Надежда Черкасская
Другая сторона стены
В семь часов утра я уже стояла у окна и пыталась разглядеть на небе просвет, но его так и не было – просто темно-серый перешел в светло-серый, строения и деревья выступили из тени и стали объемнее и реальнее – как на рисунке после отмывки акварели. В нашей комнате было немного зябко, и, стоя у окна, положив руки на холодный в облупившейся белой краске узкий подоконник, я всё думала: можно ли было всё исправить?
***
– Слава Богу, избавились от этнографов, от них уже голова гудит, – Паша подошел ко мне, Ире и Диме, сел рядом и положил на выкрашенную до тошноты знакомым ярко-голубым цветом парту пачку листов. До этого мы внимательно вглядывались в копию плана господского дома, которую нам заботливо предоставил геодезист.
– Легче от этого не стало, – уныло сказал Дима, скользя взглядом по большому листу, на котором проступали очертания комнат и коридоров, – может, Копанов хоть бы на них отвлекся – они же всё время мешают, а так он нам притащил этот план, и я уже чувствую, что сейчас пойдут обмеры. А я обмеры ненавижу.
– Ты улавливаешь, Поля? – усмехнувшись, Ира ткнула меня локтем в бок, – Дима вывел причинно-следственную связь: геодезист – обмеры. Я восхищена. Так и до сдачи конструкций доползем.
– Не смешно, – Дима уткнулся своим длинным носом в план дома и замолчал.
– Так что там с этнографами? – я повернулась к Паше.
– Ну, в общем, они ушли в поселок, часть уехала в деревню недалеко отсюда. Дождь, правда, – он повернулся в сторону окна и пожал плечами. На улице было всё то же серое небо без намека на просвет. Мы сидели в том кабинете школы, в котором вчера (а теперь, казалось, чуть ли не целую жизнь назад) проводили собрание. Через час нужно было выдвигаться, чтобы осмотреть наш объект. Дождь сегодня едва моросил, так что отлынивать от практики нам никак было нельзя. Виктор Сергеевич выдал нам дождевики, видимо, из расчета по одному на полтора человека, потому что на археологов их все-таки не хватило. Они, правда, заявили, что им дождь не страшен и пошли копать как были.
Увидев, что Ира стала что-то показывать Диме на плане дома, я повернулась к Паше:
– Мы сейчас идем к дому, – заговорщическим голосом зашептала я, – может быть, ты раскроешь им все свои секреты, как и обещал.
Паша едва заметно помотал головой.
– Давай не сейчас, Поля. Думаю, лучше вечером за рюмкой чая. У нас у всех голова сейчас не тем забита.
– Замётано, – я кивнула, – у меня только еще один вопрос. А почему ты с этнографами не поехал? Я думала, ты с ними в отряде.
– Ну, странно задавать этот вопрос после вчерашнего, да и я вообще-то более или менее свободный художник в этом году, – он усмехнулся и поправил выбившуюся из хвоста прядь темных волос. – Я договорился, что у вас на подхвате буду, у вас же Дима только один, ну и я как бы… принеси – подай. Вдруг что понадобится. Вас же могут заставить что-то тяжелое таскать?
Я подумала, что Паша уже в который раз за те сутки, что мы с ним знакомы, совершает очередной здравый поступок. Если он сделает еще что-то хорошее, Ира начнет рассматривать его, как потенциальный вариант для отношений. Впрочем, через пару секунд мне вспомнилось, что ей всегда нравились парни с карими глазами (что она только в них находила?), а Павел в этот критерий никак не вписывался.
– Не обольщайся, – я покачала головой, – на реставрации зданий удел архитектора – молчать в тряпочку. Шучу, – я засмеялась, увидев недоумевающее лицо Паши, – ни я, ни Дима, ни Ира не будем реставрировать, например, несущие конструкции или перекрытия – это задачка для конструкторов и рабочих, не для нас. А вот мы уже будем смотреть за тем, кто что подкрасить, выпилить, подтянуть и так далее. Ну, чтобы усадьба не потеряла свой аутентичный облик – а о том, какой она была, нам как раз и расскажут фотокарточки и наброски, которые ты скопировал в музее. Это ведь они? – я кивнула на пачку листов, которая лежала передо мной.
– Они. Специально для тебя сделал копии всего, что нашел в закромах родины. План у вас, я смотрю, уже есть, но у меня проблема – я в таких вещах ничего не понимаю. Может, объяснишь, где и что там располагается? – прошептал Паша, – не забывай, я ведь…
– Помню-помню, – я махнула рукой и повернулась к Ире с Димой. Те уже успели повздорить – Ира требовала, чтобы Дима вечером приготовил суп с клецками, он же заявлял, что задумал что-то другое.
– Мы план у вас заберем, не против? – спросила я, но они меня не услышали.
– Так я и думал, – многозначительно сказал Павел, глядя на лист. Я тоже стала всматриваться в него и поняла, что в двух местах план был истерт, а ксерокопия, очевидно, только усугубила эту ситуацию.
– Да, вот здесь, где несущая стена между, очевидно, каким-то кабинетом и спальней, просто белое пятно, а вот тут, – я показала план первого этажа, – где кухня и кладовая – вообще какая-то клякса. Но, насколько мне известно, дом ведь в хорошем состоянии, разве нет? Сегодня я слышала, что Копанов разговаривал по телефону с кем-то из наших преподов и сказал, что все стены целы, правда, крыша прохудилась, но это не так страшно, как если бы сыпались стены и перекрытия. А ты что думал? – я подняла на него глаза.
– Ммм… да так, – Паша помотал головой, – теперь точно вечером. Не пора ли нам идти к усадьбе?
– Да, – я встала со стула и взяла в руки дождевик, – пора.
***
Вчера сквозь пелену дождя и усталости я почти ничего не поняла и не увидела. Сегодня же, в прозрачном воздухе хоть и дождливого, но светлого и не такого ненастного утра, в его низком серо-жемчужном небе, я, еще издали увидев усадьбу, сразу влюбилась в дом. В тот момент я понимала Павла, который, как я считала, был влюблен в давно умершую девушку – со мной периодически происходило то же самое, только он, как историк, был влюблен в когда-то живого, но теперь мертвого человека, а я – в когда-то жилое, но теперь опустевшее здание. Оно было удивительно гармоничным и… каким-то призрачным – быть может, из-за того, что его фасад давно нуждался в реставрации, оно и выглядело не как дом, а как его спокойный добрый призрак, никому не причиняющий вреда.
– Борисов-Мусатов, «Призраки», да? – тихо прошептал над моим ухом Паша. Я слегка вздрогнула, дымка иллюзии того, что в этом мире существуем только и я дом, рассеялась.
– До твоих слов бы сказала, что Левитан, – еле слышно ответила я, поворачиваясь к нему и встречаясь взглядом с серыми глазами. Кажется, сегодня в этом мире слишком много серого. – Но, наверное, ты все-таки прав.
Пару секунд он не двигался, потом вздрогнул и, улыбнувшись, сказал:
– Знаешь, мне почему-то кажется, что вот сейчас мы войдем туда и уже не выйдем такими, как раньше. Это глупость?
Я снова повернулась к дому – мелкие бисеринки дождя еле слышно стучали по тонкой пленке дождевика, издали вдруг послышались знакомые и ставшие почти родными за время учебы звуки – стук и крики строителей.
– Это не глупость. – я покачала головой, – тебе ли не знать, что погрузившись в историческое событие и узнав о чем-то или о ком-то, ты уже больше никогда не будешь прежним. Вот и у нас также, особенно со старыми домами. Пойдем скорее, а то Ира и Дима точно убьют друг друга, если за ними не проследить.
Словно услышав меня, Ира, тащившаяся вслед за Димой по грязной и мокрой траве, остановилась и махнула нам:
– Эй вы, голубки! – крикнула она, чем тут же разрушила всю атмосферу загадки и гармонии. – Давайте быстрее.
– Чего? – крикнула я в ответ, – мы идем! Покажу тебе сейчас голубков, – я помахала ей кулаком и, повернувшись к Паше, сказала: не обращай на них внимания… странные они у меня.
Он снова посмотрел на меня прозрачными серыми глазами и мягко улыбнулся:
– Да ладно тебе. Ничего такого она не сказала.
***
Метрах в двадцати от дома становилось понятно, что когда-то здесь был вход на территорию усадьбы. Ворота выходили на север – самих ворот уже не было – судя по фотографиям, он исчезли во второй половине восьмидесятых, когда дом оказался заброшенным. Я попыталась осмотреться – слева, неподалеку от дома, стоял музей и бывший флигель, значит, когда-то здесь могли быть и другие постройки. Остатки ограды и сама территория вокруг дома были уделом археологов. Судя по обрывкам фраз, которые мне довелось услышать на собрании в школе, они делились на группы, и каждая занималась своим участком.
Шурша дождевиками, мы добрались до прямой аллеи, которая вела сразу к крыльцу дома. Поскольку кованые ворота растворились в бездне перестройки и, скорее всего, нашли свой покой где-то в пункте металлоприема, знаком того, что мы наконец пересекли черту, служили два широких белых столба по обе стороны въездной тропы. Штукатурка на них потрескалась и кое-где обнажала неприглядные стороны беспощадного времени, а дождь, который все также моросил, сделал их и вовсе серыми.
Вблизи, уже без легкой дождевой завесы, дом выступал из тени со всеми своими проблемами и немыми вопросами в пустоту – с трещинами и потертостями, со сбитыми дверными косяками и отсутствием стекол в нескольких окнах.
– Всё это выглядит так, будто пожилая дама подняла вуаль своей шляпы. – сказала я Паше, когда мы на пару мгновений остановились перед низким светлым крыльцом. – Однажды я читала об австрийской императрице, которую все звали Сисси. Говорили, что она была помешана на своей красоте и длинных волосах, и когда она осознала, что начала стареть, то на людях стала появляться только в шляпе с вуалью.
– Я тебе больше скажу, Поля, – Паша усмехнулся, – она даже запретила фотографировать себя после того, как ей исполнилось сорок. Боялась, что люди узнают, что она, как и все остальные, может стареть. Если хочешь, я тебе как-нибудь расскажу про нее.
– Хочу, – я улыбнулась. На мгновение мы замолчали, и только тогда я снова услышала стук и окрики и вспомнила, что в парке и в доме полно народу.
Скрипнула и открылась старая дверь темного дерева – выщербленная и покосившаяся, из-за нее показалась высокая длинноносая фигура.
– Ну, где вы там? Идемте скорее! Оказывается, что Хвостов уже приехал и раздает задания рабочим и геодезисту с археологами. Скорее, пока Ира его отвлекает вопросами. Поля, ты же знаешь, что он не любит ждать.
Хвостов был нашим преподавателем и очередной огромной проблемой Димы. В прошлом семестре он вел у нас градостроительный анализ, и смертельно нам надоел. Дима ушел с его экзамена более или менее живым, хотя и очень долго вспоминал, что такое красная линия и горизонтали.
– Мы идем, – я машинально схватила Пашу за руку, он с силой сжал мою ладонь, и так, второпях, мы пересекли черту, которая отделяла настоящее от прошлого.
***
– А вот и Николаева подтянулась, собственной персоной.
Мы вошли в дом. Первое, что бросилось мне в глаза – это то, что в нем было ошеломляюще пусто. Конечно, так казалось из-за того, что мы сразу же попали в просторный холл с высокими потолками – не в два света, но явно выше, чем в нашем общежитии. Потом я пригляделась и увидела в конце холла стремянки, леса, ведра и лежащие по углам строительные материалы. В конце холла был виден дверной проем, за которым туда и обратно сновали силуэты и тени – кажется, рабочих. Я мысленно настроилась на то, что иногда эти таинственные тени будут совсем не таинственно материться.
Краска на стенах в холле шла трещинами, обоев не было совсем – да и я, пока толком не изучив фотографий дома в спокойной обстановке, не могла вспомнить, были ли они там вообще. Сами стены были палевого цвета, в одном из углов я разглядела печь с убитыми напрочь изразцами, на полу – кое-где приподнятые доски и мусор.
«Ну, хоть метлахскую плитку не испортим», – пронеслось у меня в голове.
Высокая и сохранившая остатки былой стройности фигура Хвостова, как ни странно, затмевала собой грузного Копанова. Глаза у него были странно светлые и резко выделялись на фоне достаточно смуглого лица и внешние их уголки тоже очень странно смотрели вниз, придавая его лицу такой вид, будто он думает обо всех проблемах мира сразу. Хвостову было лет шестьдесят, и он со своими этими печально опущенными уголками слишком светлых глаз походил на какого-то восточного эмира из старинных книг.
Он слегка раскинул руки в приветственном жесте, но на лице его, вечно задумчивом, при этом не дрогнул ни один мускул:
– Похвально, похвально, Николаева, что вы вместе с Никоновой и…эм…
– Лебедевым, – с услужливым видом подсказала Ира. Дима, стоявший чуть позади, театрально закатил глаза.
– Похвально, что вы втроем решили, так сказать, приобщиться к настоящей работе, тогда как ваши товарищи-одногруппники выбрали для себя путь наименьшего сопротивления.
Мы втроем переглянулись. Хвостов имел в виду оставшихся десять человек из нашей группы, которые выбрали практику в каких-то архитектурных бюро города и области. Это действительно было намного легче. Даже если бы эти бюро занимались реставрацией зданий, студентам мало кто доверил бы настоящую работу.
– Эм, спасибо, – я замялась и не знала, что говорить. Рядом с Хвостовым мне всегда было некомфортно, он вызывал у меня странное ощущение, казалось, будто он исподтишка следит за всеми и изучает наши повадки, хотя это, конечно, было не так. Ира объясняла мои ощущения излишней мнительностью и предубеждением.
– У вас разве есть новенький? – Хвостов вдруг будто впервые обратил свое внимание на Павла, но я почти сразу заметила, что он его разглядывает. – Молодой человек, вы к нам откуда-то перевелись? Я вас что-то не припомню у себя на лекциях и на экзамене.
– Нет, я… простите, как ваше имя-отчество?
– Денис Игнатьевич, – Хвостов кивнул, добродушно улыбнулся и протянул Паше руку. Тот пожал ее в ответ.
– Павел Захарьин, но я не архитектор, а историк. Должно быть, вы знаете, что наши ребята тоже приехали сюда. По крайней мере, археологов во дворе уже видели.
– Да-да, знаком, – закивал он, – и что, Павел Захарьин, ты будешь вместе с археологами безносые статуи раскапывать? – он улыбнулся еще шире, обнажив два ряда удивительно белоснежных зубов.
– Да нет, – Паша пожал плечами, – я как раз здесь без каких-либо особых обязанностей, на общественных началах, можно сказать. Практики у меня в этом году нет, я просто интересуюсь историей этой усадьбы и ее хозяев, а потому вызвался помогать ребятам.
– Похвально, похвально, – вдруг задумавшись, повторил Хвостов, – раствор там какой сделать, принести – унести – и то верно. – мне показалось, что он придирчиво оглядывал высокую фигуру Павла, словно оценивая, насколько он силен, чтобы таскать ведра. – А то ведь у нас как на архитектурном в последние годы? Были парни – да все вышли!
Насчет Паши я не сомневалась, и хотела это сказать, а потом вдруг увидела, что Дима слегка покосился на Хвостова, но промолчал. Я открыла было рот, но Ира в который раз ткнула меня локтем в бок.
Дениса Игнатьевича, кажется, ничего в обстановке не смущало. За дверным проемом, там, где, как я думала, были сейчас рабочие, послышался грохот, и Хвостов моментально навострил уши и повернулся туда.
– Всё нормально, наверное, стремянку уронили, – он снова улыбнулся, а потом вдруг уставился своими бледными глазами на меня:
– Ну что, Микеланджело? – вдруг провозгласил он, – тебе спецзадание. Командуешь своей бригадой из троих человек – чтоб за три недели фасад был свеж, будто только вчера мимо ссыльные поляки проезжали.
– А почему Микеланджело? – я не отводила взгляда, а Хвостов улыбался все шире и шире. Я хотела еще спросить о поляках, но вовремя закрыла рот.
– Потому что, – он вдруг поднял указательный палец вверх. Все мы, как по команде, посмотрели на выбеленный, но покрытый во многих местах пятнами потолок и увидели, что посередине сквозь белила проступают очертания большой розетки – элементов, которые были на ней нарисованы, я не смогла разглядеть. Лепнина была незамысловатой – можно было сказать, что ее почти не было, зато по углам тоже проступали остатки рисунков.
– Было бы отлично, если бы ты, Николаева, справилась вот с этим. Но это только в том случае, если те парни, – он кивнул в ту сторону, где пару минут назад упала стремянка, – разделаются с домом на пару недель. Внутри пока всем занимаются они – вам я строго не советую шляться по дому без дела – только если ради образовательных целей.
– А что с домом не так? – не выдержал Паша. Я вдруг почувствовала, как он тайком слегка сжал мое запястье и тут же его отпустил.
– Да всё с ним так, ну кроме этих историй о бывших хозяевах, – махнул рукой Хвостов, – просто без дела не крутитесь – мешать рабочим не нужно. Они ребята простые, делают свое дело – и ладно.
– Но нам выдали план дома, и я архитектор, а не живописец, – я изначально знала, что внутри мы вряд ли дойдем до серьезных работ, и всё же мне, как обычно, было нужно больше всех, когда дело касалось хоть какой-то практики.
– Ну выдали и выдали. Надо будет, привлечем вас. А что до потолка – ну, Микеланджело тоже говорил, что он скульптор – и что? Расписал же. – Хвостов вновь улыбнулся. Я зачем-то снова посмотрела на потолок, пытаясь прикинуть, можно ли заработать проблемы со спиной и глазами при таких масштабах работы.
– Ну что затихли, испугались? – усмехнулся Денис Игнатьевич, – Николаева, что стоишь? Веди бригаду на объект!
***
– Тоже мне нашел Бартоломео Растрелли.
Мы стояли напротив дома, теперь уже медленно и с толком осматривая фронт работ.
– Надо обмеры и эскизы сделать, – сказала Ира. Еще не мешало бы отфотографировать, но даже если бы и был фотоаппарат, проявляют ли здесь фотокарточки – вот вопрос. Паш, ты что-нибудь об этом знаешь? Не первый ведь год здесь.
– Проявляют, но это нам и не нужно, – Паша улыбнулся, – у меня в музее полароид есть, в сумке лежит. Не взял с собой – думал, сегодня не будет нужен.
– Отлично, – я потерла ладони, – ну что, Дима, тащи тахеометр.
***
С обмерами мы провозились до сумерек – а они из-за непрекращающегося дождя наступили рано. Работали на удивление слаженно и быстро, причем, только начав, увидели, что в оконном проеме за разбитым стеклом застыл Хвостов, следивший своими прозрачными глазами за нашими движениями, и как-то притихли и почти не говорили о чем-то, кроме главного занятия. Диме пришлось с первых же секунд повиноваться Ире, он бегал то к одному углу дома, то к другому.
– Чего он на нас так смотрел? – спросил меня Паша, увидев, что Хвостов отошел от окна и принялся за что-то распекать рабочих. Я бросила взгляд на окно и щелкнула кнопкой рулетки – она резко свернулась. Должно быть, я в тот момент выглядела эффектно.
– Да ты не обращай внимания – он вечно такой. Ходит все время, вынюхивает что-то, следит за всеми – просто очень любит, чтобы всё было под его контролем. Ты же видел, что он даже геодезиста нашего так собой затмил, что слова сказать не дал. Он довольно известный в городе архитектор и…как бы сказать…любит собственную значимость.
– Неужели он вам так не доверяет? Вроде, уже не первый курс.
– Думаю, что выслуживается перед серьезными людьми. Копанов же вчера говорил, что проект оплатил какой-то бизнесмен, кажется.
– Ага, знаем мы этих бизнесменов. Очередной браток в малиновом пиджаке и с цепью.
– Да ладно тебе, – я пожала плечами, – может, какой-нибудь нормальный. Вот, здание хочет восстановить. Сознательный.
– Ты, Полина, пионеркой часом не была? Успела? – Паша рассмеялся.
– Не была – у нас в деревне, как перестройка грянула, как-то без особой охоты агитировали. Ну и мой дед маме запретил меня туда отдавать. А что?
– Да просто слова такие говоришь, – он улыбнулся, – «Сознательный!». Я вот тоже не был. А дед у тебя чего, из идейных врагов?
– Ну, вроде того. У него мать – мою прабабку репрессировали. Долго рассказывать. Честно – не знаю, как он с такими взглядами жил, да еще и работал…
Я отправила Пашу осмотреть ступени крыльца, сама же думала о том, что надо не забыть заставить его рассказать сегодня всё, что он знает о Софье. Несмотря на то, что за несколько часов работы я достаточно сильно устала, я всё еще думала о самом доме, и его хозяева настойчиво просились в мысли.
Часа в четыре мы убрались восвояси, стараясь не привлекать внимание Хвостова и геодезиста. Этнографы, должно быть, совсем уморили местных старушек, потому что когда мы вернулись в школу, чтобы оставить там инструменты, их еще не было.
***
Мы сидели в комнате, главным экспонатом которой был портрет Софьи. На столе (конечно, он не был музейным экспонатом!) между нами стояли кружки с чаем и чашка с курабье, а также лежала копия старой карты местности. Ангелина Николаевна, очевидно, настолько доверяла Павлу, что оставила ему ключи от комнат с экспозициями и пока больше не появлялась. Я про себя в очередной раз решила, что, раз уж ему доверили музей, то и мы можем ему доверять. По крайней мере, за эти два дня он ни разу не подвел. Но вот таинственности напустил знатно.
– Сначала про то, что мне местные говорили. Не про Кологривовых, а про дом, про поселок. – он поудобнее уселся в кресле напротив нас и наклонился, будто хотел видеть в полумраке три пары наших обеспокоенных глаз. Вообще-то всю первую половину дня, слушая, как ругаются Ира и Дима, я думала, стоит ли заставлять Пашу рассказывать всё и им тоже, но потом поняла, что, если мы хотим до чего-то докопаться (вот прямо сейчас и узнаем, до чего!), то надо, чтобы об этом знали как можно больше тех, кому мы можем доверять.
– Страшилки мы с Полькой любим, да, Поль? – Ира навострила уши, а Дима вжался в диван. Было видно, что он не очень-то хотел осознавать, что мы вляпались во что-то, связанное с мистикой. Я покосилась на Диму – мне было понятно его беспокойство. Не то чтобы я чего-то боялась – просто не всем и не всегда хочется попадать в истории.
– Что ж, я обещал, – Паша слегка улыбнулся и принялся рассказывать.
«Если про сам поселок говорить, что ни для кого не секрет, что сначала это был город, окружной, конечно же. В основном здесь занимались торговлей всяким жиром – ну, то есть, кожами, салом, стеарином, маслом, были тут свечные заводы, стеклодувные мастерские и всё такое прочее, позднее появились пароходовладельцы. Торговали, кстати, и чаем, что было занятием опасным – по сибирским дорогам промышляли чаерезы – разбойники, которые грабили чайные обозы. Но все-таки чай довольно долгое время был напитком для богатых, поэтому сами понимаете.
Вот здесь на карте видно тракт, но в середине XVIII века его перенесли южнее и поэтому город – а раньше он назывался Пореченском – утратил свое значение во многих смыслах – в административном, почтовом и даже торговом. Но торговля все равно шла хорошо. Дорога от Тобольска сюда в середине XIX века была всё еще плохая. Люди тут жили совершенно разные: от чиновников-дворян до всяких разных ссыльных, от инородцев до мещан, в общем, публика пестренькая. В ту пору здесь господствовал управляющий города – земский начальник, имелось некое подобие высшего света, правда, совершенно своеобразное. Была здесь, кстати, даже женская школа и винокуренный завод. Особенно нежные – разные малокровные и чахоточные – выбирались на юг нынешней области, в степи – на кумыс.
Но если говорить о более поздних годах, вообще-то, есть тут пара страшных историй – думаю, вам понравится. После революции в доме исправника сначала сделали какой-то склад. Потом, правда, белые пришли, штаб сделали. И тут, прямо, где мы с вами сидим, тоже офицеры жили. Через полтора года пришли красные – и в доме исправника снова склад. Потом пытались организовать то ли музей научного атеизма, то ли что-то вроде того, но не так и не смогли, и вот почему.
Местные старушки – а тут есть девяностолетние – мне в прошлом году рассказали, что когда одна комиссарша, приехала сюда этот музей атеизма открывать, случилась вот какая история… В общем, для музея из местной церкви – ее нет уже давно, потому что потом ее сожгли – комиссары привезли сюда иконы, хоругви, ну и все такое прочее, что они хотели в качестве экспонатов выставить с подписями вроде «предметы буржуазного религиозного культа» и тому подобное. Говорят, перед этим даже пытались открыть ковчег с частицей мощей какого-то местночтимого святого, но что-то там не так пошло – то ли комиссар все же оказался богобоязненным, то ли местные жители заступились, но, в общем, иконы они забрали, а святого – не смогли.
Потом всё сюда свезли – то есть, в дом исправника, прямо в холл, в котором мы сегодня были. Среди всех этих православных вещей и огромное католическое распятие оказалось – скорее всего, от ссыльных поляков – они здесь на житье были, и некоторые пятистенки от дома Кологривовых не так далеко стояли, судя по старым записям и ведомостям. Некоторые их дома были за лесом и небольшим круглым озером. Так вот, о распятии. Разницы, в общем-то, для христианина особой быть не должно – и там, и там Иисус, но у всех есть свои каноны изображения – словом, распятие было медным и тяжелым. Решили его повесить на стену и втолковывать крестьянам, что то, во что они верили веками – чушь, а верить теперь надо в то, что Ленин всегда будет жить.
И вот, в тот день, когда музей открывали, явилась комиссарша. Все было при ней: кепка набекрень, кожаная куртка, наган, красный бант, сигарета, – знаете, как с картинки. Среди экспонатов обнаружились и католические фигурки святых – думаю, что они, как и распятие, остались от ссыльных поляков. Старушки вспоминают рушники и иконы, украшенные бумажными цветами – это, наверное, униаты – грекокатолики, то есть.
Так вот, комиссарша пришла, толпа перед ней стоит: дети, женщины, старики, в основном. Что им там было делать? Не до этого им было. А комиссарша начала рассказывать, для чего им музей, конечно, всё приправляла лозунгами, до православных икон даже не дошла – сразу с католических святых начала. Назвала верующих идолопоклонниками, а потом остановилась и говорит:
– А знаете ли вы, как католики-паписты польские называют своего бога? «Пан Бог»! – и вдруг закатилась от смеха. Наверное, капитализм углядела в этом. И в тот момент, когда она смеяться начала, то самое медное распятие от стены отделилось и прямо на ее голову упало. Она даже крикнуть не успела. Кепка от удара не спасла – раскроило прямо надвое. Пятно с пола потом долго отмывали. С тех пор многие думают, что бродит ее призрак по дому, хотя и не имеет отношения к его владельцам Кологривовым совершенно никакого».
Курабье застряло в горле и, очевидно, решило остаться там насовсем. Все молчали, хотя, не думаю, что это была самая страшная история, которую мы слышали.
– Приятного аппетита, – выдавил Дима, обращаясь не к кому-то, а просто в воздух. Мне стало не по себе.
– А где именно на нее упал крест, можешь сказать? – осторожно спросила Ира, – я хочу убедиться, что сегодня на том месте я не стояла и знать, что его нужно обходить стороной за тридевять земель.
– Боюсь, нет, – Паша, кажется, был доволен произведенным эффектом, – но ты можешь просто не подходить к стенам, – он засмеялся, а Ира, театрально посмотрев на меня, изрекла:
– Кажется, это ты первая с ним познакомилась? И где ты находишь таких людей? Дима, ну ты хоть что-нибудь скажи!
– Я домой, – все так же, смотря в никуда, заявил Дима. Потом пару секунд подумал и сказал, глядя на нас всех: А может, это и к лучшему? Если что-нибудь случится, ну, например, это привидение комиссарши появится и решит нас убить, то мне не надо будет сдавать осенью конструкции. Ира возмутилась:
– Типун тебе на язык и большой…
– Так, подождите! – было забавно наблюдать за их перепалками, но я хотела еще много чего выяснить.
– Боже, ну нет, я не хочу… – Ира заныла, скривилась и закрыла лицо руками, – фу, ты только представь, Поля, мы стояли на том месте, где у нее вытекли мозги.
– Раскрою тебе секрет: каждое лето ты купаешься в реке или море, в которых кто-нибудь утонул. – я повернулась к Павлу, – Паша, подожди, – мне было одновременно и смешно и грустно смотреть на Иру, но отступать я не собиралась. Другое дело, что начинать разговор, кажется, надо было не с этого, а именно с Кологривовых. Иру теперь было не успокоить – всегда довольно ироничная и веселая, она, однако, могла впасть в панику, если происходила вещь, которой она не находила никакого рационального объяснения. Словом, ей нужно было контролировать ситуацию, а здесь все выходило из-под контроля. Одно дело – слушать и смотреть страшилки, другое – попасть туда, где страшные истории происходили взаправду. Я и сама была не в восторге от таких подробностей, но что поделать… В конце концов, мы чуть ли не каждый день проходили там, где кто-то умирал. Хотя, надо признать, картина, описанная Пашей, заставила меня вздрогнуть.
В соседней комнате раздался звонок, мы с Ирой и Димой переглянулись, а Паша пошел на звук. Вернулся он через пару минут.
– Ангелина Николаевна звонила. Спрашивала, как прошел первый день и все такое.
– Первый? – Дима округлил глаза, – у меня ощущение, что уже десятый. Не пойти ли нам спать, а?
Я бросила многозначительный взгляд на Павла и по ответному поняла, что он обязательно расскажет всё, но завтра, ибо если начать говорить еще и о других легендах, связанных с домом, они совсем сойдут с ума. Кажется, мои друзья сегодня оказались слишком уж впечатлительными.
***
Фронт работ оказался большим – я поняла, что Хвостов и не рассчитывал на то, что мы втроем (теперь можно сказать, вчетвером) справимся со всем фасадом. Кое-где на оголенном кирпиче были пустоты и сколы, где-то кладка нуждалась в восстановлении. Спасибо на том, что швы были в относительном порядке. Пока я думала над тем, нужно ли делать обессоливание кирпича, Паша щелкал полароидом и, судя по его страстному взгляду, собирался пробраться в дом. Крыльцо выглядело печальнее всего – и именно над ним сейчас склонились Ира и Дима, очевидно, думая, что же нам со всем этим делать.
– Мы тут уже третий день, и уже третий день я хочу отсюда сбежать… – медленно растягивая слова и не отрывая взгляда от крыльца, проговорил Дима, – а между прочим, бабушка мне говорила: приезжай, Дима, дед тебя на практику устроит, будешь сидеть, бумажки перебирать, ты это заслужил – сессию всего с одной пересдачей закончил. Бабушка делает классные пирожки с ревенем. Твоя бабушка делает с ревенем? – он повернулся к Ире.
– Моя бабушка делает самогон. Из ревеня можно сделать самогон? – спросила она, глядя на Диму. Он впал в ступор и быстро покачал головой.
– Ну, тогда не думаю, что ее интересует ревень. – пожала плечами Ира.
Кажется, Диме, выросшему в интеллигентной семье, было страшно представить бабушку с самогонным аппаратом, поэтому мне пришлось вмешаться.
– Сегодня начинаем счищать всю облицовку. Ну, то есть, сколько успеем за день, конечно, – удивленное лицо обоих друзей заставило меня уточнить свои слова.