Надежда Черкасская
Другая сторона стены
Дождь все так же не оставлял нам шансов на успех, и я подумала, не слишком ли глупой является вообще сама затея реставрации в такую погоду. Дима и Ира пошли в дом, чтобы попросить у рабочих несколько дощечек, какую-нибудь пленку или брезент, чтобы соорудить леса с навесами над той частью фасада, с которой мы хотели начать работать, благо о крыльце уже кто-то позаботился вчера. Решив еще раз уточнить наши планы у Хвостова, я направилась в дом, заодно поманив за собой Пашу – он явно не был против попасть туда еще раз.
– Меня беспокоит дождь, – посетовала я. – Если внутри при такой погоде еще что-то можно сделать, то есть ли резон обнажать кирпичную кладку и все остальное, даже несмотря на леса.
– Помнится, Фиораванти Успенский собор в дождливую погоду даже толком начать не смог, – Паша улыбнулся.
– Ну, положим, я не Фиораванти.
– Жизнь в XV веке – то еще удовольствие, – дополнил мой спутник, – монголы с одной стороны, Литва с другой, Крымский хан с третьей. Газет нет, книг мало – и те, в основном, в церквах или дворцах, ну и так далее. И это мне-то было бы скучно, если бы монголы не убили, а тебя бы посадили в терем и заставили орехи лущить.
– Хочется верить, что не зубами, – скептически заметила я, подавляя в себе желание спросить у Паши о том, что он знает о стоматологии на Руси в XV веке. Явно же: ничего хорошего.
Хвостова внезапно на объекте не оказалось – Копанов понятия не имел, куда он делся, археологи, как обычно, сидели в своих ямах, уткнувшись в землю, правда, сегодня уже в дождевиках. Единственные, кому сейчас было если не весело, то сухо и тепло, были, как обычно этнографы, которые поехали опрашивать очередную порцию стариков и, очевидно, пили сейчас чай с кондитерским рулетом за 6 рублей.
– Ладно, – я махнула рукой Паше, – мы всё отфотографировали и измерили – уже этого на сегодня хватит. Если Хвостов не объявится в ближайшие полчаса, мы пойдем на обед.
***
Обедать решили вместе со всеми в столовой при школе – ради практикантов ее все-таки открыли. Ожидаемый – вполне стандартный – ее интерьер дополнялся запахами, которые любой из нас мог узнать из тысячи: пахло котлетами, компотом и какао из каких-то столетних желудей. Несмотря на отсутствие изысканности, этот запах всегда предвещал грядущую сытость, и я, не будучи слишком привередливой в том, что касалось провизии, даже несмотря на то, что наши с Ирой желудки наполняла искусная стряпня Димы, была вполне довольна. Ира и Паша тоже не морщили носы, и только Дима, как всегда, считал, что он накормил бы нас лучше, хотя с сегодняшнего дня, после того как столовая заработала, не было смысла тратить время, энергию и деньги на готовку чего-то нетривиального.
– Нечего плитку лишний раз включать. Правила пожарной безопасности! – сказала ему Ира, угрожающе подняв палец. В руке был зажат кусок серого хлеба под кодовым названием «Урожайный», что тоже было, своего рода, символом какой-то стабильности в жизни.
Так бы и закончился этот день – в неопределенных мыслях о том, что делать с фасадом и, наверное, с очередным страшным рассказом Паши, если бы не суматоха за стенами школы, которую заметили студенты, сидевшие за столами ближе к окнам. Я присмотрелась и увидела УАЗик характерного серого цвета с синей полосой по боку. Кусок «Урожайного» так же, как и вчерашнее курабье, застрял в горле.
– Неужели кто-то уже что-то успел натворить? – рядом с нами вдруг оказалась преподавательница Паши – Марина Викторовна, – сказала же Сереже Куликову: перед выездом в поле подстриги волосы – местные твои косы не поймут. Тебя, Захарьин, это тоже касается, но ты хоть тут уже не первый год, – она запустила пальцы в свою короткую густую черную шевелюру, – Я уверена, что это Куликов с местными подрался, и теперь его ищет участковый.
– Марина Викторовна, – Паша встал из-за стола, – ну не паникуйте. Если бы подрался, то явно своим ходом не вернулся бы вчера в спортзал на базу, да и вы бы заметили. Может, это по другую душу.
– Вы же понимаете, что все равно по чью-то из наших… – обреченно сказала Марина Викторовна, отходя от нашего стола и направляясь в сторону дверей, очевидно, она хотела как можно скорее узнать, что же наделал многострадальный Куликов, – лучше бы я археологом стала. Лесным.
– Да уж, им-то явно легче, – усмехнулся Паша, собирая наши тарелки и ставя их на подносы. – В прошлом году вон одного змея укусила – так преподавателю яд пришлось высасывать, в позапрошлом двое особо одаренных ушли из лагеря в магазин в деревню и пропали. На два дня. Оказывается, они заблудились на выходе из деревни – пошли в противоположную от лагеря сторону. В итоге зашли в самую чащобу, потом поняли, что что-то не то, определили направление по солнцу и мху на деревьях. Пришлось лезть на дерево – увидели, где деревня – правда, не та уже, в которую ходили. Ну и отправились туда. Преподаватели уже с ума сошли – как ехать в город и родителям рассказывать, что эти дуболомы заблудились и пропали? Ну, вышли они к той деревне, где магазин, там их видели, а дальше следы потерялись. Вызвали милицию, конечно. Те их в бобик посадили, и давай круги по деревням наматывать. Так и нашли. А продукты из магазина они съели. А там на целый отряд было.
Пока Паша говорил, я увидела, как за его спиной возникли два милиционера. За ними шла Марина Викторовна. Судя по ее взгляду, ситуация явно была посерьезнее, чем гипотетическая драка Куликова.
– Лейтенант Соболев, участковый, – представился один из милиционеров – высокий и молодой парень с каким-то совершенно неподходящим ситуации мечтательным взглядом. Мне подумалось, что он недавно вступил в должность и мечтал о том, что будет спасать мир, – Товарищи студенты, на пару вопросов. Да успокойтесь, – увидев наши испуганные лица, он махнул зажатой в руке папкой, – вопросы не конкретно к вам, а вообще ко всем в поселке.
– Куликов ни с кем не дрался, – подтвердила наши мысли Марина Викторовна.
– Лейтенант Мягков. Тут у нас ситуация, – начал второй милиционер – пониже и постарше, – девчонка местная, пятнадцать лет, зовут Ксения Жданова, – он сделал знак своему коллеге и тот вытащил из папки фотографию. Девчонка как девчонка – в синих шортах и черной майке на видавшем виды велике, рыжеватые волосы чуть ниже плеч собраны в хвост. Рядом на траве валяется красный мячик, на заборе сидит рыжий кот.
– Всё было нормально, ездила в город к тетке – та ее возила по техникумам, выбирали, куда поступать. Из города приехала – ее видели работники вокзала вчера вечером. А до дома не дошла. Вот и ищем. Видели ее?
Мы дружно покачали головами. Приняв на себя роль старшего, за нас взялся отвечать Паша.
– Товарищи лейтенанты, мы с ребятами приехали позавчера. Всё это время были либо в школе, либо в музее, либо в доме Кологривовых – у нас практика. Из-за дождя рабочий день недолгий, сами понимаете. Живем перебежками – от школы к музею, от музея к усадьбе. Прогуляться не успели и никого не видели толком. Хотя… – он присмотрелся к фотографии, – я здесь не первый год, и мне кажется, девочку я мог видеть. Не ее бабушка живет в том большом зеленом доме с резными наличниками?
Милиционеры дружно кивнули.
– Только это прабабушка, – поправил его Соболев.
– Тогда прабабушку ее знаю. Она еще рассказывала, что ее бабка с сестрой у Кологривовых работали горничными. А девочку я в прошлом году видел только один раз – я как раз у ее прабабушки интервью брал, а она к ней приходила собирать огурцы на огороде. Вот и всё, что могу сказать. Поэтому, думаю, что, если бы встретил, узнал бы. Вам лучше у этнографов поспрашивать, – он показал на соседний стол, за которым сидела все та же Оля с длинной косой, а с ней несколько других девушек. – Они все время, что мы здесь, разъезжали по поселку и были даже в соседней деревне – в Посельском. Может, по дороге что-то странное или кого-то видели. Ну а мы теперь будем смотреть. Если вдруг что – сразу сообщим, будьте уверены.
– Ну, что ж, – милиционеры переглянулись, будто думая, не увезти ли всех находящихся здесь студентов на допрос в участок. Потом кивнули нам и направились в сторону этнографов.
– Лучше бы этому Куликову и правда кто-то нос расквасил, – тихо сказал Дима у меня за спиной. – Вот это уже точно не к добру.
Марина Викторовна тем временем переместилась вслед за милиционерами к другим ребятам, а мы остались стоять у своего стола.
– Мы приехали позавчера, а девочка пропала вчера вечером, – сказал Паша, беря в руки подносы с пустыми тарелками и стаканами из-под желудевого какао. – Вы же понимаете, что это плохое совпадение. Дима прав. Но мы ни в чем не виноваты, к тому же, надеюсь, что она просто где-то загулялась и теперь боится идти домой – в этом возрасте такое бывает. Ну, чего поникли? Я тоже новостям не рад, но не стоит думать, что нам всем придется худо.
– Паш, – я вдруг очнулась, – ты сказал, прабабушка этой девочки связана с горничной, которая работала у Кологривовых. У тебя в твоем блокноте что-то об этом есть?
– Известное дело, – ответил Паша, – но это уже чуть попозже, когда, наконец, сегодня всё расскажу.
***
– То есть, ты считаешь, что Софья не убивала эту самую невесту брата. – выдохнул Дима, пытаясь переварить рассказ. Было уже за полночь, а мы всё сидели и слушали. На самом деле, нельзя было сказать, что у Паши было много информации, вернее, ее было много, но ни один факт, записанный в его блокноте, никак не прояснял ситуацию.
Итак, была такая девушка – дочь местного земского начальника – Софья Николаевна Кологривова. Родилась она в 1845 году, в чем Паша был совершенно уверен, потому что у него была копия страницы из церковно-приходской книги одного из местных соборов. Ее отец по молодости лет участвовал в подавлении польского восстания 1830-1831 годов, а через некоторое время оказался вместе с семьей в Сибири, и, кажется, даже по доброй воле. Жена Николая Кологривова нигде не упоминалась – возможно, она умерла, а может быть, не пожелала жить вместе с мужем среди снегов и удалилась туда, где было потеплее. Еще у Софьи совершенно точно был брат по имени Иван – офицер. Отец Софьи собирал коллекцию странных пугающих безделиц – у Паши была ксерокопия фотографии, которая сама по себе была очень плохого качества, и на ней удалось разглядеть только обитый кожей ящик с какими-то колбочками и странную стеклянную шкатулку, в которой лежало что-то непонятное. Согласно воспоминаниям местной жительницы – Татьяны Ивановны Ждановой – прабабушки той самой пропавшей девчонки – ее родственница, служившая горничной в доме Кологривовых вспоминала о том, что Софья должна была выйти замуж за одного дворянина, коих здесь было не так уж и много. Брак этот, кажется, устраивался ее отцом, что, в принципе, для тех времен было в порядке вещей. Впрочем, воспоминания могут искажаться – это ведь часто как глухой телефон. И вот однажды в их доме появилась миловидная девушка Катерина, которая приехала в Пореченск навестить дядю – акцизного чиновника, но оказалось, что пока она ехала, тот успел умереть. Кологривовы приютили уставшую и убитую горем путницу, у которой, как оказалось, никого, кроме дяди, не было, а вскоре брат Софьи влюбился в девицу и сделал ей предложение. Через некоторое время она уехала поправить кое-какие дела в Тобольске, откуда была родом, а еще по прошествии нескольких месяцев в доме Кологривовых нашли ее труп. Софья же бесследно пропала в ту же ночь. Пропал и человек, за которого она должна была выйти замуж. Отец и брат Софьи прожили в доме еще несколько лет, после чего продали его и уехали в Петербург, оставив здесь всю мебель и даже странную коллекцию самого Кологривова.
– Что за страсти! – удивленно произнесла Ира, когда Паша закончил рассказ. – Похлеще бразильских сериалов по ОРТ. Там тоже всё время кто-то влюбляется, убивает, пропадает. А тут – жандармы! Или кто там? Земские начальники! И на тебе. Ящик для охоты на вампиров! А ведь это действительно он.
– Слушайте, это ненормально. Я думал, этой демонятиной в наших местах не увлекались, а тут вампиры. – Дима, кажется, попытался вступиться за честь родного края, и я слышала возмущение в его голосе.
– Завтра же выезжай с этнографами к местным бабкам и купи у них связки чеснока, – хихикнула Ира. – Тут уже ничего этого нет. Тем более, в этом ящике не демонятина, как ты выразился, а предметы, которые наоборот от нее защищают: распятие, святая вода, всякие чесночные экстракты, соль, наверное… Ну и револьвер с серебряной пулей должен быть. Я вот, например, духа комиссарши больше опасаюсь.
– А вы слышали байку, кстати? Про польского писателя Яна Потоцкого. Про него говорят, что он был не то вампиром, не то оборотнем, – сказал вдруг Паша.
– Это который «Рукопись, найденную в Сарагосе» написал? – вдруг спросил Дима. – Я фильм смотрел. Там всю дорогу тетки какие-то в купальниках.
– Всё у тебя не слава Богу, – скривилась Ира, – лучше бы о конструкциях думал, а не о тетках.
– Так я тогда еще не учился! – ностальгически вздохнул Дима, – можно было не о Самохвалове страдать, а о купальниках.
Я подавила в себе желание рассмеяться, понимая, что любая серьезная беседа с моими друзьями способна превратиться в балаган.
– Так и что с Потоцким? – спросила я у Паши.
– Ну, он покончил с собой. Серебряным шариком выстрелил себе в голову. Просто вспомнилось. Тут же поляки ссыльные жили.
– Так ты намекаешь на то, что он вампир? – спросила Ира.
– Не знаю, вампир или нет, а от его книги голова у меня сломалась. Может, энергетический? – усмехнулся Паша.
– Ну… что ж… – сказала я и почему-то замолчала. Свет под оранжевым абажуром стоящей на столе лампы слегка подрагивал, в комнате повисла тишина, и было слышно, как в выставочном зале надоедливо жужжит муха. Я оглядела своих друзей: Ира после долгого рабочего дня выглядела уставшей, но ее лицо все же выражало интерес к делу, Дима, потрепанный сегодняшней беготней с тачкой, в которую мы складывали счищенные с фасада остатки сколотой краски, штукатурки и развалившиеся кирпичи нижних оконных проемов, как ни странно, все еще был бодр. Я отметила про себя, что на практике по геодезии он постоянно ныл, и это продолжалось все две недели, что она шла. Здесь же, несмотря на то, что реставрация была делом посложнее, уже на третий день от него редко можно было услышать жалобы. Я подумала, что надо бы обратить на это внимание Иры. Может, он заболел?
Ну а если говорить про Павла, то в его глазах прямо-таки плясали искры. Мне стало интересно, почему он решил рассказать всё это нам всего на третий день знакомства. Неужели среди его одногруппников не нашлось никого, кто так же увлекся бы историей Софьи?
– И теперь ты хочешь, чтобы мы помогли тебе доказать, что Софья не убивала эту девушку Катерину, – Ира положила на блюдце вчерашнее курабье и теперь, видимо, задумавшись, нещадно терзала печенье, кроша его пальцами. – Но как? Если ты за предыдущие годы выяснил только то, что рассказал нам, то как мы сможем найти что-то новое, если даже в архивах ничего нет?
– Я уверен, что есть что-то в самом доме, что поможет нам это доказать, – тихо ответил Паша, – теперь, когда есть возможность попасть внутрь. Когда ты, Поля, переместишься внутрь, чтобы начать работать с потолком, быть может, у меня получится исследовать дом.
– Может быть, но это при условии, что Хвостов уедет куда-нибудь и желательно подальше, – сказала я, понимая, что вероятность здесь очень маленькая. Было похоже, что преподаватель не собирался отлучаться, а еще мне пришла в голову мысль, что он знаком с заказчиком напрямую и именно поэтому следит чуть ли не за каждым шагом всех, кто занят на реставрации.
– Может, ему надоест кружить над нами коршуном, и он устроит себе пару дней отдыха? – Паша пожал плечами.
– А этот дворянин, за которого Софья должна была выйти замуж… – вдруг вспомнила я, – кем он был, что здесь делал и как его звали? Этого ты не сказал.
– Ну, я искал сведения о нем, но архив мало что выдал, кроме должности, фамилии и имени. Он тоже был здесь полицейским чином, в его ведение входили ссыльные, пресечение попыток всяких революционных сборищ и новых восстаний. Фамилия его была Залесский, а звали… Михаил.
Я вздрогнула и понадеялась, что никто ничего не заметил, хотя боковым зрением уловила на себе взгляды Иры и Димы.
– Вообще-то… – вдруг выдохнула Ира, – мы не любители ввязываться в сомнительные авантюры. Но я бы, например, не хотела, чтобы через сто с лишним лет после моей смерти меня посчитали убийцей. Если ты уверен, что она никого не убивала и думаешь, что найдешь тому подтверждение внутри дома, то… мы попробуем три недели забалтывать Хвостова расспросами. Хотя бы потому, что мне интересно знать, прав ли ты. А вы что скажете? – она повернулась ко мне и Диме.
– Я за, если это никак не угрожает нашим жизням и здоровью, – усмехнулся Дима, – хотя перспектива умереть не так уж ужасна по сравнению с повторной встречей с Самохваловым.
– А ты, Поля? – спросил Паша. Перед мои мысленным взором предстала история Софьи, девушки, которая в любом случае давным-давно умерла. Было ясно, что многие детали паззла не сходятся. В конце концов, какая может быть опасность в том, чтобы просто побродить по дому и простучать стены под предлогом выявить вызывающие интерес пустоты? Если это поможет Паше успокоиться и переключиться на другие исторические темы, то почему нет?
– Загадки в полумгле… – я улыбнулась и вытянула руку в середину стола, – что ж…это тот случай, когда тайну человека нельзя разгадать, не раскрыв секрета дома, в котором он жил.
Паша тоже вытянул руку и положил на мою ладонь, вслед за ним то же самое сделали Ира и Дима.
***
Ира уже давно крепко спала, а я всё ворочалась, вставала и ходила по нашей каморке. За один день снова произошло слишком много. Опять моросил дождь, и мы работали под навесами лесов. Паша наконец рассказал нам всё, что знал о Софье. А еще в поселке пропала девочка-подросток. За день ее так и не нашли, и это не вызывало ничего, кроме неприятного липкого чувства… страха ли? Нет, какой-то пугающей безнадежности. Я сама жила в сельском местности и не могла припомнить, чтобы у нас кто-то пропадал, если только это не был какой-нибудь местный пьяница, ушедший в нетрезвом виде ночью в сторону реки и совершенно закономерно утонувший. Пропасть в родном поселке, где все друг друга знают – очень странно, и было ясно, что ничем хорошим история не закончится.
Я снова, как и позавчера, встала у окна, взявшись за облупившийся подоконник. Во внутреннем дворе музея вдали тускло светилась та лампочка, под которой мы с Пашей позавчера вели беседу, сидя на бревне. В голове пронеслось имя жениха Софьи.
– Михаил… – тихо сказала я. – Интересно, хотела ли она замуж? И каким он был? А каким был ты? Я даже не успела узнать.
Ира зашевелилась во сне, я слегка вздрогнула и, кинув еще один взгляд на улицу, отправилась спать. Тусклый свет уличной лампочки у стены покачнулся, слегка задрожал и на миг почти погас, так, будто его на мгновение заслонила чья-то тень, а из оконной рамы раздался чуть слышный свист ночного ветра.
Птица под стеклянным колпаком
Оправдываться перед заботливым родителем за свое позднее возвращение (между прочим, без лыж!) мне не пришлось – когда я, красная и запыхавшаяся, добралась до дома, уже совершенно стемнело, но отца дома не было – очевидно, он все же задержался в своей конторе. Зато неожиданно получила нагоняй от Федота – у старика именно в тот вечер обострились и слух, и зрение, и он разохотился меня повоспитывать. С памятью, впрочем, у него всегда было всё хорошо.
– Где это вы, барышня, запропастились?! – возопил он, увидев, как я пытаюсь проскользнуть в дом незамеченной. На миг я ощутила себя ночным татем или каким-то еще неуместным созданием, которое пробирается в чужой дом и беспокоит честных людей. Словом, совершить проникновение в собственное жилище, не привлекая к себе внимание, было решительно невозможно, потому как Федот расположился аккурат у главного входа в ворота.
Завидев его, я первым делом подумала, что отец уже вернулся – иначе бы зачем Федот стоял тут с санями – и уже приготовилась выслушать продолжение сего – отчасти – заслуженного выговора. Однако же, кучер, словно прочитав мои мысли, сказал:
– Батюшка ваш, храни его Господь, всё задерживается у себя, в конторе-с. Приказал никак не раньше полуночи за ним ехать. Так и где же вы были-с, барышня?
– Ох, ты и не представляешь, Федот! – я всплеснула руками, силясь за те две секунды, что переводила дух, выдумать хоть сколько-нибудь правдивую историю о моих несносных похождениях. Такой, которая сошла бы только для Федота, явно было недостаточно, ведь отец узнает о позднем возвращении именно от него, и потому я решила не выдумывать ничего слишком сложного. Заблудиться в лесу, который знала, я не могла. Об опасностях и приключениях, и уж тем более о том, что моя нога, одетая в чулок, предстала пред ясным взором ссыльного доктора-мятежника, и говорить было нечего. Ответ пришел сам собой, совсем неожиданно и был слишком уж простым.
– Я ходила в лес на лыжах, – начала я. Нужно было держаться как можно ближе к правдивой истории, старательно вымарывая из нее лишь Яна Казимира. Оставалось надеяться на то, что самонадеянный светило медицины никогда не встретится с отцом и не разговорится с ним обо мне. – Долго гуляла, а ты ведь знаешь, с каким трудом надо прокладывать лыжню. Конечно, надо было взять кого-то с собой – Варю или Татьяну, но отвлекать их мне не хотелось. К тому же, день был чудесный. Словом, я долго бродила по лесу на лыжах, пока не поняла, что начинает темнеть. Тогда уж я спохватилась, собралась возвращаться, а темнело так быстро, что я заторопилась. Тут как-то всё в один миг случилось: и ворон закаркал в ветвях, и я споткнулась, лыжа свалилась с меня, а нога и вовсе под снегом оказалась. Пока я пыталась обратно встать на лыжу, неудачно наступила на нее – словом, она сломалась. Так я и ковыляла по лесу, видишь, как утомилась. Так что, дорогой Федот, пусти уж меня домой, пока я не простудилась. Тогда уж от отца не только мне попадет.
Уже лежа в теплой постели, где под периной таилась заботливо отправленная туда Татьяной круглая медная грелка с длинной ручкой, я силилась начать думать о превратностях судьбы, но горничные никак не желали оставлять меня одну. Сначала Варя принесла поднос с едой, справедливо решив, что я голодна. Конечно, есть прямо в постели было не слишком-то хорошо, но обе сестрицы почему-то решили, что со мной нужно обращаться, как с уже простудившейся, и никак не хотели слушать отговорок. Варя накормила меня какой-то раскольничьей[1] плоской и широкой лапшой, сваренной на гусином жиру и чрезвычайно вкусной. Она предложила мне вкусить и чиненых кишок, но я отказалась, чувствуя, что достаточно с меня на ночь и гусиного жира. Варя, которая, собственно, и занималась у нас готовкой, была чрезвычайно горда тем, что у нее в обиходе имелась московская книга с красивым названием «Новейшая опытная искусная экономка, стряпуха и постная повариха». Книга, в противовес своему названию, была не новейшей – ей было больше тридцати лет, но, судя по тому, как Варя готовила, сами рецепты были и вправду недурны. Я заглядывала в книгу несколько раз, и у меня вызывало недоумение то, как выглядело ее содержание: «Бульон варить», «Гуся чинить и жарить», «Карпов варить», – гласило оно. Казалось бы, должно быть написано «кишки чинить», но нет – кишки выбивались из ряда и были просто «кишками чинеными».
После супа с раскольничьей лапшой я уже готова была уснуть, дабы избежать разговора с и без того уставшим от своих дел и забот отцом, но стоило только уйти Варваре, как пришла Татьяна. Сквозь подступающий сон я не слишком-то их отличала – так они были похожи своими вьющимися рыжими волосами и веснушками, но у Татьяны голос был чуть погрубее, и ясно было, что это она. Девица принесла мне рюмку малинового вина с какими-то сладко пахнущими травами. Я была готова выпить что угодно, лишь бы этот странный день наконец-то завершился отдыхом, но вино оказало на меня странное воздействие – мое тело погрузилось в теплые волны наступающего сна, а вот разум никак не засыпал. Вернее, это теперь мне так кажется, но я помню, что на меня наплывали странные видения. Вот я снова иду по лесу. Из-за высоченных деревьев выглядывают два зеленых глаза. Кошачьих ли? Они становятся больше, все растут и растут, и в конце концов заполняют собой всё пространство. Вот я поворачиваюсь и хочу убежать, но с другой стороны вижу уже знакомый силуэт. Ян Казимир идет мне навстречу, и на его красивом лице тоже зеленые глаза. Он приближается, и глаза почему-то вспыхивают красным огнем, а вдали начинает завывать ветер. Или это воют волки, далеко-далеко, в сотне верст выше по карте, в темной заснеженной тайге?
***
Утром я застала отца уже собранным – позавтракав, не дождавшись меня, он направлялся в свою неизменную контору.
– Вчера пришло письмо – приказывают посчитать и составить списки всех ссыльных, которые ведут праздную жизнь – ровно ничего не делают, чаще это, правда, случается по деревням. Это городские жандармы говорят – и я готов поклясться, что многое из сказанного так и есть. Всего ссыльных только в нашем городе более двух сотен душ, а в округе – более четырех сотен. Много из них, справедливости ради, ведут себя тихо и вполне умеренно. По большей части, это те, кто сослан административным, а не судебных порядком на жительство и поселение и те, кто не лишен всех прав состояния или не лишен их вовсе… Ну, что ж… Стало быть, будем препоручать особо зарвавшихся крестьянам-старожилам – пусть перевоспитывают.
– И много таких нынче? – я очень хотела внести дополнения в еще не начавший составляться список отца. Первой фамилией там должна быть «Маховский». Уж его стоит на воспитание не то что крестьянам-старожилам – черту лысому передать!
– Ну, не то чтобы… – растерянно ответил отец. Выглядел он так, будто что-то забыл. Как выяснилось, и вправду было так.
– Ох, вспомнил. Слушай, Софьюшка, сделай-ка доброе дело. У моего артефакта – ведьминской кости – ни с того ни с сего подставка деревянная треснула, под которой эта кость лежит под стеклом. Так и все бы ничего, а ты ведь знаешь, узор на ней был красивый выжжен. Может, если Федот свозит тебя к стеклодуву, там найдется кто-нибудь, у кого кочережка есть для выжигания?
Отец был верен себе – с одной стороны, надо было составлять списки ссыльных, с другой – обязательно решить дела со своими артефактами. Я решила, что болтаться без подставки опасной кости никак нельзя – чего доброго, Варя с Татьяной не удержатся от искушения да попробуют стать невидимыми, и согласилась помочь. Однако, взяв в руки артефакт, накрытый пузатой стеклянной крышкой, я увидела, что трещина пошла не только по подставке, но и по стеклу. Это открытие заставило меня задуматься над тем, что же такого могло приключиться в кабинете отца. Кажется, он и сам не совсем понимал, откуда эти трещины, но раздумывать над этим ему утром было недосуг.
Через четверть часа Федот умчал отца в контору земского исправника, а еще через три четверти часа мы доехали до Базарной площади, которая, как и всегда, была заполнена народом. Через неделю начиналась ярмарка, куда съедутся торговцы маслом, жиром, мягкой рухлядью[2] и всем, что только можно продавать в наших краях, а пока все шли кто куда по своим неотложным делам или попросту шатались без дела – быть может, среди праздно шатающихся были и ссыльные, но их не так уж просто было узнать с первого взгляда. В конце площади возвышалась одна из нескольких наших белых церквей – Пятницкая, по правую сторону от нее громоздились каменные и деревянные дома и магазины. Сюда-то и привез меня Федот – аккурат к стеклодувной мастерской – довольно справного каменного дома с резными ставнями. У хозяина здесь трудились не только стеклодувы, но и резчики по дереву и прочие мастера, которые часто бывают так нужны. Федота я отпустила на вольные хлеба и сказала, что прогуляюсь по городу, на что он, ворча, заметил, что мне не следует оставаться одной после вчерашней прогулки.
Войдя в дом, я увидела множество полок, на которых громоздились бутыли, вазы и склянки разных форм, размеров и цветов. Утренний розово-золотой луч солнца врывался в одно из окон и подсвечивал их, проникая сквозь каждое стеклянное творение. Ко мне из дальних комнат, где, должно быть, стояли печи, вышел пожилой бородатый человек – я видела его пару раз, но это был не хозяин мастерской, а он из стеклодувов.
– Доброго утра, барышня. Чего изволите-с? – он слегка поклонился и, достав из кармана чуть закопченный носовой платок, вытер лоб, покрытый испариной.
Я достала из кожаной дорожной сумки несчастную подставку, которая раскололась ровно посередине на две части. Узор из роз был безнадежно испорчен.
– Есть ли у вас человек, который сможет что-нибудь с ней сделать? Или, в крайнем случае, делать новую подставку? – осторожно спросила я.
– Имеется таковой, имеется, барышня, – стеклодув закивал, – ссыльный поляк, если вы не против.
Я с трудом подавила едва не вырвавшийся наружу кашель, улыбнулась и кивнула. В конце концов, Ян Казимир не был единственным ссыльным. Возможно, человек, который как-нибудь сладит с этой подставкой, окажется не таким самонадеянным нахалом.
– Яков Иванович, посмотрите-ка, пожалуйста, голубчик, – воскликнул стеклодув. Полумрак мастерской, казалось, зашевелился и через несколько мгновений оттуда вышел высокий черноволосый мужчина. Он был явно моложе моего отца и всё же вполне годился мне в отцы. Сложно было определить его возраст так сразу, но я подумала, что ему должно быть не больше пятидесяти, хотя выглядел он все-таки чуть более молодо. Пронзительные черные глаза, спина прямая, словно штык от ружья проглотил, прямой, чуть длинноватый нос. Словом, весь он был какой-то прямой и даже немного чересчур. Единственное, что выбивалось из этого прямого ряда – поляк хромал, припадая на правую ногу. Как только «Яков Иванович» заговорил, стало ясно, что он, конечно же, Якуб Ян – акцент был уловим, хотя он и старался говорить по-русски ясно и правильно. В нем я не увидела ни ярости, ни дерзости – ничего того, что было во взгляде Яна Казимира.
– Яков Иванович Мацевич к вашим услугам, – он подошел ко мне и, приняв из моих рук подставку, начал ее осматривать. – Хорошая была работа. Даже есть чувство, будто я где-то видел эти узоры… – он еле слышно вздохнул, – но кочережка тут нужна тоненькая, а я ее, как на грех, забыл. Если вам угодно, чтобы я начал прямо сейчас, то мне нужно отлучиться домой за инструментом. Правда, боюсь, что скоро я не дойду – нога, видите, покоя не дает. Оступился вчера и вывихнул.
