Надежда Калинина
Курмахама
Розенблат любил, когда Елена восхищённо выдыхала «вау!», вытаскивая из сумки очередную шмотку, и примеряла её на себя. Видимо в этот момент в нём просыпался сын модельера, потому что Розенблат заставлял полураздетую Елену прогуливаться перед ним в новой вещи как по подиуму. А сам полулежал на расправленном диване и довольно щурился.
Иногда Павел останавливал Елену на полпути и барским тоном бросал:
– Берём!
И шмотка переходила в полное распоряжение Елены. Которая в то время почему-то совершенно не задавалась вполне естественным вопросом – каким образом попадало к мужу всё это великолепие.
Затем, вслед за одеждой, в комнату молодых потянулись и другие вещи: сначала импортный кассетный магнитофон в красивом кожаном чехле с разноцветными яркими кассетами, потом какие-то кольца, перстни и серёжки. И снова Елена вертелась перед зеркалом, упоённо примеряя то серёжки, то сапожки, то сумочку, то юбочку. И снова великолепный Розенблат небрежно бросал жене своё «берём!»
Только теперь через день-другой оставленные украшения, обувь и даже одежда, если только Елена не уносила их с собой на учёбу, могли исчезнуть из дома так же неожиданно, как появились. На вопросы, куда они пропали, Павел предпочитал отмалчиваться, а если Елена долго не отставала, резко бросал жене «не твоё дело» или «разве тебе мало? И так как куколку тебя одеваю!». И Елена сразу прикусывала свой язычок. Потому что в её глазах муж был «добытчиком». А добытчику всегда виднее, как распоряжаться вещами и финансами. Тем более, сама она деньги в дом не приносила, но при этом одевалась словно королева, все подружки по училищу завидовали.
Кстати сказать, несмотря на то что учеба Елене не слишком нравилась, она все равно добросовестно посещала все занятия. Причин тому было множество. Ей не хотелось оставаться одной в доме Розенблатов, которые каждый рабочий день дружно покидали квартиру. При этом Елена не шаталась праздно по городу, а занималась важным делом – получала специальность. Ещё один повод для законной гордости и атрибут взрослой жизни. Кроме того, сказывалась выработанная за предыдущие десять лет привычка учиться. В сущности, Елена практически не заметила переход из школы в училище – распорядок дня там мало отличался от школьного.
Да и её родители, в гости к которым девушка периодически заглядывала, интересовались успехами дочери в учебе. Так как они старательно игнорировали любые попытки Елены посвятить их в подробности её семейной жизни с Павлом, тема учёбы была единственным связующим мостиком, и Елена ни за что не желала её потерять.
Однажды Елена проснулась ночью, потому что захотела в туалет, и не нашла мужа рядом. Это было непривычно, ещё ни разу после замужества она не оставалась в постели одна. Елена осторожно выглянула в коридор и увидела свет, пробивающийся из кухни, дверь в которую была плотно закрыта. Сколько себя помнила, она ни разу не видела эту дверь закрытой, в лучшем случае – притворённой. Елена ощутила страх, смешанный с любопытством, закрытая дверь необъяснимо манила её. Она осторожно пробралась в туалет, сделала свои дела, а затем на цыпочках прокралась к кухонной двери и затаила дух, вслушиваясь в голоса, раздававшиеся из кухни. Елена быстро узнала тех, кому не спится в такое позднее время – за дверью говорили Павел и Ирина Львовна.
Похоже, двое на кухне были слишком заняты разговором, чтобы услышать тихие шаги в коридоре и понять, что их общение стало достоянием третьего. Судя по интонациям, мама распекала сына, который угрюмо бурчал какие-то невнятные оправдания.
– … главное, мне звонит Сергей Сергеевич и сообщает, мол, сынок ваш совсем институт не посещает. Сессию завалил фактически, только из уважения к вам ему тройбаны выставили. Но это в последний раз, – наступала Ирина Львовна, голос которой звучал очень грозно, подобно прокурорскому в суде над особо опасным преступником, – ты, что, в армию захотел? Два года коту под хвост? О чем ты вообще думаешь? В ПТУ собрался? Так ведь это ненадолго, весной заберут в армию и все! Или на моей шее всю жизнь думаешь сидеть, с Ленкой этой своей вместе?
– Когда это я на твоей шее сидел? – угрюмо процедил в ответ Павел.
– Да всю жизнь! – почти взвизгнула Ирина Львовна, но тут же снова понизила голос, видимо, опасалась привлечь внимание остальных обитателей дома, – Кто тебя вечно выручает? Кто кормит – и тебя, и твою жену?
Елене очень захотелось немедленно удрать от кухонной двери. Обратно, под спасительное одеяло, извечное прибежище от любых неприятностей, но усилием воли она заставила себя стоять и слушать. Первый раз в жизни Елена решила проявить свой характер, самой во всём разобраться. Но без информации о том, что происходит в реальности, это было невозможно. «Я должна узнать правду!» – сказала себе мысленно Елена и снова обратилась в слух.
– Я сам зарабатываю! – с вызовом выпалил Павел.
– Ах, сам? – в голосе Ирины Львовны зазвучал неприкрытый сарказм, – А кто моей машинке швейной, чехословацкой, ноги приделал? Бэлла что ли?
– Да куплю я тебе машинку, еще лучше, – после паузы глухо пробурчал Павел.
– Мне не надо лучше, мне надо мою! – с горечью всокликнула Ирина Львовна, – Как ты не понимаешь, я к ней привыкла, она настроена так, как мне надо. Это мой хлеб. Ты отнял у меня то, чем я зарабатываю на жизнь. И кормлю вас, кстати говоря!
– Да ладно, на жизнь она зарабатывает… – огрызнулся Павел, – Что я, не знаю что ли, ты к этой машине лет пять не подходила. У тебя на работе этих машинок штук десять, шей – не хочу.
Это стало его ошибкой. Ирина Львовна заговорила таким страшным тоном, что даже Елена за дверью вздрогнула и съёжилась:
– Ты что неужели не понимаешь, балбес великовозрастный, что каждая швейная машина на моей работе, это чье-то рабочее место? Заметь, не мое. И не твое дело, когда я последний раз сидела за машинкой. Это моя вещь и только моя. Я советую вернуть её как можно скорее. Слышишь? И не забудь про сессию.
– Да верну я, сказал же. И сессию сдам, не волнуйся. Там такие предметы остались… – виноватым тоном забормотал Розенблат.
Видно, и его пронял жуткий тон матери. И тут Елена испугалась ещё больше, потому что услышала ужасный звук – скрип отодвигаемого стула. Не помня себя, она опрометью бросилась в свою комнату, стараясь при этом всё же ступать на цыпочки. К её облегчению, кажется никто из говоривших на кухне, не понял, что их подслушали. Вскоре Розенблат бухнулся на диван рядом с нею.
– Почему ты не сказал мне, что у тебя проблемы в институте? – поинтересовалась у мужа Елена на следующее утро, когда они проснулись
Но к этому времени Павел уже пришёл в себя и применил испытанный надёжный метод – ловким движением он сграбастал жену в охапку, поцеловал и даже не поинтересовавшись, откуда ей всё известно, радостно заявил:
– Не бери в голову. У меня все под контролем. Иди ко мне!
– Но Ирина Львовна… – начала было Елена.
– Да не слушай ты мать, она паникёрша та ещё! – шире осклабился Павел, не оставляя попытки овладеть Еленой.
– А как же машинка швейная, я что-то не очень поняла. Что за история? – вырвавшись из цепких объятий, спросила у мужа Елена.
– Никакой истории, не парься, – лучезарно улыбнулся ей Павел и, похлопав рядом с собой, продолжил страстным шёпотом, – ну, иди сюда скорее!
И Елена, которой очень хотелось верить мужу, опять уступила. Но уже через два дня, проснувшись, не обнаружила на вешалке свои новенькие джинсы, подаренные Павлом. Кроме них отсутствовали серёжки с рубинами и колечко из тонкого белого золота, лежавшие обычно у зеркала. Спрашивать Павла, куда делись вещи, Елена не рискнула – муж и так выглядел в эти дни чернее антрацита ночью. Затем в течение одной недели пропали: дутая куртка элегантного аквамаринового цвета, предмет зависти всех девчонок училища, почти новые демисезонные сапоги на каблуке и еще кое-какие вещи, отсутствие которых Елена заметила не сразу. И тут она не выдержала.
– Что всё это значит? – спросила Елена Павла, когда он притащился домой в одиннадцать вечера, будучи не в духе, как, впрочем, и всегда в эти дни, – Неужели завтра мне придётся идти на учёбу голой?
– Только твоих упрёков мне ещё не хватало! – с полтолчка завёлся Павел и даже перестал стягивать с себя брюки, застыв одной ногой в штанине, – Сам купил, сам забрал! Привыкла жить на всём готовеньком!
Правда, увидев слёзы, моментально наводнившие глаза разобиженной Елены, Розенблат быстро смягчился, одним элегантным движением стащил оставшуюся брючину, не глядя, отшвырнул джинсы на пол и, рухнув на диван рядом с женой, примирительно забормотал, пытаясь одновременно касаться губами Елениного бедра:
– Не горюй, Ленок, будут тебе и джинсы, получше старых, и кольца с бриллиантами! Будешь у меня одеваться как королева. Ну, иди сюда!
Елена отдёрнула ногу, но Розенблат не отпускал, пришлось вновь подчиниться, хотя в эту ночь секс с любимым мужчиной не принёс девушке ожидаемое удовлетворение. На душе Елены штормило, ей казалось, ещё чуть-чуть, и злые волны вдребезги разнесут утлый кораблик их семейного счастья.
Но ещё через два-три дня сияющий Розенблат по-королевски швырнул к ногам жены нераспечатанный пластиковый пакет с джинсами. А на следующее утро надел на пальчик Елены новое золотое колечко. И она опять успокоилась, отогнав предчувствие беды. На какое-то время жизнь вернулась в привычное русло. Судя по всему, Розенблат действительно сумел уладить свои дела. Теперь он опять каждый день исправно ходил в институт, стал заниматься дома. Заметив эти перемены, Ирина Львовна помягчела лицом и стала общаться с сыном в прежнем немного шутливом тоне. И тут Елену зазвала в свою комнату Бэлла.
С появлением в доме Елены Бэлла, будучи студенткой последнего курса того же института, где учился Павел, стала приходить в квартиру только ночевать. А иногда и вовсе проводила ночи «у подруг», чем весьма расстраивала мать. По этому поводу Ирина Львовна постоянно ворчала, укоряя дочь за неподобающее поведение. Впрочем, тревожилась она напрасно, рассудительная и не по голам зрелая Бэлла знала как себя вести, и никогда ни в какие истории не попадала.
– Слушай, подруга, – плотно притворив за Еленой дверь, с места в карьер взяла Бэлла, – ты вообще предохраняешься, а? Смотри, на Пашку в этом вопросе не надейся, у него никакой ответственности нет. А ребёнок вам сейчас совершенно не нужен, усекла? Могу тебе поспособствовать по-родственному. Вот импортные таблетки, сама их принимаю, так что не боись.
И Бэлла всучила Елене несколько упаковок с надписями на иностранном языке. Елена взяла лекарства и по привычке кожа на её лице приобрела оттенок запрещающего сигнала светофора. Она вечно испытывала жгучий стыд, когда дело касалось секса. Бэлла с любопытством наблюдала за смущённой невесткой, а потом, в привычной своей манере, немного нараспев, сказала:
– Лапуля, пора привыкать к взрослой жизни. И не дрейфь, помогу, если что! А теперь чапай в свою норку. И внимательно изучи инструкцию перед первым употреблением.
«Какая же замечательная у Павла сестра! – с восхищением думала Елена, рассматривая коробки с противозачаточными пилюлями, – Настоящий друг. Конечно, я понимаю, ребёнка нам заводить ещё рано. Но теперь всё точно будет в порядке».
Глава 16
Всё было «в порядке» где-то с месяц-полтора. Идиллия закончилась, когда однажды весной Павел не пришел домой ночевать. Елена ждала мужа дотемна, в одиночестве сидя в гостиной перед телевизором, пока не закончилась последняя программа. И только с появлением на светящемся экране сетки настройки, сопровождаемой надоедливым гудением, встала и нажала на кнопку выключения, экран погас, в комнате воцарились мрак и тишина. Елена с опаской подошла к окну и выглянула во двор. Там тоже было тихо и темно, лишь серебрилась лужица света, разлитая под одиноким фонарем метрах в пятидесяти от дома. Елена во все глаза уставилась на светлое пятно, отчаянно надеясь, вот сейчас там появится стройный силуэт Павла, спешащего домой, к любимой супруге. Минуты шли, свет фонаря ровно падал вниз, но так никого и не осветил.
С тяжёлым сердцем Елена отошла от окна. Она понимала, с мужем что-то случилось. Но что? И как ей узнать, где он? Пойти, постучать в комнату Ирины Львовны? Но та, наверное, уже спит. Бэлла, как всегда, ночует Бог знает где, значит, тоже не помощница в этом деле. Где же Павел? Ни вчера, ни сегодня он не обмолвился об отлучке. Что делать, Елена не знала, потому бухнулась обратно на диван в гостиной и погрузилась в долгое ожидание. Спать она просто не могла.
За окном уже забрезжил рассвет, а Елена так и продолжала сидеть на диване в ожидании мужа. Она слышала, как проснулась Ирина Львовна и начала собираться на работу: зажужжала в ванной феном, сварила кофе – по квартире пополз приятный аромат. Разговаривать со свекровью после бессонной ночи у Елены не было ни желания, ни сил, и девушка на цыпочках удалилась к себе, надеясь, что мать Павла не заметит отсутствие сына и не станет приставать с расспросами.
«Мало ли какие обстоятельства сложились, – принялась уговаривать себя Елена. Она неподвижно свернулась калачиком на холодном супружеском ложе, при этом сердце её колотилось словно бешеное, – наверное, Павел остался у ребят в общежитии, всю ночь готовил курсовую. Помню, он что-то такое мне говорил».
Конечно, ни о чём таком Павел даже не заикался. Просто Елене хотелось любыми способами уверить себя, что всё в порядке, даже с помощью явной лжи. К несчастью, тревога не проходила, несмотря на все уговоры. А когда хлопнула входная дверь, выпуская из дома Ирину Львовну, Елене стало совсем худо. От жалости к себе она тихо заскулила на одной ноте как маленький ребёнок: «И-и-и-и! И-и-и-и! И-и-и-и!»
В таком положении жену и нашёл вернувшийся, наконец, Павел. Выглядел Розенблат отвратительно – помятый, одежда в подозрительных пятнах, пахло от него чем-то кислым и неприятным.
– Где ты был? Я волнуюсь… – начала было Елена, но Розенблат так рявкнул на жену «Заткнись, дура!», что полностью отбил у неё всю охоту спрашивать.
Всё же, выпив кофе и позавтракав, Павел чуточку подобрел и поведал супруге –ночь он провёл в милиции. «В обезьяннике этом вонючем» добавил он, чем нисколько не добавил ясности – что такое «обезьянник» Елена тогда ещё не знала. Хотя Розенблат и рассказал жене о своих вчерашних похождениях почти всё, Елена мало что поняла из его слов – уж слишком непривычным оказались для неё слова «милицейская облава», «фарца», «протокол задержания» и прочие малопонятные термины, которыми то и дело сыпал Павел.
Чтобы отстирать дурно пахнущую одежду мужа и скрыть следы его ночного отсутствия в квартире, Елене пришлось пропустить учёбу и провести дома весь день. Не рискнув запустить стиральную машину в целях конспирации, она намыливала в тазу разящие несвежим брюки плакала от горя и бессилия, чувствуя скорые негативные перемены в своей судьбе. А Павел, приняв душ и переодевшись в чистое, сразу же куда-то ушел, опять оставив жену в беспокойном одиночестве.
Более-менее полная картина происшедшего сложилась у Елены только после появления в дома Бэллы, которая смогла растолковать девушке суть дела.
Оказывается, ещё со школы её возлюбленный Павел, имея в своём распоряжении дефицитные товары, купить которые в Серпске было трудно или невозможно, начал потихоньку приторговывать ими. Получая от этой торговли неплохие барыши. Люди, занимающиеся подобно рода делами, назывались фарцовщиками, а их промысел – фарцой. В Советском Союзе практически любая купля-продажа, несанкционированная государством, являлась уголовно-наказуемой, поэтому Ирина Львовна, узнав о проделках сыночка, строго-настрого приказала ему прекратить фарцевать, но Павел легко пропустил угрозы матери мимо ушей.
Дело в том, что у Розенблата обнаружился настоящий талант к подобного рода делишкам. Он быстро входил в доверие к людям, у него покупали с рук лучше, чем у других, зная, чей он сын, поэтому дела быстро пошли в гору. До поры Павлу всё сходило с рук, потому что он не жадничал, фарцевал по мелочи и действовал осмотрительно. Но постепенно осторожность уступила место азарту – уж слишком всё у Розенблата получалось легко и прибыльно. Желая произвести впечатление на Елену, Павел стремился продавать товар всё дороже, начал брать вещи на реализацию у других, более серьёзных фарцовщиков, влез к ним в долги.
Именно через этих своих «друзей» он смог добиться, чтобы их с Еленой заявление приняли в ЗАГС, именно им загнал материну швейную машину, когда от него потребовали вернуть долг. Во время памятного, услышанного Еленой, ночного разговора с матерью Павел пообещал больше не фарцевать, после чего Ирина Львовна погасила все его долги, но слово своё не сдержал. А вчера и вовсе был пойман «на толчке» с другими дельцами такого рода во время вечернего милицейского рейда.
Толчком или толкучкой серпчане называли вещевой рынок. Если не считать комиссионные магазины, это было единственное в городе место, где дозволялось продавать подержанные инструменты, самодельные изделия и ношенные вещи. Именно на толкучке собирались все, кто приторговывал заграничными и дефицитными товарами. Когда требовалось купить импортную шмотку, все шли «на толчок».
Чтобы не выдавать себя, серпские фарцовщики выкладывали перед собой для прикрытия какой-нибудь бросовый товар, а сами втихаря торговали дефицитными вещами. Об этом было известно всему городу, не исключением была и милиция, которая периодически устраивала на толкучке облавы. Обычно Павел на толчке не задерживался, торговал дефицитом среди знакомых, поэтому был в сравнительной безопасности, а тут попался.
Задержанный милицией во время облавы, Розенблат всю ночь прождал в камере, пока его вызовут на допрос – в этот день улов милиционеров оказался на редкость крупным, хватали вообще всех подряд. Его отпустили только в восемь утра, после того, как был составлен протокол задержания. К счастью для Павла, ему в очередной раз повезло – ни вещичек, ни денег при нем не оказалось. Но на заметку его взяли. И написали бумагу в институт.
– Гляди, доиграешься, долбень, – тихо и зло пригрозила брату Бэлла, когда Розенблат заглянул к ней, чтобы попросить Елену вернуться в его комнату, – Ещё и нас с Ленкой под монастырь подведёшь.
– Ладно, не пыли, Белка, вечно ты гундосишь не по делу. Смотри, сама накаркаешь, – угрюмо отозвался Павел.
– Моё дело предупредить, – отрезала Бэлла и отвернулась, давая понять, что разговор окончен.
Елена не знала, куда прятать глаза, настолько сказанные Бэллой слова шокировали её – как содержанием, так и не в меньшей степени своим звучанием. Раньше она и не подозревала о подобных выражениях. А ещё через две недели в комнату Павла и Елены ворвалась разъярённая Ирина Львовна, едва не сметя по пути отгораживающую помещение от гостиной портьеру.
– Это что? – выкрикнула она, швырнув в лицо сына какой-то листок.
Павел поднял лист, прочёл и отчётливо изменился в лице.
– Сам разберусь, не бухти, – проворчал он.
Елена осторожно подтянула к себе бумагу и заглянула в неё. Это была повестка, в которой Розенблату Павлу Наумовичу предписывалось явиться в назначенное время для дачи показаний в рамках расследования по уголовному делу.
– В тюрьму собираешься, тэмбель? Меня ославить хочешь? – продолжала бушевать Ирина Львовна.
– Перестань! – скривился Павел.
– Я тебе перестану! Мало мне хлопот с твоим институтом, теперь ещё с нар тебя вытаскивать? – и тут Ирина Львовна разрыдалась.
Неготовый к такому повороту, Розенблат что-то неразборчиво забормотал, а потом полуобнял мать и вывел из комнаты, она безвольно повисла на сыне, продолжая оглашать дом горестными стенаниями. Елена же осталась сидеть на диване, абсолютно оглушённая, не знающая, что можно сделать в такой ситуации.
Дальше жизнь в доме Розенблатов потекла, словно в обморочном сне. Мать Павла совсем перестала улыбаться и разговаривать с Еленой, лишь слабо кивала ей по утрам в знак приветствия. Павел тоже сильно изменился. С утра до вечера пропадал где-то, а когда по вечерам возвращался к жене, от него несло алкоголем и табаком. Бэлла вовсе перестала приходить домой, но это никого уже не беспокоило.
Из института Розенблата отчислили через неделю после получения повестки. Не помогли никакие хлопоты со стороны матери. Павел совсем замкнулся. Когда же Елена попыталась поговорить с мужем об их будущем, о том, чем он собирается заниматься дальше, заберут ли его в армию, тот лишь зло отмахнулся от жены, как от надоедливого насекомого. А когда Елена принялась настаивать, обматерил её и выскочил из комнаты. И не появлялся в доме три дня.
Вся жизнь Елены перевернулась с ног на голову. Но она продолжала уговаривать себя, что это временные трудности, нужно всего лишь немного подождать, и всё само собой образуется. Она продолжала ходить на учёбу, а свободное время проводила в своей комнате за портьерой, чаще всего в одиночестве, потому что Павел был неизвестно где.
Прошла ещё одна тусклая и томительная неделя. В субботу вечером, когда Елена в одиночестве готовилась к экзаменам, а Павел как всегда отсутствовал, к ней в комнату тихо вошла Ирина Львовна. Мама-Розенблат даже не прошла, а протащилась к письменному столу, за которым занималась Елена, и упала в стоящее рядом кресло. Посидела несколько томительных секунд и выдохнула:
– Ну, вот и всё! Допрыгался.
Слова Ирины Львовны прозвучали отрывисто, почти неразборчиво, в голосе её появился странный, прежде не замечаемый акцент, Елена даже не сразу поняла их значение.
– Что? Кто, Павел? – невпопад отозвалась она.
– А кто еще? – с тоской пробормотала Ирина Львовна и принялась легонько раскачиваться всем телом взад-вперёд будто игрушка на пружинке.
Елене показалось, что Ирина Львовна сходит с ума, настолько необычно звучал её голос, настолько непривычным было поведение.
– Что случилось, Ирина Львовна? – Елена ощутила, что бледнеет до, как ей показалось, кончиков пальцев на ногах.
– Арестовали, сегодня днем, – продолжая раскачиваться, просипела Ирина Львовна, – Ой-вэй, я теперь достать его оттуда уже не смогу. Что будет, что будет? Таки будет суд, я знаю! Я всегда знала, я знала, добром это не кончится, весь этот тухлый цирк со шмотками. За что мне такое счастье? Ну, за что?
Не прекращая свои монотонные, ужасные в своём автоматизме движения, Ирина Львовна поднесла ладони к лицу, плечи ее начали мелко вздрагивать, но слез не было видно. Она рыдала сухим беззвучным плачем, и Елена поняла – вся влага из глаз уже была вылита раньше.
Елена прикрыла рот тыльной стороной ладони, пытаясь сама не заплакать от жалости – к свекрови, к непутёвому Павлу и к себе самой. Она была полностью подавлена. Впрочем, Ирина Львовна не позволила себе совершенно расклеиться на глазах невестки. Неожиданно она вскочила с кресла и, не сказав более ни слова, удалилась в свою комнату, откуда не входила до самого утра.
Дальнейшая жизнь Елены превратилась в кошмар. Дома у Розенблатов с ней никто не разговаривал – ни вернувшаяся в тот же день Бэлла, ни Ирина Львовна. Бэлла почти всё время проводила в комнате матери, откуда непрерывно слышался плач, и вообще обстановка в доме стала такой, будто кто-то умер. Денег у Елены не было, Павел выгреб всё до копейки, поэтому на учёбу ей приходилось ходить пешком или ездить на трамвае зайцем, рискуя нарваться на контроль. Еду у Розенблатов готовить почти перестали. Порой в холодильнике не было ничего, кроме молока. Да еще лежал зачерствевший хлеб в эмалированной хлебнице. Но изголодавшаяся Елена была рада даже этой пище.
Чтобы хоть как-то свести концы с концами ей пришлось сдать в ломбард сережки с рубинами – единственное украшение, оставшееся ей от мужа. Надо было на что-то жить, а у родителей просить деньги Елена считала невозможным. Особенно после слов отца про «умываем руки». Вырученная за серёжки сумма оказалась заметно меньше той, на которую первоначально рассчитывала Елена. Только выбирать уже не приходилось.
С момента получения ужасного известия про арест Павла прошло порядка недели, когда в один из стандартно-унылых в последнее время вечеров за портьеру к Елене заглянула Бэлла. Не дожидаясь разрешения, она бухнулась в кресло и, не мигая, уставилась на Елену, в полутьме коморки глаза её казались абсолютно чёрными, а взгляд был тяжёл и сумрачен. У Елены мурашки пробежали по спине, и она шёпотом спросила сухими губами:
– Что?…
Ей хотелось сказать, «что случилось, Бэлла, почему ты так странно смотришь на меня?», но выговорилось лишь первое слово. Бэлла помолчала, а затем, будто нехотя, выдавила из себя:
– Тебе придётся покинуть этот дом.
Елена ахнула и стиснула ладони. Увидев, как помертвело лицо девушки Бэлла, похоже, чуточку размякла и постаралась сгладить сказанное. Начала Павлова сестра с разъяснений, что же произошло с братом.
– В общем, Пашка влип по полной, подруга. Кто-то настучал, что он помимо фарцы своей долбанной приторговывал краденым. Плюс валютные операции… Короче, надавили на него в ментовке, он и расклеился совсем. Подписал всё, что ему подсунули. Как мать ни старалась, обратный ход бумаге уже не дали. Видно кому-то хотелось свести счёты с нашей семьёй. Сейчас мать подключила лучшего адвоката – Немировича, может слышала? Да только даже такой атлант как Немирович, узнав прикуп, развёл руками, мол, единственное, могу помочь получить вашему непутёвому сыну минимальный срок. Уж очень резонансное вышло дело…
Елена вслушивалась в Бэллины слова, но уже после второго предложения из-за обилия незнакомых выражений полностью потеряла всю нить рассуждений. Но продолжала слушать и покорно кивать в такт сказанному золовкой. Единственное, что ей было совершенно ясно – её дорогого Павла она теперь не увидит очень долго.
– Такие вот пирожки с котятами, – наконец, заключила Бэлла, пододвинулась ближе к Елене и заговорила о самом главном.
– Тебе надо линять отсюда, да поскорее, усекла? Матери сейчас не до тебя, как и мне. Пашку не скоро отпустят, так что, как ни крути, ты нам только обуза. Не до тебя нам, Ленчик. Поэтому, давай, собирай вещички, мать тебе деньжат немного подбросит на первое время. А дальше – сама, не обессудь.
Бэлла без лишних слов поднялась с кресла и оставила Елену в одиночестве. Но перед самым выходом задержалась и бросила через плечо:
– Кстати, готовься, меня и мамулю к следаку уже таскали. Не иначе, теперь твоя очередь.
Кроме родительского дома идти бедной Елене было некуда, и на следующий вечер, закончив учёбу, она потащилась туда, сжимая в руке маленький чемодан с немногочисленными пожитками. Бэлла не обманула, напоследок Ирина Львовна сунула невестке четвертак – 25 рублей. Перед знакомой дверью Елена ненадолго задержалась – ей отчаянно не хотелось возвращаться вот так, женой преступника, но делать было нечего, и, собрав нервы в кулак, она позвонила. Открыла ей Иришка
– Глядите-ка, – дурным голосом на весь дом заверещала Иришка при виде смурой старшей сестры с чемоданом в руке, – Алёшик-ублюдошек явился. С чемоданом!
– Тише, дурындалетка, – по привычке цыкнула на сестру Елена, но сразу осеклась.
– Пусти, дай пройду, – буркнула она и, отодвинув Иришку, вошла в прихожую.
Через секунду там появился отец, вытирая руки полотенцем, видимо, только что вышел из ванной.
– Каким судьбами, вспомнила, наконец, про мать с отцом? – поинтересовался он и тут увидел чемодан.
– Цыц! – прикрикнул он на Иришку, которая строила рожицы старшей сестре, – Иди к себе.
Иришка поупрямилась пару мгновений, но всё же уползла в свою комнату.
– Что-то случилось? – уже серьёзно спросил отец.
И Елена, давясь слезами, периодически захлёбываясь ими, рассказала папе о своих злоключениях.
– Тебе надо разводиться и немедленно! – отец даже пристукнул кулаком по стене от избытка чувств, – Говорил я тебе, предупреждал, скажешь, нет?! Пока тебя Пашка этот грязью совсем не замазал, так что не отмоешься, подавай на развод. А то ещё и ты под шумок загремишь. И нас матерью подставишь. Как мы будем теперь на завод ходить, как в глаза людям смотреть? Об этом ты подумала?!
Елена опустила голову вниз и заплакала, ей было невообразимо стыдно, горько и уныло.
– Прости, папочка! – выдавила она из себя между всхлипами.
– Ладно, не реви. Обои от сырости отстанут, – при виде слёз дочери, отец как обычно слегка оттаял и говорил теперь не рассерженно, а скорее ворчливо, – вызывали тебя на допрос или еще нет? Если ТАМ тебя о чем-нибудь примутся спрашивать, говори, мол, ничего не знала. Только что поженились, ни в какие мужнины дела не лезла. Никаких разговоров не слышала. Откуда вещи появлялись в доме, не знаешь. Денег тебе никто не давал. Все отрицай. Прикинься дурой круглой. Слышишь?
Елена с облегчением закивала, чувствуя, что самое плохое уже закончилось.
– А как же я? Розенблаты меня выгнали, – вспомнив о разговоре с Бэллой, украдкой вставила она, стараясь говорить как можно жалобнее.
Отец вздохнул и, не глядя на дочь, проскрипел:
– Что с тобой сделаешь? Оставайся. Твоя главная задача, учебу закончить, да на работу устроиться. Поможем на первое время…
Благодарная Елена чмокнула отца в щёку и с чемоданом в руках засеменила к двери в свою бывшую комнату. Узнав о возвращении сестры, Иришка закатила скандал.
– Убирайся отсюда, живи где хочешь, а здесь тебе места нет! – орала она до тех пор, пока не вмешалась мать.
– Уймись, Иришенька, места в доме на всех хватит, – сказала мама тихо, но внушительно, и надутая Иришка принялась освобождать Еленин диван. А потом с недовольным видом вообще ушла из дома и вернулась только в одиннадцать вечера.
– Наверное, правда, надо тебе с Пашкой этим развестись, – подсев на диван к дочери, осторожно заговорила мама, – зачем тебе муж-уголовник?
– Мама! Как ты можешь такое говорить? – вскочила с места Елена, уж очень обидными для Павла показались ей слова матери.
Когда отец впервые заговорил о разводе, она не спорила, потому что, во что бы то ни стало, хотела остаться в родительском доме и не желала перечить папе, а к этому щекотливому вопросу хотела вернуться после, когда страсти улягутся. Но теперь, вновь обретя дом, Елена была далеко не так уверена в необходимости развода с Павлом. А вдруг всё образуется, муж вернётся к ней в самое ближайшее время, и её сказочная жизнь у Розенблатов продолжится?!
– Как могу, как могу! – мама с раздражением передразнила Елену, – А вот так и могу! Нечего было Пашке твоему преступными делами заниматься. А тебе ему потакать – вещички его поганые надевать. Я ведь еще в школе тебя предупреждала, а ты мне не поверила! Конечно, ты же у нас умная, а я – дура необразованная. Сиди вот теперь у разбитого корыта. Жизни красивой захотела? Так получай!
