Николай Гейнце
В действующей армии
III. Жизнь в поезде
Четвёртый день в дороге, живём, так сказать, в поезде.
Всего человек около сорока пассажиров, из которых тридцать два едут в Маньчжурию, тридцать военных, – среди них два врача, поляк и еврей, и один интендантский чиновник да двое штатских; С. Соколов, у которого своя мукомольная мельница в Харбине, работающая теперь исключительно для продовольствия войск, и я.
Все, конечно, перезнакомились между собой и за чаем, обедом и ужином в вагоне-ресторане идёт оживлённая беседа.
Ни одной дамы, что повергает в некоторую печаль молодых офицеров.
– Знаете, женщины, они всё-таки оживляют! – говорил мне молоденький, симпатичный подпоручик.
Лица его молодых товарищей доказывают, что они согласны с этим мнением.
На станциях больше, как он выражается, «пейзанки», появление изредка местных дам производит сенсацию, хотя пока физиономии этих дам, как говорится «для некурящих».
Выделилась на одной из станций молоденькая, видимо интеллигентная татарка, которую юный и пылкий подпоручик хотел угостить шоколадом, но побоялся её папаши.
Погода стоит тёплая и дождливая, но дождей здесь ждали давно – это были первые на Урале, где была до сих пор жара.
Воздух дивный.
Мы вышли на станции Шафраново и пришли прямо в восторг.
Это было поздним вечером – нас очаровал какой-то чудный аромат, который оказался запахом цветущей липы и грецкого ореха.
Чудная ночь, и в кустарниках заливаются соловьи.
Всю ночь почти не спали: ждали раннего утра, чтобы не пропустить уральских гор и перевала из Европы в Азию.
Величественная картина природы!
Поезд несётся со скоростью 50 вёрст в час мимо отвесных скал огромной высоты, вдруг открывается восхитительная панорама гор, покрытых лесом, ущелий, по которым серебряной лентой пробегают быстрые речки.
И почти нигде не видать человеческого жилья.
Точно человек, сознавая своё ничтожество, убежал от этого спокойного величия природы, боясь нарушить её торжественный покой.
Только поезд, этот представитель человеческой культуры, быстро несётся мимо, отравляя чудный смолистый воздух едким дымом нефти.
Но вот Урал остался позади, подъезжаем к Челябинску, откуда уже едем по военному графику, т. е. расписанию.
В Челябинске простояли пятьдесят минут и, наконец, получили телеграммы Российского телеграфного агентства и некоторые местные газеты.
Нет дам – это ещё с полгоря, но нет газет – это уже целое горе.
Это лишение чувствуется всеми, в ком даже не бушует кипучая кровь молодости.
Телеграмма из Мукдена подтвердила общее мнение моих военных спутников, что японцы, принёсшие столько жертв для взятия Цзинчжоу, не выиграли почти ничего в смысле шансов относительно Порт-Артура.
Запах нефти сменился ещё более отвратительным запахом – оказывается, что от Челябинска паровоз топится местным каменным углём, добытым на Оби.
На станции Чумляк должны были встретиться со скорым сибирским поездом, идущим из Иркутска, но он, оказалось, опоздал на восемь часов.
Какая причина – неизвестно!
Предполагают, что задержка произошла близ Иркутска.
Несмотря на отсутствие дам и газет, едем весело, то и дело обгоняем войска, производящие своим видом какое-то бодрящее впечатление.
Даже запасные нижние чины все молодец к молодцу.
По словам полковника Леша, запасные нижние чины едут для поступления в запас действующей армии, из которого будут пополнять убыль в той или другой части, так что все кадры действующих войск будут всегда в полном комплекте.
– Это очень хорошо! – сказал он мне. – В русско-турецкую войну у нас не было запасных войск, и это делало большие затруднения.
Едем от Челябинска, как я уже писал, не только по военному расписанию, но и так сказать, на военном положении.
Все мосты, охраняются часовыми в папахах и с винтовками.
При проезде по большим мостам двери и окна вагонов затворяются наглухо.
– А если окно. будет отворено? – спросил я заведующего нашим поездом.
– Поезд будет остановлен часовыми, – отвечал он.
– Каким образом?
– Выстрелом.
– Не было такого случая?
– Нет, пока не было.
Часовые также охраняют и все водосточные трубы, идущие под железнодорожной насыпью.
После Петропавловска начались степи – однообразная, унылая картина.
Кое-где виднеются жиденькие рощицы и мелкий кустарник.
Всюду на станциях войска и войска.
В Омске у нас прибавились пассажиры.
В поезд село 4 офицера и полковник Рыковский, известный тем, что в китайскую войну 1900 года пришёл на выручку отряда есаула Ельца и освободил иностранные миссии.
За это он был награждён орденами св. Владимира, Станислава с мечами, почётного легиона, бельгийским и папскими орденами, ввиду того, что католические миссии принадлежали к этим национальностям.
Все мои спутники-офицеры бодры и веселы, точно мы совершаем увеселительную прогулку, и едем не на театр войны.
Иногда только послышится фраза:
– Если придётся вернуться…
Но она производит какое-то мимолётное впечатление.
Снова слышатся смех, рассказы, остроты, льётся оживлённая беседа, поднимаются тосты.
Вчера на мой тост за нашу доблестную армию, полковник Леш любезно ответил тостом за другую тоже сильную армию – русскую печать.
Нечего и говорить, что все предлагаемые тосты сопровождаются восторженным «ура», которое оглашает стены вагона-ресторана.
Запоздавший скорый поезд из Иркутска на конец встретили.
С ним ничего не случилось – он просто сбился с расписания и принуждён был выжидать на станциях.
Кстати о сибирских скорых поездах.
Они далеко не соответствуют тем описаниям, которые появились в печати.
Кухня в ресторане отвратительна и безумно дорога.
Добраться бы хоть до Мукдена!
IV. По Сибири
Едем, всё едем!
Несмотря на комфорт «сибирского поезда», становится утомительно.
Все как-то осовели и ослабли.
К тому же наступили жары – в вагонах душно, а на станциях целые тучи комаров, жалящих немилосердно.
А впереди ещё очень далёкий и очень трудный путь.
Предполагается, что мы приедем в Ляоян не раньше пятого июня, если не будет задержки в поездах, так как от станции Маньчжурия поедем с воинскими поездами, единственными, которые там ходят.
Прибыли в Омск, где я неожиданно встретился с петербуржцем, капитаном Шлейфером, временно командированным сюда в управление по передвижению войск.
В Омске прибавились пассажиры, – село несколько офицеров и два военных доктора и несколько штатских.
Последние едут до станции Тайга, откуда идёт ветвь на Томск, или до Иркутска.
Между Омском и Обью лежит станция Каинск, названная по городу.
Подъезжая к ст. Обь, нам бросился в глаза неубранный с прошлого года на полях хлеб в снопах.
Но вот и станция Кривошеково, названная так по имени раскинувшегося по берегу многоводной Оби огромного села, переименованного теперь в уездный город Ново-Николаевск.
У этого города наверное есть блестящая будущность.
В нём теперь насчитывается свыше 30.0000 жителей.
Железнодорожный мост через реку Обь грандиозное сооружение.
Над ним работало 40.000 человек.
Большинство из них и поселилось в Ново-Николаевске.
В молодом городе две церкви, полицейское управление и несколько каменных лавок.
Проехав ещё шестьдесят вёрст, остановились у станции Паламошинное.
Станция эта замечательна тем, что при земляных работах здесь был найден полный скелет мамонта.
Скелет этот в настоящее время находится в зоологическом музее в Петербурге.
Движение по Сибирской дороге, теперь преимущественно воинских поездов, огромное.
Понастроено для этого множество новых разъездов, которые, так сказать, являются следом проезда в Маньчжурию и обратно министра путей сообщения князя Хилкова.
В будущем, конечно, будет построен второй путь – все большие мосты приспособлены в этом смысле.
На станции Паламошинное мы обогнали санитарный отряд харьковского губернского земства.
Он состоит из сто двадцати человек – 12 врачей, 28 фельдшериц и 12 сестёр милосердия и санитаров.
Выехали они из Харькова 4 мая.
Сёстры все пожилые, так как молодых сестёр на театр войны не берут, но среди фельдшериц есть совсем молоденькие, – лет семнадцати-восемнадцати.
Их обступили наши молодые офицера и стали угощать шоколадом и конфетами.
Но десятиминутная стоянка нашего поезда быстро кончилась, и юные фельдшерицы промелькнули мимо наших молодых людей, как «мимолётные виденья».
Быть может, ввиду полного отсутствия женского общества в нашем поезде, они даже показались им «гениями чистой красоты».
Молодые офицеры со вздохами вскочили в начавшиеся уже двигаться вагоны.
Наконец прибыли ни станцию «Тайга», лежащую в 105 верстах от Томска.
Инженеры почему-то нашли неудобным провести дорогу около самого Томска и оставили его в стовёрстном расстоянии от великого сибирского пути.
Томичам пришлось на свой счёт провести к себе отдельную ветку, дабы, как университетскому сибирскому городу, не ударить в грязь лицом и соединиться с путём, разносящим по Сибири и далёкой Маньчжурии русскую культуру.
Об этом обходе Томска держатся здесь разные слухи.
По словам одних, томичи чем-то разгневали г-д инженеров, по словам других, около Томска дорогу провести было нельзя по совершенно, будто бы, основательным техническим соображениям и т. д.
Одним словом объяснений не оберёшься.
Со станции «Тайга» наш поезд снова увеличился несколькими пассажирами – офицерами, догоняющими уже проехавшие в воинских поездах свои эшелоны.
Наконец мы в Иркутске, куда прибыли, опоздав на несколько часов, благодаря тому, что на станции Чернореченской простояли более двух часов, ввиду поломки локомотива товарно-пассажирского поезда, загородившего нам путь.
Пока послан был другой паровоз, пока свели поезд с нашего пути, прошло много времени.
Как я уже писал, начиная от Челябинска мы едем, так сказать, на военном положении: все мосты и водосточные трубы, словом, весь путь охраняется часовыми.
Обгоняем множество воинских поездов и товарных с военными и морским грузами.
На всех станциях, кроме того, охранные войска.
Таких войск до Ляояна насчитывается 30.000 человек.
По слухам, эти-то войска будут заменены сибирским ополчением и двинуты на театр военных действий.
Ведь это целая армия!
Там они будут много полезнее, и туда они рвутся и душой и сердцем.
Какие всё бравые молодцы!
Офицеры в нашем поезде всё прибавляются; некоторые едут в распоряжение командующего войсками, а другие догоняют свои части, едущие с воинскими поездами.
При приближении к Красноярску начались отроги Саянских гор – виды очень красивы.
Несмотря на жару в некоторых местах лежит снег.
Вот и Красноярск, в котором я служил три года и который покинул семнадцать лет тому назад.
Я не узнал его, так он обстроился и изменил свою физиономию.
Красивый вокзал, но на платформе нет проходу от нищих, калек, безруких, безногих, Бог весть откуда выползающих к приходу поездов.
Следовало бы убрать их!
Двинулись из Красноярска, переезжаем грандиозный шести пролётный мост через широкий Енисей и мчимся далее.
Мелькают станции за станциями с многочисленными промежуточными разъездами.
Вообще сибирский поезд N 7, которым мы следуем, оставляет желать лучшего.
Купе малы, в них страшная духота.
Дороговизна в буфете страшная.
За полпорции сливочного масла – кусочек в два золотника – 20 коп., т. е. вгоняют фунт масла в 9 р. 60 коп., а стоимость его здесь 30-40 коп. фунт – крестьянки продают на станциях.
После Красноярска в ресторанной карте кушаний появился рябчик в сметане – 90 коп., а рябчики куплены на станции за 16-20 коп. штука.
И на все кушанья такой наживной процентик!
Приехали на Нижнеудинскую станцию, – город Нижнеудинск, Иркутской губ. отстоит от неё в полуверсте и внешним видом напоминает Каинск.
Но вот и Иркутск.
Множество громадных каменных домов, прямые, чистые, хорошо вымощенные улицы.
В нём 60.000 жителей, среди которых много «сибирских крезов».
В нём – две мужских и три женских гимназии, духовная семинария и техническое училище.
Хороший каменный театр, множество магазинов, пассажей, ни в чём не уступающих столичным.
Здесь мы вероятно останемся, говоря военным языком, на днёвку.
Не хочется и неудобно отставать от попутчиков – офицеров стрелковой бригады, тем более, что полковник Леш, едущий во главе их, любезно обещал мне всякое содействие по дальнейшему передвижению от Иркутска до ст. Маньчжурия.
Иначе меня могут и задержать, а тут всё-таки некоторые шансы приехать скорее.
V. Через Байкал
В Иркутске предположенная днёвка не состоялась, так как опоздавший на пять часов «сибирский экспресс», чтобы поправить свою ошибку, повёз нас после часовой остановки до озера Байкала.
Мы все решили ехать на нём далее, не соблазнившись отдыхом в столице Сибири.
Путь всё шёл по берегу величественной Ангары.
Мы любовались восхитительными видами цветущих полей и синеющих вдали гор.
Ангара по ширине равняется Енисею, а в некоторых местах и Иртышу.
Особенность этой реки – не подымающаяся даже в самое жаркое лето выше нуля температура.
Вода её прозрачна, как кристалл, течение очень быстро, её истоки находятся у Верхне-Ангарска и состоят из маленьких болотистых речек.
Впадает она в реку Енисей около города Енисейска.
В Ангаре множество рыбы и, по словам сибиряков, очень вкусной.
На одной из первых станций от Иркутска мы встретились с поездом, в котором под военным конвоем везли 21 японца и корейца и несколько японок и кореянок.
Это жители Ляояна, высланные на жительство в Красноярск вследствие своей неблагонадёжности.
Но вот и Байкал – он дал о себе знать сильным охлаждением температуры при приближении к нему, хотя и воды красивой Ангары давали уже некоторую свежесть.
При стоявшей жаре это было более чем приятно.
На Байкале ожидали нас пассажиры почтового поезда, прибывшего туда за пять часов ранее, и огромный пароход «Ангара».
Ледокол «Байкал», принимающий в себя поезд и перевозящий его через озеро, уже ушёл и мы встретили его на озере возвращающимся обратно.
Это замечательно грандиозное судно.
Носильщики перенесли вещи на пароход, и мы поплыли по Байкалу, поверхность которого была гладка как зеркало, а цвет воды совершенно изумрудный.
Среди сибиряков есть много легенд об этом озере-море.
Говорят, прежде всего, что оно образовалось от провала Ангары, и действительно глубина его поразительна.
В некоторых местах, двухвёрстный лот не достаёт дна.
Правая сторона озера вся сплошь покрыта лесистыми горами, на которых до сих пор лежит снег.
Одна из этих гор напоминает очертаниями человеческую голову.
На неё указал мне один из местных жителей, ехавший в Читу.
– Бурятская легенда, – сказал он, – говорит, что один бурятский святой постоянно молился около этого места, простаивая на коленях по целым суткам, Великий Дух, довольный такой усердной молитвой, обратил его в скалу и поставил на страже любимого им моря.
Гору эту буряты считают святыней и по праздникам собираются сюда молиться, бросая каждый раз в море то медную, то серебряную, а то и золотую монету.
По слухам, у подножие этой скалы накопилось много денег.
Явились русские смельчаки, которые пытались добыть их, но без успеха.
Сообщили мне также и интересную особенность этого озера-моря.
Всякий предмет, брошенные в него и утонувший, через несколько дней выбрасывается на берег.
Вследствие этого ни один из утонувших людей не остаётся долго на дне, а выбрасывается на берег.
Осенью в непогоду Байкал страшен своим бурным волнением.
Недаром за ним установилась и репутация, и название Чёртова озера.
Переехали мы Байкал, прибыли на пристань Танхой.
Совсем китайское название.
Оказывается же, – по словам служащего на этой дороге, – что это испорченное чисто русское слово.
В этом месте берег Байкала образует очень тонкий мыс, и рабочие ещё при производстве разведок дороги назвали её «тонкой», делая ударение на последнем слоге, а отсюда произошло название пристани и первой станции «Танхой».
Как гибок русский язык, и как ломают его сами же русские люди!
На этой китайско-русской пристани нас встретил уже не начальник станции, а комендант, оказавшийся впоследствии очень любезным человеком.
На рельсах при прибытии парохода «Ангара» стоял арестантский поезд, в котором везли арестантов на работы по кругобайкальской дороге.
Нас продержали часа два на пароходе, причём перед выпуском с него на берегу появился г-н комендант и заявил:
– В поезде занимают места по чинам. Сперва г-да генералы, затем штаб-офицеры и г-да военные врачи в первом классе, затем обер-офицеры – во втором и третьем классе.
Лица моё и другого штатского г-на Соколова, едущего по делам в Харбин, вытянулись.
– А мы, штатские? – спросил я.
– Будете посажены на поезд, если будут места после занятия мест г-дами офицерами и врачами.
Но вскоре мы успокоились.
Для нас с г-ном Соколовым нашлось свободное купе первого класса.
По мере приближения к театру войны знаешь о нём всё меньше – газет не видишь никаких.
На пристани «Танхой» мы простояли шесть часов и двинулись далее.
До станции «Мысовой» Забайкальской железной дороги едем по берегу величественного Байкала, на котором в этих местах, несмотря на стоящие жары, ещё плавают огромные льдины.
Говорят, что Байкал очищается от льда часто лишь в половине июня.
На переездах встретили сперва поезд с партией японцев в арестантских вагонах, а затем санитарный поезд с нашими ранеными в тюренченском бою – их эвакуируют в Иркутск и Красноярск.
К сожалению, несколько минут стоянки не дали мне возможности порасспросить этих чудо-богатырей, потерявших в славном бою столько отважных товарищей.
На «Мысовую» приходим в четыре часа утра, даю телеграммы о разрешении мне выехать со ст. Маньчжурия далее.
Телеграммы подписываются комендантом.
Иначе их не принимают – дорога на военном положении.
Едем дальше, по стране бывшей каторги.
Вот Верхнеудинск, где на городском кладбище находится могила декабриста князя Трубецкого.
Вот «Петровский завод» железоделательный и чугунно-плавильный, где в былые времена был применяем «каторжный труд» и где работали декабристы.
Вокруг завода раскинулось большое село с церковью, возле которой находится часовня, построенная руками декабристов.
В неё не пускают, она заперта на замок, но в окна видны образа и теплящаяся лампада.
Часовня уже ветха и службы в ней давно не отправляют.
Среди моих попутчиков много лиц, рассказы которых очень интересны.
В одном со мной вагоне едут штабс-капитан суздальского полка Косьмич и ревизор компании «Надежда» г-н Котов.
Первый, по его словам, проезжал Семипалатинск как раз в то время, когда под этим городом были убиты крестьянами три японских шпиона.
Дело было так: два крестьянина, работавшие в поле, заметили трёх неизвестных им крестьян, сидевших на пригорке и записывавших что-то в свои книжечки.
Крестьян это заинтересовало:
– Ишь ты, грамотные.
Они подошли к неизвестным и увидели что двое из них пишут, а третий, сидевший далеко впереди двух других, что-то чертит на бумаге.
– Глянь-ка, рисует. Это не спроста! – решили крестьяне.
Они врасплох напали на первого и без особенной борьбы придушили его вдвоём.
Он даже не крикнул.
Тогда с равными уже силами они поползли к двум другим и также напали на них.
Ввиду встреченного сопротивления крестьяне прикончили и этих.
Забрав бумаги и записные книжки, крестьяне представили их местному воинскому начальнику.
Эти бумаги оказались планами и заметками по съёмке местности, сделанные японцами, замаскированными крестьянами.
– У кого взяли? – спросил воинский начальник.
– А Бог их ведает, кто они…
– Да где они?
– Лежат, ваше-ство в поле, потому нас двое, а их трое…
– Ну так что же?
– Потому мы их и прикокошили… Иначе никак было взять их неспособно.
Убитые оказались действительно японцами.
В pendant к этому ещё в сибирском поезде мне передавали упорный слух, что под мостом через Волгу был пойман японский шпион, переодетый монахиней.
Монахиня эта будто бы бродила под мостом на берегу и всё всматриваясь в устои.
Это заметили сторожа.
– Что ты тут, матушка, всё бродишь, шла бы своей дорогою.
Монахиня ответила ломаным русским языком.
Сторожей взяло сомнение.
Они схватили её и привели в сторожку, где она и оказалась переодетым японцем.
Этим объясняют усиленную охрану в настоящее время волжского моста.
Есть ли в этих рассказах правда, или же они являются плодом возбуждённой военным временем фантазии – неизвестно!
Относительно первого я не смею сомневаться в правдивости моего собеседника.
Во всяком случае, за что купил, за то и продаю!
Беседа с г-ном Котовым была интересна тем, что он был в Порт-Артуре с двадцатых чисел февраля по двадцатые числа марта.
При нём была бомбардировка 9 марта.
В самый город, по его словам, японские снаряды залетали редко, да и фортам они мало вредили.
– В городе, – сказал он, – жизнь текла по прежнему… Порт-артурцы точно привыкли к бомбардировкам. Тем более, что в это время был большой подъём духа – прибыл С. О. Макаров, так трагически погибший 30 марта. На него возлагались большие надежды… Он вдохнул дух отваги даже в мирных обывателей. Бомбардировка 9 марта не произвела на них никакого впечатления… В городе было обычное движение… Я как раз в это время ехал на «рикше»[3] по главной улице, когда послышались залпы из японских орудий…
Таков рассказ г-на Котова.
Подъезжаем к Петровскому заводу – по дороге на линии много рабочих-китайцев и ещё более бурят, отличающихся от первых маленькими и тонкими косами.
