Николай Александрович Добролюбов
Литературные мелочи прошлого года
Разумеется, были и есть в этом поколении люди, которые вовсе не подходят под общую норму, нами указанную. Таков был Белинский; таковы были еще пять-шесть человек, умевших довести в себе отвлеченный философский принцип до реальной жизненности и истинной, глубокой страстности. Это люди высшего разбора, пред которыми с изумлением преклонится всякое поколение. Кроме их, были и другие сильные люди, умевшие на всю жизнь сохранить «святое недовольство» и решившиеся продолжать свою борьбу с обстоятельствами до истощения последних сил. Эти люди почерпнули жизненный опыт в своей непрерывной борьбе и умели его переработать силою своей мысли; поэтому они всегда стояли в уровень с событиями, и как только явилась им опять возможность действовать, они радушно и вполне сознательно подали руку молодому поколению. Они доселе сохранили свежесть и молодость сил, доселе остались людьми будущего, и даже гораздо больше, нежели многие из действительно молодых людей нашего времени…{23}
Есть в предыдущем поколении и другие исключения из определенной нами нормы. Это, например, те, суровые прежде, мудрецы, которые поняли наконец, что надо искать источник мудрости в самой жизни, и вследствие того сделались в сорок лет шалунами, жуирами и стали совершать подвиги, приличные только двадцатилетним юношам, – да, если правду сказать, так и тем неприличные{24}. Но об исключениях такого рода распространяться не стоит.
Совсем не так отнеслось к вопросам жизни молодое поколение (разумеем хороших его представителей). От пожилых людей обыкновенно рассыпаются ему упреки в холодности, черствости, бесстрастии. Говорят, что нынешние люди измельчали, стали неспособны к высоким стремлениям, к благородным увлечениям страсти. Все это, может быть, чрезвычайно справедливо в отношении ко многим, даже к большинству нынешних молодых людей; мы их вовсе не думаем – ни возвышать, ни даже оправдывать. Нам это вовсе не нужно, потому что название молодого поколения мы не ограничиваем теперешними юношами, а распространяем его и на тех, которые находятся еще в пеленках. Молодые люди, уже заявившие себя на жизненном поприще, принадлежат большею частию еще к промежуточному времени. Их еще смущает принцип, а между тем жизнь уже сильнее предъявляет над ними свои права, нежели над людьми прошлого поколения; оттого они часто и шатаются в обе стороны и ничему не могут отдаться всей силой души. Но за ними, и отчасти среди них, виднеется уже другой общественный тип, тип людей реальных, с крепкими нервами и здоровым воображением. Благодаря трудам прошедшего поколения принцип достался этим людям уже не с таким трудом, как их предшественникам, и потому они не столь исключительно привязали себя к нему, имея возможность и силы поверять его и соразмерять с жизнью. Осмотревшись вокруг себя, они, вместо всех туманных абстракций и призраков прошедших поколений, увидели в мире только человека, настоящего человека, состоящего из плоти и крови, с его действительными, а не фантастическими отношениями ко всему внешнему миру. Они в самом деле стали мельче, если хотите, и потеряли ту стремительную страстность, которою отличалось прошлое поколение; но зато они гораздо тверже и жизненнее. Не говорим о фанатиках, которые всегда были и будут как исключение; но в общей своей массе молодые люди нынешнего поколения отличаются спокойствием и тихою твердостью. Это происходит в них прежде всего, разумеется, оттого, что нервы еще не успели расстроиться. Но есть и другая причина: они спустились из безграничных сфер абсолютной мысли и стали в ближайшее соприкосновение с действительной жизнью{25}. Отвлеченные понятия заменились у них живыми представлениями, подробности частных фактов обрисовались ярче и отняли много силы у общих определений. Люди нового времени не только поняли, но и прочувствовали, что абсолютного в мире ничего нет, а все имеет только относительное значение. Оттого для них невозможно увлечение сентеницями, подобными, например, следующим: «pereat mundus et fiat justitia»[7]; «лучше умереть, нежели солгать хоть раз в жизни»; «лучше убить свое сердце, чем изменить хоть однажды долгу супружескому, или сыновнему, или гражданскому», и т. д. Все это для них слишком абстрактно и слишком мало имеет значения. На первом плане всегда стоит у них человек и его прямое, существенное благо; эта точка зрения отражается во всех их поступках и суждениях. Сознание своего кровного, живого родства с человечеством, полное разумение солидарности всех человеческих отношений между собою – вот те внутренние возбудители, которые занимают у них место принципа. Их последняя цель – не совершенная, рабская верность отвлеченным высшим идеям, а принесение возможно большей пользы человечеству; в их суждениях люди возвышаются не по тому, сколько было в них сокрыто великих сил и талантов, а по тому, сколько они желали и умели сделать пользы человечеству; не те события обращают на себя особое внимание, которые имеют характер грандиозный или патетический, а те, которые сколько-нибудь подвинули благосостояние масс человечества. Таким образом, стремления людей новых, ставши гораздо ближе к жизни и к людям, естественно принимают характер более мягкий, осторожный, более щадящий, нежели бьющий. Не мудрено, разумеется, проскакать во всю конскую прыть по чистому полю; но ежели вам скажут, что на дороге в разных местах лежат и спят ваши братья, которых вы можете растоптать, то, конечно, вы поедете несколько осторожнее. Руководясь только принципом, требовавшим скорейшего прибытия к цели, можно бы, конечно, сказать: «А кто им велит спать на дороге? Сами виноваты, если будут растоптаны!» Но человек новых стремлений отвечает на такое замечание: «Разумеется, они глупы, что спят на дороге и мешают свободной езде; но что же делать, если они так глупы? Надобно над ними остановиться, пробудить и вразумить их; а ежели не послушают, то придется силою оттащить в сторону от проезжей дороги». Так обыкновенно и поступают эти люди; мудрено ли же, что в них не заметно той стремительности, какая отличала людей, руководившихся только принципом?
Кроме всего этого, прибавилась у молодых поколений и опытность, которой так недоставало прежним. Люди нового времени приняли от своих предшественников их убеждения, как готовое наследие; но тут же они приняли и жизненный урок их, состоящий в том, что надрывание себя вовсе не есть доказательство великой души, а просто признак нервного расстройства. Прежние молодые люди постоянно ставили себя в положение шахматного игрока, который желает сделать своему противнику знаменитый трехходовый мат. Всем игрокам этот мат известен и носит у них даже название «казенного»; следовательно, обмануть им кого бы то ни было довольно трудно. Но неопытные новички в шахматах все-таки на него иногда рассчитывают и с первых же ходов расстраивают свою игру. Нынешние молодые люди считают нелепым фарсом даже удачу этого рода; они хотят вести правильную, серьезную игру и потому считают вовсе не нужным с первого же разу выводить слона и ферязь, чтобы на третьем ходе дать шах и мат королю. Они, наверное, рассчитывают, что это только повредит их игре, и потому подвигаются понемножку, заранее обдумав план атаки и беспрестанно следя за всеми движениями противника. Они также добьются своего шаха и мата; но их образ действий вернее, хотя вначале игра и не представляет ничего блестящего и поразительного{26}.
Вообще молодое, действующее поколение нашего времени не умеет блестеть и шуметь. В его голосе, кажется, нет кричащих нот, хотя и есть звуки очень сильные и твердые. Даже в гневе оно не кричит; тем менее возможен для него порывистый крик радости или умиления. За это его упрекают обыкновенно в бесстрастии и бесчувственности, и упрекают несправедливо. Дело очень просто объясняется его взглядом на ход событий и на свои отношения к ним. Признавая неизменные законы исторического развития, люди нынешнего поколения не возлагают на себя несбыточных надежд, не думают, что они могут по произволу переделать историю, не считают себя избавленными от влияния обстоятельств. Таким образом, ясное сознание своего положения не допускает их входить в азарт и убиваться из пустяков. Но в то же время они вовсе не впадают в апатию и бесчувственность, потому что сознают и свое значение. Они смотрят на себя как на одно из колес машины, как на одно из обстоятельств, управляющих ходом мировых событий. Так как все мировые обстоятельства находятся в связи и некотором взаимном подчинении, то и они подчиняются необходимости, силе вещей, но вне этого подчинения – они никаким кумирам не поклонятся, они отстаивают самостоятельность и полноправность своих действий против всех случайно возникающих претензий. Предоставляя другим одичать, гневаться, плакать и прыгать, они делают свое дело ровно и спокойно, плачут и прыгают, когда приводит к этому сила событий, но не делают ни одного лишнего движения по своему капризу, а если и сделают что лишнее, то не гордятся этим, а прямо сознаются, что сделали лишнее. Они – актеры, хорошо вошедшие в свою роль житейской комедии; они делают то, чего требует роль, и не выходят из нее, несмотря на все беснованья, хлопанье, свист и стук партера… Пусть праздные зрители бесятся: актеру нет надобности покрывать их крик своим голосом. Он переждет немного, потом опять станет продолжать свою роль: стихнут же они наконец, если хотят его слушать.
Мы, однако, занесли такую аллегорию, что не знаем, как и добраться обратным путем до литературных мелочей… Чтобы не сделать одного из тех смешных прыжков, которых возможность отрицали в молодом поколении, мы решаемся оставить самый разбор мелочей до следующего месяца. Теперь же мы прибавим лишь несколько слов в оправдание длины наших рассуждений. Мы хотели откровенно и серьезно объясниться с людьми, которых мы уважаем, но над маленькими слабостями которых не можем не посмеяться. Вот почему мы сочли нужным так пространно и обстоятельно изложить наши понятия о различии, какое мы делаем между прошлым и нынешним поколением. После наших объяснений должно быть понятно, кажется, почему наша собственные симпатии обращены к будущему, а не прошедшему и почему нам и всей молодой, свежей публике кажутся так мелки и смешны декламации пожилых мудрецов об общественных язвах, адвокатуре, свободе слова и т. д. и т. д. Во многом сходясь с пожилыми мудрецами, молодое общество не сходится с ними в основном тоне: оно желает вести серьезную речь об адвокатуре, гласности и пр., но только считая их не более как средствами, при которых можно прийти к другим, высшим целям. Пожилые мудрецы, напротив, рассуждают о них так, как будто видят в них цель, далее которой ничего уже не остается… И вот отчего все их возгласы так забавны, все их стремления так поражают своей мелкостью и близорукостью…
В следующей статье мы укажем некоторые подробности того, каким образом до сих пор умела литература наша отнестись к вопросам, заданным ей жизнью. Теперь же пока представим читателям только «resume» прекрасных мыслей, в последнее время постоянно высказывавшихся в нашей литературе. Вот каковы были эти мысли и вот как они высказывались:
«В настоящее время, полное радостных и благодатных надежд, когда отрадно восходит на нашем гражданском горизонте прекрасная заря светлого будущего, когда мудрые предначинания повсюду представляют новые залоги народного благоденствия, – каждый день, каждый час, каждое мгновение этого великого движения имеет глубоко знаменательный смысл в великой книге великих судеб нашего великого отечества, нашей родной России. Неизгладимыми чертами высечено будет настоящее время на нерукотворных скрижалях истории. Как бы по манию волшебного жезла, мгновенно пробудился русский исполин и, стряхнув с себя дремотную лень, успел с быстротою, беспримерною в истории веков и народов, совершить то, чего только тяжкими вековыми усилиями мог достигнуть дряхлеющий Запад. Едва только кончилась беспримерная в летописях мира борьба, в которой русская доблесть и верность стояла против соединенных усилий могущественных держав Запада, вспомоществуемых наукою, искусством, богатством средств, опытностию на морях и всею их военного и гражданскою организацией, – едва кончилась эта внешняя борьба под русскою Троею – Севастополем, как началась новая борьба – внутренняя – с пороками и злоупотреблениями, скрывавшимися доселе под покровом тайны в стенах канцелярий и во мраке судейских архивов. Грозный бич сатиры поразил освященное давностию зло, пламенник карающего обличения озарил ярким светом все злое и недостойное. Общественное сознание пробудилось, всякий принес свою лепту на общее дело, всякий напрягал свои силы для поражения гидры гражданских злоупотреблений, и заслуженный успех доблестных деятелей, явившихся глашатаями правды и добра, ясно доказал зрелость нашей общественной среды и ее горячее сочувствие ко всем духовным интересам народа. Общество в самых дремлющих его слоях получило могущественный нравственный толчок, и усиленная умственная деятельность, воспрянув от долгого сна, закипела на всем необъятном пространстве России; все живые силы народа устремились на служение великому делу родного просвещения и совершенствования. В то же время усвоение Россиею плодов европейской цивилизации открыло ей новую арену для полезной и разумной деятельности в сфере промышленного развития и материальных улучшений. В то самое время, как «Морской сборник» поднял вопрос о воспитании и Пирогов произнес великие слова: «Нужно воспитать человека!», – в то время, как университеты настежь распахнули двери свои для жаждущих истины, в то время, как умственное движение в литературе, преследуя титаническую работу человеческой мысли в Европе, содействовало развитию здравых понятий и разрешению общественных вопросов: – в это самое время сеть железных дорог готовилась уже покрыть Россию во всех направлениях и начать новую эру в истории ее путей сообщения; свободная торговля получила могущественное развитие с понижением тарифа; потянулась к нам вереница купеческих кораблей и обозов; встрепенулись и зашумели наши фабрики; пришли в обращение капиталы; тучные нивы и благословенная почва нашей родины нашли лучший сбыт своим богатым произведениям. Вместе с тем положено прочное основание многим общественным реформам, многим благотворным нововведениям, под эгидою которых должно развиваться, зреть и возрастать народное благоденствие. Теперь уже снимаются с народа оковы, и открывается ему широкое поприще свободного труда; всюду водружается знамя гласности; в определенных размерах допущена свобода печатного слова, как благородного выражения общественного мнения; заговорили о магистратуре и адвокатуре, высказано несколько теплых слов о преобразовании полиции, провозвещен недалекий конец прежней системы питейных откупов… С гордым благоговением (если можно так выразиться) оглядываешься назад – и немеешь мыслию пред величием пути, пройденного нами в последние три года, пред необъятной громадностью всего, чего успело коснуться в это время веяние новой жизни. И все это – только еще начатки! Каково же будет совершение!..»{27}
