Наталья Шемет
Пожелай мне СНЕГА
Влюбленная в лето
Эту женщину я повстречала в середине самого старшего летнего месяца. На ней был яркий сарафан, который выгодно оттенял ее бледность. Мне подумалось – как же она умудрилась не загореть к концу лета? Как смогла сохранить белоснежную кожу, если носит платье с открытой спиной и большим вырезом?
Ей было, наверное, лет сорок, но с таким же успехом ей можно было дать и тридцать. Знаете, бывают такие женщины, которые в сорок выглядят лучше, чем иные в двадцать – настолько красивы, настолько в них чувствуется некая внутренняя сила, что ни одна молоденькая не сравнится с ними. И эта была такая.
Роста чуть выше среднего, она казалась очень высокой – на ней были босоножки на десятисантиметровых каблуках. У нее была очень тонкая, девичья талия и красивые плечи. Длинные волосы цвета темного золота сверкали и переливались на августовском солнце. Женщина была очень красива. Мужчины, как один, оборачивались ей вслед.
На ее лице только-только читались первые морщинки; глаза были огромные, томные, карие с поволокой. Слегка неправильной формы нос не портил лицо, рот был чуточку больше, чем требовалось по классическим меркам. Пухлые губы едва тронуты шоколадной помадой с золотистым оттенком.
На мне тоже было летнее платье, правда я, в отличие от нее, была загорелой. Все смотрела на нее и думала – интересно, ей тоже холодно по утрам? А ветер уже гнал по асфальту съежившиеся листья каштана. Словно маленькие шустрые зверюшки, с шуршанием они проносились мимо.
Прошло несколько дней, и я снова встретила ее. На этот раз она шла под руку с импозантным мужчиной. Он был высок, строен и тоже очень красив, только, в отличие от женщины, которая излучала тепло, от него веяло холодом.
В конце августа я увидела ее у фонтана. Она начала говорить по мобильнику: называла собеседника странным именем – Лето. Уговаривала его не грустить и не расстраиваться.
– Все будет хорошо, мой дорогой, – говорила она. – Все вернется. Все снова будет, ты же знаешь! Я тоже тебя люблю. Целую. Да, я уже тоже по тебе скучаю, правда…
В облегающих голубых джинсах, в черной водолазке, она сидела на бордюре, подставляя бледное лицо солнечным лучам, которые уже не обжигали. Красивая женщина сидела на краю фонтана, и теплый ветер трепал копну ее волос, отливавших янтарными бликами, окутывая облачком невесомых водяных брызг. Я тоже была в черной водолазке и голубых джинсах. Стиль нашей одежды совпадал удивительным образом! И да, мне ведь тоже около сорока.
К ней подошел тот же мужчина и улыбнулся. Когда он улыбался, его глаза теплели и веяло теплым, еще совсем летним ветром.
В сентябре я встречала эту женщину постоянно – то на школьной линейке с букетом гордых неприступных гербер, то в строгом костюме у крыльца театра. Ее постоянный спутник преподнес ей букет гладиолусов. В полупустом троллейбусе я видела ее: в длинном плаще, а в руках – огромная охапка разноцветных астр.
Тогда я поняла, кто это. Это была Осень, и она снова пришла в город. А ее спутником был Осенний Ветер.
Весь октябрь они гуляли в парке, собирая букеты из разноцветных кленовых листьев. Осень плела из них венки, украшала ими голову своего спутника, и взгляд его теплел. Люди снимали куртки и несли их в руках, видя, как ветром разгоняются тучи и выглядывает осеннее солнышко. В желтом парке Осень, смеясь, набирала полные ладошки каштанов, а в лесу – полные лукошки грибов.
Я тоже собирала каштаны. Их так приятно держать в руках! Особенно мне нравились приплюснутые, похожие на миниатюрные буханочки хлеба, каштанчики.
В ноябре я видела Осень все реже и реже. Наверное, потому, что сама мало бывала на улице.
Пошли дожди. Осень под руку с Ветром прятались под большим черным зонтом, шикарные волосы она схватывала заколкой – чтоб не путались. Порой Ветер внезапно стягивал заколку с ее волос. Благородная медь рассыпалась по плечам, и снова теплела улыбка Ветра. И, несмотря на сырость, казалось, что зима придет еще не скоро.
Я наблюдала, чаще из окна, как Осень и Ветер смело гуляют по лужам. Правда, они кутались в шарфы, и на обоих были наглухо застегнутые куртки.
Сопровождающий Осень мужчина становился все более неулыбчивым и холодным. А в моем доме поселилась Грусть. Это была молчаливая квартирантка – сидит себе в уголке при мягком свете торшера и вяжет шаль из золотых солнечных нитей, но нитей особого качества – осенних, не горячих.
А однажды, заглянув в зеркало, я увидела, что моя кожа побледнела. В зеркальной глади отражалась красивая женщина лет сорока с неправильными чертами лица, так похожая на гуляющую за окном Осень.
Конец ноябрь выдался холодным, с заморозками. Несколько раз по дороге на работу я видела мужчину, который разговаривал с Осенью. Она называла его вежливо и с уважением: господин Зима.
Прощаясь с Осенью, я вдруг поняла, что в течение долгой, долгой зимы буду лелеять в сердце одну-единственную мечту. Я хочу выйти на улицу и встретить шаловливую девчонку, у которой смешные косички, и зеленое платье цвета первой травы, и глаза цвета апрельского неба. Девчонку, которая прыгает через резинку, носится на роликах, а порой пугает тебя, обгоняя на летящем, как птица, велосипеде. Хочу встретить девчонку по имени Весна. Ведь мы все еще с ней подруги! А еще, мне стыдно признаться, я, как и прежде, жду того, кто молод, ветрен и суетлив, кто приходит так ненадолго, но вносит сумятицу в сердца и головы. Тот, кто мне так дорог – немного наглый, горячий, загорелый до черноты парень, который лучше всех плавает, быстрее всех бегает и любит сидеть в кафе, и заигрывать с красивыми девушками, а вечером запускать на пустынном берегу моря воздушного змея. Жаль только, что нам никогда не быть вместе.
Ведь в какой-то степени Осень – это я.
Я, как и она, благоговею перед Зимой и дружу с девочкой по имени Весна.
И я, как и она, Осень, безнадежно и безответно влюблена в знойного мальчика по имени Лето…
Ноябрь (Осень растеклась лужами…)
Альмонду и его Марии-Мирабелле посвящается.
С благодарностью Синему Сайту за все
И рвется сердце в клочья,
И по ошметкам плоти
Иду к тебе я в осень
Сказать, что – ненавижу,
Что так люблю безмерно,
Что боль благословляю,
Что, изменяя – верный,
Ищу тебя. Теряю…
Осень облетела желтыми листьями, пролилась дождем, растеклась лужами. В холодных объятиях ноября никак не согреться, но и не оттолкнуть его – силен предвестник зимы. Какой же ты горький, ноябрь…
Я иду по улице. Грусть – нет, уныние – завладело сердцем, холодный ветер выстудил душу, а на глазах не высыхают слезы. Или это просто дождь?
Ноябрь, ноябрь. Что ж ты, осенний, наделал…
Мне холодно – но я привыкла к холоду. Мне больно – я привыкла к боли. Мне одиноко… я не привыкла к одиночеству. Ноябрь разом перечеркнул всю мою жизнь – что прикажете делать дальше, госпожа Осень? Что делать? В чем смысл? В чем… Да нет его. Нет ни капли, лишь бесконечное блуждание в толпе равнодушных, с утра до ночи, с утра до ночи. Да, теперь есть еще и ночи… я боюсь их, я не хочу их, я ненавижу их, но ведь от этого они не исчезнут, не так ли?
Вот и сегодня будет ночь. И я не иду домой, все брожу и брожу по мокрому городу, силясь в толпе увидеть… кого? Я никого не ищу, но почему-то вглядываюсь в лица: холодные, чужие. Люди… кто-то ловит такси: везучие! Им есть куда спешить. Кто-то едет в битком набитых троллейбусах. Кто-то бежит по улице, стараясь спрятаться под зонтом, который непогода упорно вырывает из рук.
А вон у того молодого человека зонт сломало ветром. Вот бедолага, промокнет же совсем. У меня самой зонт старенький, давно пора выбросить. Странно, почему я до сих пор этого не сделала? Он тоже может сломаться. И я останусь под ноябрьским дождем без последней защиты, пусть и такой хлипкой, ненадежной… ну вот, наколдовала, называется! Сломался! И что теперь делать? Только выбросить, как выбросил свой зонт тот парень в темном пальто. Теперь мы мокнем под дождем вдвоем – вдвоем порознь.
Несколько шагов, и я вдруг оборачиваюсь: два зонтика, мой и того молодого человека, изломанные, испуганные, жмутся друг к другу в урне, обнажив спицы, и дрожат под ударами тяжелых капель дождя.
В голове возникает мелодия, но я не могу поймать ее – словно ящерица, она ускользает, оставляя только хвост, пару ничего не напоминающих мне нот. Нет мелодии. Да и какая может быть музыка у непогоды, у боли, у горечи? Я не хочу ее, эту песню. Не хо-чу. Поднимаю лицо вверх – как же холоден ноябрьский дождь. Что ж, зато он смоет слезы с моего лица. Я жду, когда меня уже охватит равнодушие – но все нет его, лишь боль, боль от горьких слов «надоела», «ухожу», «прощай». Надоела… да, наверное, была слишком навязчива, прилипчива, слишком суетлива. Уходишь… как могла удержать, ведь не мальчик уже, не повиснешь на шее с горячечным «люблю-не-могу-не-уходи», и взгляд твой – равнодушно-колкий, презрительный, ледяной. Вглядывалась – есть ли что-то еще, кроме этой убивающей холодности, и казалось, что в глубине серых глаз я видела еле-еле тлеющий огонек нашей любви. Нет, привиделось. Поздно. Прощай…
…Витрины горят яркими огнями, а вот – цветочный киоск. Я так люблю желтые хризантемы! А возле – все тот же молодой человек, без зонта. Наверное, собирается покупать цветы. Счастливец! Как я ему завидую! И две девчонки рядом – молодые, какие непростительно молодые, симпатичные, милые очарованием юности – ах, как же они молоды, как молоды!.. Делают вид, что не смотрят на него. Можно подумать! Парень-то красавчик.
Подхожу поближе. Они не заметят – я просто прохожая. Просто прохожая, обычная женщина без зонта под холодным осенним дождем.
Он действительно очень интересный. Мокрые волосы и вызывающий взгляд. Высокий, стройный – мечта, а не парень. Просто чья-то живая мечта в темном мокром пальто.
На молодом человеке новые туфли, и шарф такой красивый – да, я разглядываю его, а почему бы нет? Куда он собрался, куда так вырядился в дождь? Наверное, к своей девушке? Нет, до чего ж интересно – не думала, что меня так легко сейчас можно заинтересовать.
Я подхожу ближе, и неожиданно меня словно накрывает горячей волной: хочется остановиться как вкопанной, страшно даже! Но что-то заставляет идти в том же темпе, чтобы не вызвать подозрений или не разрушить эту внезапно возникшую между нами связь.
Это мистика, но теперь мне известно все: я знаю, куда он идет, что он думает и о ком так сильно болит его сердце. Я вижу ее его глазами: она обыкновенная женщина, но для него – самая прекрасная на земле.
Она называет его: «Фей, мальчик». Мне известна ее привычка стягивать в хвост светлые локоны. Я тоже буду звать его «Фей», ведь это ноябрьское чудо – так ненадолго, я знаю, знаю. Фей, мальчик…
Мы удаляемся от ларька – цветы он так и не купил. Девочки смотрят ему вслед, в их глазах зависть и желание. Только в моих глазах совсем другое. Я понимаю его.
Так что же ты хочешь, Фей? Сам-то понимаешь? Нет, не думаю. Любишь, любишь ведь – а говоришь, что ненавидишь. Ненавидишь в ней все, от кончиков пальцев до ее зубной щетки, расстаться хочешь? Появиться гордо в дверях, сказать – я ухожу? А скажешь? Скажешь ли?..
Я иду следом, чувствую его. Он весь – обнаженное сердце, и капли дождя, падая на его плечи, шипят, испаряются… Пусть мокрое пальто, пусть он вымок насквозь – но не до сердца же! Фей думает, что это так. Нет же, посмотри, посмотри на себя! Мне хочется прокричать:
– Посмотри на свое сердце, Фей – оно бьется так сильно, что я вижу его биение, чувствую его жар, а ты, ты чувствуешь? Чувствуешь?!
Молчу.
Небо, осень, зонт. Сигареты. Пальто, новые туфли. Рябина. Тучи, мокрая челка, Рыжая, халат, одеяло… каждая мелочь, Фей, каждая мелочь – мне известно все.
Молча иду следом. Что же я делаю?! Как ищейка, как продажный частный сыщик, которого наняли, чтобы следить и вытаскивать на белый свет грязное белье… Я слышу все мысли этого мальчика – да, конечно, он давно не мальчик! – и все его сомнения, весь его «раздрай» ощущаю как свой, собственный. Забыв о себе, иду, ведомая его болью и его любовью, впитываю их, но, жадная, не расскажу никому, что видела, что ощутила – все оставлю себе, все сохраню в своем сердце: его мокрые волосы, свинец расплавленного взгляда, ямочку на щеке и якобы саркастическую усмешку. И сердце сжимается от не моего, странного полустона-полувздоха – такого нежного и щемящего: «Фей, мой мальчик»…
Он что-то кричит, но я не слышу: я вся – разорванные нервы и боль, и любовь, и нежность.
Тенью следую за ним. Ты промок насквозь, мой мальчик. Но это не важно, правда?
Не чувствуя холода, не обращая внимания на снег, что теперь валит с небес, я дойду, незамеченная, до подъезда, поднимусь вместе с ним и, наверное, невидимая – иначе как это возможно?! – увижу, как она распахнет двери. Не отпустит его, предотвратив неисправимое: «Я расстаюсь с тобой. Я больше не люблю тебя» всепрощающим, всеобъемлющим:
– Пришёл… ты пришёл…
Оставлю их: так же, тенью, ухожу, окунаюсь в сырость ноябрьского мокрого снега, но больше не чувствую холода. Как же тепло!
Домой, домой! Сохранив в своей душе чужую порывистость молодости, этот жар, этот огонь, сама стану моложе лет на десять. Этот мальчик… Ах, какой же он еще мальчик, мальчишка… Слава Богу, что он еще такой мальчик! Я не верю, сама себе не верю – хочется и смеяться, и плакать одновременно. Столько чувств обуревает: умиление, понимание, грусть, отчаяние, радость, нежность, страсть, желание порвать все в клочки, материнское – обнять и обогреть, и чисто женское «ах, какой, ах, почему не мой!», ощущение себя – ею, как же я ее понимаю… как понимаю!..
Что со мной? Откуда такое чувство, словно мне принадлежит весь мир?
Снег больше не метет. Выпал, белый, мокрый – тает. В лужах блеск фонарей и отражение фар проносящихся мимо машин. Снег.
Он растает к утру, но сейчас так красиво в городе – нет больше грязи, все невинное, чистое, готовое встречать новую жизнь.
Уже дома, заварив крепкий чай и добавив в него приличную порцию коньяка, я с удивлением вспоминаю, что за мелодия чудилась мне:
«Мария-Мирабелла… Мы вместе – ты и я…» Именно это Фей горланил там, на улице, под дождем – но как, откуда ему известна песня из старого, всеми забытого детского фильма?! Чудо. Чудо ноября. Но это именно она! Как глоток свежего воздуха после душного подвала, как стакан прохладной воды – изнывающему от жажды, как жизненная сила, насильно влитая в вены того, кто впал в уныние… Уныния как не бывало. Я чувствую эйфорию, и это прекрасно. Жизнь чудесна, и она продолжается! Может, это и есть тот смысл, над которым я ломала голову последнее время?! Жить, чувствовать, любить? Не важно, кого, не важно, как – любить, даже если не любят тебя… Именно это и есть смысл всего?
Жить, чувствовать, любить.
Любить так, чтобы холодные капли ноябрьского дождя, шипя, испарялись, лишь коснувшись наших горячих губ, наших горячих сердец, наших горячих душ. Любить настолько сильно, чтобы своим теплом согреть и возродить к жизни того, кто рядом, но о ком ты и понятия не имеешь. Любить так, как любит Фей – безоглядно, горько, неистово!
Спасибо, Фей. Спасибо… Все будет хорошо. Все будет…
…Звонок в дверь. Я никого не жду. Мне ведь некого больше ждать! Запахиваю крепче махровый халат – огромный, вычурный, черный с яркими ромбами, – его халат.
– Кто там?
Там, на пороге он. Мой Ноябрь. Холодный, презрительный, высокомерный. Такой красивый, что больно смотреть. А в его глазах – в глазах! – тот мальчик, тот самый Фей: «Ненавижу. Так люблю, что ненавижу». Или только кажется? Господи, помоги…
– Впустишь?
Ну конечно же впущу, проходи. Какой ты мокрый… почему без зонта… пальто испортилось, наверное… снег на волосах проседью, не тает.
Молчу, слегка прикрыв глаза – не могу.
И вдруг резкое впечатывание спиной в стену, жесткие пальцы сжимают предплечья, шепот у самого уха – как приказ, как вызов:
– Простишь?
Обнимаю. Волосы мокрые, тебе за воротник, наверное, натекло… Прощу, конечно, прощу! Все на свете прощу, ведь любовь – только она имеет значение, и я люблю, люблю, так люблю, что сердце болит.
Конечно же, прощу! И сегодня, и потом – если понадобится. Потому что знаю: ты не груб, просто – устал, и растерян, и слишком серьезен. Слишком взрослый, чтобы играть в эти игры – игры влюбленных – и показать свою слабость. Ты считаешь, что любовь – слабость… хорошо, я буду слабой за двоих. Потому что точно знаю – любишь. Не уйдешь, не предашь, не причинишь больше боли!
Точно знаю. Словно кто-то – Фей, ты?! – на мгновенье оказался рядом и прошептал мне это на ухо.
Губы в губы, кожа к коже – и сквозь полустон-полувздох прошепчу: «Мой мальчик…»
Губы к губам, кожа к коже,
Пальто на полу в прихожей.
Проиграла Осень битву!
Ты, Ноябрь, моя молитва.
…А руки почему-то пахнут хризантемами.
Трессомниум
Автор никогда не пил таблетки подобного действия.
Лекарства принимаются только по назначению врача!
Небольшая коробочка, способная решить все проблемы, куда-то задевалась. Которая? Мара* давно сбилась cо счету, но не важно же! Tressomnium** помогали. Это было главным. А вот теперь их нет!
– Куда, ну куда я ее положила?..
Мара бродила по квартире в тщетных поисках заветного лекарства. Она разделила утренние и вечерние таблетки, и вот последние как сквозь землю провалились! Куда-то засунула упаковку и благополучно забыла о ней – упаковку, в которой оставалось как раз две штуки. На сегодня. Заветная доза, спасение от навязчивых мыслей и надежда на сон.
Как она умудрилась это сделать?!
Завтра купит – успеет забежать перед работой в аптеку. Но сегодня, сегодня без таблеток просто не сможет уснуть! Это стало ритуалом, было необходимо физически и морально – выпить две штуки и погрузиться в спокойный, мерный, почти что мертвый сон.
Tressomnium напрочь лишил ее ночных фантазий. Но она была рада – больше не хотела их видеть. Это в детстве сновидения уносили ее в неведомые страны. Тогда сны были совершенно чудесные, цветные и яркие, и видела она в них незнакомые места, необычных существ, совершенно не похожих на людей… Порой реальные, словно настоящие, порой тени, как смутные отражения в зеркалах. Всегда хотела увидеть их наяву и ложилась спать с улыбкой, с ожиданием. Чем бы ни наполнялись дни, ночные часы были благом и возможностью окунуться в совершенно иной мир. Потом… потом стала видеть во снах только Его.
– Я так устала. У меня кружится голова. Я не могу есть. Несмотря на все обещания доброго доктора, засыпаю с трудом. Сон не приносит облегчения. И я все время хочу спать.
Но во сне я вижу Тебя.
Словно сплю и никак не могу проснуться. Мучаюсь в кошмаре, раздираемая желанием пробудиться и в то же время остаться. Мне кажется, что, поднимаясь по будильнику, я продолжаю спать – перехожу из одного сна в другой. Иногда мне хочется взвыть: «Отпусти меня». Отпусти, я снова хочу летать. Летать там, в вышине, голубой или звездной, не зная боли, которая гложет и разрывает меня изнутри, боли, которую никто не видит, кроме меня. Не зная боли, которая могильной плитой придавила меня к земле. Крылья тяжелые, видишь? Не подняться с ними в небо…
Все неизбежно. Но я не знала, что неизбежным будет то, что исчезну я, стану призраком, который ест, ходит, спит и в каждой вещи видит Тебя.
Вижу Тебя в отражении мутной реки, которая только освободилась от снега. Видела Тебя в сиянии звезд над головой, и в пении птиц слышу твой голос. Вижу везде – Ты разговариваешь со мной постоянно. Отвечаю Тебе. Никто не знает об этом, только я, Ты живешь во мне. И в то же время такая пустота… Как жить? И все же… Знаешь… Я не хочу просыпаться. Оставь мне этот сон, еще хотя бы ненадолго.
А следом не заставили себя долго ждать и кошмары. Вечерний же прием Tressomnium′а давал блаженный покой, тишину вокруг и, главное, тишину внутри ровно на восемь часов сна.
– Tressomnium. Успокоиться. Спать…
Действие утренних таблеток отличалось – сонливости не было, в голове становилось светло и пусто, охватывала странная эйфория. Cмотришь будто со стороны – все ярче, четче, радостнее. Утренней дозы хватало более, чем на восемь часов.
Правда, последнее время Мара стала замечать, что окружающий мир изменился. Он исказился, приобрел необычные очертания, ощериваясь внезапными углами. На улице она останавливалась и долго разглядывала здание, неожиданно выставившее в ее сторону самый настоящий пятый угол. Странно, но больше это никого не волновало. В отражении витрин виднелись расплывчатые фигуры, как некогда в снах, но в реальности Мары их не было рядом! И в тоже время они были близко, очень. Это пугало, но так же будоражило и подогревало интерес. Tressomnium исполнил детскую мечту – увидеть существ из снов наяву. Хотелось поскорее заглянуть в следующее зеркало или витрину. А кто там? На этот раз кто? Вдруг разглядит?..
Так можно было прожить еще один день, радуясь и играя в прятки с невидимыми спутниками и да, здорово же знать, что никогда не предугадаешь, каким углом повернутся к тебе дома в привычном, знакомом с детства городе! Страх давал о себе знать в полной мере только ночью – вернее, ближе к вечеру, к тому моменту, когда нужно было принимать следующие таблетки.
Да… Страх, паника и тени по углам к ночи оживали, расправляли плечи и высоко поднимали головы, скалились, хищно оглядываясь. Если не принять вовремя лекарство, становилось жутко заходить в пустую комнату. Предметы теряли очертания, становились расплывчатыми, некоторые – прозрачными, из-за диванов выползали бесформенные сгустки, и даже казалось, что среди серо-коричневой массы сверкают желто-красные глаза. К визуальным дефектам восприятия мира добавились слуховые галлюцинации – она слышала рычание, чавканье и стоны из-под кресел, диванов, а порой даже из открытых шкафов…
Побочные эффекты. Первые звоночки появились сразу же после начала приема препарата, но Мара не обратила внимания. Ей было все равно. Нет, даже забавно! В том состоянии, в котором она находилась, и так видела кошмары наяву – Его, в каждом отражении рядом с собой она искала и почти видела Его. Но стоило принять таблетку, как все становилось на свои места. Tressomnium исполнил вторую мечту. Тот, кого она любила и ненавидела одновременно, частично пропадал из ее мыслей. Нет, конечно, не окончательно. Но перестало быть больно.
Тени исчезали, накатывала блаженная нега – и спокойствие. Сначала. За это можно было стерпеть и монстров, прячущихся за диваном или скалящихся по углам темных комнат. А то, что появлялось потом – к счастью, это был не Он. С любыми другими призраками она заранее готова была смириться. Почти.
Но сейчас таблеток не было. Черт, черт, черт!!!
Нестись в круглосуточную аптеку? Рецепт есть, но… мысль выйти на улицу – ночью, одной – вызвала у нее состояние панического ужаса. Последний раз в темноте она бродила по городу с Ним. Шел дождь. Мелкий, моросящий, он был холодным, но в то же время таким уютным! Фонари, в капельках выглядевшие сказочными, отражались в лужах, с тихим шорохом проносились машины, и свет фар тоже был немножко размытым, приглушенным волшебством дождя. Двое под зонтом, ночной город, дождик… Она и Он.
Именно так она называла его теперь – Он. Мысленно или вслух интонационно выделяла местоимение, словно писала с большой буквы. Он навсегда останется кем-то… кем-то без ненавистного имени, которое она хотела бы стереть из памяти.
Но уравнять Его со всеми не могла. Даже после приема Tressomnium′а вспоминала Его – но хотя бы сердце не кололо так сильно. Вспоминала – даже с улыбкой… Только как же она теперь боялась темноты! Чтобы уснуть, нужно закрыть глаза! И тогда настанет тьма…
Кружа по квартире, заглядывая во все ящики и шуфлядки, зачем-то проводя руками по поверхности стола, по спинкам, подлокотникам диванов и кресел, она включала свет во всех комнатах, не забыв ни ванной, ни кухни. В голове крутилась старая считалочка, которая, к ужасу, обрастала совершенно новыми строками. То, что помнилось как: «Раз, два, три, четыре, не одна я в этом мире…» звучало совсем иначе:
Раз, два. Три, че-ты-ре.
Я одна в пустой квартире.
Тени бродят по углам.
Выходи, кто ты есть там?
В какой-то момент Мара в ужасе поняла, что повторяет вслух, чеканя ритм:
– Вы-хо-ди-кто-ты-есть-там…
Кто-то определенно был там. Там? В углу?.. Мара остановилась, зажмурилась, внутренне содрогаясь. Открыла глаза – никого, конечно. Даже теней по углам. Разбрелись, растворились, расползлись… Фууу…
– Таблетки. Где эти чертовы таблетки?!
Она взяла сумочку и вытряхнула содержимое на кровать. Стала перебирать – помада, пудреница, ключи, таблетки… наконец-то, вот же они, таблетки!.. Не те…
Со стоном смахнула все на пол одним широким движением. Посмотрела непонимающе – зачем? Зачем она это сделала? Опустилась на колени, намереваясь собрать, и замерла. В кресле напротив почудилось шевеление. Мара, не поднимая глаз, поняла, почувствовала, кто там может быть – конечно, доктор, который прописал ей это проклятое лекарство, немолодой доктор с добрыми, как у старого оленя, глазами. Прописал, сказав, что, мол, добровольно вы из этого состоянии не выйдете.
– Ах, добрый доктор, что вы знаете обо мне? Что? Что вы сказали тогда? Ха-ха-ха… Что я не выйду сама из этого состояния? Знаете ли вы, дражайший Айболит, Эскулап, Гиппократ или как вас там, я даже фамилии вашей не помню, вот так странность… знаете ли вы, как оно дорого мне, мое состояние, и я просто не хотела из него выходить? Не хотела возвращаться из воспоминаний. Если бы могла….
Мара, на коленях, медленно подняла голову и действительно встретилась взглядом с понимающими глазами доктора. Чувствуя, что сейчас завизжит, зажмурилась, помотала головой, понимая, что опять говорит вслух. Открыла глаза. Никого нет. Она одна.
Не вышла бы… Да потому что не хотела! Но, прекрасно понимая, что так больше продолжаться не может, согласилась на лечение. Уговорили – добрые друзья, дорогие родственники… разве можно оставить в покое человека?! Да ни за что! Но жить и правда как-то надо, но, черт, как же не хотелось-то!..
Пускай бы все ее оставили в покое.
Она должна была сообщить врачу, если произойдет что-то необычное – самые незначительные изменения, все, что может показаться непривычным, не таким как всегда.
Галлюцинации. Доктор сейчас тоже был галлюцинацией. Нет его в кресле. Нет!!!
– Упаковка транквилизаторов… Что может знать доктор, тот, который рассыпается в пепел, когда я смотрю на него – сквозь него – что он может знать о моей боли и о том, что я чувствую? Как он может знать, какое мне поможет лекарство и какую дозу я могу принять, чтоб помогла? Какую дозу, какую, ну какую, чтобы вернуться в то состояние, когда Тебя еще не было в моей жизни – и чтоб не убить себя? Но я же все-таки хочу жить? А хочу ли я жить?.. Сколько нужно выпить, и главное, что нужно выпить, чтобы забыть? Чтобы снова почувствовать жизнь…
Мысли скакали – неудивительно, последнее время они частенько путались. Она снова подняла глаза и посмотрела в сторону кресла – конечно, там никого не было. О чем это она?.. Ах да… Видения. За ними было так любопытно наблюдать. Tressomnium привел с собой призраков, но давал чувство неуязвимости, уверенности, что они не причинят ей зла.
На время действия таблеток.
Доктор предупредил, что может быть привыкание. На тот момент это было неважно. Она ухватилась за лекарство, как утопающий за соломинку.
Два. Три. Посмотри?
Я смотрю и мне не страшно –
Кто ты? Страх? Ну и напрасно
Ты пытаешься пугать?
Я сама себя пугаю.
Нет, не выйдет – уходи.
Не болит душа пустая.
– …Что это за слова? Это я их произношу?
Запихав все как попало в сумку, Мара начала методично пересматривать вещи, которые надевала недавно. Не найдя ничего, стала проверять карманы всего, что было в шкафу, проводила рукой под вещами на полках, пока в отчаянии не начала вываливать все на пол, перетряхивая вещи одну за другой, словно непостижимым образом упаковка таблеток могла затеряться среди одежды, которую она давно не носила. И когда она вдруг заглянула в полупустой шкаф, там, в глубине, оказалась тетрадка – черт! В мятой обложке, исписанная тонким неровным почерком… Только плотно прижимая ребро ладони к листу и делая минимальное движение кистью могла писать – так дрожали тогда руки.
Неужели она выбросила не все!.. Она же от всего избавилась?
Усевшись на груду вещей, Мара начала читать. Кому рассказать, что она, взрослый человек, будет вести – дневник – но да. Тогда вела. Записывала все, до самой последней мелочи – так было легче. О, сколько в нем откровений, мыслей, проклятий и молитв! И то, что она так хотела забыть, тоже там было. Забыла же. Ну забыла!!! Зачем?..
«…– Это не то, что ты думаешь!
Конечно. Ну просто гениальная фраза. Что тут думать-то? И дураку ясно.
– А я вообще не думаю, – как можно ровнее произнесла она. – Думать вредно.
– А что ты тогда делаешь?
– Cобираю вещи. Неужели не видно? Желаю счастья.
– Нет, ну ничего же не было! – слабо защищался он. Как-то вяло и неуверенно – хотя какая тут уверенность – доказательство нагло жмурится в их постели, даже не пытаясь прикрыть простынью обнаженный бюст. Шикарный, надо признать.
– А! Да, конечно, вы, наверное, загар друг другу показывали! Ну, надеюсь, я не сильно помешала, продолжайте, не стесняйтесь, – вложив в голос весь имеющийся в запасе сарказм, она продолжала запихивать вещи в сумку. Вот уж когда понимаешь на самом деле смысл фразы «сжать волю в кулак». Стиснув зубы и отчаянно стараясь не сорваться, она на секунду остановилась, шепча: «Только не истерика. Только не истерика! Не стать посмешищем».
«Все собрать не смогу… Придется потом еще раз приезжать…»
Почувствовав всю мерзость предстоящей встречи, задрожала. Захлопнула сумку, пошла к выходу. «А зачем я вообще это сейчас делаю, надо было просто уйти»…
– Ты куда?
– На кудыкину гору!!! – рявкнула и со всей силы ляпнула дверью»…
Сейчас Мара вспоминала произошедшее со странным чувством, как будто та женщина просто была не она. Как могла быть такой смелой, такой уверенной, что он вернется, что будет просить прощения, умолять и… быть такой самоуверенной… дурой…
Твое отпусти, и оно вернется. Отпусти, вернется. Хочешь проверить, твое ли? Отпусти! Да она бы самолично придушила всех, кто постит в соцсетях подобную ерунду! Метафорически, конечно. Только так можно проверить… Черта с два!!! Не вернется. Что, не было моим? Да было же, было!!! Отпустила. Собственноручно отдала, не боролась ни грамма – гордячка-идиотка-ненормальная…
«…Ну, вот и все. Теперь нужно как-то добраться до старой квартиры.
Бог ты мой, ведь она совсем недавно к нему переехала. Сколько времени прошло, месяц? Ну сама виновата, да. Умудрялась влюбляться в оригинальных, непредсказуемых, обалденно-невероятных, и… которые причиняли ей много боли.
