Николас Итори
Гемодиализ
В один из дней моего лечения, когда Григорий уже подходил к выписке, наше отделение снова повели в ботанический сад, и я снова отделился вопреки предупреждению медсестры – с учётом моего нового пристрастия к обморокам, отходить далеко от персонала мне не рекомендовалось. И, считаю я сейчас, не зря.
Моя короткая прогулка меж растениями приостановилась в тот момент, когда за поворотом я увидел ту самую незнакомку, стоящую поодаль и пристально смотревшую в одну точку в углу. Всё та же чёрная водолазка и чёрные брюки с кедами, такие же угольные распущенные волосы по основание шеи, такой же рост значительно больше моего – это точно была она. Я решил подойти ближе и взглянуть, что так овладело её вниманием, и в следующий момент о том пожалел.
Неприлично крупный для этих широт паук обматывал паутиной какого-то грызуна. Я боялся пауков – даже самых миниатюрных, – а этот был размером с мой кулак, что вкупе с натуралистичной сценой заставило меня моментально одёрнуться, едва не свалившись в небольшой бассейн для черепах. Незнакомку это, казалось, совсем не отвращало – она продолжала наблюдать за процессом поедания насекомым млекопитающего так, будто от этого наблюдения зависела вся её дальнейшая судьба, если не участь всего мира.
Внезапно, когда я ещё не мог открыть рта ни для чего иного, кроме как перевода духа, она заговорила:
– Кого ты испугался: паука, мышь или меня?
Я по-прежнему не мог заглянуть ей в глаза – она предпочла не поворачиваться, разговаривая спиной. Вопрос – а точнее его последнее слово – поставило меня в краткий тупик, и мне не сразу пришло в голову, что лучше на это ответить.
– Думаю, всего и сразу, – ответил я спустя короткую паузу: – Не привык к подобным…
– К подобной неестественности, да? – перебила она, сделав акцент на последнем слове.
– Что ты имеешь ввиду?
– Паук, слишком гигантский для этих мест, ест мышь, хотя обычно это мыши едят его местных собратьев. Тебе не кажется это неестественным?
– Может и так, только ты то тут причём?
В этот момент она наконец повернулась ко мне лицом, от вида которого мне вдруг беспричинно стало как-то страшно. В нём не было ничего пугающего: обычное овальное лицо симпатичности чуть выше среднего, с единственным небольшим шрамом над правой бровью – судя по виду, от старого ожога. Нездоровую бледность кожи же можно было списать на домоседский образ жизни – тем более посреди хоть и излишне тёплой, но всё же зимы. Сильно привлекали внимание разве что дальневосточного разреза при общей европеоидности лица глаза отчётливо изумрудного цвета, судя по овальным очкам в металлической серебряной оправе видевшие не слишком хорошо. Однако это не было причиной для возникшего во мне испуга, и других я найти тоже не мог. Из-за этого мне позднее, уже после завершения разговора, подумалось, что резон мог лежать вовсе не в плоскости сознания – возможно, дело было в чём-то куда более глубинном. Чём-то, что я просто не был способен осознать и осмыслить.
Она, видимо, подметила эту короткую перемену в моей мимике.
– Боишься?
– Нет, тебе… – начал было отвечать я, не заметив ухода от вопроса, но она снова меня перебила.
– Все боятся. В этом нет ничего особенного. Ты меня не обманешь – я слишком часто видела это выражение.
Пока шёл этот разговор, паук уже успел обмотать мышь паутиной и утащить куда-то в заросли, и одним триггером для меня стало меньше – хотя едва ли я к тому моменту обращал на обед арахнида достаточно пристальное внимание, чтобы это меня беспокоило.
– Что у тебя? – спросил я, не найдя способа сменить тему лучше, чем спросить о диагнозе: – Не видел тебя раньше. Если не считать того раза.
– А что тебе это даст? – последовал вопрос вместо ответа: – Ты не определишь по диагнозу, кто я. Да и вообще вряд ли определишь. Вот как думаешь: кто я? Какой у меня диагноз?
Перевод вопроса снова поставил меня в тупик. У меня не было ответа более точного, нежели общие сведения: школьница, с виду лет семнадцати, пациентка – и прочее. Да и диагноз я едва ли мог определить. Я мог лишь исключить ряд болезней, чьи проявления заметил бы невооружённым глазом: инфекции кожи на лице, воспаления на видных частях тела, травмы и тяжёлые ожоги тех мест, что не скрыты одеждой – весьма малом пространстве. Едва ли у меня была возможность точно определить что-то, связанное с внутренними органами – особенно если дело было в мозге или сердце.
– Я дам подсказку. Это связано с обменом веществ.
– Ты не слишком сузила круг вариантов.
– Если сузить его слишком сильно – станет неинтересно. Пропадёт всякая сложность.
Решив не думать слишком долго над вопросом, на который я не мог найти точного ответа, я решил ткнуть пальцем в небо, понадеявшись, что удача мне улыбнётся:
– Что-то с желудком? Язва?
В ответ она с какой-то досадой улыбнулась:
– И снова мимо. Ты как-то весь побледнел…
Что же значило это «снова» я спросить уже не успел. Очнулся я, судя по всему, спустя короткий промежуток времени, на скамейке, будучи приведённым в чувства медсестрой. Надо мной в то же время склонился обеспокоенный Грю. Расфокусированный взгляд не смог поймать силуэт странной незнакомки, и вместо ответа на вопрос медсестры о моём самочувствии я сам спросил:
– Она ушла?
Двое посмотрели на меня с некоторым непониманием.
– Она? – переспросила медсестра.
– Ну… – я взялся рукой за голову, пытаясь собрать мысли в порядок: из-за обморока голова была в лёгкой дымке: – Такая, высокая, в чёрном бадлоне…
На вопрос ответил уже Грю, покрутивший при этом пальцем у виска, отчего мне стало ещё более тревожно. Тревога ещё больше усилилась с ответом:
– Ты что-то напутал. Тут никого не было ведь.
Глаза у меня от этой новости резко округлились:
– Как это: не было?.. А разговаривал я тогда с кем?..
– Не знаю. Мне показалось, что сам с собой… – он поднял глаза к потолку, задумавшись: – Ты вроде и в прошлый раз сам с собой разговаривал. Перед отключкой. Но тогда ты играл вроде… Эй, а может, у тебя крыша потекла, раз тебе уже люди мерещатся?
– Григорий, – медсестру нить нашего разговора определённо не устроила – она строго обратилась к Грю аж по полному имени: – отведи его в палату, пускай ляжет. И можешь сообщить Дмитрию Анатольевичу об этом?
Грю от такого запроса недовольно скукожил лицо, отчего его длинный крючковатый нос ещё сильнее выделился на фоне остального лица, но всё же кивнул, не сумев, впрочем, ответить не в своём духе:
– Оке, Светлана Олеговна.
Он помог мне подняться, и мы направились в палату. Идти мне в этот раз было сложнее. Причина лежала явно не в плоскости физического самочувствия. Теперь мне стало откровенно страшно то ли за собственное здравомыслие, то ли за нормальность окружавшего меня мира. Очень хотелось надеяться, что это действительно была какая-то галлюцинация, которую видел только я просто потому, что существовала она лишь в моей голове. Ведь если это было нет так, если я правда видел реальность такой, какая она есть, без всяких миражей… Это говорило о том, что этот случай может быть не единственным. Что мой скепсис был самообманом. Что в мире реально обитает что-то, не поддающееся научному объяснению, в которое я верил также, как суеверные жители деревень верят в домовых, святых и Бога. Можно сказать, что моя собственная религиозная вера начинала таять и покрываться паутиной трещин.