Николай Гейнце
В действующей армии
XXXV. Душевные заболевания на войне
Вопрос о душевных заболеваниях во время войны интересовал меня и ранее в Петербурге.
Я беседовал на эту тему со многими психиатрами, но разрешить его здесь на месте, так сказать, на театре войны, было ещё более интересно.
Поэтому, узнав, что при 1 сводном госпитале существует отделение для душевнобольных, которым заведует петербургский психиатр, известный деятель в попечительстве о глухонемых, доктор медицины Е. С. Боришпольский, я поспешил посетить этот госпиталь и его отделение.
1 сводный госпиталь находится в самой людной части гор. Харбина, за большим мостом через Сунгари, соединяющим так называемый «Новый Харбин» с «Пристанью», исключительно торговою частью города.
Он состоит, как и другие сводные госпитали, из четырёх бараков и ряда домиков, где помещаются офицерские отделения, канцелярия, квартиры врачей и служащих, приёмной и проч.
Госпиталь этот находится в заведовании чисто русского человека д-ра мед. Глаголева и поставлен действительно образцово.
Здесь я снова видел поразительные выздоровления раненых навылет пулями в грудь и живот.
Таков, например, рядовой 3 восточносибирского полка Филипп Желтиков, раненый при Вафангоу, рядовой 139 моршанского полка Август Фишер и т. д.
– Настоящая война, – сказал мне д-р Глаголев, – замечательна тем, что даёт очень незначительный процент раненым, которым необходимо производить ампутации.
– А где у вас отделение для душевнобольных? – спросил я.
– Это дальше, в самом крайнем флигеле… Сначала душевнобольные помещались здесь ближе, но оказалось для них очень шумно, а потому они были переведены в более тихий уголок…
В сопровождении смотрителя госпиталя я отправился в отделение для душевнобольных.
Мы ехали мимо целого ряда маленьких домиков, среди которых, на правой руке я увидал уже почти готовое, довольно обширное каменное здание.
– Что это такое?
– Это «Царская баня», т. е. баня для солдат, строящаяся на личные средства Государыни Императрицы Марии Фёдоровны.
Постройка её стоит 35.000 рублей.
Наконец, сделав довольно большой конец, мы остановились у крайнего флигеля.
В нём-то и помещается отделение для душевнобольных нижних чинов и офицеров.
Это очень чисто содержимый флигелёк, состоящий из коридора и пяти комнат-палат.
В день моего посещения больных было 19 человек – 14 нижних чинов и 5 офицеров.
В самой задней отдельной комнатке домика помещается полковник С., в настоящее время произведённый в генерал-майоры.
Он ранен в левый глаз с повреждением передней части мозга.
Я повидался с ним.
Несчастный производит тяжёлое впечатление.
Он видимо находится в страшно угнетённом состоянии, и со слезами в левом глазу, правый скрыт повязкой, лепечет чисто по-детски:
– Вы, дяденька, пришли навестить меня… Это хорошо, очень хорошо… Ведь я генерал… У меня было три человека и тридцать пушек, и японцы от меня бежали, а теперь меня посадили, дяденька, в каюту и везут… Я не знаю, куда везут…
Слёзы катятся градом из здорового глаза больного.
– Как вы себя чувствуете?
– У меня в голове было три пьявицы, одну из них вытащили, а две остались…
И снова слёзы и слёзы.
Я не выдержал и тихо вышел из комнаты страдальца.
Встреча с заведующим отделением доктором Е. С. Баришпольским несколько отвлекла меня от тяжёлого впечатления только что виденной картины душевных страданий доблестного генерала.
Я знал доктора Боришпольского ещё до Петербурга, а потому встреча на далёкой чужбине была более чем сердечная.
Прежде, всего, конечно, я спросил о больном С.
– Шрапнелью он ранен в голову, причём произошло поранение левого глаза и передней части левой лобной доли мозга, где залегает, как прежде думали, характер человека, а теперь дознано, что в этой части мозга сосредоточена вся психика человека и двигательные центры речи… Поэтому С. превратился в совершенного ребёнка. Он всех называет «дяденька» «тётенька», все предметы называет уменьшительными именами, он очень упрям и капризен, и ранее он доставлял мне много хлопот и забот… Кроме того у него наблюдается «эмпастическая афазия» и «парафазия».
– Что это значит?
– При «эмиастической афазии» человек забывает название предмета, он напишет вам его название, укажет на него, но произнести это название не в состоянии, а при «парафазии» больной один предмет называет другим.
– Это всё неизлечимо?
– Почему неизлечимо? Напротив, очень и очень излечимо, и С. теперь поправляется. У него происходит всасывание в поражённой части мозга… Левого глаза он, действительно, лишится…
– Много наблюдается в армии душевных заболеваний?
– Ежедневно бывает 2-3 заболевания.
– Куда вы направляете больных?
– К нам на помощь приходит образцово, благодаря энергичной деятельности полковников Дементьева и Климовского, организованная эвакуация душевнобольных. Эвакуационный поезд отходит через каждые десять дней и доставляет больных до Москвы. Нижние чины помещаются в вагонах третьего класса, снабжённых тюфяками, бельём, посудой, сахаром, чаем, а офицеры размещаются в купе второго класса… Поезд сопровождает врач-специалист, фельдшер-санитар и большое количество прислуги, по расчёту: на спокойного больного – два человека, а на буйного – четыре.
– А какого режима вы держитесь здесь… У вас нет, как я вижу, ни решёток, ни замков…
Действительно, все больные ходят свободно, все двери палат не заперты.
– Да, я придерживаюсь двух английских принципов при лечении душевнобольных… Один из этих принципов гласит: no restrains[13], а другой – open doors[14]. С 20 марта, т. е. того времени как я заведую отделением для душевнобольных в Харбине, я ни разу не употреблял так называемую «смирительную» рубашку, хотя были больные и с припадками буйства; я предпочитаю, чтобы их держали служителя. Военное начальство, в этом случае, оказалось очень отзывчиво на мои просьбы и дало мне много прислуги. У меня прислуги до 20 человек.
Здесь очень много наблюдается так называемых «эпилептических психозов».
Объясняется это той же концентрацией неблагоприятных условий, при которых эпилептические припадки усиливаются и учащаются… Таков ряд душевных заболеваний, вызываемых войной «посредственно».
– Значит есть заболевания, вызываемые непосредственно?
– Да, пример полковник С., которого вы видели. К непосредственно вызываемым войной психическим заболеваниям относятся те, которые происходят от травматического повреждения головы и спинного мозга… Повреждения последнего происходят не только от неприятельских снарядов, но и от ушибов спинного хребта камнями… В то время когда отряд взбирается на сопки, следующим за первыми рядами приказывают прикрывать голову скатывающихся вниз камней… Но камни часто с большой силой ударяют в спины взбирающихся, осыпаясь с сопок при движении отряда, отчего происходят серьёзные ушибы спинного хребта и как результат психическое заболевание: истерии, невралгии и т. д.
– Вы наблюдали за содержанием бреда душевнобольных?
– Да, и очень внимательно…
– Вероятно он касается военных событий, сражений с японцами и т. п.
– Далеко нет! Из случаев бреда, которые я наблюдал, только два было типичных бреда – один у штабс-капитана Z – который в бреду бил японцев, одного больного, а другого маленького, которые постоянно являлись перед ним, а второй – у одного 19-ти летнего добровольца, которому казалось, что японцы ползут к нему под ноги и он давит их целыми массами. В общем же чаще всего, как я уже говорил вам, наблюдается бред самообвинения. Бреда страха перед врагом я не наблюдал ни разу.
XXXVI. Смерть гр. Ф. Э. Келлера
К пассажирскому поезду прицеплен маленький товарный вагон, украшенный красным крестом.
Этот вагон почти незаметен в составе поезда.
А между тем он несёт в Россию первую крупную жертву сухопутной русско-японской войны – тело убитого 18 июля генерала графа Фёдора Эдуардовича Келлера, в самом начале войны сменившего генерала Засулича в командовании «восточным отрядом».
«Восточный отряд» представлял из себя одну из крупных частей русской армии, которой выпало на долю сдерживать наступление главных сил армии японской, после перехода последней через Ялу и битвы под Тюренченом.
И покойный генерал с честью, успехом и несомненным стратегическим талантом вплоть до своей трагической кончины впереди своих войск исполнил эту задачу.
18 июля его не стало!
Вагончик с красным крестом более чем скромно уносит его прах на дальнюю родину к осиротевшей вдове, графине М. А. Келлер.
Его сопровождает его единственный сын, едущий в купе I класса, бывший корнет-кавалергард, а ныне нежинского драгунского полка, стоящего на южном фронте под командой генерала Бильдерлинга, у которого молодой граф Александр Фёдорович Келлер состоит ординарцем.
Я ранее ещё познакомился с графом в Харбине.
Крайне неловко было при первом знакомстве расспрашивать подробности постигшего его тяжёлого горя.
Но совместная дорога сближает, и встретившись снова с графом на станции Маньчжурия и совершая оттуда путь в одном вагоне, мы сошлись и разговорились.
– Вы провожаете тело вашего батюшки до самого имения Сенницы в Рязанской губернии? – спросил я.
– Нет, только до Иркутска…
– А оттуда?
– Оттуда вагон останется на попечении двух денщиков моего отца, которые едут со мною… Кроме того я телеграфировал, чтобы гроб встретили в Челябинске некоторые из родственников.
– А вы возвратитесь на войну?
– Конечно! Мой отец перевернулся бы в гробу, если бы я поступил иначе…
– А ваша матушка? Разве вы не думаете, что потеряв мужа, её горе усугубится мыслью, что и её единственный сын находится в постоянной опасности?
– Всё это я понимаю, но это неизбежно, раз мой отец находился на военной службе, а я состою на ней, это был его долг, а теперь это долг мой…
– Всё это так, но жена и мать…
– Жена и мать солдата должна быть готова к этому… Я думаю даже, что мимолётное свиданье со мною и новая разлука для матушки будет тяжелее…
– Это-то конечно, но я думаю, что ввиду постигшего несчастья, вы могли бы совсем не возвращаться на войну…
– На это я никогда не соглашусь.
– Скажите, граф, у вас есть желание отомстить японцам за смерть вашего отца? – спросил я.
– Вообразите, этого чувства во мне нет и следа, да я думаю, что появление его было бы нелогично… Если бы мой отец был убит кем-либо не во время войны, по чувству злобы или с корыстною и иною целью, конечно я бы мог желать отомстить убийце, но на войне японцы лишь исполняли свой долг, и отец точно также, если не сам убивал, то это делалось по его распоряжению… Мне думается, что если, бы судьба впоследствии столкнула меня с человеком, по приказанию которого стреляли в моего отца, я не мог питать и не питал бы к нему ни малейшей злобы… Я не скажу, чтобы я не хотел иметь случай убить японского офицера, или генерала, я это сделал бы с удовольствием, исполняя этим свой долг солдата… Чувство мести к японцам у меня вызывает не смерть моего отца, страшно меня поразившая, а их зверство с ранеными, их глумление и надругание… Вот за что я готов мстить им, а смерть отца – это такой естественный факт войны… И я думаю, что не один я так чувствую… У меня есть для этого поразительный пример, это случай с моим родственником князем Радзивиллом. Он во время англо-бурской компании сражался добровольцем в рядах англичан, и во время одного из сражений один бур выстрелил в него на столь близком расстоянии, что князь Радзивилл запечатлел в своей памяти лицо своего врага. Князь был ранен в бок, и рана была настолько опасна, что он пролежал несколько месяцев… После войны судьба столкнула князя Радзивилла с этим буром, стрелявшим в него, заграницей… Они познакомились и даже дружески позавтракали вместе в ресторане… Война порождает между людьми иные счёты!..
– Куда был ранен ваш отец?
– Спросите лучше, куда он не был ранен? В него попала шрапнель, причём он был ранен тридцатью шестью пулями, в грудь, в живот, в обе руки и обе ноги, а дистанционная трубка снаряда врезалась ему в левую сторону груди. Из висевших у него на шее на золотой цепочке образков, пять были повреждены пулями, а на одном оттиснулся отпечаток золотой цепочки.
– В официальном сообщении было сказано, что он жил двадцать минут…
– Это ошибка… Он был убит на месте… Рядом с ним стоял на верху сопки – это было у Ляндинсяна – начальник его штаба полковник Ароновский. Силою взрыва шрапнели он был отброшен далеко от отца… В это время поднимался на сопку ординарец отца, сотник Нарышкин, и вдруг увидел столб пыли и падение двух офицеров. Полковник Ароновский, по счастью, не раненый и не контуженный, вскочил и крикнул: «Генерал убит, носилки!..»
– На войска это известие, вероятно, произвело страшное впечатление? – спросил я.
– Да, солдаты отца очень любили, и его смерть действительно, поразила их… Мне рассказывали любопытную подробность. У отца как будто было какое-то тяжёлое предчувствие… Когда он вместе с полковником Ароновским подошёл к подножию сопки, на которой ему суждено было найти смерть, он остановился как бы в раздумье, но затем махнул стеком – английским каучуковым хлыстом – и стал подниматься…
– Где вы получили известие о смерти вашего отца?
– Я был в это время в Ляояне… Мне сообщили, что отец тяжело ранен… Я поскакал к Ляндинсяну и сделал этот путь в шесть часов… На месте я узнал роковую истину… Тело отца пришлось положить в тяжёлый деревянный китайский гроб. На крышку его положили шашку, шапку и ордена, и понесли на руках до этапа. Начальник этапа хотел для дальнейшей перевозки тела дать лафет, но ввиду того, что бой продолжался, и каждое орудие могло пригодиться, гроб поставили на артиллерийскую фуру и повезли в Ляоян. Торжественна и умилительна была картина, когда печальный кортеж проезжал мимо 2 бригады 35 дивизии. Все солдаты обнажили головы и перекрестились как один человек. Выражение этих простых русских лиц красноречиво говорило о состоянии их души, и той печали, которую они испытывают. Гробу были отданы воинские почести. По прибытии в Ляоян мне с трудом удалось достать цинковый ящик, в который поставить гроб. Цинковый ящик, в свою очередь, поставлен в деревянный, и в таком виде гроб поставлен в вагон и препровождается в Россию.
Разговор перешёл на другие, менее печальные темы.
Я никогда не встречал среди представителей нашей гвардии более симпатичного, более милого, более привлекательного человека, и вместе с тем увлекательного рассказчика, как граф Александр Фёдорович Келлер.
Несмотря на его офицерские эполеты, он не достиг ещё гражданского совершеннолетия – ему нет двадцати одного года, но вместе с тем всестороннее образование его прямо поразительно – он не только свободно говорит и читает на трёх языках: французском, немецком и английском, но успел прочесть на них очень много, знаком с русской и иностранной литературой, со всеобщей историей, философскими учениями и естественными науками, увлекается химией, физикой и оккультными знаниями, ища между ними связи, в существовании которой он убеждён.
Наряду с этим он любит свой полк, с одушевлением говорит о полковой жизни, о праздниках и попойках.
Словом, он не рисуется своими знаниями, столь разнообразными и редкими для молодого офицера – приобретение их было для него, видимо, не трудом, а удовольствием.
Беседа коснулась обнаруженного нами в настоящей войне незнания сил противника.
– Мне по этому поводу, – сказал молодой граф, – припоминается рассказ моего покойного отца, относящийся ко времени русско-турецкой войны. Он был тогда молодым капитаном генерального штаба, участвовал перед объявлением войны России Турции в сербско-турецкой войне вместе с М. Г. Черняевым, а ко времени объявления войны находился в Кишинёве. Раз в обществе нескольких генералов, среди которых был и М. И. Драгомиров, зашла речь о предстоящей войне. Генералы заявляли, что победить турок для русских войск пустое дело. «Какие они солдаты! Побегут после первого серьёзного натиска!» Мой отец решился возразить против этого мнения, сказав, что турки, насколько он успел с ними ознакомиться, очень хорошие солдаты и притом прекрасно вооружены. «Что вы там говорите?» «Это на вас с братушками турки могли нагнать страху, а не на наши войска!» – обрушились на отца генералы. Он, как младший в чине, принуждён был замолчать. Русско-турецкая война доказала, что отец был прав.
Таким образом незнание сил противника для русских людей не новость.
Россия слишком сильна, чтобы справляться о силах врага.
XXXVII. Подарки артиллеристам
Студент с. – петербургского университета А. А. фон Гагемейстер только что исполнил интересную миссию, для которой он прибыл на театр военных действий, и возвращается в Петербург.
Миссия его состояла в раздаче подарков артиллеристам от «кружка помощи артиллеристам», организованного с самого начала войны в Петербурге вдовою генерала баронессой Е. В. Бильдерлинг и Е. А. фон Гагемейстером.
Кружок тогда же начал собирать пожертвования для нужд артиллеристов на Дальнем Востоке, причём наибольшая доля труда и суммы жертв выпала на долю учредительницы кружка баронессы С. В. Бильдерлинг.
Крупными жертвовательницами на это доброе дело были графиня Платер из Киева и графиня Баранцева из Варшавы.
«Кружок помощи артиллеристам» кроме того, что задался целью собрать пожертвования деньгами и вещами, но и решил, чтобы пожертвованные и купленные на пожертвованные деньги вещи были доставлены по назначению и переданы из рук в руки.
Это была благая мысль.
С двумя вагонами, нагруженными подарками артиллеристам, А. А. фон Гагемейстер отправился из Петербурга в далёкий и трудный путь.
Подарки эти состояли из белья, мыла, табаку, махорки, сахару, папирос, антисептических пакетов, книг для солдат, пожертвованных «обществом грамотности», макарон, табаку в кисетах, кожаного сапожного товару и инструментов для сапожного ремесла, подошв и кусков кожи для заплаток.
В офицерских пакетах-подарках заключалось по шести штук и пар всякого белья.
Кроме того для них же предназначались папиросы.
А. А. фон Гагемейстеру удалось блестяще исполнить его миссию.
Он был на всех передовых позициях в отрядах: покойного генерала Келлера, генерала Мищенко, генерала Зарубаева, генерала Штакельберг и полковника Леша.
Небольшую часть подарков он раздал в Ляояне находящемуся там артиллерийскому полупарку.
Я имел случай познакомиться с А. А. фон Гагемейстером.
Это чрезвычайно симпатичный молодой человек в студенческой форме, весь исполненный горячим желанием послужить своей родине на поле брани.
– Я хотел поступить вольноопределяющимся, но моя матушка воспротивилась этому. Я с радостью ухватился за поручение «кружка помощи артиллеристам», всё-таки надеясь принести некоторую пользу борцам на театре войны…
Отрадно видеть такое патриотическое одушевление в богатом и независимом юноше.
– Особенно оставались довольны солдатики, получившие ящики с сапожным товаром и инструментами, обрадовались очень книгам и кисетам с табаком. Некоторые кисеты были сшиты из бархата и шёлковой материи. Солдаты обыкновенно брали эти кисеты и говорили: «Так что, ваше благородие, дозвольте фельдфебелю отдать… Оченно нарядный». Я конечно дозволял, а затем уже сам обыкновенно выбирал самый красивый кисет и говорил: «Отдайте этот фельдфебелю»…
– Какие выяснились особенные нужды нашей армии? Вам, конечно, это было виднее, – спросил я.
– Я бы лично не решился вам ответить на этот вопрос, – отвечал мне А. А., – но у меня есть документ компетентного лица, а именно и. д. инспектора артиллерии маньчжурской армии генерал-майора Михеева, который вполне разрешит интересующий вас вопрос… Я покажу его вам…
И А. А. фон Гагемейстер дал мне прочесть письмо генерал-майора Михеева, в котором последний горячо благодарит «кружок помощи артиллеристам» за присланные прекрасные подарки и перечисляет на случай вторичного присыла необходимые вещи.
Вещи эти следующие: сапоги самых больших размеров, тёплые портянки, валенки, хотя бы не обшитые кожей, кожаные подошвы и лоскуты кожи для починки, сапожный товар и инструменты, полушубки, фуфайки, штаны стёганые на вате в верхней их части (для верховых), шерстяные перчатки, варежки, папахи, препараты против обмерзания; свиное сало, коллодиум в малых коробках.
Для офицеров, по мнению генерала Михеева, необходимы: фуфайки, меховые перчатки, короткие полушубки, походные сумки с целлулоидовой пластинкой и компасом.
Надо надеяться, что это указание генерала Михеева пригодится на будущее, так как не может быть сомнения, что пожертвования в «Кружок помощи артиллеристов», обставляющий такими солидными гарантиями доставку лепт добрых людей, потекут широкою волною.
Я от души желаю ему этого.
