Николай Александрович Игнатов
С М С
Второй торговец потупил взгляд, что-то недовольно пробурчал и, кряхтя, поднялся с ковра.
– Порватский шпион этот Дебиря, вот и всё! Ходит по лагерям, да вынюхивает всё, а потом они детей у нас крадут. Тьфу! – злобно пробурчал он и ушел к своей лавке.
– Вот же дурак ты, Манет! – сказал, усмехнувшись, ему вслед первый торговец и продолжил раскуривать чубук.
– А вообще, Мелай, чёрт его знает, этого Дебирю! – теперь уже с серьёзным лицом сказал он, глядя на нищего. – Его ведь и Порваты не трогают, говорят. Так что ты держись лучше от него подальше.
После этих слов первый торговец тоже поднялся с ковра. Мелай попрощался с ним и побрёл домой.
5/А
Планета, к нашему прибытию, была под властью Норага уже несколько десятков тысяч оборотов вокруг звезды. Здесь я вынужден дать пояснение, и я постараюсь сделать его доступным для понимания.
Явления Норага в неких моментах пространства фиксируются нами согласно определённым пропорциям протяженностей континуумов, отделяющих нас от него. Когда я говорю «Нораг переместился» или «мы прибыли куда-либо» я не подразумеваю тех понятий в чистом виде, что приняты в ваших языках для определения изменения своего положения в пространстве. Повторяю, данный текст – это адаптация мыслеформ к вашему восприятию. Я использую ваш язык и ваши понятия. Иначе вы не будете иметь возможности уразуметь хоть что-то из того, о чем я веду речь. Я вынужден напомнить о пропасти, отделяющей наши когнитивные, перцептивные и физиологические институты, так как сейчас мне необходимо дать труднейшие для понимания объяснения.
Так вот, никакого перемещения в вашем понимании Нораг не совершает. Он является в определённой точке пространства, а изредка – в нескольких. То, что для вас расстояние – для него это только вектор. Скажем так – любые объекты в пространстве равноудалены от Норага. Слои пространственной материи, слабой аналогией коим может выступить ваше «время», для него также открыты сразу все и всегда.
Теперь вернёмся к тому, что Нораг пробыл на планете несколько десятков тысяч оборотов вокруг звезды. Он явился тогда, когда разумный вид только формировался. Осёдланные эволюцией, существа сумели быстро вырваться вперёд в гонке с прочими биологическими видами.
Природа жестока к организмам. Они страдают сами и приносят страдания другим, повинуясь её неумолимой стимуляции. Этот биологический механизм довольно просто устроен. И, подобно Норагу, он преисполнен жестокости. Жизнь и смерть, два основных компонента этого примитивного устройства, являют собой пагубность и бесперспективность его.
Нораг сумел внедрить в генетический базис будущих разумных существ некие самокорректируемые сигнатуры. Он реконструировал генотипы таким образом, что эгоцентризм каждого отдельного индивида этой расы стал незыблемой парадигмой выживания. Также он выборочно наделил определенных носителей генома генами повышенной жестокости и агрессивности.
Для удобства повествования я обозначу эту группу носителей «виоленты». Когда виоленты вызреют в разумных существ, когда дойдут в развитии до определенного уровня, их невероятный врождённый цинизм, склонность к ненависти и даже к садизму сыграют ключевую роль в замысле врага.
Несколько тысяч оборотов планеты вокруг звезды пронеслись для него одним мгновением. И он начал действовать. Хочу внести ясность – мы не смогли точно рассчитать слой пространства, в котором Нораг явился, поэтому прибыли как всегда поздно…
Хронология событий в сжатом виде будет выражена так:
Представители разумной расы этой планеты прошли тернистый путь от диких звероподобных существ до высокоразвитой цивилизации сравнительно быстро. И здесь следует отметить немалую заслугу виолентов; своей агрессивностью и цинизмом они зачастую становились мощными стимуляторами развития общества и цивилизации в целом, пусть и ценой немалых жертв и страданий целых поколений. После веков распрей и дележа жизненных пространств планеты, сопровождающегося страшными войнами, наконец настал всеобщий мир. Технологии развились до столь высокого уровня, что стали использоваться только возобновляемые ресурсы. Проблема перенаселения мира была решена. Уровень благосостояния всех индивидов был выровнен. Все жители мира объединились под одним общим духовным символом. Порядок и благополучие воцарились, казалось, окончательно.
Как только это стало очевидно, Нораг активировал скрытые генетические сигнатуры виолентов, вследствие чего последние тут же занялись агрессивным саботажем и террором. Всюду стали возникать секты и террористические группы, возглавляемые продвинутыми виолентами. Они сеяли вражду, ненависть между простыми жителями гипперсоциума планеты и взывали к непримиримой борьбе со всеми, кто объявлялся врагами. А к оным относили каждого, кто не разделял их убеждений. Они яростно напоминали о прошлых конфликтах, о старых, давно ушедших в историю разногласиях, поднимали из глубин прошлого истлевшие, казалось, противоречия. Виоленты были сильны и убедительны. Простые жители мира легко и быстро стали заложниками их проповедей.
Массовая истерия охватила мир, и он раскололся под натиском всеобщего сепаратизма и нетерпимости. Начался геноцид. А затем – небывалая в истории война. Война не за территорию или ресурсы, но на полное уничтожение.
Не могу позволить себе описывать подробности этой войны. Считаю эту информацию просто излишней. Скажу лишь, что высокие военные технологии позволили воющим сторонам за очень короткий срок сократить население своей расы на 80%…
Но мы, всё же, успели прекратить это безумие. Мы ввергли всех оставшихся в живых индивидов в стазис и стерли лишние сигнатуры из генетического базиса. Затем мы очистили биосферу планеты от немыслимого количества загрязнений, полученных в результате боевых действий. Их мир вновь стал пригодным для жизни, и они были выведены из стазисного состояния. Поскольку всё это произошло почти мгновенно, никто из них ничего не заметил. Война прекратилась. Выжившие, с ужасом осознав содеянное, начали восстанавливать свою цивилизацию.
Нораг же вновь ускользнул.
6/М
Мелай лежал на небольшой кучке сена, и, положив руки под голову, пялился на ночное небо. Звёзды казались ему угольками, небрежно просыпанными на чёрную ткань небес некой могучей рукой. Только рассыпали их очень давно и они медленно падают на землю; до того медленно, что этого и заметить нельзя. Сердце Мелая сжималось, а на лице появлялась идиотская улыбка, всякий раз как он пытался вообразить себя где-то там, среди этих угольков. Он понятия не имел, откуда такие мысли берутся в его голове (всё-таки неслабо его, поди, ударили тогда у водопада), но они возносили его на такую вершину блаженства, что, собственно, думать о чем-либо еще в такие минуты он просто не мог.
Огоньки. Много. Бесчисленно много огоньков. И он, Мелай, парит среди них…
– Да что ж ты совсем оглох, дубина?! Мелай! Проснись же!
Идиотская улыбка была грубо устранена с его лица легкой пощёчиной, он тут же встрепенулся и вскочил на ноги. Инфляй стоял перед ним, как всегда с суровым лицом, и укоризненно качал головой.
– Ну что ж ты, сынок, спишь-то как суслик?! Я уж думал, Прибай наговаривает на тебя, когда тот сказал, что ты на посту уснул сегодня, когда рабов Сивушам продавали. А оно вот что, значит – взаправду дрыхнешь.
– Отче Инфляй, ей богу, сам понять не могу что это со мной…
– Прекрати меня так называть, когда мы одни, – поморщившись, перебил Инфляй. – Меня аж коробит от этого "отче"! Это ж для других, чтоб видели, что ты мой пасынок. А дома нам это к чему? Зови просто по имени. Ну, ладно, продолжай оправдываться. Чего ты там врать начал?
Инфляй улыбался. Это смутило Мелая, и он не стал пытаться дальше говорить по поводу своей сонливости. Вообще, он трепетал перед отчимом; он вызывал в нём безмерное уважение и такую преданность, что было очевидно – скажи он Мелаю шагнуть в огонь или с обрыва, тот шагнёт. А вот улыбался Инфляй редко, потому своими кривыми улыбками всегда смущал пасынка. Тому было просто невдомёк, чего это суровый и такой всегда серьезный Инфляй вдруг скалится?! Мелай, при всём этом, замечал, что глаза отчима наполнялись безбрежной тоской, всякий раз, как он разводил свои высокие скулы в оскале. Всё-таки сына ему никем не заменить, – грустно понимал он , всякий раз, как наблюдал эту тоску в глазах Инфляя, да и вообще, всегда, когда задумывался о себе и своём теперешнем положении.
– Я чего будил-то тебя, жрать пойдём.
Над углями висел средних размеров котелок, в котором кипела шурпа. Котелок был металлическим и невообразимо ценным в Общине, Инфляй им сильно гордился. Он редко забывал рассказать за ужином (если ужинали в компании гостей) ту полулегендарную историю из его молодости, как он добыл этот котелок в одном из проклятых Городищ Великих. По завершении рассказа он, непременно под восхищённые взгляды слушателей, поглаживая бороду, восхвалит искусство Великих по обращению с металлом и их невообразимое могущество над материалами вообще. Вот, дескать, сегодня – что любая из Общин сможет выплавить? Какую дрянную ложку или наконечник для стрелы?! Да хоть бы даже сами Недалы, известные умники и ремесленные люди, что они могут из металла путного сделать?! Да и что нынче за металл?! Мягкий какой-то, непрочный, дрянь, словом. А вот у Великих… (тут Инфляй обычно ударял палочкой по котелку, добиваясь нужного слуху звука) Совсем другое дело! И как им это удавалось – вот загадка.
Вообще, если ужинали с бочонком пива или браги, то тут уж Инфляй уходил надолго в воспоминания о своих походах по руинам Городищ, о редчайших и таинственных находках, что им с другими нойонами удавалось добыть…
– Шурпа сегодня что надо! – щурясь и чавкая от удовольствия, сказал Инфляй.
– Точно, – подтвердил пасынок, сдувая пар с горячего бульона в ложке. – А какая она у тебя ещё бывает?!
Сегодня ужинали без гостей. Сидели у костра, слушая тихую и грустную песню лёгкого степного ветра. Огромная Юрта Старейшины во тьме ночи казалась невзрачной и даже какой-то жалкой. Мелай, жадно поглощая ужин, рассматривал ближайшую кошму. Она была сплошь покрыта ровными металлическими пластинами. Некоторые были блестящими, иные – белыми, другие чёрными. Почти все эти пластины были украшены надписями на языке Великих или изображением яблока, одного из символов (как говорят в Общине) их павшей цивилизации. Пластины эти были дорогими артефактами потому как отличались известной крепостью и твёрдостью. Знатные нойоны и даже некоторые зажиточные нукеры отделывали ими свои стеганые кафтаны. Ни стрела, ни копьё их не пробивали. Но чтоб вот так обвешать ими кошму юрты, просто для красоты, этого себе почти никто из всей общины Язов позволить не смел. А Инфляй ничего предосудительного в этом не видел, не даром его рейды за реликвиями были столь успешными в своё время, что он при жизни стал легендой. Столько артефактов, разных волшебных вещиц, железных изделий, предметов одежды Древних, никто кроме него не приносил. Многие даже и подойти побоялись бы к некоторой утвари, что он добывал, а он, мало того, что не боялся ничего, ещё и легко находил применение многим непонятным вещам, пусть даже применение это шло вразрез с изначальным их предназначением.
Инфляй не боялся заходить в самые гущи, самые зловещие и дальние уголки покинутых (а потому – проклятых) Городищ Великих. Потому он и ходил почти всегда один, другие просто трусили идти с ним в эти, как им казалось, походы в один конец. Нередко он возвращался в лагерь без лошади или израненный, а бывало, что и без оружия и без доспехов, да чуть живой. Иногда в Городищах встречал он волков, что непременно нападали на него. Порой на обратном пути его атаковали Порватские всадники, от которых он чудом уходил, зачастую ценой всех добытых вещей, которые приходилось бросать, чтобы уйти от погони. Много всяких историй успел Мелай услышать от самого Инфляя, а чаще от других Язов, о его бесшабашных походах. Бывало, Мелай подолгу засматривался на висящую в их юрте карту, на которой были отмечены границы Живого Мира, по которому кочуют друг за другом все Общины. Первые всегда идут Язы, так уж повелось, следом Сивуши, мастера варить пиво и гнать самогон. Другие же две общины – Недалы и Либры кочуют всегда поодаль, как бы сами по себе, хоть и идут след в след с первыми.
– Ты вот что, Мелаюшка, ступай-ка в юрту. Там под Сульдэром, на полу, сундук, ну ты знаешь, который накрыт халатом, ага. В сундуке бочонок пива, принеси его. А я пока дров подброшу, а то совсем огонь-то погас. Сульдэра не пугайся, он в клобуке, да и спит уже.
Пасынок зажёг от костра лучину и пошёл за пивом в юрту. Сульдэра, большого охотничьего беркута Инфляя, он давно перестал бояться. Всё же спали все в одной юрте. Огромная птица дремала на жерди, под самым сводом. Мелай взглянул на орла мельком, взял бочонок и вернулся к отчиму.
Костёр пылал с новой силой, подкормленный сухими дровами. Бочонок был уже на треть пуст, а Мелай всё собирался с мыслями, обдумывая с каких вопросов начать. Ему не давало покоя многое в последние дни.
– Хорошее нынче пиво у Сивушей получилось, – вытирая усы и бороду сказал Инфляй и поглядел на Мелая, который, собравшись с мыслями, начал.
– Отче, сегодня я на центральном прогоне видел одного пришлеца, юродивого. Он собирал милостыню и кричал всякий вздор. Торговцы сказали, что он из Недалов, и что зовут его Дебиря.
– Слыхал я про него. Чудной старик. Странствует себе по Общинам, но ничего такого за ним не водится, вроде. Ну и что он?
– Странные слова он кричал: Бурханы не придут на помощь, тарелки прилетят, спасайтесь. Так как-то вроде. Отче, скажи, что это значит? Зачем он говорил всё это? Ужели и вправду это просто вздор и ничего более?
Инфляй отпил разом полкружки пива, вытер усы и снисходительно посмотрел на пасынка.
– Ладно, черт с тобой, расскажу, что знаю сам, и что слышал невесть от кого. Да только сколь раз уже рассказывал… Ведь байки это! Подкинь-ка ещё дров. Ага. Ну, так вот. Век, может два века назад, здесь, как говорят, всё было иначе. Не было никаких кочующих Общин, ни Язов, ни Сивушей, ни других.
– А что было? – нетерпеливо перебил Мелай. Взгляд его вдруг стал остер как когти беркута, он жадно внимал каждому слову отчима.
– Города были. Огромные, светящиеся в ночи, сплошь из камня, с высокими, до неба, домами, города. Наши нойоны часто заходят в руины в поисках реликвий и просто интересных вещей (а у них там все вещи – интересные), да я и сам в молодости столько раз там бывал, сам знаешь. Так вот эти руины и есть, как говорят, остатки городов Великих. В них и жили Бурханы, Великие эти. А потом…
Инфляй вдруг будто потерял нить рассказа. Он нахмурился и допил из кружки остатки пива.
– Потом?! – жадно глядя на него, переспросил пасынок.
– Хромая кобыла его знает, что было потом, Мелай. Разное болтают. Но многие сходятся в одном – вдруг с неба прилетели блюдца, тарелки бишь эти, и напали на Бурханов… на Великих, один хрен. Началась долгая война. Великие сотворили эту свою Службу Мирового Спасения, как бы одно общее войско из уцелевших, но всё равно не сдюжили, да отступили из своих городов.
– Куда ж они смогли отступить?
– В другие города.
– А почему побросали эти?
– Да откуда ж кто знает, Мелаюшка! – ухмыляясь сказал Инфляй. – Ты как ребёнок малый, такие вещи спрашиваешь! Спроси ещё, почему небо голубое или отчего орлы летают да не падают.
– Отче, у нас в юрте висит карта.
– Опять этот «отче»… Ну висит, и чего?
– Там все Общины нарисованы и стрелками показаны их кочевки.
– Верно, всё так.
– А ещё там много чего непонятного, особенно, где обозначены Городища Великих. Расскажи что там к чему.
Инфляй допил последнее пиво, сильно раздобрел и начал набивать свой чубук.
– Ну, уж раз у нас такой Курултай пошёл, можно и про карту. Эх, сходить бы по нужде… Ну да ладно. Эта карта – одна из немногих. Их раньше, давно ещё, Либры делали. Ох уж на это мастера они были. Сейчас вот что-то от них новых карт давно никто не видит. У нас в лагере их всего три. Одна, как видишь, у меня, как у главного помощника Прибая. На случай, если с ним чего-нибудь того, ну там, с коня пьяный рухнет или Порватская стрела пронзит, тут же временным главой Общины станет Старейшина, у которого есть карта. То есть – либо я, либо Кредай. Но желтоухой собаке под хвост такие случаи! Я своё уже набегал, мне порой из юрты выходить-то неохота.
Инфляй замолчал, дымя своей трубкой. Он явно погрузился в какие-то воспоминания из лихой молодости и забыл о чём начал говорить.
– Ты начал рассказывать про карту.
– Да. Так вот я и говорю – паршивый шакал знает их как, но Либры нанесли на эту карту всю нашу степь со всеми пролесками, холмами, реками, ручьями и озёрами, со всеми Городищами! Да с такой точностью, Небо в свидетели, не иначе как они подсмотрели карту Бурханов. Эх, принести бы её сюда из юрты, я б тебе показал всё, да больно большая. Да и повредить можем её, во хмелю всё ж. А в юрте сейчас темновато. Да и лень мне вставать, хорошо сидим, душевно. Нет, пойду все же, отолью.
Справив нужду, старейшина вернулся на место и с лёгкой ухмылкой на лице стал прищурено глядеть в огонь.
– А дальше что?
– Что дальше? А, карта, барсучье вымя! Ты когда разглядывал её, заметил, что на иных Городищах нарисованы черепа?
– Так там и не только на городищах, а вообще на многих местах карты черепов натыкано.
– Да. Так вот во все руины, и в места степи, где нарисован череп – нам ходу нет. Там всё испорчено древней отравой, невидимой, но смертельной. Многие, кто плутал по заражённой степи, не возвращались, а кто вернулся, всё одно – помирал. В муках. С них слазила кожа, выпадали волосы и зубы, они страшно кашляли и плевали своей плотью…
Инфляй задумчиво глядел на костёр, вспоминая, как сжигали тела прокаженных. Мелай тоже почувствовал тяжесть, повисшую в воздухе. Несколько минут молчали.
– И ведь откуда Либры, конский хвост им в глотку, об энтой заразе узнали, коли она невидимая?! – Инфляй изобразил на лице искреннее удивление.
– Поэтому все Общины кочуют по одной степи туда-сюда? Потому как со всех сторон – смерть, верно?
– Да, Мелай, верно.
– А что это за Сверкающий город Бурханов, о котором все болтают?
– Брехня это всё!
Старейшина зевал. Он явно утомился и хотел спать.
– А Служба Мирового Спасения – тоже брехня? Но как же, отче, ты же сам сказал, что Бурханы… что Великие покинули свои города и ушли в другие. Может в этот Сверкающий Город и ушли они, и там, в этом Городе и обосновалась Служба?!
Инфляй помолчал немного, как бы вспоминая что-то.
– Когда я был совсем молод, сынок, моложе чем ты сейчас, я уже ходил с опытными нойонами за древними реликвиями. Однажды мы забрались очень далеко от лагеря и заблудились. Несколько дней провели в большом осиновом околке. Ночевали прямо под открытым небом. В одну из холодных, безлунных ночей я проснулся и побрёл зачем-то на пригорок. Не знаю, что было у меня в башке, о чём вообще думал. Да ни о чём, наверное, возраст такой был – ветер вместо ума. Видать мне слабое зарево почудилось за пригорком, вот я и пошёл. Караульный спал как суслик, никто меня не заметил. Взобрался я на самую верхушку и увидел вдали тысячи сверкающих огоньков, словно это было озеро света. Я остолбенел и не мог пошевелиться наверное целый час. Неужели, думал я, это тот самый Город Бурханов?!
Инфляй протяжно зевнул и, кивнув на котёл, сказал сидевшему с раскрытым ртом Мелаю:
– Так, давай прибери шурпу, посуду и айда спать, поздно уже.
– Погоди, отче! – сказал Мелай, выпучив на отчима глаза, – Ты увидел Сверкающий Город и… почему ты молчал об этом!? Значит, он есть на самом деле! Ну и что было потом?
– Что было, что было. Ткнул меня сапожищем в бок старший нойон, я проснулся, и мы начали собираться в путь.
Мелай вздохнул и плюнул в сердцах в затухающие угли.
– Так тебе это приснилось?
– Ну конечно приснилось, едрить твою в чекопалку! Я ж говорю – брехня это! Всё, спать! Забыл, что завтра нам на охоту рано утром?
– Не забыл, – угрюмо буркнул Мелай и начал собирать посуду при тусклом свете углей.
Заёзд теперь не было видно. Небо затянули тучи. В воздухе пахло дождём.
Утро обозначилось прохладой и сыростью, но дождя пока не было. Казалось, природа придерживала осадки до последнего. Охотиться начали ещё с первых лучей солнца, и до полудня еще было далеко. Хмурые нукеры оглядывали степь. Инфляй что-то им кричал, брызгая слюной на жёсткую гриву своего коня. Сульдэр смиренно сидел на его руке, хищно озирая охотничьи угодья. Двух зайцев сегодня он уже поймал, и можно сказать заслужил отдых и пищу, но хозяину всё было мало. Старейшина загорелся добыть сегодня косулю, во что б это ни стало, и все неуверенные попытки молодых нукеров убедить его, что косули здесь нет, были тщетны.
«Ядрёный корень, да что вы мне тут лопочите, сурки недоношенные! Я здесь охотился ещё когда вас мать в брюхе не носила! Косуля тут завсегда водилась во множестве и Сульдэр мне её сегодня добудет!»
Небо было совсем низко. Казалось, оно медленно ползло по земле. Тяжёлое, густое, серое. Мелай дремал в седле. Охота ему не очень понравилась, он ожидал от неё какого-то азарта, кровавого состязания с природой, обострения инстинктов… Она же вызвала у него только скуку и сонливость. Беркуты без особых трудностей настигали зайцев и лисиц. Те просто не могли никуда спрятаться от атаки сверху, не могли скрыться от всевидящего и быстрого хищника. Сейчас, в полудреме, Мелаю казалось, что он вовсе не в степи, не на охоте, а в лесу. Точнее, в небольшом пролеске у останков разрушенной временем и ветром приземистой скалы, по склону которой ретиво сбегают тонкие струйки воды. Ночь светла от огромной яркой луны и бесчисленных звёзд. Будто жемчужины, небрежно просыпанные великой рукой, они сверкали в небе. Воздух кругом свеж и приятен, листва еле слышно шелестит, и в этом шелесте слышен загадочный шёпот седого времени, смиренно раскрывающего вековые тайны: тайну звёзд и пустоты, что вокруг них; тайну далёких миров, в которых всё так же, как здесь, но чуть иначе; тайну небытия… Водопад вдруг застыл, листья на ветках замерли, как если б взор уловил их в момент вспышки молнии, но вспышка эта длилась бы очень долго. Воздух начал сгущаться невысоко над землёй, совсем рядом с водопадом, образуя собой неясные очертания. Свет небесных светил задрожал и на мгновенье погас. А когда вновь появился…
– Мелай! Проснись, глухарь ты недобитый! – кричал отчим под дружный хохот нукеров, окруживших спящего горе-охотника.
– Сульдэр сейчас твой воротник сожрёт! – сквозь смех кричали охотники. – Экий ты молодец, пока спишь, совсем без портков останешься!
Орёл и вправду неторопливо терзал лисий ворот Мелая, сидя на его плече и чуть расправив крылья. Мелай испугался, и, дёрнувшись, прогнал наглую птицу, сам при этом чуть не рухнув с коня. Сульдэр, услышав свист хозяина, тут же вернулся к нему на руку. Хохот нукеров стих сразу, как только перестал смеяться Старейшина. Он подошёл на коне к сонному пасынку, надел на голову беркуту клобучок и пристально некоторое время всматривался в лицо пасынка.
Нукеры разошлись из импровизированного полукруга, в котором они только что наблюдали представление. Пора было ехать в лагерь. Зверя добыли много – повозка была полна заячьих и лисьих тушек, а венчала эту пушистую кучку небольших размеров косуля. Старый Инфляй всё же добился своего, хотя все нукеры были уверены, что никаких косуль в этой местности давно нет.
– Уж ты не обижайся, Мелаюшка, на Сульдэра-то, – тихо заговорил Инфляй.
– Зачем ворот-то было? Он же хороший, новый, был, – голос Мелая немного подрагивал от досады и обиды. Их кони шли рядом, в конце колонны всадников.
Впереди, совсем близко, растянулся длинный овраг, краёв которого было не видно. Сразу за оврагом поднимался довольно высокий холм, который тянулся почти во всю длину его. Было решено, что обходить эти препятствия слишком долго, потому пошли напрямик.
– Никто не мог тебя добудиться, спал ты как убитый. Как ещё из седла не выпал?! Ну, думаю, пусть Сульдэр попробует разбудить тебя. Он давно на твой ворот засматривался. А за одно и ребятам настроение поднять, а то они ж устали на охоте-то.
Мелай только кисло улыбнулся на эти слова. Отчим хлопнул его по плечу и самодовольно крякнул.
– Косулю видал какую Сульдэрка добыл мне? А?! Целый Джейран!
Мелай взглянул на повозку, где возвышалась на меховом заячье-лисьем постаменте рогатая тушка.
– А все говорили, что их здесь давно нет.
– Ещё один, сурок парчовый! – возмутился отчим, в глазах его блеснул огонь, – Да я в этой степи охотился, когда вы ещё все…
– Да я понял, понял, не гневайся, – усмирил отчима улыбкой Мелай.
– Эх, сопляки зелёные! – буркнул Инфляй и чуть стегнул коня. Конь мотнул головой и побрёл быстрее вперёд к голове колонны, к ведущему всаднику.
Инфляй о чем-то стал громко спорить с нукером, видимо уверяя его не срезать путь, а обойти овраг и холм, что высился впереди. Мол, подъём больно крут, вся дичь с повозки выпадет, да и коням тяжело. Нукер робко отбивался от уговоров Старейшины, впрочем тот быстро уступил, потому как особо и не хотел спорить. Сказывалась усталость, возраст.
Махнув рукой на упрямого ведущего, он проскакал в конец колонны, осмотрев и пересчитав охотников и их орлов. Все десять человек и пять птиц были на месте.
Кони с трудом, поскальзываясь на жёсткой траве, взбирались на холм. Инфляй прищурено следил за повозкой, дымя чубуком, и то и дело подстёгивал Джэбе, своего старого верного рысака, не имевшего особого желания подниматься по склону.
Мелай упрямо вспоминал свой недавний сон. Он жадно вгрызался умом в каждый кусочек видения, стараясь понять, что это было – просто морок Морфея или вынырнувшее из черной бездны воспоминание. Водопад. Там был водопад, маленький, как струйка воды, но все же. Ведь и его нашли, бесчувственного, тоже у водопада… Он закрыл глаза и снова увидел последнюю картинку из сна: луна и звёзды вдруг погасли на мгновение, а когда вновь засветили…
Оглушительный свист и грохот вдруг заставили Мелая открыть глаза. Лошади перепугались и начали метаться, рискуя опрокинуться на опасном склоне холма. Беркуты закричали, расправляя крылья. Нукеры отчаянно старались успокоить животных, но иные, всё же, свалились на бок, чудом не раздавив своих наездников. Затянутое тучами небо гудело; высоко над серой пеленой что-то стремительно проносилось над степью, издавая оглушительный рёв. Инфляй громко кричал, ругая нерасторопных всадников: "Что ж вы, щенки белогрудые, гром небесный никогда не слышали?! А ну держать коней!"
Слышали. Конечно, они слышали гром. Но сейчас это было нечто другое. Где-то далеко, в версте к западу от них, огромной огненной стрелой пронзив тучи, упала на высокий курган огромная белая птица. Все, кто видел это падение, не смог бы описать её иначе. Хотя, конечно, какая это, к чертям, была птица! Не иначе небесная повозка Бурханов. А может, это тарелки теперь обернулись в таких страшных металлических чудищ, чтобы снова сеять смерть среди людей…
Не успел никто из охотников опомниться и успокоить перепуганных лошадей, как вдруг их окружили чёрные всадники, с дикими воплями спустившиеся со склона холма, пока падала белая птица. Среди них также во множестве мелькали и пешие войны с длинными копьями.
– Порваты! Засада! Готовь оружие! – кричал кто-то из нукеров.
Но было поздно. Враги быстро окружили Язов, нацелив на них свои стрелы, приставив к груди каждого копья. Кто-то из охотников попытался оказать сопротивление, отбиваясь своим копьём, но тут же был сброшен с лошади и побит. Инфляй поднял правую руку, говоря этим жестом охотникам, чтоб те не противились воле супостата. Он злобно искал взглядом кого-то среди Порватов, легонько придерживая Сульдэра, который кричал и без устали вертел головой, не видя что происходит, но чувствуя угрозу.
Грязные ругательства, крики и улюлюканье стихли. Мелай со страхом и любопытством рассматривал Порватских воинов, до этого ему приходилось видеть их только пленными. Они были одеты в какие-то чёрные лохмотья, одинаковые у всех, их лица были по самые глаза скрыты чёрными же тряпками, весьма грязного, как отметил Мелай, вида. Длинные курчавые бороды торчали из-под этих тряпок. Лошади Порватов были тощими, изнуренного вида, в аккурат под их тощих наездников. Вместо попон на них было все тоже грязное тряпьё, местами сильно изорванное. Никаких доспехов на них заметно не было, но зато у них имелось много трофейного оружия. Короткие вилы и большие железные ножи висели на поясах у некоторых. Отчим ему рассказывал, как редко нойонам доводилось находить металлическое оружие Великих, не поддавшееся ржавчине. Эти ножи, вилы и кинжалы Язы никогда не продавали, а только вооружали ими своих воинов. Поэтому сомнений в том, что замеченное Мелаем оружие на поясах Порватов – именно трофейное, у него не было. Молчание прерывалось только редким ржанием коней и клекотом беркутов. Инфляй наконец нашёл в толпе врагов того, кого искал, вожака, и обратился к нему.
– Как ты смеешь, зловонное отродье падальщиков, окружать Старейшину Язов?
Вожак отличался от всех только тем, что на лице его не было тряпки, равно как не было и бороды. Он оскалил гнилые зубы и подвёл коня ближе к Инфляю. Пешие Порваты, целившие Старейшине в грудь копьями, покорно и боязливо расступились перед главарем.
– Заткни свою пасть, недостойный! Сегодня мы мстим. Сегодня нет для нас никаких старейшин. Вы все – недостойные! – голос вожака был больше похож на рычание, и Мелаю даже показалось, что звуки слов рождались у него не в горле, а где-то в брюхе.
– Вязать их! И в кучу! Снять доспехи и забрать оружие! Посмотрите, может среди них бабы есть. Найдёте – сразу ко мне! – после этих слов вожак залился хриплым хохотом, больше похожим на кашель умирающего чахоточника.
Порваты делали всё молча, несуетливо, хотя и споро.
– Не боись, сынки! – старался бодрить Инфляй молодых охотников, снимая с себя доспехи. – Выберемся.
Он посмотрел на Мелая, что стоял совсем рядом, уже раздетый почти до исподнего, и по взгляду отчима пасынок понял, что на самом деле надежды у них почти нет.
– Большая птица ваших Проклятых рухнула с неба! Это великий знак! – рычал вожак, пока связанных Язов вели на вершину холма и усаживали на траву. – Священные Блюдца жаждут жертв! И мы дадим им жертв!
Язов усадили тесно друг другу. Мелай видел, что хоть над ними всеми нависла смертельная опасность, они сохраняли мужество и гордо смотрели на врагов. Он удивился, что и сам не испытывает ни капли страха, будто осознавая, что никакого ужаса в происходящем нет и что сама смерть для него – нечто несущественное, как если б это ему просто снилось.
