Надежда Калинина
Курмахама
Целый вечер родители без устали обрабатывали Елену, пытаясь – то увещеваниями, то натиском, то обходными путями – внушить старшей дочери простую мысль: немедленный развод с Розенблатом сейчас для неё не только самый правильный, но и единственно возможный вариант. Но Елена всё же мешкала с принятием решения. Чем больше давили на неё отец с матерью, тем сильнее крепло внутри неё желание сделать по-своему, вызванное природной строптивостью. «Посмотрим, – нашёптывал куда-то прямо в среднее ухо Елены вкрадчивый внутренний голосок, – пусть мать с отцом надрываются, доказывая неизбежность развода. Пусть Бэлла и Ирина Львовна тебя выгнали. Ты же знаешь, Павел любит тебя и скоро вернётся к тебе. Посмотрим!»
Решение о разводе созрело у девушки лишь спустя два дня, когда, задержавшись в училище, она возвращалась в родительский дом уже в темноте. Несмотря на летнюю пору, в Серпске в тот день было непривычно зябко, мрак густел в промежутках между редкими фонарями и казался ещё чернее после яркого света. Елена всю дорогу ощущала некую смутную угрозу, но гнала неприятные предчувствия, уверяя себя, что ей всё только чудится. Вот и спасительный подъезд родного дома, девушка чуть перевела дух и открыла входную дверь.
И едва не захлопнула её обратно, слишком плотной, затаившейся в неясной угрозе теменью повеяло изнутри. «Наверное, лампочка перегорела, обычное дело», – попробовала успокоить себя Елена и, затаив дыхание, ступила во мрак. Начала осторожно пробираться к ступенькам лестницы, как вдруг из-за спины раздался сиплый мужской голос, говоривший с такими интонациями, что девушка сразу поняла, неприятности неизбежны.
– Не спеши, красотуля, – процедил некто из мрака, судя по шорохам, заходя при этом за спину Елены, – базар есть. Ты что ли Розочкина жена?
– Чья? – не поняла Елена.
– Ну, Пашки Розенблатного, кого ж еще? – голос за спиной стал более раздражённым от её непонятности.
– Да, – немного хрипловатым, пересохшим от страха голосом выдавила из себя Елена, стараясь одновременно медленно продвигаться по стенке в сторону спасительной лестницы. Потому что обратная дорога была отрезана говорившим.
Но путь ей преградил еще один человек. Елена даже не подозревала о его существовании, пока кто-то с силой не толкнул её обратно к входной двери. Девушка едва не упала, чудом удержавшись на ногах. Глаза её постепенно привыкали к темноте, из которой она смогла выделить три силуэта. Эти трое взяли Елену в плотное кольцо, лишив ее всяческой надежды на побег.
– В общем, так, – продолжил тот, кто начал разговор, – твой Розенблатный задолжал мне круглую сумму и не отдал в срок, счетчик я уже включил. Сечешь о чём я?
– Нет, – пробормотала Елена, которая и вправду ничего не понимала.
Говоривший приблизился к ней вплотную, навалился на нее тяжестью своего тела и, дыша Елене в лицо кислым и тошнотворным перегаром, громким шепотом начал бросать злые и притом малопонятные для неё слова.
– Я из-за этого … (тут мужчина грязно выругался, Елену передёрнуло) попал на баксы, ну, доллары, то есть. Штукаря три бакарей, если быть точным. Розанчик наш теперь в другой клетке поёт, поэтому советую тебе помочь мужу и вернуть должок. Пока по-хорошему прошу, но это в последний раз. Когда придём снова, разговор будет другой, и я не рекомендую никому узнать его прелести. Усекла?
– Павел мне не оставил денег, – пропищала бедная Елена, спиной вжимаясь в холодную стену.
Она зажмурилась от страха и отвернула лицо подальше, так как боялась сблевнуть от вони изо рта говорившего. Живот девушки уже начало крутить от этого жуткого запаха. А может это была реакция на животный ужас, охвативший её.
– Незнание не освобождает от наказания, – хмыкнул говоривший, – кажется, так вас в школе учат, а? В общем, я тебя предупредил.
И мужчина еще сильнее прижал Елену к стене так, что у нее перехватило дыхание. В темноте чиркнула и зажглась спичка, осветив тусклым светом замкнутое пространство. Елена инстинктивно зажмурилась.
– Зырь, Чапа, – раздался слева другой голос, более высокий, – заготовка нам втирает, что у неё деньжата кончились, а джинсики-то на самой – фирмА.
– Так ты нам шутки шутить вздумала? – свирепо прошипел первый голос, – Ну ничего, сейчас мы тебя немного поучим уму разуму.
И Елена получила такую пощечину, что голова её звонко ударилась о стену. Перед глазами девушки вспыхнули яркие звёздочки, она на мгновение отключилась и стала заваливаться на бок. Но ей не дали упасть. Один из троих, доселе не проронивший ни слова, со значением произнес:
– Фасад не порть, Чапа. Зачем нам проблемы? Дай-ка я.
И Елена задохнулась от резкого и расчётливого удара в живот. Боль кинжалом пронзила её тело, звёздочки в глазах разом погасли, всё померкло, она не могла не вдохнуть, ни выдохнуть и как куль свалилась на грязный пол, на этот раз полностью потеряв сознание.
Очнулась Елена от сильной боли во всем теле. Она лежала на холодном твёрдом полу у самой входной двери в подъезд. Пока она была в отключке, взошла луна, и внутренности тамбура, где находилась Елена, оказались освещены зыбким призрачным светом. В подъезде никого не было.
Со стоном Елена кое-как приподнялась с пола и села, прислонившись спиной к стене. На полу рядом с ней валялась её собственная, расстёгнутая и выпотрошенная сумка. Небогатое содержимое сумки валялось здесь же неподалёку. Машинально Елена принялась запихивать обратно разбросанные вещи. И только теперь осознала – она сидит в одних трусиках, её джинсы, последняя фирменная вещь, оставшаяся от былых времен – исчезли.
Ужасная догадка пронзила мозг Елены, в испуге она принялась хаотично ощупывать себя, пытаясь понять, изнасиловали ли ее, пока она была без сознания, или просто ограбили, как с чурки стянув с тела джинсы. К счастью, следов насилия она не обнаружила. Похоже её просто обобрали до нитки. Помимо джинсов забрали все деньги, не оставили даже три копейки на трамвай. С трудом поднявшись с пола, Елена, кое-как прикрыв голые ноги плащом, потащилась домой.
Подойдя к двери, девушка заскулила от страха и стыда – как она в таком виде появится перед родителями? Что она им скажет? Но оставаться в подъезде, где только что произошли все эти ужасные события, было ещё страшнее, и она открыла дверь. Елене опять повезло – семейство уже отошло ко сну, никто не встретил её в доме.
Кое-как умывшись, Елена забилась под спасительное одеяло и проплакала полночи. «Что же мне делать? Где достать деньги? И даже если я их всё же достану, где гарантия, что меня оставят после этого в покое, а не потребуют ещё больше?!» – крутилось у неё в голове. Ответы не приходили.
Постепенно усталость брала своё, и Елена впала даже не в сон, а подобие анабиоза, проведя в таком состоянии вплоть до самого утра. Мысли продолжали свой бег, но она будто наблюдала за ними со стороны. «Теперь я вижу, как правы были родители. Нужно срочно получить развод, пока меня не убили или не покалечили. Это единственный выход из сложившейся ситуации. Ну, что я могу ещё? Ни денег, ни связей, ни каких-то других инструментов, способных помочь попавшему в беду Павлу, у меня нет, и не будет. И не дай Бог, эти бандиты доберутся до моих родных!» – монотонно и безнадёжно бубнил у Елены в голове незнакомый доселе голос. Слушать его было неприятно, но сопротивляться она не хотела.
Впрочем, последняя мысль о родных быстро отрезвила Елену – допустить, чтобы из-за её глупости пострадали мать, отец или Иришка она не могла. Елена поняла, что следует действовать незамедлительно. Прямо с утра она отправилась в дом к Розенблатам. Ирина Львовна была дома и без слов пустила невестку, предложила ей кофе.
– Если ты решила вернуться – зря, можешь не рассчитывать на это, – поспешила предупредить Елену мама-Розенблат, – и вообще, ты же знаешь, я всегда была против вашего брака. А сейчас, когда Павел в беде, неизвестно, когда вернется, да и вернется ли вообще… На твоем месте, я бы подала на развод. С этим я могу помочь, вас разведут за один день. Павел, конечно против развода, но он скоро тоже поймет, что это самое правильное решение.
– Спасибо, Ирина Львовна, – пробормотала Елена, – я согласна на развод. Помогите мне в этом.
– Вот и славно! Завтра позвони мне, и я скажу, куда тебе нужно подойти. И… Желаю успеха! – с облегчением промолвила Ирина Львовна и поднялась из-за стола, давая понять, что разговор окочен.
– Понимаете, Ирина Львовна, – ответила Елена, не двигаясь с места. Неожиданно даже для себя, она ощутила прилив неизвестно откуда взявшейся решимости, – я должна вас предупредить. В общем, ко мне приходили какие-то бандиты, требовали отдать долг, который, как они считают, лежит на Павле.
– Вот, гляньте! – и она задрала кофточку, показывая огромное багрово-синее пятно на животе.
Ирина Львовна ахнула и села обратно:
– Какой кошмар! Вот видишь, срочно разводись. Ой вэй, я так и знала. Но обо мне не переживай, смогу за себя постоять. И за Бэллу. А ты… Уезжай-ка ты, Лена, из Серпска. Уезжай, пока не поздно.
– У меня денег совсем нет… – начала было Елена, но мама-Розенблат быстро перебила её.
– У меня тоже нет! И потом, просить сейчас, в этой ситуации у меня деньги!.. – Ирина Львовна снова вещала тем жутким голосом, который Елена уже слышала от неё.
Девушка съёжилась на стуле и опустила голову. Увидев страх на её лице, свекровь немного смягчилась.
– Родители-то на что? Пусть помогут, – заявила она по-прежнему безапелляционно, но чуть мягче, – Пришла пора им доказать свою любовь к тебе. Уезжай, Лена. И не возвращайся сюда никогда. Кстати, когда ты заканчиваешь учебу?
– На этой неделе.
– Вот и хорошо, вот и хорошо. Завтра позвонишь мне насчёт развода. А теперь уходи!
«Легко ей говорить, уезжай в другой город! – мысленно спорила с Ириной Львовной Елена, возвращаясь домой, – в какой другой? На какие шиши? И кто ждет меня там, в другом городе? Но и оставаться тоже нельзя – убьют. Эх, бедная я, бедная!»
На другой день она позвонила маме-Розенблат и развелась с Павлом. А ещё через неделю получила диплом об окончании училища. Домой Елена теперь возвращалась только засветло, выбирая самые оживлённые улицы. Пусть так было идти дольше, зато безопаснее. А войдя в дом, всякий раз плотно зашторивала окно в комнате, чем вызывала бурю негодования со стороны Иришки. Но Елена умела настаивать на своём, и сестре пришлось подчиниться. Тем не менее, главный вопрос – что делать дальше – оставался нерешённым. Время шло, на душе у Елены становилась всё тоскливее, но она старалась не показывать виду и натужно улыбалась, появляясь в квартире. А потом каждую ночь тихо рыдала под одеялом.
И снова судьба оказалась благосклонна к Елене. Уже дней через пять после получения диплома, когда она шла по одной из центральных улиц Серпска по дороге к дому, Елена внезапно услышала сзади радостное:
– Ленка, Распопова! Вот это встреча!
Елена стремительно обернулась, сердце её учащённо застучало – она не ждала от случайных встреч ничего хорошего. Но тут же гримаса страха на лице её сменилась довольной улыбкой: прямо к ней, распахнув объятия, летела Ленка Штурманова, которую Елена не видела с самого выпускного. Подбежав к школьной подруге Ленка сгребла Елену в охапку и клюнула в щёку. От неё пахло какими-то лёгкими и явно недешёвыми духами.
– Ленка! Как ты здесь оказалась? – удивилась Елена, отстраняясь назад, чтобы лучше изучить облик бывшей подружки, – ты же, если я не ошибаюсь, в Ленинграде учишься? Или уже не учишься?
Ленка Штурманова оказалась единственной из класса, кто после школы смог поступить в иногородний вуз.
– Я сессию досрочно сдала, приехала вот домой, на каникулы, – защебетала радостная Ленка, не выпуская Елену из объятий, – надо же родителей навестить. Слушай, Лен, я так рада тебя видеть!
Елена осторожно убрала с себя Ленкины руки и украдкой огляделась по сторонам, к ней вернулись уже ставшие привычными в последние дни тревога и настороженность. Но Ленка ничего вокруг не замечала и забросала Елену вопросами:
– Ну, рассказывай, я же ничегошеньки про вас не знаю! Ты первая, кого я встретила! Как ты? А где Павел? Ты вообще, точно замужем? Рассказывай… – Ленка подхватила Елену под руку и потащила вперёд, в надежде выведать все последние новости.
И Елена, обрадованная возможностью хоть с кем-то поделиться своими бедами, сначала запинаясь, неохотно, а потом всё более увлекаясь и подробно, рассказала школьной подруге всё, что случилось с ней в последнее время.
Узнав историю Елены, Ленка Штурманова мигом посерьёзнела.
– Слушай, Ленка. Тебе надо бежать из родительского дома. Срочно! – заявила она, крепко ухватив Елену за локоть, – Значит так, поживёшь пока у меня, у нас есть раскладушка. На первое время сгодится. Идём прямо к тебе, я покараулю внизу, пока ты вещи соберёшь. И документы не забудь, диплом особенно.
В эту ночь обе Елены не спали. Устроившись на кровати Ленки Штурмановой, они обсуждали возможные варианты будущего Елены. Проговорив всю ночь, подруги пришли к выводу, что Елене просто необходимо перебраться в Ленинград. Оставаться в Серпске ей нельзя – убьют. Другое дело, Ленинград! В большом городе проще затеряться, да и вряд ли бандиты последуют за ней в Питер. Им проще запугать Ирину Львовну или Бэллу. Родителям Елены тоже ничто не грозит – все знают, что у них денег нет.
– Первое время поживёшь у меня в общаге. Мои соседки по комнате вернутся в лучшем случае только в октябре. Ну, на крайняк, в конце сентября, это я знаю. С комендантом я договорюсь. У нас отличные отношения, – подвела итог Ленка.
–А деньги? – робко подала голос Елена, – Родители не дадут. Как же без денег?
– Помогу, – коротко бросила Ленка, – я откладывала на чёрный день. Вот этот день и пришёл. На хлеб хватит, не горюй. Стипендия у меня повышенная, родители присылают деньги каждый месяц. Пробьёмся!
– А что дальше? – не сдавалась Елена, которую так до конца и не смогли убедить нарисованные Ленкой радужные перспективы, – наступит октябрь, куда мне деваться?
Ленка задумалась, задумчиво покачивая босой ногой, затем лицо её просияло.
– Вот балда! – Ленка громко хлопнула себя ладонью по лбу, – Слушай, перед самым отъездом я видела на нашем почтовом отделении объявление о наборе сотрудников для работы на телеграфе. Это же то, что надо!
– В смысле? – не поняла Елена.
– Ну, ты же теперь дипломированный связист, вот и устроишься на работу в телеграф. Тебя с руками оторвут. Даже в объявлении было сказано «срочно!» Значит, точно возьмут. И денежный вопрос будет решён!
– Да, но где я буду жить? – продолжала упрямиться Елена.
– Так в объявлении большими буквами значилось «иногородним предоставляется общежитие», если я не путаю.
– Лучше бы ты не путала, – наконец, сдалась Елена.
– Значит, решено! – воскликнула Ленка Штурманова, – Да, билет на самолёт я тебе куплю, полетим вместе. Завтра же отправимся в кассы.
– А как же твои каникулы? – вдруг вспомнила Елена.
– Ерунда! – легко отмахнулась Ленка, – Отдохнём в Ленинграде. Покажу тебе город. А родителям скажу, вызвали на практику. Не люблю врать, но это будет святая ложь. Сама же знаешь, за друзей нужно и в огонь, и в воду.
Дальше события развивались стремительно. Воодушевлённая Ленкиной уверенностью, Елена, в самый последний день предупредив родителей об отъезде, отбыла в Ленинград. К её облегчению, отец и мать вообще не стали возражать очередной причуде дочери, видимо уже привыкли.
Билеты на самолёт купили без проблем. В аэропорту подруги просидели в женском туалете до самого отлёта, но никто их не преследовал. В Ленинграде устроить Елену в общежитие тоже не составило труда. Равно как и получить работу на телеграфе. Разве что зарплату ей предложили минимальную, зато без проблем выделили койкоместо в рабочей общаге, в комнате на четверых человек.
Глава 17
В годы Генкиной учёбы в институте судьба снова свела его и Запевалова. Дело было на преддипломной практике, которую Генка – единственный из всей их группы – проходил не на заводе как прочие, а в одном проектном бюро. Объяснялось это просто – Генку, как наиболее перспективного с его курса, по окончании института планировали оставить на кафедре. Поэтому и решили – нечего ему по заводам шляться, вдруг да переманят его заводчане обещанием высокой зарплаты и прочих материальных благ в виде первых номеров очереди на квартиру.
У Генкиных преподавателей были все резоны опасаться – молодежь на предприятия шла тогда неохотно, поэтому для её привлечения придумывались разнообразные стимулы. Обещания высокой зарплаты и квартиры в ближайшей перспективе действовали на неокрепшие умы, как правило, безотказно. Хотя далеко не всегда и выполнялись в дальнейшем. Но всё же многие продвинутые выпускники нередко отказывались от «тёпленького» местечка на кафедре, выбирая себе «горячее» место в цехе. В надежде, что уж им-то точно повезёт – и с зарплатой, и, самое главное, с квартирой.
Ну, а как же кафедра, карьера учёного, Нобелевская премия в перспективе? А что кафедра – на кафедре все лакомые местечки давно и надёжно заняты доцентами, кандидатами и профессорами, которые успешно встроились в процесс, имеют необходимые связи в ректорате, чего нет и быть не может у молодых. И свободными все эти лакомые местечки становятся лишь в случае, когда кого-то из старого преподавательского состава выносят вперёд ногами, а это бывает крайне редко. Поэтому, чаще всего, уделом вчерашних выпускников, решившихся торить свой путь в науке и оставшихся на кафедре, является пожизненное ассистентство великим, вплоть до наступления собственной старости. Всё это Генка пока не знал, зато хорошо знали те, кто желал заманить его «в науку».
В общем, рисковать на кафедре не хотели, потому и договорились с руководством проектного бюро, чтобы те взяли Генку. Как всем было хорошо известно, в бюро и зарплаты поменьше, и квартиру не получить, да и науки там побольше, чем на обычном заводе. Словом, одни плюсы. Генка, впрочем, роптать не стал и принял направление в бюро с лёгким сердцем.
Его быстро определили в одну лабораторию, выделили рабочий стол, пустынный точно обратная сторона Луны, и… оставили в покое. Что с ним делать никто в лаборатории не знал. Всё потому, что практиканты в бюро появлялись очень редко, а точнее – никогда. Генка был первым, как Гагарин в космосе.
Промаявшись без дела пару часов, Генка осторожно выскользнул в коридор, дабы хоть чем-то поразнообразить своё времяпрепровождение. Проходя мимо стола завлаба, он по институтской привычке хотел было попросить разрешение выйти, но завлаб – плешивый мужичок в очках в толстой коричневой пластмассовой оправе – даже не поднял от бумаг склонённую голову. Никому до Генки не было никакого дела.
Для начала Генка сходил в туалет – не потому, что приспичило, просто стеснялся торчать в коридоре, когда все работают. И на выходе из кабинки встретил Запевалова.
– Генка, ты?! – Запевалов был само радушие. И столь обширна и жизнерадостна была его улыбка, что Генка невольно ответил ему тем же. Только улыбка Генкина оказалась чуть косоватой – всё же школьные унижения от Запевалова, пусть и невольные, забыть он не мог.
– Ты откуда тут взялся? – Запевалов обнял Генку за плечи и мягко направил к окну. Там он уверенно расположился на подоконнике, вытащил пачку болгарских сигарет «Феникс», протянул её Генке, но Генка не курил и помотал головой отрицательно. Тогда Запевалов закурил сам. С помощью большой, блестящей словно орден, зажигалки. Выглядел он как всегда сногсшибательно: тонкий зеленоватый пуловер поверх сказочно-белой рубахи с изящным воротничком, выверенным точно по линеечке, ровнёхонько, кончик к кончику. А внизу настоящие джинсы. Большой дефицит по тем временам.
– Я на практике, – промямлил Генка, ошарашенный неожиданной встречей.
– Ну и куда же тебя засунули? – заискрился улыбкой Запевалов. Голос его звучал сочувственно, будто они были лучшими друзьями.
– В испытательной лаборатории я, – нехотя произнёс Генка. Ему стало стыдно за своё безделье. И просто за то, что он не Запевалов.
– К Семёнычу? – хохотнул Запевалов, для повышения интимности интонации слегка понизив голос, и подмигнул Генке, словно намекая на нечто не совсем приличное.
– К Скворчагину, – сделал вид, что не понял намёк Генка. Хотя знал – Сковрчагина звали именно Александр Семёнович.
– Семёныч – нормальный мужик, так что всё будет нормалёк, – тон Запевалова приобрёл покровительственные интонации. Он выпустил изо рта колечко дыма, тонкое и изящное, словно драгоценный браслет, и снова положил руку на плечо Генки.
– И на сколько ты вливаешься в наш ударно-трудовой и, не побоюсь этого слова, авангардно-передовой коллектив? – поинтересовался он, приблизив своё лицо к Генкиному.
Генке очень захотелось сказать Запевалову что-нибудь мужественно-грубоватое, типа: «Что ты меня лапаешь как девушку? Ничего не перепутал?» Но он почувствовал – у Запевалова найдётся ответ похлеще и промолчал, мысленно коря себя за нерешительность.
– Что с тобой, онемел от нашего великолепия? Да, сантехника здесь на высоте, – по-своему отреагировал на Генкино молчание Запевалов.
– На два месяца, – наконец выдавил из себя Генка. А потом зачем-то добавил:
– А если понравится, то и распределюсь к вам.
Он уже не мог противиться бронебойной силе Запеваловского обаяния и банально сдался на милость победителя.
Друзья проговорили в туалете ещё долго. Запевалов всё расспрашивал Генку про его жизнь: женился ли он, с кем из класса видится, в каком институте учится и так далее.
– А я, мон шер, женился, – как бы между делом вставил он, демонстрируя Генке сверкающее золотом колечко на правом безымянном пальце, – скоро два года как, прикинь?
– На Таньке Гарькавенко? – вырвалось у Генки. И он сразу же пожалел, что спросил. Потому что Запевалов, после гроссмейстерской паузы, обвёл его расчётливо похолодевшим взглядом и, картинно, тщательно взвешивая каждое слово, отчеканил:
– Какая ещё Танька?! Это пройденный этап, издержки юности сопливой. И вообще – кто же женится на одноклассницах?! Как минимум это не модно, как максимум – глупо.
Генке захотелось провалиться под кафельный пол. С удовлетворением разглядывая отпечатанные на Генкином лице результаты своей тирады, Запевалов, смягчив тон, с улыбочкой проговорил:
– Жена сейчас с дочкой сидит.
– Да-да, – предвосхищая ещё не заданный Генкой вопрос, закивал он, чуть прикрывая усталые веки и собирая губы в печальную гримаску, – что поделать, я теперь залётный. Пилот большой авиации, так сказать. Летал-летал, и долетался!
Тут Запевалов чётко отрепетированным элегантным движением поднёс правое запястье с часами к глазам и присвистнул:
– У-у-у, мон шер ами, пора, пора. Если через минуту не появлюсь у себя, мой начальник меня на компост пустит. А если потороплюсь, то просто мозги компостировать начнёт. Задачка, а?
Он легко соскочил с подоконника и под локоток направил Генку к двери со словами:
– Пойдём, покажу, где меня искать. Теперь каждый день видеться сможем.
Запеваловский кабинет оказался в дальнем конце коридора на том же этаже, что и Генкин. Прежде чем войти внутрь, Запевалов взял с Генки слово, что на обед они отправятся вместе.
После встречи с школьным товарищем время уже не тащилось, а летело. Едва Генка собрался подняться со своего места, чтобы пойти на обед, как дверь в его лабораторию легко открылась, на пороге стоял Запевалов. От его появления будто свежий ветерок пробежал по всей комнате – часть лиц, преимущественно женских, заблистала улыбками, другие же, по большей части мужские, нахмурились. Те, кто сидели спиной к вошедшему, распрямили спины, кто-то уронил со стола какие-то листочки, и те зашуршали восторженным шёпотом. Хотя скорее всего шёпоток раздался из чьих-то женских уст. «А меня ведь, кажется, здесь вообще никто не заметил, когда я сегодня пришёл», – не без горечи отметил про себя Генка.
– Здрассьте, – немного нараспев изрёк Запевалов и сделал небольшой полупоклон, затем, не обращая внимание на ответные приветствия, подошёл к Генкиному столу и, со значением приглушив голос, сказал:
– Имею честь, сэр, пригласить вас на праздничный обед в вашу честь. И, прошу вас учесть, – почту это для себя за честь!
В коридоре их ждали – очень худенькая смазливая девица, влюблёнными глазами смотрящая только на Запевалова.
– Знакомьтесь, – церемонно объявил Запевалов, обращаясь к девице и Генке одновременно, – это мой добрый друг и настоящий джентльмен Геннадий. Геннадий призван в наше бюро на примерно-расчётный срок в два месяца. И может даже остаться на сверхсрочную, если получит тёплый приём. А это наша Лизонька!
Последнее слово Запевалов проговорил с такой карамельной интонацией, что Генке стало неловко. Зато сама Лизонька от Запеваловского мурлыкающего баритона буквально затрепетала от удовольствия. «Эх ты, лётчик! Понятно, в каких краях ты теперь летаешь!» – беззлобно подумал про себя Генка. Лизонька ему понравилась. Впрочем, шансов у него всё равно не было, Лизонька глядела только на Запевалова.
Обедать в этот день решили в местной столовке. Кормили здесь, по выражению Запевалова, «дёшево и сердито, а иногда и просто злобно».
– Как она тебе? – зашептал на ухо Генке Запевалов, когда Лизонька на время отлучилась из-за стола, – правда, хорошая девушка? Куда мужики только смотрят. Почему обходят её вниманием? Я бы сам за ней приударил, да вот, понимаешь, женат…
Генка подавил желание сказать, что с Лизонькой ни у кого не будет даже намёка на шанс, пока с нею рядом Запевалов. А Запевалов, судя по всему, положил на неё глаз. Ну или, по крайней мере, всем даёт понять, что положил глаз. Но что-то по этому поводу говорить своему другу не стал – зачем озвучивать очевидные вещи?!
– Кстати, ты так и не сказал, а сам какой институт окончил? – решил перевести разговор на другую тему Генка.
– Какой сейчас институт, – мелодраматическим голосом, с долей тщательно отмеренной грустинки, ответил ему Запевалов, покачивая для значимости в такт словам красивой головой, – семью кормить надо. Учился на юриста, пришлось перевестись на заочное. Но – святой долг, сам понимаешь!
– А как же армия? – не отставал Генка. Он прекрасно знал, как быстро можно загреметь на службу, если бросаешь институт. Эта участь была уготована его другу Морковину-Брукве, который недавно вылетел из института из-за конфликта с администрацией и был призван в месячный срок после отчисления.
– У меня же ребёнок, я единственный кормилец в семье, – пояснил Запевалов со значением.
«Всё предусмотрел наш лётчик! – восхитился в мыслях Генка, – на работе на девчонок налетает, дома у него семья. Может не учиться, хорошо устроился!»
На следующее утро Запевалов забежал за Генкой, не дожидаясь обеда.
– Мы тут в подвальчике в настольный теннис каждый день режемся. Ровно в одиннадцать ноль-ноль. Приглашаю присоединиться, – пояснил он. Генка не возражал.
Их появление в подвальчике было отмечено радостными приветственными возгласами, адресованными, конечно, не Генке, а Запевалову. В теннис играли исключительно представители сильного пола, среди которых затесалась одинокая, маленькая и некрасивая девушка в очках со столь толстыми линзами, что они были похожи на иллюминаторы подводной лодки. Фигурой девушка напоминала матрёшку – маленькие плечи и крупный зад, причём верхняя и нижняя части тела переходили друг в друга как поставленные один на другой шарики. Сверху шар поменьше диаметром, снизу побольше.
Эта девушка – единственная из всех – вообще не посмотрела в сторону Запевалова. На лице её застыло непримиримое выражение. Но играла она неплохо. Только очень горячилась, и потому часто мазала. Когда била сильно, всегда притоптывала в такт удара ногой. Запевалову она служила идеальной мишенью для шуток. Девушку звали Лина.
– Лина, давай я тебе набойки чечёточные на подошвы поставлю, – под общий хохот притворно-сочувственным тоном обращался к девушке Запевалов, – ты просто недостаточно громко пол пинаешь, потому и мажешь!
Бедная Лина делала вид, что совершенно не обращает на Запевалова внимание, но как раз после этих слов обрушивалась на теннисный шарик особенно яростно.
– Ростом, Лина, ростом пользуйся, – советовал он участливо, когда маломерная Лина не дотянулась до шарика, и тот понуро уткнулся в сетку.
И новый взрыв хохота от благодарных зрителей. Как заметил Генка, многие сюда специально приходили «на Запевалова» и вообще не стремились играть сами.
Но не стоит считать, что Запевалов издевался над безобидной Линой, вовсе нет. Он подтрунивал не только над ней, но и над другими, а главное – над собой. Когда однажды после удара противника шарик с хрустом влепился ему в лоб, Запевалов, потирая ушибленное место, объявил своему обидчику:
– За это тебе, мон шер, пять очков! Подрезал меня на самом взлёте.
Теперь смеялась даже Лина.
В один из дней Генка перед самым окончанием рабочего дня зашёл в туалет, закрыл дверь кабинки, и уже совсем было приступил к отправлению своих потребностей, как услышал, что кто-то вошёл внутрь и занял соседнюю кабинку. Раздалась какая-то возня, потом приглушённые голоса, один из которых, к Генкиному удивлению, явно был женским. Генка обратился в слух и замер в своей кабинке, силясь понять, что происходит рядом с ним.
Судя по всему, мужчина и женщина пришли сюда не случайно. Говорили они мало и очень тихо, слова не разобрать. Да в этом и не было надобности. Другие звуки быстро объяснили Генке всё.
Он отчётливо слышал страстные вздохи, шуршание трущейся одежды, причмокивание поцелуев, а потом и ритмичные охи, вылетающие из женского рта, сопровождаемые таким же сладострастным повторяющимся мужским «ммм». Парочка занималась любовью. В мужском туалете, почти у всех на виду. «Кто бы это мог быть?» – подумал Генка и сразу же из подсознания ему пришёл ответ из одного, до боли знакомого слова – «Запевалов». Но кто была та отважная, решившаяся на такое предприятие практически на рабочем месте?
Генка осторожно встал на унитаз и заглянул в соседнюю кабинку, любопытство его было настолько велико, что о последствиях своих действий думать он уже не мог. На его счастье, любовникам в соседней кабинке было не до него. И со смесью зависти, восторга и содрогания Генка с высоты взирал на запрокинутое блаженное, с закрытыми глазами, личико Лизоньки с прикушенной от удовольствия нижней губкой и колеблющийся в такт общему движению Запеваловский затылок рядом с ним. По их позам было очевидно, что Лизонька и Запевалов проделывают такие штуки далеко не в первый раз.
Где-то через две недели после начала практики Генку отправили косить сено. В те годы это было нормой. В весеннюю, летнюю и осеннюю пору почти все научные, проектные, учебные и прочие организации Серпска и многих других городов страны обязывали «помогать селу». Кого-то отправляли на уборку урожая, а кого-то не заготовку кормов. Генкиному проектному бюро выпало последнее. Перспектива десять дней жить всем в одной комнате в деревянном доме с удобствами на улице, да ещё и заниматься физическим трудом, у работников бюро старшего возрасте особенный восторг не вызывала. Поэтому вышло негласное распоряжение начальства – «косить поедут неженатики и незамужние».