Надежда Черкасская
Другая сторона стены
Когда мы всей нашей троицей ворвались в мир их резного завитушного чайного павильона, Сашка вовсю вел светскую беседу с девицей, которую я знала по нашей гимназии – Дарьей Артамоновой – вопреки гордому званию купеческой дочки, девица была вся тонкая и прозрачная. Александр, по слухам, желал жениться, отец не одобрял.
«Такая тебя, пьяного, домой на себе не донесет!»
Не то чтобы Александр обещал стать пьяницей, но, однако, справедливости ради стоит отметить, что случай мог представиться, а справится ли с весом трехаршинного мужа Дарья – это стояло под вопросом.
Словом, заглянув, мы рассчитывали хотя бы там, в тепле и неге успокоиться чашкой чая, благо уж у Внуковых его было на любой вкус. Но не успел нас поприветствовать Сашка, тут же со своего места, прозрачная, как облако пыли, взвилась Дарья, ухватила меня за рукав и возгласила, что она желает кататься.
Откуда ни возьмись, из недр павильона, в котором и так уже было достаточно народу, возникли старшие братья Внукова – Агантий и Силантий – чуть менее рыжие, но такие же здоровые и ясноглазые.
– Мы желаем кататься – и никаких сопротивлений! – они подхватили под руки меня и Маргариту, которая отчаянно искала глазами Розанова, бежавшего за нами, заметая снег шубой. Пока нас усаживали в сани, прямо на три мешка, в которых, судя по всему, находился какой-то дорогой чай, я отчаянно пыталась отвязаться от Внуковых и Дарьи, но се был глас вопиющего в пустыне. Я уже так и ощущала себя, поскольку никак не могла сегодня добраться до одной-единственной несчастной кружки с чаем.
Всё было бы не так плохо, если бы, когда мы выехали за пределы Базарной площади, не оказалось, что небо на закате уже начало сереть и таять. Начинали приближаться сумерки, и вскорости мне нужно было быть дома. Мое позднее возвращение грозило отцовским гневом не только мне, но, как мне думается, и Розанову. Про Маргариту и говорить нечего – я не знала, каков ее отец в домашней обстановке, но мать, которой я так и не видела, явно не была расположена к тому, чтобы ее дочь совершала долгие увеселения.
– Проедемся быстро – и дело с концом, – шепнула я своим друзьям, пока Дарья настойчиво дергала меня за рукав, пытаясь выспросить, знаю ли я что-либо про тех или иных гимназических подруг.
– А что это мы, Александр Леонтьевич, прямо на мешках вашего драгоценного товара сидим? – спросила я у Внукова, стараясь задать тон поездке. Розанов сидел, вцепившись рукой в ладонь Маргариты, и лица обоих не выражали восторга от грядущего вояжа полозьями по снегам.
– А это для солидности! – воскликнул Сашка, садясь править тройкой белоснежных лошадок с бубенцами. Братья его вскочили и сели рядом с нами, к моему ужасу, отчаянно делая мне глазки. На Маргариту они бросили пару взглядов, но, увидав, что ее рукой владеет Розанов, снова переметнулись ко мне – правда, пыл через секунду поутих. Мне подумалось, что они вспомнили название должности моего батюшки – храни его Господь за столь грозное положение в обществе.
Так мы и покатили – взрезая в снегу глубокие борозды, звеня бубенцами и слушая болтовню Дарьи да вечёрочные песни Агантия и Силантия. Они пытались расшевелить и Розанова, с которым, как оказалось, были уже знакомы – он выписал их матери какой-то чудодейственный компресс от больного уха, чем чрезвычайно облегчил ей жизнь. Впрочем, тут же подумалось мне, судя по громкости их голосов, мать должна была уже извести на этот компресс все запасы его ингредиентов.
– А что ваша прекрасная подруга молчит? – вдруг возгласил Силантий, глядя на Маргариту, – мы вас прежде не видели и не знакомы.
– О, я здесь не так давно, – Маргарита улыбнулась обоим братьям, – меня сюда сослали за содействие польским повстанцам.
– Ой, батюшки-светы! – изумилась Дарья.
– Что ж, прямо-таки за содействие? – недоверчиво спросил Агантий, – так-таки прямо сослали?
– А отчего бы и нет? Лично граф Муравьев[26]арестовывал! – лукаво улыбаясь, отвечала Гося.
– И за что же это вас, такую молодую девицу? – удивлялся Силантий.
– Да как же «за что»? Я ведь в своем замке, что над Бугом стоял, колдовать вздумала. Вызывала дух короля Сигизмунда II Августа[27]… – картинно вздохнула она.
– И чего, вышло? – братья Внуковы наклонились ближе к ней, Дарья тоже навострила уши.
– Выйти-то вышло, но не совсем то. То ли время было неправильное, то ли я – не пан Твардовский[28]. Вместо Сигизмунда вызвалась его мать – Бона Сфорца[29]. Тут-то меня и сцапали. – завершила свой рассказ Маргарита.
– А содействие повстанцам-то где?
– Ну как же, а кто ж, по-вашему, с Иваном Грозным воевал да Люблинскую унию подписывал? То ведь начало Речи Посполитой!
– Это оно, пожалуй, вы не подумавши сделали, барышня. – отозвался со своего места Александр.
Розанов задыхался от смеха в воротник своей шубы, я тоже едва сдерживала хохот. История Маргариты произвела на Внуковых впечатление, однако, надо было объяснить им, что это была шутка, иначе, кто знает, до каких пределов извернется сплетня назавтра. Впрочем, Александр, бывший посообразительнее своих братьев, меня опередил:
– Это барышня из Польши шутит, как есть! – он помолчал, а потом, указав в сторону темнеющего неба за лесом, за которым находился тракт. Как раз по нему Внуковы и возили свой чай в Пореченск.
– Эге-ей, скорые! – он подстегнул лошадей и, повернувшись к нам, указал кнутом:
– Во-он, до тракта доедем, самую малость по нему проволочемся да повернем назад. А уж после я вас та-аким чаем напою – вы в жизни такого не видали. Шилунга розанистый белый, мыюкон букетно-ароматический – фамильные всё как есть[30]! Лянсины[31] в атласных банках с китайскими шелковыми фигурами! Эээ-х!
Бубенцы звенели, лошади взметали снежную пыль, и мы с Розановым и Маргаритой, польстившись на обещание Внукова, понемногу растаяли и даже принялись подпевать вечёркам:
– Ой, что ли-то не а-лая то ленточка,
К стенке льнет
Что это не алая ленточка
К стенке льнет.
О, что ли-то не парень красной-то девушке
Ручку-то жмет.
Подпевала, правда, только я. Розанов в результате лишь ухватил мелодию, а Маргарита, конечно, совершенно не знала слов. Однако, они оба, да и я в итоге все ж таки развеселились – лошади мчались, песня гремела всё громче, возница наш хохотал, а мы подпрыгивали на мешках с дорогим чаем. Лес вдали темнел шумящей от ветра громадой, тракт, к которому мы постепенно подъезжали, делал изгиб вокруг закованной льдом реки. Налетел сильный ветер и чуть было не сорвал шапку с погоняющего лошадей Сашки. Дарья показывала нам с Маргаритой браслеты, которые он ей подарил и хвасталась на ухо, что ей-де его отец нипочем, и со свадьбой всё устроится.
Наконец, мы выехали к лесу, за которым шел тракт, преодолели небольшой пологий взгорок, и устремились по широкой проселице дальше, к большой дороге.
– Александр Леонтьевич, уже, почитай, пятый час пополудни, и темнеть начинает быстро. Мне бы Маргариту Яковлевну да Софью Николаевну по домам отвезти, – громко сказал Розанов. Сашка отмахнулся:
– Ну, это мы быстро, это сейчас уже. Только вот на тракт выедем! Эй, Силантий, сядь-ка вместо меня!
Двумя прыжками братья поменялись, и вот теперь уже Силантий, от которого мы и не знали, чего ожидать на дороге, правил нашими санями. Александр сел рядом с Дарьей, которая за время поездки даже не раскраснелась, а все так же напоминала цветом лица скисшее молоко, хотя при этом умудрялась быть вполне себе хорошенькой. Невзирая на отсутствие официального статуса жениха и невесты, они взялись за руки и тесно придвинулись друг к другу.
– Веселей, залетныы-ыя! Ээ-х, да вот же я чего вспомнил! – закричал вдруг Силантий, и мы ощутили, что понеслись, пожалуй, куда резвее, чем раньше, потому что собрали полозьями и суставами все ямины и пригорки, которые только имелись на пути к тракту. Мы пронеслись мимо леса и почему-то полетели поперек тракта к самой реке. Мне сделалось тревожно, и тут я увидела, что Розанов встал, оперся на облучок и крикнул Силантию:
– Эй, куда это вы нас везете, уважаемый? До греха далеко ли, к реке-то?
– Так сегодня гадают ведь – воду слушают! Екатеринин день. Вот мы и едем к реке, чтобы на льду услышать, что там.
– Да то ведь на Андрея – через неделю! – воскликнула я.
– То ведь на Андрея, дурак! – подхватила Дарья, привставая и ударяя будущего деверя по шапке.
– Э-эть! – заверещал Силантий, хохоча и, как только можно, резко разворачивая сани. Всё это он делал с таким гиканьем, смехом и шумом, что, кажется, слышно было в самом Пореченске. Братья ему ни в чем не уступали, разве, Александр был слегка потише.
Тут поднялась метель, и от взвихрений в вечернем небе стало почти совсем темно – сумерки нагоняли куриную слепоту, словом, были совсем не их приятных. Услышав какие-то странные и неожиданные потрескивания со стороны леса, я почувствовала, как меня обдало холодом и зачем-то схватила за руки Анатолия и Маргариту.
Но через несколько секунд и лес, и небо, и снег, и все мои попутчики смешались в сплошной кричащий клубок. В какой-то момент, которого никто так и не осознал, какая-то большая черная тень метнулась из леса прямиком на нас, лошади испуганно заржали, встали на дыбы, кто-то опрокинулся навзничь, послышался треск разрываемой ткани, что-то посыпалось, а я ощутила страшную боль от удара в голове. Перед глазами поплыл туман, в последние мгновения перед тем, как закрыть глаза и впасть в беспамятство, я увидела на запятках саней Розанова, державшего в руке пистолет, а потом раздался выстрел.
Очнулась я, кажется, совсем скоро, потому что крики, чьи-то жалобные стоны где-то позади и звуки отчаянной борьбы всё еще наполняли всё пространство вокруг. Голова страшно болела и гудела. Послышался еще один выстрел, всё стихло и вдруг к моим глазам начал постепенно приближаться огонек теплого света, а вслед за ним послышался красивый бархатный мужской голос:
– Давай сюда фонарь, тут еще кто-то. Господь милосердный! Еще барышня… – свет фонаря совсем приблизился, и на его фоне показалось самое совершенное лицо из всех, что мне приходилось видеть, почему-то показавшееся мне до крайности похожим на лицо покойного государя Николая в молодости. С этого, словно высеченного из мрамора, лица на меня обеспокоенно глянули большие голубые глаза под крыльями темных бровей.
Я подумала о том, что смерть пришла уж как-то совсем неожиданно. Да и страшно обидно не понять, от чего она наступила. То, что я умерла, сомнению не подвергалось, иначе как еще было объяснить появление ангела во плоти.
Ангел, однако, через секунду отдав кому-то свой керосиновый фонарь, осторожно подхватил меня на руки и, быстро куда-то понес. Туман в голове постепенно начинал рассеиваться, и я, крепко схватив его за шею, вдруг вскрикнула:
– А Маргарита и Анатолий! Они тоже умерли?
– Умерли? – Ангел с улыбкой посмотрел на меня, осторожно приложил ладонь ко лбу, – Нет же, все живы. Только пара ваших друзей ранены, но все будут жить.
– Мы здесь, Софья! – послышалось откуда-то сзади. Я хотела повернуть голову, но она страшно болела. Послышались приближающиеся шаги, и рядом возник Розанов, он бегло осмотрел меня и, видимо решив, что я жива, улыбнулся:
– Всё со всеми в порядке, Александру только досталось. И Силантию, он ведь санями правил – порезали их немного, но я их сейчас перевяжу. Давайте мне, я отнесу ее в сани, – обратился он ко все еще державшему меня Ангелу. Мне, однако, в ангельских руках было удобно и тепло, и совершать какие-то новые передвижения совершенно не хотелось. Кроме того, болела голова, что означало, по меньшей мере, одно: Ангел все-таки имеет человеческую сущность.
– Ну уж нет! – Ангел улыбнулся и покрепче прижал меня к себе. Вы, давайте-ка, всех перевязывайте – там в моей повозке у Порфирия спросите марлю и корпию[32], если надо, больше, увы, ничем не располагаю. А я туда же двинусь вместе с вашей спутницей.
Ангел зашагал в сторону большого возка, отворил его дверцу и с большим удобством разместил меня на подушке одного из сидений. Через мгновение глаза привыкли к полумраку возка, и я различила уже сидящих внутри Дарью и Маргариту.
– Иисус, Мария, Иосиф, ты в порядке, Софья! – Маргарита придвинулась ко мне, схватила меня за руку и прижала ее к своему сердцу.
– Ну и поо-опали же мы! Как есть, попали! – запричитала вдруг Дарья.
Внутрь нашего временного обиталища проникал свет от одного из фонарей, подвешенных к возку сбоку. Ангел всё так же стоял и смотрел на нас:
– Сейчас ваш доктор обработает всех пострадавших. Ну а с чаем придется распрощаться, – заметил он.
– Распрощаться?! – возмутилась я, – а я ведь всего-то и хотела – одну-единственную чашку чая! Теперь-то уж мне точно ее не отведать – отец так разозлится…И что же с нами случилось?
– Не бойтесь, ваш отец будет только рад вашему спасению, и чашек чая, уверен, предоставит вам сколь угодно. А случились с вами чаерезы[33], – коротко ответил ангел, сверкая голубыми глазами, – увидели, что вы едете с грузом, что возница ваш развеселился, да и сани, видно, приметные – купеческие. Вот они и напали на вас из леса. Благо, я вовремя оказался на подъезде к городу, и у вашего друга доктора пистолет имелся. А так бы… – он слегка помрачнел и, приблизившись, снова дотронулся до моего лба ладонью, – Жар все же небольшой есть… Но ничего, мы сейчас отвезем вас домой. Так значит, вас зовут Софья?
– Софья Николаевна Кологривова, – ответила я, чувствуя, как рассеивается и выходит из головы тяжелый болезненный туман.
– Вот как выходит! – воскликнул Ангел, – Разрешите представиться, новый помощник земского исправника – Михаил Федорович Залесский.
[1] Свидание, встреча (франц.)
[2] Брак, свадьба (франц.)
[3] Воспитательница, пожилая родственница, сопровождающая молодую девушку и следящая за ее поведением.
[4] Представители развозно-разносной торговли, известные тем, что скрывались от уплаты податей. Занимались чаще всего мелкой торговлей.
[5] Высота стен в несколько этажей, не разделенных внутренними перекрытиями.
[6] Одно из главных сражений Крымской войны (1853 – 1856 гг.).
[7] «Может быть, я надену траур по русском флоте, но никогда не буду носить траура по русской чести» – фраза, которую император Николай I адресовал британскому посланнику в момент разрыва дипломатических отношений с Англией в ходе Крымской войны.
[8]Кармашки, перехваченные тесьмой. Деталь черкески – верхней мужской одежды, распространенной у народов Кавказа.
[9] Великий князь Михаил Николаевич – младший сын Николая I, брат Александра II. С 1862 г. наместник на Кавказе.
[10] Кавказская война (1817 – 1864 гг.) – военные действия, связанные с присоединением Северного Кавказа к Российской империи.
[11] Блуза, чаще всего, красного цвета, либо шапочка без полей. Эти предметы одежды достигли пика своей популярности, в том числе, в России, в 1860-е гг. Пользовались успехом у либерально и революционно настроенных женщин и мужчин. Названы по имени итальянского революционера Джузеппе Гарибальди, в чьем гардеробе изначально были похожие предметы.
[12] "Семейный рубль" – редкая монета 1836 года достоинством в 1,5 рубля/10 злотых. На аверсе монеты инображен император Николай I в профиль, на реверсе – вся его семья: супруга Александра Федоровна, дочери: Мария, Ольга и Александра, и сыновья: Александр, Константин, Николай и Михаил.
[13] Николай Иванович Пирогов (1810 – 1881 гг.) – выдающийся русский хирург, основоположник русской военно-полевой хирургии, основатель русской школы анестезии. Вместе с группой врачей и сестер отправился на поля сражений Крымской войны (1853 – 1856 гг.)
[14] Великая княжна Александра Николаевна (1825 – 1844 гг.), герцогиня Гессен-Кассельская, младшая дочь Николая I. Умерла вскоре после преждвременных родов, будучи, к тому же, больной туберкулезом.
[15] Дамы (франц.)
[16] «Наполеон попил в Москве горячей водицы, в Калуге у него зад в тесте увяз, а в Вязьме пряник в зубах завяз»
[17] Сувенир (лат.)
[18] Ad Calendas Graecas – латинская поговорка, которая означает «неизвестно когда» или «вообще никогда». Календами у римлян назывался первый день каждого месяца, и в этот день обычно оплачивались все налоги и погашались различные долги. У греков понятия календ не существовало.
[19] Народный театр, представлявший собой ящик с двумя увеличительными стеклами, внутри которого переставляются или перематываются изображения. Раёшник передвигает картинки, каждую из которых сопровождает комментариями в виде шуток, присказок и прибауток. Райки часто являлись атрибутами ярмарочного веселья.
[20]Добрый день (цыг.)
[21]Будущее в руках богов (лат.)
[22] Каждый кузнец своей судьбы (лат.)
[23] Будем веселы, пока мы молоды! (лат.) – первые строки «Гаудеамуса» – студенческого гимна на латинском языке.
[24] Да здравствуют все девушки, изящные и красивые! (лат.) – строки из «Гаудеамуса».
[25] Александр Александрович, будущий император Александр III(1845 – 1894 гг.), был вторым сыном Александра II, наследником престола стал после смерти своего старшего брата Николая Александровича (1843 – 1865 гг.)
[26] Граф Михаил Николаевич Муравьев-Виленский (1796 – 1866 гг.) – государственный, военный и общественный деятель Российской империи, гродненский, минский и виленский генерал-губернатор, прославился решительным подавлением Польского восстания 1863 года.
[27]Сигизмунд IIАвгуст (1520 – 1572 гг.) из династии Ягеллонов – великий князь литовский, король Польский. Первый король Речи Посполитой
[28] Пан Твардовский – герой польских народных легенд и различных литературных произведений. Одной из самых известных, связанных с ним преданий, гласит, что он вызывал для короля Сигизмунда II Августа дух его умершей жены – Барбары Радзивилл.
[29]Бона Сфорца (1494 – 1557 гг.) – супруга Сигизмунда I, королева польская и великая княгиня литовская, очень властная и амбициозная личность. Подозревалась в отравлении Барбары Радзивилл.
[30] Самые лучшие сорта чаев, на которых ставились наименования известных фирм.
[31] Один из самых известных и лучших сортов чая.
[32] Нащипанные из тряпок нитки, ранее употреблявшиеся вместо ваты.
[33]Преступники, занимавшиеся грабежом чайных обозов. Чаще всего работали холодным оружием – резали веревки, которыми связывался ценный груз. Чаерезы были большой проблемой для сибирских купцов.
"Мне не дорог твой подарок, дорога твоя любовь"
На четвертый день практики с половины девятого утра наша компания снова возилась с фасадом, и снова под дождем. Надо признать, мы к нему уже совсем привыкли, и он почти не вызывал неудобств, кроме, разве что, мокрых, прилипавших к щекам, дождевиков. Дима умудрился тайком от Иры включить плитку в подсобке, где они с Пашей спали, и приготовить нам пирожки с картошкой, причем, всё это случилось, пока мы мирно досыпали до семи утра.
– Страшно даже представить, сколько блюд можно приготовить из теста и картошки. Берешь картошку в руки – казалось бы, какой-то неприметный грязный кругляш, весь в земле, – он положил шпатель, которым счищал треснувшую штукатурку, на оконный проем, до которого я еще не добралась, и, прикрыв глаза, с упоением вещал, – но скольких людей она спасла во время голода! Картошка – соль земли, пища богов.
– Мы теряем его, – Ира покрутила пальцем у виска, – зовите санитаров. Я знала, что рано или поздно это произойдет. Все вопросы к предкам, которые сломали его психику.
– Не волнуйся, Дима, мы поможем тебе сдать конструкции, только, пожалуйста, живи, – сказала она, и я не знала, серьезно Ира говорит или умело скрывает сарказм.
– Пирожков еще много, – невпопад сказал Дима и кивнул куда-то вправо, где на наскоро собранной нами же деревянной скамейке стоял пластмассовый тазик с пирожками, за неимением лучшего укрытый надорванным полиэтиленовым мешочком, в которые кладут в магазинах булку белого или серого. Пирожки под мешочком уже успели слегка вспотеть, так что расправляться с ними надо было поскорее.
– Картошку можно приготовить и на костре… – мечтательно продолжал Дима.
– Геодезист ее просто варил – и ничего, – снова перебила Ира, – а где он, кстати? Подозреваю, что снова ест картошку. Кстати, из нее еще шнапс делают, самогонка такая.
– Между прочим, – откликнулся Паша, все это время хрюкавший от смеха себе в ладонь, – старообрядцы наделяли картошку не такими благообразными эпитетами, как ты. Они ее называли плодом блудниц и чертовым яблоком.
– Хорошо, что я не старообрядец, – сказал Дима, беря шпатель и помахивая им, – я даже не знаю, кто это такие.
– Фасад отскабливай, дубина, – Ира ткнула Диму локтем и еле заметно кивнула в сторону крыльца – там, раздуваясь от собственного величия, с кем-то вел беседу Хвостов. Похоже, что с бригадиром тех, кто работал внутри. Мы слышали лишь обрывки разговора, но в них уловили если не всю суть, то уж точно ее часть, и часть достаточно важную для того, чтобы переглянуться и без единого слова составить общий план на сегодня.
– Нет-нет, если нормально, значит, не трогаем. … пустоты и прочее – сами знаете. … меня или хозяина. А сейчас … надо груз принять… накладную. Возьми мужиков – и выдвигаемся… дождь не сильный.
Сделав вид, что мы усиленно работаем над удалением старой штукатурки и над кладкой в оконных проемах под своими импровизированными лесами, мы, не сговариваясь, буквально уткнулись носами в фасад, причем, Дима при этом начал размахивать шпателем активнее всех – куски побитой временем штукатурки отлетали только так, и я уже начала думать, что собирать их мы сегодня будем дольше, чем работать.
– А, Николаева и бригада! – воскликнув Хвостов, спускаясь с крыльца. За ним шел седой крепкий мужчина в возрасте далеко и глубоко за пятьдесят – мы видели его несколько раз, но каких-то особых взаимоотношений с теми, кто работал внутри, у нас так и не установилось, если не считать того, что строители регулярно стреляли у Паши и Иры сигареты.
– Опять у вас с фильтром, – негодовали они, – Ну ладно, давайте.
И так было каждый день.
– Ну вы, эт самое, Денис Игнатьевич, девчонку во главе бригады поставили, – хихикнул строитель, от чего мне сразу захотелось залепить ему рот жирным густым куском цементного раствора. – вон же пацаны есть.
– Так один просто историк, а не архитектор, куда я его, – пожал плечами Хвостов, и я заметила, что под футболкой у Паши напряглись мышцы. Они говорили так, будто нас здесь не было – и это было не слишком-то приятно.
– А второй чего?
– Ох, если бы он знал… – собирая носом пыль со стены, прошептал Дима.
– Да ну вас, нормальные у нас девчонки, – Хвостов удовлетворенно оглядел фасад, – вон, видите, всего четвертый день, а они уже сколько сделали. Николаева, – он снова обратился ко мне, и пришлось поднять голову. В своем голубом дождевике и уже довольно грязной кепке я выглядела не слишком довольной жизнью. Бригадир в этот момент шмыгнул в дом, очевидно, чтобы позвать с собой строителей.
– Слушаю, – я отряхнула руки о дождевик и выпрямилась, все еще держа в руке широкий шпатель.
– Нам надо уехать минут на сорок, может, больше. Если вам надо будет пообедать – сходите. Если не пойдете, то можете сегодня на час пораньше уйти. Археологи вон уже вообще бамбук курят, – он показал на пустой, закрытый сверху навесом раскоп, на дне которого угадывались очертания сложенных в квадраты и прямоугольники бревен – очевидно, остатки каких-то служебных помещений, сгоревших или снесенных Бог знает, когда. Я задумалась над тем, почему бы нам не поискать в раскопах, если вдруг в доме ничего не сыщется. А что мы, собственно, вообще ищем? В этом смысле ни у меня, ни у Паши, ни у кого-либо еще не было конкретных мыслей. Мы ищем что-то, что укажет нам на невиновность Софьи в убийстве. А может, она и правда убийца?
– Хорошо, поняли-приняли, – отчеканила я, и снова вернулась к фасаду. Такой ответ Хвостова, кажется, удовлетворил, и он удалился в сторону дороги, где была припаркована коричневая «буханка». Через несколько секунд показался бригадир в компании двоих строителей, они спустились с крыльца, ехидно глянув на нас, и отправились к Хвостову. Ветер донес – и очень зря – до нас обрывки фразы бригадира:
– Баба-архитектор… почти как баба-капитан!
– Ну что, я повернулась к Паше, – если ты не против, чтобы тобой покомандовала БАБА, – я почти прокричала это слово, – тогда у меня есть план.
– Не знаю насчет бабы, а вот барышня-архитектор вполне может распорядиться моей жизнью… – он смахнул со лба выбившуюся из собранного хвоста черную прядь и, отставив тачку, в которую сгребал куски штукатурки, решительно выпрямился.
– Мы сейчас идем в дом – здесь постоянно тусуются либо Хвостов, либо этот…а сейчас они уехали. Если ты хочешь простучать стены – самое время это сделать. Всё послушать не обещаю, да и не понимаю, что именно ты хочешь найти или узнать, но помогу.
– Как быть с остальными строителями, которые в доме? – спросила Ира, – их там еще человека четыре осталось.
– А вот это уже ваша задача, – я кивнула ей и Диме, – ты, Ира, бери свою пачку сигарет – Паша тебе потом купит. А ты, Дима, свои пирожки. Идете к этим строителям и предлагаете перекур и перерыв на обед. От пирожков они не откажутся, ну а про сигареты я уже молчу.
Ира и Дима переглянулись и одновременно кивнули мне.
– Мои возьми тоже, – Паша достал из кармана пачку и сунул Ире в руки, – плевать, пусть хоть все выкурят, всё равно бросать собираюсь.
Ира и Дима со своим шпионским набором скользнули в полумрак дома. Теперь оставалось только дождаться, пока бригада выйдет на свежий воздух под один из навесов, чтобы покурить и набить животы. Через пару минут так и случилось, и мы с Пашей, быстро сняв свои дождевики, скомкали их и засунули в карманы олимпиек. Убедившись, что строители попались на удочку Иры, которая, безусловно, руководила этой операцией, представив взору всей бригады свою самую милую улыбку, мы прошмыгнули в дом.
Внутри всё выглядело довольно неплохо, хотя обстановка не то чтобы сильно изменилась с тех пор, как мы впервые сюда заглянули. Впрочем, в прошлый раз мы не заходили далеко. Я оглядела потолок в главном зале – если у нас останется время, мне предстоит что-то сделать с лепниной и остатками росписи. Что именно – Хвостов даже толком не обозначил, да я и не знала, останется ли у нас время. Учитывая веселую погоду, строить иллюзий на скорое возвращение в Елизаветинку не приходилось.
– «Бриллиантовый дым держался под потолком»[1], – процитировал классику Паша, увидев, что я пялюсь на поле своей предстоящей работы.
– Мне кажется, что это не я тут мечтаю, что мы войдем в пустую комнату, в которой стоит стул, вспорем обивку, и оттуда посыплются дневники Софьи с записями типа «Я невиновна!», – я ткнула его в плечо, – ты выглядишь так, будто мы уже что-то нашли. И ты не думал о том, что все ее документы, по идее, должны быть в местном архиве. Я не знаток всех этих дел, но, насколько я помню, именно здесь расположен филиал городского архива, правильно?
– Правильно, – ответил Паша, – но Софьиных документов там ровно столько, сколько требуется, чтобы узнать, когда она родилась, кем была и так далее. Переписка с матерью, которая, очевидно, здесь практически не жила, составляет обмен открытками и рутинными историями. Похоже, с матерью они не были близки.
– Но должен же быть кто-то, живший здесь, с кем она близко общалась. Подруги, друзья…
– В то время как-то больше были приняты женихи, а не друзья, – он пристально посмотрел на меня, – впрочем, и дружили тоже… если на большее не могли рассчитывать.
У него был странный взгляд, под которым я смутилась. Это был взгляд исследователя, который не может докопаться до истины, и в какой-то момент мне даже показалось, что я здесь лишняя. Впрочем, это ощущение быстро исчезло после того, как Паша осторожно взял меня за руку и куда-то повел за собой.
– Долго стоять на месте нельзя – строители – народ голодный, пирожки уйдут быстро, сигареты подольше продержатся, но тоже… В общем, я считаю, нам нужно идти наверх, на второй этаж.
– Ты с ума сошел? – удивилась я и указала на лестницу, которую рабочие еще не закончили, – там перил нет!
– Всё украдено до нас![2] – Паша явно был настроен цитировать классику сколько угодно, но я не могла понять, куда он меня тащит.
– Там опасно, – снова предупредила я, однако, не отставая от него.
– Я возьму тебя на руки. Хочешь? – серьезно спросил он.
– Не надо, сама как-нибудь. Вот будет умора, если мы с тобой свалимся с лестницы и умрем в обнимку, – усмехнулась я.
– Ну… – прошептал он, – с тобой в обнимку – не самый плохой способ умереть.
– Спасибо. Какой комплимент, – откликнулась я и тут же зачем-то начала рассказывать историю, – нас с Ирой в прошлом году отправили на практику в какой-то строящийся торговый центр. Мы пришли, а там еще ничего толком не сделано, ходят строители. Нас встретил какой-то мужик и сказал идти обмерять туалеты на втором этаже. Вот там тоже не было перил, и Ира чуть не улетела вниз.
Мы уже добрались до середины лестницы, но я не унималась.
– А еще про наш универ знаешь байку? Это нам второкурсники рассказали, когда мы только поступили. Видел там расстояние между лестничными маршами?
– Ну да, я хоть и не архитектор, но там ежу понятно, что оно какое-то нечеловеческое.
– И я про то же. Обычно оно должно быть ну… сантиметров десять. А там все пятьдесят. Ну и ты же видел, что там сейчас сетки стоят?
– Ааа, вспомнил! Нас тоже второй курс пугал. Нам говорили, что туда свалился какой-то строитель, а потом якобы ребенок какого-то препода.
– Нам еще говорили, – замогильным голосом начала я, – что каждый год дух строителя ищет первокурсницу, которую потом сбросит в этот проем.
– А толку-то? – усмехнулся Паша, – там ведь сетки.
– Не знаю, – я пожала плечами, – а еще про черную лестницу, ну, в смысле вторую, которая закрыта… Говорят, по ней тоже не ходят из-за призрака того рабочего. На ней его будто бы кто-то видел, вот и закрыли ее. Я по ней ни разу не ходила.
– Я тоже, – задумчиво сказал Паша, – А этот призрак всё предусмотрел. Сбросил кого-то с одной лестницы, а появился на другой. Так сказать, занял территорию со всех сторон. Умно. Так что помирать в корпусе не стоит – там уже занято.
Истории подошли к концу, а мы как раз забрались на второй этаж. В доме была центрическая планировка – характерная для подобных домов того времени. Она занимала меня не так, как могла бы занять анфиладная, но все же смотреть было интересно. Я из профессионального интереса старалась заглядывать во все помещения, и вскоре стало понятно, что ситуация здесь была та же, что и на первом – было ясно, что с перекрытиями в доме почти всё в порядке, правда, в некоторых комнатах в потолках они все-таки были. Я заметила также, что над некоторыми дверьми были надломаны рамы и косяки, то же самое было с некоторыми из подоконников.