущего начальника о войне 1799 года142, в которой весьма лестно сравнил автора с таким военным историком, каким был ген.-л. А. И. Михайловский-Данилевский143. Усилиями реального редактора заведующим хозяйственной частью журнала и ответственным по литературной части был назначен Н. Г. Чернышевский144. Это был шаг, имевший для Обручева серьезные последствия и требующий объяснений.

Конец пятидесятых годов XIX века был временем роста либеральных настроений в России. Одной из причин их появления было поражение России в Крымской войне, а также специфическое восприятие действительности частью молодежи, получившей образование в тридцатые – сороковые годы XIX века. Трудно переоценить масштабы впечатления от военных неудач и начавшегося нового правления, столь непохожего на предшествующее: «Сотрясение было всеобщее; все как бы проснулись от долговременной летаргии; люди, не только отвыкшие говорить, но даже думать, встрепенулись, и все зашевелилось»145.

Усвоив представления о роли России в Европе, выпускники николаевской школы сделали из проигранной войны главный вывод – необходимы реформы, так как в поражении виноват только существующий государственный порядок. У многих в подсознании осталась внушаемая с детства идея о том, что Россия в состоянии воевать один на один с Европой. Если же война проиграна, рассуждало это поколение, то виновата в этом государственная система. Либеральные настроения имели, таким образом, корни в оскорбленном чувстве национальной гордости, в воспитанной годами неспособности правильно оценивать военные ресурсы России. Парадокс состоял в том, что эти настроения были следствием внушаемой николаевской школой системы ценностей. «Николай I приучил русское общество всякое политическое восхваление и всякое политическое порицание сосредотачивать на лице одного императора. Когда правительству курился фимиам, он относился к лицу императора, когда секретно жестоко порицали его, порицали опять-таки одного императора. Николай до такой степени привык сосредотачивать в своем лице все правительство, всю политику, он так громко провозглашал – „государство – это я“ – он так настаивал на том, что кроме его в России никакой политической силы нет и не может быть, что все привыкли смотреть в этом случае его глазами. Этот взгляд тем более укоренился, что он составлял традицию»146. Естественно, что у такой традиции было свое зеркальное отражение, привлекательное для многих. Однако либерализм для таких людей, как Обручев, сводился прежде всего к мерам по восстановлению величия России.

Современник этих событий, впоследствии видный русский историк Н. К. Шильдер писал: «Неудачи Крымской войны вызвали убеждение, что нужно переделать в корне все военные учреждения Императора Николая. Прежние требования и прежняя система обучения и военная организация Империи навлекли на себя неудержимый поток самой беспощадной критики. Дух порицания овладел также и нашею военною интеллигенцией. Все с каким-то злорадством бросились на прошлое; военные порядки, укоренившиеся со времен Павла I и развитые до последней крайности Императором Николаем, оказались действительно несостоятельными. Но легион реформаторов, явившийся России вслед за заключением мира, точно по мановению жезла, ударил в противоположную крайность. Возмечтали сразу все переделать, перестроить на новых началах, и совершенно забыли о старых фундаментах, крепко вросших в Русскую землю и русскую натуру…»147. Замечания Шильдера интересны как свидетельство представителя одной с Обручевым касты – гвардейских офицеров (Шильдер был в это время адъютантом Э. И. Тотлебена). Значительная часть военной элиты качнулась влево, например, такой стойкий в будущем консерватор, как М. И. Драгомиров (человек, очень близкий Обручеву), был в пятидесятые годы, по словам хорошо знавшего его М. И. Венюкова, «гегелист, герценист, атеист и политический либерал…»148. Верным кажется мне замечание Е. Феоктистова относительно Академии Генерального штаба: «Быстрый переход от николаевского режима к новому порядку вещей отразился гибельно не только на слушателях, молодых офицерах, но и на профессорах… вдруг под влиянием новых веяний Академия совсем преобразилась; авторитет начальства был поколеблен, и руководителями молодых офицеров сделались люди вроде Сераковского, одного из главных руководителей польского восстания, который был впоследствии повешен Муравьевым в Вильне»149.

Сторонники реформ были восхищены 1857 годом. В январе было открыто Общество железных дорог, в ноябре и декабре последовали высочайшие рескрипты Виленскому и Санкт-Петербургскому генерал-губернаторам – начиналась подготовка изменений положения «земледельческого сословия» – крестьян. «Слава и честь 1857 году!» – восклицал автор «Отечественных записок»150. Он ссылался на Манифест от 19 (31) марта 1856 года «О прекращении войны», который заканчивался словами: «При помощи Небесного Промысла, всегда благодеющего России, да утверждается и совершенствуется ее внутреннее благоустройство; правда и милость да царствуют в судах ее, да развивается повсюду и с новой силой стремление к просвещению и всякой полезной деятельности, и каждый под сенью законов, для всех равно справедливых, всем равно покровительствующих, да наслаждается в мире плодом трудов невинных»151.

 

Казалось, что верноподданным императора оставалось только повиноваться: «…русская литература, вняв гласу свыше, в 1857 году посвятила себя изобличению неправды и лицеприятия: здесь же она выказала себя усердною служительницею высших указаний»152. Одно из основных условий начала любой реформы – определение по отношению к прошлому, то есть необходимость выделения не только отрицательных его сторон, подлежащих изменению, но и положительных, которые необходимо сохранить. И здесь начинались разногласия.

Представители старшего поколения военных также исходили из необходимости реформ – например, генерал-лейтенант П. К. Меньков (в 1858 году полковник), сменивший Обручева на посту редактора «Военного сборника», был известен как автор серии критических статей о Крымской войне под общим названием «Немцы на Дунае», вызвавших острое недовольство в Военном министерстве. Однако в обстановке, описанной Н. К. Шильдером, возникли и другие настроения.

Генералитет, хотя и понимавший необходимость реформ, принял первые шаги к публичному их обсуждению в печати буквально в штыки. П. К. Меньков записал в дневнике в день своего назначения на пост Обручева расхожую оценку роли Чернышевского в «Военном сборнике»: «Последний, слишком известный в литературном мире шестидесятых годов, орудовал всем изданием и дал журналу столь дикое направление, что самые отчаянные либералы пришли в ужас! Журнал неразумно перешел все известные пределы свободы слова; неразумно и бесполезно заговорил брань (так в подлиннике. – О. А.) на всевозможные виды; бранил все, кричал, что „все глупо и нелепо, учитесь у нас, мы наставим вас и поведем по пути прогресса!“»153. Либералы не оставались в долгу и называли противников беспредельной критики защитниками николаевской системы. Такой известности не избежал и герой Севастополя – Э. И. Тотлебен154.

Очевидно, что в 1858 году, накануне появления нового военного журнала, это противостояние еще не было столь очевидно. «Русский инвалид» – орган Военного министерства – печатал статьи о причинах превосходства французов Крыму, обращая внимание на рассыпной строй, прицельную стрельбу155, вооружение легкой пехоты штуцерами, индивидуальную подготовку бойцов и т. п.156 Более того, редакция заняла довольно очевидную позицию по отношению к крепостному праву и перспективам его отмены, конечно, не декларативно. Публиковались материалы о том, как это зло преодолевалось в других странах157, о способах возможного решения проблемы в России158.

Но уже первая книжка обручевского издания вызвала в газете раздражение. «Не хорошо, не хорош тон «Военного сборника», – гласило безымянное обозрение „Русского инвалида“. – С этим согласится всякий»159. Даже частично не согласившийся с критикой генерал-адъютант граф С. П. Сумароков не стал защищать журнал вообще – ему не понравились идеи рассыпного боя и индивидуальной подготовки солдата, о которых говорилось в первой книжке сборника160. В «Отечественных записках» также сделали вывод после публикации первых двух книжек «Военного сборника»: «Действительно, большая часть злоупотреблений в военной службе прямо связана с интересами лиц, стоявших довольно высоко в военной иерархии»161.

Сложилась сложная и неприятная для редакции ситуация, когда взаимные обвинения сделали весьма затруднительной работу Обручева в «Военном сборнике». У нового журнала возникли многочисленные и влиятельные недоброжелатели. Целенаправленно создавалась атмосфера, в которой стал возможным решающий удар. Высокопоставленным противникам «Военного сборника» был нужен повод, и они создали его сами162.

Военным цензором полковником Л. Л. Штюрмером был сделан доклад «О вредном направлении всей русской литературы вообще и „Военного сборника“ в особенности»163. Людвиг Людвигович Штюрмер был человеком образованным. Он был членом Военно-Ученого комитета по отделению Генерального штаба и действительным членом Русского Географического общества164. «Надо отметить, – вспоминал участник этих событий, – что это был беспощадный и ядовитый цензор. Его принципы в цензурном отношении доходили до нелепости; иногда от его замечаний и поправок приходилось злиться, а иногда просто смеяться. Он был очень неглупый человек и при замечаниях своих всегда умел осветить авторскую мысль со своей, так сказать, ехидной точки зрения, иногда даже умышленно искажая смысл»165. Нечто подобное произошло и в этот раз.

Название доклада явно было связано со статьей «Об отношении литературы 1857 года к общественному мнению», опубликованной в февральском номере «Отечественных записок» в 1858 году. Штюрмер обвинял редакцию в желании опорочить русских военных. Этот документ был передан Военным министром на Высочайшее Имя166. Примечательно, что при проверке обвинений, содержавшихся в докладе Штюрмера, некоторые из приписываемых им «Военному сборнику» фраз (напр. «служба офицеров бесцветна, скучна, не представляет никакой пищи для ума и потому приводит некоторых к пьянству») обнаружены не были167.

Совершенно не ясно было уже тогда, почему с точки зрения цензора неправильной и вредной была публикация в июньском выпуске журнала четырех статей офицеров разных родов войск (казаки, пехота, кавалерия, артиллерия) и из разных концов России, в которых обсуждались схожие проблемы168. В объяснительной записке после проверки «Военного сборника» особо отмечалось, что задачей журнала было привлечение офицеров к обсуждению недостатков в армии и что редакция его не выходила за пределы задач, указанных правительством169.

Обвинения Штюрмера в нарушении пунктов 1 и 2 военно-цензурных правил («1) не допускать к печатанию ничего оскорбительного для чести русского войска; 2) не допускать никаких нападков, ни насмешек насчет какой-либо части наших войск или корпуса офицеров») были признаны безосновательными. Объяснение, представленное проверяющими, вообще содержало достаточно много весьма неприятных для автора доклада определений170.

Тем не менее в результате доклада Штюрмера редакция «Военного сборника» была смещена после первых восьми выпусков. Напомню, что она состояла из двух молодых офицеров Генерального штаба, которые одновременно были профессорами Николаевской академии Генерального штаба – В. М. Аничкова и Н. Н. Обручева, редактировавших журнал по военным наукам; Чернышевский же редактировал литературную и заведовал хозяйственной частью журнала171, который до 1 января 1859 года издавался при штабе отдельного гвардейского корпуса. После этого журнал был передан в непосредственное подчинение Военного министра172.

Рассмотрим, насколько были обоснованы упреки П. К. Менькова и «Русского инвалида». За восемь месяцев «Военный сборник» опубликовал 64 статьи и пять рассказов (литературный отдел), которые группируются по следующим темам:

1) о Крымской войне – 11;

2) о состоянии русской пехоты – 6;

3) о русско-турецкой войне 1828–1929 годов и венгерском походе 1848 года – 5;

4) литературная часть (рассказы) – 5;

5) о русской кавалерии – 4;

6) об образовании в армии – 4;

7) о роли стрелкового оружия – 4;

8) о состоянии европейской пехоты – 3;

9) о горной войне в Алжире – 3;

10) о реформе в армии – 2;

11) о телесных наказаниях – 2;

12) военная статистика – 2;

13) войсковое хозяйство – 2;

14) военная история – 2;

15) о Казахстане и Средней Азии – 2;

16) об изменениях в артиллерии – 1;

17) о казаках – 1;

18) о призывной системе во Франции – 1;

19) о произволе чиновников во Франции – 1;

20) записки М. И. Драгомирова о Франции – 1;

21) о снабжении в европейских армиях – 1;

22) о военном департаменте в Англии – 1;

23) о восстании сипаев – 1;

24) о Кавказе – 1;

25) о военных училищах – 1;

26) о военной медицине – 1;

27) о лагерных занятиях гвардии – 1.

Из 25 подписавшихся авторов первого периода существования журнала (восемь выпусков) четверо были генералами, причем отнюдь не либеральных настроений: Непокойчицкий, Карпов, Вунш, Затлер.

О значительном влиянии Чернышевского на направление журнала трудно говорить – его отдел был представлен всего пятью рассказами, а специфический характер остальных тем, как мне кажется, излагавшихся вполне профессионально, не позволяет говорить о серьезном вмешательстве штатского литератора, не имевшего военного образования. Безусловно, выделяется особое пристрастие В. М. Аничкова к военной системе Франции, но его работы занимают примерно такой же объем, что и работы Х. Г. Окерблома, не скрывавшего своих прусских симпатий в военном деле. Показательной для позиции журнала была первая статья в первом его номере (май 1858 года), опубликованная без подписи под названием «Взгляд на состояние русских войск в минувшую войну». Неизвестный автор подчеркнул невозможность победы России в войне со всей Европой, каковой, по его мнению, была Крымская война. По этой причине автор считал несостоятельными упреки критиков русской армии. Он обратил внимание на усилившуюся мощь нарезного стрелкового оружия и в связи с этим на значение одиночной подготовки солдата. Вся военная система прошлого царствования не подвергалась автором критике, но среди ее отрицательных свойств были названы стремление к излишнему лоску и отсутствие инициативы в армии. Основной вывод автора был прост – развитие военной науки и военных знаний есть лучшая гарантия исправления ошибок прошлого. Хотя критика в статье изобиловала оговорками, ее нельзя назвать резкой. Но это была первая критика, очевидно, она воспринималась современниками по-другому, скорее эмоционально, чем логически.

За восемь месяцев работы в журнале Обручев написал четыре статьи, из которых три были посвящены проблемам Крымской войны, а одна – «О вооруженной силе и ее устройстве» – имела цель «ознакомить читателей с разумными истинными началами, на которых происходят материальные и нравственные преобразования в войсках, не только наших, но и вообще всех образованных государств»173.

Известно, что долгие годы многие государственные деятели России мечтали остановить ее территориальное расширение, но логика ее восточных границ диктовала дальнейшее движение вперед. Даже Николай I завещал своему наследнику еще в 1835 году: «Не в новых завоеваниях, но в устройстве ее (России. – О. А.) областей отныне должна быть твоя забота»174. Разумеется, Обручев не мог этого знать, но самая идея остановки расширения границ Империи пронизывала все русское общество, доходя до Зимнего дворца. Крымская война усилила эти настроения.

В апреле 1856 года К. В. Нессельроде на посту главы МИД сменил А. М. Горчаков. Программным документом нового министра стал циркуляр русским представителям при дворах иностранных держав от 21 августа (2 сентября) 1856 года, в котором, частности, говорилось о приоритете внутренних задач России над внешними: «Государь принял решение посвятить свои заботы по преимуществу благу своих подданных и развитию внутренних сил страны, сосредоточив на них всю свою деятельность, которая будет направлена на внешние дела только в том случае, если этого потребуют положительные пользы России»175. Поэтому, казалось бы, основная посылка Обручева звучала вполне актуально и не должна была вызвать возражений: «Если вообще завоевания бывают часто бесполезными, то в Европе они делаются совершенно невозможными»176.

Обручев справедливо считал, что военные приобретения требуют значительных сумм на освоение завоеванных территорий, поэтому «на завоевание страны государство будет расходовать средства своего собственного народа и никогда не достигнет тех выгод, которые могли бы искупать все принесенные пожертвования»177. Рассуждения молодого Обручева обладают железной внутренней логикой и взаимосвязью выводов, но проблема состояла в том, что эта логика не имела ничего общего с реальной жизнью, чего не понимал еще 28-летний капитан гвардии, полагавший, что система коллективной безопасности обеспечит мир Европе. «В веке будущем им (миром. – О. А.) будут дорожить еще более»178, – завершал он свой прогноз военной политики и в связи с этим предрекал уменьшение значения армии в обществе.

Нельзя не отметить, что если в анализе внешней политики из правильно понятых фактов Обручев пришел к идеалистическим выводам, то в сфере чисто военной он все же оказался на высоте. Обручев выделяет четыре условия, необходимые для эффективного функционирования каждой военной системы:

Во-первых, армия должна быть не инструментом для завоевания, а «для обеспечения внутренней и внешней безопасности страны» (выделено Обручевым. – О. А.)179. (Важный момент: Обручев не исключает внутреннего врага как потенциальный объект действия армии.) Армия должна быть сокращена, так как большая армия не предотвращает, а вызывает войну.

 

Во-вторых, армия должна быть соразмерна с населением страны, причем не только с современным, но и с будущим, так как «большие постоянные армии и флоты, несоразмерные с населением и излишне его отягощающие, точно так же на него действуют, как и другие причины, имеющие влияние на уменьшение населения: войны, болезни, голод и проч.»180.

В-третьих, армия должна быть соразмерна с материальной силой государства, так как главное условие ее силы – материальное могущество народа (страны)181.

В-четвертых, армия должна иметь хорошо подготовленный, образованный состав войск, так как «результат кампании зависит часто от одного сражения, сражение же решается иногда в одно мгновение, на одном каком-нибудь пункте; следовательно, успех боя будет в руках того, кто в этот момент бросит на спорный пункт колонну лучшего качества. Качество же войск зависит от физического состава, от степени их искусства, от образования офицеров и высших чинов армии и, наконец, от духа, ее оживляющего»182.

Все четыре условия новы для военной подцензурной печати. Но, если связь военной мощи с экономическим потенциалом продемонстрировал Севастополь, то мысль об ответственности армии и флота за демографический процесс в России, за будущее русского народа нова не только для печати, но и для общественного сознания (впрочем, от одной составной части этой программы Обручев откажется – Россия не могла, в отличие от Европы, не иметь большую армию, ее геополитическое положение не оставляло ей выбора). Выводы, которые сделал Обручев из перечисленных условий, представляют собой как бы конспект будущих военных реформ и изменений в тактике боя пехоты (усвоенных, к сожалению, с большим опозданием): 1) армия и флот должны быть усилены созданием милиционных частей, ополчением, развитием торгового флота; 2) сроки службы должны быть сокращены, что гарантирует увеличение обученных кадров; 3) военная повинность должна стремиться к всесословности, чтобы возможно большее число «дозревших к службе людей»183 получили бы военную подготовку. Будущее русских вооруженных сил, таким образом, – постоянная армия, через которую проходит все «мужающее население страны» и которая будет сокращаться, и резерв, значение которого будет постоянно расти. Призывной возраст, считает Обручев, начинается с 21 года, когда рекрут набирает должную физическую силу, но идеальный возраст для солдата действующей армии – от 25 до 35 лет, лица старше 35 лет должны отчисляться в резерв, польза же от 45-летнего солдата, постоянно служившего в армии, невелика184. Сокращение сроков службы, исходя из этого, становится просто необходимым.

Но, пожалуй, самые сильные и смелые мысли в рассуждениях Обручева представляют его размышления об изменении в положении рядового, унтер-офицерского и офицерского состава армии. Появившаяся на вооружении армий казнозарядная винтовка, которую по традиции еще называли штуцером, изменила не только значение легкой и линейной пехоты, но и пехоты как рода войск и артиллерии. Впервые легкое стрелковое оружие стало эффективнее артиллерии на ближних дистанциях. На расстоянии 250 шагов картечь действовала слабо, а штуцер давал 35 % попаданий185, что и давало возможность рассеивать колонны и выводить из строя артиллерийскую прислугу. Эту тактику применяли русские егеря в борьбе с венгерской армией в 1849 году. Но, как это часто бывает, победа заслонила новую тенденцию, вспомнить ее пришлось уже в Крымскую войну.

«Огонь цепей, – делает вывод Обручев, – опасный для артиллерии, будет гибелен для сомкнутых частей, для кучек, для начальников. Рассыпной строй сделается в бою употребительнейшим, главным строем; следовательно, выгода усовершенствования будет на стороне того, чьи люди развитее, способнее к обучению, предприимчивее и обладают большею самостоятельностью, в цепи каждый стрелок предоставлен самому себе»186. Итак, будущее за пехотой, действующей рассыпным строем, это вызовет дальнейшее падение значения кавалерии и изменение в артиллерийском парке: на поле боя будут господствовать нарезные орудия из литой стали с коническими ядрами, усовершенствованной картечной гранатой, которые позволят бороться со штуцером187.

Но рассыпной строй требовал увеличения офицерского корпуса, почти удвоиться должен был младший офицерский состав – ведь на роту в 250 человек полагался всего один офицер. Естественно, такую массу людей он мог вести только в колонне, и солдат не готовился к самостоятельным действиям (за исключением егерей). Обручев считал, что для рассыпного строя необходимо соотношение как минимум один офицер на 100–120 рядовых188.

Для увеличения числа офицеров Обручев предлагал два пути, и если первый – расширение и улучшение системы специального образования для офицеров и их детей – не выходил за рамки привычных мер, то второй – улучшение положения унтер-офицеров, их образования, и открытие для них перспективы производства в офицеры – не был традиционным и отторгался вплоть до чудовищных потерь кадровых офицеров в Первой мировой войне: «Необходимо владеть ею (силой духа. – О. А.) в солдате, чтобы сделать ее несокрушимым орудием против неприятеля и безвредною для мирных жителей. А это возможно только если в самом последнем солдате чтить его человеческое достоинство. Только хороший человек может быть хорошим воином, честным слугою Отечеству и Государю. Каждому солдату открыта дорога в офицеры, можно ли давить в нем чувство, без которого он будет после никуда не годен», – заключал Обручев189.

Нетрудно заметить, что это первое выступление в подцензурной военной печати с широкой программой военных реформ имело по-прежнему профессиональную аргументацию. В области военной эта программа предполагает модернизацию военных структур Империи. Осуществление этой программы улучшило бы боеспособность армии, изменило отношение к солдату как личности, но не сократило бы влияние армии на общество, а скорее наоборот. Подтвержу эту мысль мнением Клаузевица: «Как бы ни мыслили себе совершенное воспитание в одной и той же личности качеств гражданина и воина, в какой бы мере ни представляли войну общенациональной и ушедшей в направлении, противоположном эпохе кондотьер, – все же никогда не удастся устранить профессиональное разнообразие военного дела, а раз это так, то те, которые занимаются военным делом, и пока они им занимаются, будут смотреть на себя как на корпорацию, в порядках, законах и обычаях которой и фиксируются факторы войны. Так это будет на самом деле. Потому было бы большой ошибкой при решительной склонности рассматривать войну с высшей точки зрения недооценивать этот специальный дух обособления (Esprit de Corps), который в большей или меньшей степени может и должен быть свойственен войскам»190. Всеобщая воинская повинность лишь усиливает корпоративный дух кадровых военных, а с ростом резерва увеличивается и число людей, вовлеченных в сферу влияния армии и ее специфической военной идеологии. Этого так и не поняла редакция журнала, где Чернышевский действительно играл значительную роль – обозрение «Современника» хвалило Обручева за любовь к миру, в этом журнале его объявили не столько военным, сколько мирным писателем191.

Но бурю в военных кругах вызвала не эта статья, а две других, объединенных общим названием «Изнанка Крымской войны». Трудно было назвать в армии службу более ненавистную, чем интендантская. Обручев критиковал снабжение войск и рассматривал последствия недостатков этой системы. У англичан в Крыму, например, с сентября 1854-го по сентябрь 1855-го потери в связи с недостатками снабжения превысили боевые: убито и умерло от ран 239 офицеров и 3323 рядовых, а замерзло 2873 человека, умерло от холеры 35 офицеров и 4244 рядовых192. Потери от болезней с сентября по декабрь 1855 в английской армии составили 25 офицеров и 11 425 рядовых193. Интенсивные действия командования, считает Обручев, буквально спасли английскую армию от вымирания. Французы экономили на помещениях для больных, и в результате тиф и холера убили каждого третьего из посланных Францией в Россию солдат. Русская армия также понесла тяжелые потери по вине своих интендантов.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31 
Рейтинг@Mail.ru