Надежда Калинина
Курмахама
Никогда такого не было! И вот опять!
Виктор Черномырдин
Глава 1
Порой у некоторых людей в возрасте «хорошо за 45» случается так, что жизнь, до этого бегущая гладко и незаметно, подобно электрическому току в проводах, вдруг обрывает свой привычный бег и замирает в одной напряжённой точке, потому что где-то в сети произошёл обрыв, и ток сразу кончился. И тогда прежний человек, который, казалось, обладал огромным запасом энергии и радостно, бездумно тратил её на всякую всячину, обнаруживает себя бессильным и безвольным, как брошенный где-то в чистом поле троллейбус. Он выпал из всеобщего потока, потерял свою движущую силу, участь такого индивидуума незавидна.
Почему случился злосчастный обрыв – неизвестно, где – непонятно. Впрочем, того, кто внезапно обнаружил себя замершим в напряжённой точке, волнуют вовсе не эти вопросы, а совсем другой – как теперь жить дальше? К сожалению, многие на этот вопрос отвечают просто – да никак!
Именно так отреагировал на свой «внутренний обрыв» Геннадий Григорьевич Домакин, муж Елены Ивановны Домакиной, в девичестве Распоповой. Елена Ивановна хорошо запомнила глаза супруга, когда однажды он вернулся с работы вот таким, «оборванным» – впервые за долгие годы совместной жизни при виде неё взгляд Геннадия не блеснул радостным узнаванием, не замерцал обычной лёгкой иронией, ставшей для семейства Домакиных своеобразным культурным кодом в совместном общении. Вместо этого глаза Геннадия казались сделанными из чистого зеркала – они отражали всё: прихожую дома, разваленную на коврике обувь, стены, потолок, саму Елену, застывшую в дверном проёме кухни, но ничто и никого не пускали внутрь, к обладателю этих глаз.
– Что с тобой? – испугалась Елена при виде отстранённого лица мужа, – Ты заболел?
– Нет, – ровным тоном ответил жене Геннадий, без труда удерживая взгляд на прямой линии, упёртой куда-то в чёрную дыру в соседней галактике, – у меня всё хорошо.
Он неторопливо снял верхнюю одежду и обувь, прошагал к дивану, никак не реагируя на остальные вопросы Елены, которыми та в тревоге засыпала мужа, лёг на диван, да так там и остался на весь вечер. А потом и на все последующие вечера.
– Скажи мне, ну, ответь, пожалуйста, ты заболел, да? – бесконечно терзала Геннадия Елена, пытаясь найти рациональное объяснение произошедшим у него тектоническим сдвигам в поведении.
Она знала – у мужа больное сердце. Утвердительный же ответ на её вопрос объяснял всё. Или почти всё. Но Геннадий сперва лишь морщился да иногда закатывал глаза, показывая, как надоели ему Еленины приставания. А потом, видимо, сочтя за благо согласиться с женой, чтобы его, наконец, оставили в покое, и явно выбрав при этом меньшее из двух зол, неохотно подтвердил – да, всё дело в больном сердце.
Со временем Геннадий почти полностью вернул себе весь спектр привычных эмоций, пусть и стал разговаривать с Еленой более раздражительно и капризно, но зеркальности в его глазах от этого нисколько не убавилось. И самое главное – так и не вернулись к Домакину его былая лёгкость на подъём, готовность на поступок, которые во многом и привлекли к нему в своё время Елену.
А ведь сколько времени в самом начале знакомства Елена и Геннадий проводили вне стен, днями напролёт гуляя по Питеру, выбираясь порой в пригороды или даже посещая соседние регионы. Геннадию нравилось быть активным, позитивным, знающим, внимательным, в общем, настоящим лидером. И Елена охотно уступала ему пальму первенства, наслаждаясь тем, что – едва ли не впервые в её немаленькой к тому моменту жизни – кто-то вот так запросто брал на себя все заботы о том, чтобы ей было хорошо.
Во время прогулок Домакин расцветал и бесконечно нагружал любимую историческими фактами, запросто сыпал известными фамилиями прославленных архитекторов и прочих знаменитостей, имеющих отношение к тому или иному месту. И даже если Елена была в курсе каких-либо имён или событий, ей все равно нравилось слушать заливающегося соловьём Геннадия, потому что ко всем известным и неизвестным фактам он всегда добавлял собственное видение и отношение. И именно это делало его рассказы много интереснее, чем у самого лучшего экскурсовода.
«А ты знаешь» в девяностый раз за прогулку начинал разговор Геннадий избитой от многократного употребления фразой, останавливаясь около очередного архитектурного шедевра и вдохновенно заглядывая во внимающие, доверчивые глаза Елены, распахнутые настолько широко, что лишь полный глухарь мог не заподозрить в них готовность слушающего поверить в любую чушь, только бы дать говорящему насладиться своим рассказом. Вне зависимости от степени интереса к самому повествованию.
– А ты знаешь, как еще называют Эрмитажный мост, перекинутый через Зимнюю канавку? Ну, ну! Смелее! Знаешь? – вопрошал сияющий Домакин свою спутницу немного назидательным голосом.
– Нет. А как? – и Елена, собрав всю отпущенную ей Богом наивность, таращилась в лицо супруга, словно пытаясь прочитать на нем подсказку.
– Его стали называть мостиком Лизы, после того, как состоялась премьера оперы Чайковского «Пиковая дама». По сюжету героиня оперы Лиза сиганула с этого моста в Зимнюю канавку… В общем, как говорили в известном фильме, «все умерли». Но, как по мне…. В общем, я сторонник оригинальных названий. Мало ли кто и в каком произведении упомянет этот мост, что каждый раз дополнять его название именами героев чьих-то произведений. Глупо и не рационально.
– Ну, да, наверное, – покорно соглашалась с Геннадием Елена, – и откуда, Генек, ты все это знаешь?!
– Книжки читать надо, Ленточка моя! – не без законной гордости провозглашал Домакин с интонациями резонёра из провинциального театра. – Там так много всего интересного. Было время, я в метро пока ехал на работу много всякой литературы прочитал. Читал все, что под руку попадало.
– А ты знаешь, что в старину на Поцелуевом мосту было принято целоваться с каждым, проходящем по этому сооружению? – задавал он следующий каверзный вопрос, когда они трогались с места, чтобы продолжить путь.
– Ничего себе! – восклицала Елена, но тут же спохватывалась, – Ой! Ладно, если с приличным человеком. Но ведь там и нищие могли проходить, всякие грязные или больные! Фу, антисанитария полная. Кошмар!
– А ты не ходи по мосту, если не нравится, иди до следующего. Ишь, какая чистюля, – и Геннадий, обняв жену за талию, прижимал ее к себе и нежно целовал, – а со мной стала бы целоваться? А?
– С тобой – всегда только с тобой, любимый!
– Тогда в путь, к Поцелуеву мосту. Там хочу с тобой целоваться. Это, к слову, самое любимое место у молодоженов. Идём туда сейчас, немедленно!
– Слава Богу, подальше от мостика Лизы, – не без кокетства бросала Елена, лукаво посматривая на мужа, – а то, кто тебя знает, вдруг заставишь меня с этого мостика прыгать, а я плаваю плохо.
– Ленточка, не мели чепуху, не притягивай лихо, пока оно тихо. Помереть всегда успеем, – не на шутку пугался Геннадий.
И сердце Елены пело от счастья.
Новая же версия Геннадия Домакина предпочитала всё свободное время проводить дома. И даже – немыслимое прежде дело! – минимизировала своё пребывание на работе, где Геннадий трудился в должности главного специалиста и, как он сам признавался, давно был в роли этакого гуру, обладателя «самого верхнего мнения» по наисложнейшим вопросам технического характера. А потому мог себе позволить весьма многое, в том числе, свободный график посещения. Но если раньше его свободный график выражался в том, что нередко Геннадий работал по выходным дням или задерживался на заводе допоздна, то сейчас, даже когда его по нескольку раз вызывало начальство, ездил на службу с выраженной неохотой и часа на два-три в день, не более.
Увольнять Геннадия, несмотря на участившиеся капризы, тем не менее, не спешили. Более того, судя по тональности и отдельным выражениям из телефонных разговоров, которые в последнее время регулярно, не вставая с любимого дивана, вёл Геннадий со своим руководством, борясь за право оставаться дома как можно дольше, ему прощали всё, только бы не бросал родное предприятие. И чем больше ворчал и капризничал по телефону Геннадий, тем более велеречивыми и ласково-уговаривающими становились интонации абонентов с завода.
Всё это было так не похоже на того Геннадия, которого знала и любила Елена, что женщина не выдержала и заставила-таки мужа сходить к хорошему кардиологу, которого до этого придирчиво выбирала сама, по рекомендациям знакомых. Геннадий долго ломался и согласился на поход к врачу только в сопровождении жены. Чтобы ждала в коридоре, пока он будет в кабинете. Елене пришлось взять отгул – и это в самом конце отчётного периода, когда её начальство рвало и метало, потому что с финансовой дисциплиной в Елениной конторе было не очень, и только одна Елена могла свести концы с концами, но ради своего Генека она была готова и не на такие жертвы.
После того, как муж вышел из кабинета, Елена лично бросилась к кардиологу и забросала его вопросами: Что с моим мужем? Это вообще лечится? Что нужно делать в ближайшей и отдалённой перспективе?
Кардиолог как мог, старался успокоить нервную посетительницу, уверив Елену, что в самое ближайшее время её мужу ничто не угрожает, хирургическое вмешательство не требуется, хотя следует признать, динамика, увы, негативная.
Именно словосочетание «негативная динамика» так расстроило бедную Елену Ивановну, что она разрыдалась прямо на плече у испуганного этой вспышкой и неуклюже пытающегося её хоть как-то успокоить кардиолога. Она плакала до тех пор, пока в кабинет не заглянул истомившийся в коридоре Геннадий. Пришлось потом Елене фальшиво бодро уверять мужа, что рыдания её были вызваны вовсе не состоянием его, Геннадия, а ответом кардиолога на вопрос о её собственном самочувствии. И что расстроилась она лишь из-за того, что врач объявил ей о начале постклимактерического периода жизни.
– Сам же знаешь, – вдохновенно врала Елена мужу по дороге домой «святой ложью», – что значит для полной силы, чувствующей себя абсолютно молодой женщины заявление доктора, мол, у неё самая взаправдашняя старость! Выходит, я уже дряхлая рухлядь, графские развалины, только не сладкие, как в торте, а с карболовой кислотой.
Елена старалась иронией заглушить подозрения мужа, но по зеркальным глазам Геннадия трудно было понять, верит он в искренность слов жены или нет.
Сразу же после визита к кардиологу изменилось и поведение Елены – она стала любыми способами оберегать мужа, поклявшись себе сделать всё, чтобы он жил. И жил как можно лучше и дольше.
«Я не дам тебе умереть, Генек, даже не думай», – шептала Елена под нос свою клятву, когда до рези в глазах вглядывалась в лицо спящего мужа во время бессонных ночей. А таких ночей становилось в её жизни всё больше – каждая вторая, если уже не первая.
Генеком, с ударением на первый слог, Елена звала Геннадия с самого первого года знакомства. С тех самых пор, как он сочинил для неё имя Ленточка.
– Понимаешь, – объяснил тогда Домакин Елене, – для близких мне людей я всегда придумываю только им свойственные имена. Так повелось с самого детства, в нашем дворе все имели клички, по именам никто никого не называл. Я привык.
– И как ты называл свою бывшую? Просто интересно! – как бы между прочим бросила Елена, испытав при этом заметный укол ревности. Ей уже тогда не хотелось ни с кем делить своего, тогда ещё не Генека, а Геночку. Даже с бывшими.
– Ну, зачем ты… – смешался Геннадий, – это всё в прошлом. Я забыл уже.
– Врёшь! – не поверила Елена Геннадию, но настаивать не стала.
Вот тогда и возникли новые имена – Генек и Ленточка. Точнее, Ленточка и Генек, потому что первым новое имя для жены придумал Геннадий. Правда, со временем эти уменьшительно-ласкательные прозвища в общении Домакиных звучали всё реже. Но про себя Елена звала мужа почти исключительно Генеком.
– Ну что ты так нервничаешь? Тебе надо беречься. Помнишь, что врач рекомендовал? – говорила Елена мужу, в параллель провожая его глазами, в то время как он мрачно бродил из угла в угол.
– Да если слушать все, что эти врачи говорят, уж лучше умереть сейчас! – пробурчал в ответ Геннадий, наконец, упав на дальний стул.
– Милый мой, ты только послушай себя. Как тебе не стыдно такое вслух произносить? Мы постараемся сделать всё, чтобы ты поправился, – Елена подошла к мужу сзади, обняла его за талию и прижалась щекой к спине.
– Ай, Лен, как ты не понимаешь. Ну, не могу же я вечно на этом чёртовом диване сидеть! Я привык к активной жизни, я даже во сне всё ещё бегаю, а тут…, – и Геннадий, сбросив руки жены со своего живота, устремился на кухню.
Елена предпочла не заметить нелогичность мужа, который зачем-то сам приковал себя к дивану, а теперь пытается представить дело так, словно он жертва обстоятельств, она предпочла последовать за мужем, громко выговаривая ему свои опасения:
– А вот на кухне я бы тебе посоветовала бывать реже.
– Это почему еще? – вскинулся Геннадий, который уже взялся за ручку двери холодильника.
– Малоподвижный образ жизни, плюс частые перекусы и ожирение гарантировано, – начала перечислять Елена, – А с твоим больным сердцем – это явная погибель. К тому же…
– Ну вот, опять двадцать пять, – с раздражением перебил жену Геннадий, – Скажи, а зачем тогда жить-то? Для чего? Есть много нельзя, быстро ходить, а тем более бегать нельзя. Даже секс противопоказан. Вдруг помру прямо на тебе. Для чего тогда жить? На работе набрали целый полк молодёжи, все шустрые, все всё знают. Всё, никому не нужен. Кончился я!
И Геннадий, так и не открыв холодильник, бухнулся на стул, картинно положив руку на сердце, словно проверяя, не остановилось ли, пока он спорил с женой.
– Ну, что ты такое говоришь, – Елена не выдержала и тоже повысила голос, – Скажи мне, куда это ты бегаешь? Или от кого? На работу, так вообще – не то, что не бегаешь, не ходишь. А ещё говоришь, никому не нужен, молодых полно. Ты же незаменимый работник. Тебя не вышвырнули на улицу. Напротив, имеешь свободный график, у тебя хорошая зарплата. Значит, уважают, ценят. Что тебе еще нужно? Ты же понимаешь, что уже не сможешь работать, как раньше. Я вон каждый день трясусь, чтобы меня с работы не выперли, а ты с начальством свысока разговариваешь, ломаешься даже, и тебе всё сходит с рук. Каждый день трубки обрывают, только приди хоть сегодня на работу, дорогой ты наш Домакин!
Елена осеклась, увидев, как от её слов помертвело лицо Геннадия, и тотчас поспешила исправить ситуацию.
– Генек, милый, ну посмотри по-хорошему, все ведь неплохо у нас складывается. Грех жаловаться, – попробовала Елена умаслить мужа.
– Ты хочешь, чтобы я опять сутки напролёт на заводе торчал? – зловещим шёпотом начал тираду Геннадий, понемногу усиливая звучание и переходя на крик, – Ты это имела в виду, когда мне тут вставляла про малоподвижный образ жизни?
– Перестань! – взмолилась Елена со слезами, – Я же совсем о другом тебе говорю!
– Надоело всё! – неожиданно тональность речи Геннадия сменилась на минор, а громкость снова рухнула почти до шёпота, – и завод этот, и дорога до завода. Даже дом наш, всё надоело!
Елене показалось, Геннадий сейчас заплачет, настолько уныло, даже безнадёжно прозвучали его слова. Сердце Елены дрогнуло от жалости, ей захотелось немедленно, любым способом подбодрить мужа, её любимого Генека.
– Тогда тем более надо дома посидеть, чтобы дом наш в новом свете увидеть! Мне кажется, торча на работе, ты многое здесь пропустил, – немного подначила она мужа, надеясь, что ироничный тон, как всегда, поможет.
– Эх, мне бы кто позволил на работу пореже ходить. Уж я-то бы с удовольствием дома посидела! – добавила она мечтательно.
– Да хоть совсем уволься! – прервал эти мечты резкий возглас Геннадия, – ты мне, что, решила претензию предъявить?
– Что ты, милый, успокойся, – Елена не на шутку испугалась, что своей злостью Геннадий доведёт себя до приступа и мысленно дала себе слово не раздражать его, – Это я сказала, чтобы тебя слегка поддразнить, всего-то!
Геннадий хмыкнул и обиженно отвернулся. Елена подумала и предложила:
– Слушай, а если тебе порисовать, Генек? Ты же говорил, что кисть в руках никогда не держал, а вдруг у тебя талант, и тебе понравится? Будешь картины писать, здорово же! Мне подруга по работе рассказывала, у неё мать пристрастилась к рисованию, так за одну её картину даже деньги заплатили. Это я не к тому, что нам денег не хватает, а к тому, что многие хотят заняться рисованием, но у них нет времени. А у тебя оно есть. Так порисуй. Ну, не хочешь рисовать, давай я тебе гитару куплю, и самоучитель. Или даже репетитора наймем. Пару раз в неделю, а остальное время сам потренируешься. Хочешь?
– Зачем? – ворчливо отреагировал на предложение Геннадий, – Рисование, гитара! Ну, зачем мне это все на старости лет? Живописец настоящий из меня всё равно не выйдет. Да и в ансамбль уже поздно наниматься!
– Порисуй просто так. Для себя, для меня, – с жаром продолжила Елена, которая сочла свою мысль весьма удачной. Действительно, чего от безделья маяться, когда вокруг столько всего интересного?!
– Некоторые вон всю жизнь мечтают начать рисовать или петь, да у них возможности нет, а у тебя есть, но ты ничего не хочешь. Что, лучше, что ли телевизор без конца смотреть? Там ведь примитив один для бабушек и дедушек дремучих. Им простительно эти сериалы смотреть, у них умственная активность пониженная, в силу возраста. А у тебя только сердце больное. С головой все в порядке. Уж лучше книги читай. Хочешь, накачаю из интернета что-нибудь современное или наоборот классику? Может, хочешь что-то перечитать?
Геннадию, который и вправду после своего «обрыва» только и делал, что с дивана часами пялился в телевизор, смотря всё подряд, в том числе и все популярные сериалы, которые сам же до этого всегда ругал, сказанное Еленой пришлось совсем не по нраву. Как любому человеку, впавшему в пагубную зависимость, но стыдящемуся это признавать.
– Ай, вечно ты со своими нотациями лезешь! – он обреченно махнул рукой и вновь отвернулся от жены, давая ей понять, он не желает продолжать этот неприятный, а главное бессмысленный разговор.
Елена подумала-подумала и начала разогревать ужин, а заодно стала прикидывать, что приготовить на завтрашний день. На Геннадия, как на помощника по кухарским делам, она больше не рассчитывала. Это раньше супруги вместе радостно суетились на кухне, Геннадий брал на себя более грубую работу – нарезал мясо и овощи, а Елена возилась у плиты. Теперь же ей приходилось всё делать самой.
Геннадий возлежал у телевизора в вечной апатии своей и намёки, что было бы неплохо помочь жене на кухне, старательно игнорировал. Если же Елена прямо просила его о помощи, Геннадий тотчас начинал жаловаться на собственную немочь и всякий раз заканчивал одинаково: «если я помогу тебе с ужином, этот ужин точно станет для меня поминальным». Правда, иногда эта фраза трансформировалась в «что-то мне есть сегодня не хочется. Приготовь что-нибудь для себя, а я лучше поголодаю. Голод, как известно, лечит».
В результате все домашние дела полностью легли на плечи Елены, которая вздыхала, но терпела, надеясь, что скоро всё наладится, ее милый взбодрится и жизнь, наконец, вернётся на круги своя. Но избавленный от хлопот по дому Геннадий только отстранялся, закрывался и ещё больше погружался в свой внутренний мирок.
Но, что делать, Елена всё чаще позволяла мужу оставаться наедине со своими мыслями, потому как буквально разрывалась между основной своей работой, работой по дому, плюс заботами о здоровье ненаглядного супруга, которые также требовали немалых сил и времени.
Не наступало у Елены отдохновение и ночью. То ли от усталости, то ли от беспокойства за Геннадия, но у неё развилась настоящая бессонница. Раз за разом Елена ловила себя на том, что опять в самый глухой час не спит, а ловит дыхание мужа, сопящего рядом. Или прокручивает бесконечные ролики воспоминаний. И особенно часто – ролик про ангину. Елене казалось, что именно с той ангины и начались проблемы Геннадия с сердцем. И хотя Домакин не раз уверял жену, что нелады с сердцем у него уже давно, просто он старается не акцентировать ничьё внимание на этом, только после ангины Елена всерьёз испугалась за жизнь мужа. Она точно наяву помнила посеревшее до цвета оболочки осиного гнезда лицо Геннадия, провалившиеся куда-то вниз, под кожу его глаза, как тяжело и страшно он дышал тогда, когда притащился домой из командировки в полночь, поддерживаемый своим сослуживцем, по фамилии Бурко. Как мгновенно испарял всю воду с влажного полотенца горячущий лоб Геннадия. И как металось внутри его грудной клетки неровно, натужно бьющееся сердце.
И вновь, и вновь Елена последними словами корила себя, что пошла на поводу у привыкшего бравировать своим здоровьем Геннадия, который любил с усмешечкой приговаривать «болеют одни бездельники. Тот, кто занят делом, всегда здоров и цел» и не позвонила тогда врачу. Хотя в то время болезнь только начиналась, всё ещё можно было изменить. А потом, проснувшись как-то ночью, обнаружила своего Генека сидящим на кровати с плотно прижатой к левой стороне тела ладонью. И как испугалась тогда, когда накрыла своей рукой ладонь мужа, чтобы успокоить его, и обнаружила в его груди то самое натужное мечущееся движение сердца.
«Дура, я дура! Зачем я повелась на его браваду? Почему не вызвала врача? Если б только было можно всё вернуть. Ах, если б только всё вернулось. Уж я бы тогда не мешкала! – повторяла про себя Елена одни и те же заезженные, истёртые до потери смысла, но пропитанные отчаянием и болью слова.
Эти воспоминания постоянно заканчивались одним и тем же. В порыве чувств Елена переворачивалась на другой бок, и сразу же слезы, будто до того затаившиеся и выжидавшие в засаде, бросались из её глаз как струи из пожарного гидранта и в пять секунд заливали всю подушку. «Если б только можно было ещё раз вернуться в тот злополучный день! Ни за что не пошла бы у Генека на поводу, вызвала бы скорую и отправила его в больницу. Ах, если бы можно было все вернуть вспять!» – опять и опять повторяла несчастная Елена.
И уже почти засыпая, она всякий раз представляла себе эту чёртову ситуацию, но совершенно в ином свете. Ах, если бы всё случилось так, как ей хотелось, как должно было случиться! Вот Геннадий возвращается из командировки с ангиной. Поддерживаемый Бурко, или как там его. Генек болен, измучен, но из последних сил старается держать фасон. А она, Елена, такая внимательная и прозорливая, моментально оценивает обстановку, решительно наклоняет голову мужа к себе, целует его в лоб, измеряя тем самым температуру. Всплескивает руками: «Да у тебя жар! Срочно нужно вызывать скорую!». Бурко тут же куда-то испаряется, аннигилирует. А Генек открывает было рот, но даже не пытается спорить с супругой, покорно укладывается в постель и безропотно ждет приезда доктора.
И вот уже через пять минут в квартире появляются врачи. Они бестолково суетятся у постели больного, но никак не могут поставить точный диагноз. И тут на первый план выходит она, Елена –решительный и умудрённый опытом человек, не теряющийся даже в самых сложных ситуациях – и без обиняков заявляет молодому доктору: «Да это же ангина! Что тут непонятно? Вы только гляньте на его гортань, доктор. Видите пробки в горле или принести вам очки? Это точно ангина. Моего мужа нужно срочно доставить в больницу, а то возможно осложнение на сердце. Вы же понимаете, о чем я?». «Да, конечно вы правы, – во всём соглашается с нею доктор скорой, довольный, что самое трудное уже позади, диагноз поставлен, – конечно, это ангина. Разве можно здесь сомневаться? Немедленно госпитализируем!». И вот Елена уже навещает мужа в стационаре. Увидев жену, Геннадий в буквальном смысле оживает, на его щеках сразу расцветает такой здоровый румянец, что розовеет подушка под головой. Теперь она спокойна и счастлива – все самое худшее уже позади.
На этом месте удовлетворённая Елена неизменно проваливалась в сон, по-ребячески веря, что теперь дело сделано, Геннадий спасён. К сожалению, утром всё начиналось сначала.
В последнее время Елена всё чаще стала прибегать к подобной практике ухода от реальности. Ей нравилось перед сном моделировать в голове возможности развития тех или иных событий, которые, в случае своевременной и правильной настройки или корректировки, были способны целиком изменить ход их с Геннадием семейной жизни. Причём, все эти настройки и корректировки отнюдь не выглядели в воображении Елены как нечто невероятное, требующее магических знаний или сверхусилий – вовсе нет. Всё, что нужно претворить в жизнь, это возвратиться в прошлое и кое-что немножко там подправить. Чуточку, капельку – вовремя разглядеть очевидное, то, что лежало на поверхности, маячило перед глазами, но почему-то тогда ускользнуло от восприятия.