Надежда Александровна Белякова
Чудо-нитка
– Ах! Папа! Ну это уж слишком! – расстроилась царевна.
– Молчи, дочка! – прикрикнул на неё царь и приказал стражникам: – Вот вы, стражнички, и будете злючку-невесту для Ильи искать, присматривать!
Потом, грозно посмотрев на Илью, он сказал ему:
– А… Ты, Илья, чего здесь ждёшь-дожидаешься? Иди домой, наказания ожидай! – сказал он Илье.
И пошёл Илья понурый, печальный. И стала с того дня вся-то жизнь ему не в радость. Всё из рук валится. Всё хозяйство забросил.
Ждёт-дожидается злую невесту, а сам-то всё думает: «Как бы мне от напасти этой избавиться?»
И… И придумал.
– Придумал я, что стану с этого дня злым. Да что там злым! Таким злющим! У-у-у, что на всё царство прославлюсь. И приказ царя выполнить станет невозможно. И уж тогда ни одна злючка за меня замуж не пойдёт, побоится со злыднем жизнь свою загубить!
Решил стать Злыднем… И стал!
Страшным Злыднем. И так наш Илья злобством своим прославился на всё-то наше царство, что иначе как Злыднем никто его с тех пор не величал. Так живёт Злыдень, поживает. Злобствует потихоньку.
А злючки-невесты словно вывелись! Кому охота век со злыднем маяться? Забоялись девушки, кто на выданье.
Правда, и соседям житья не стало. Где кого встретит, так уж неизменно заругается. Да так злобно! Злющий стал. А то, бывало, и трёпку задаст! И решили соседи: «А ну его, этого Злыдня!»
И подальше от Злыдня селиться стали. Убрались подобру-поздорову. Один-одинёшенек в родной деревне Злыдень остался. Как-то стал и от родной речи отвыкать. Злиться-то не на кого.
Целыми днями молчком. Бродит один по опустевшей деревне. Только с псами бродячими перегавкивается-перетявкивается.
И со временем выучился он по-собачьи вроде как разговор вести. Особенно в лунную ночь.
– У-у! У-у-у-у! – так подвывал он собакам, оставшимся в опустевшей деревне.
Подпевать-подвывать им научился. Но уж очень одиноко ему было. Порой – ну невыносимо! Как-никак, а раньше с соседями поругивался – вроде как общался. А теперь… Эх! Конечно, теперь они далеко. Поселились подальше от Злыдня, за лесами, за полями.
И стала его тревога одолевать: «А ну как забудут, каким я Злыднем стал? И приказ царя возьмут да и исполнят! – испугался парень и решил:
– А я им всем, всему царству, напомню о себе. А как напомнить? Никого ж поблизости нет. А починю-ка я старую мельницу. На крылья мельницы повешу большущие корзины. Наполню их камнями, сорняками. Дождусь, когда ветер посильнее поднимется, и…»
И так и сделал. И посыпались на поля соседей и сорняки, и камни. Словом, себя не щадил – всё корзины с этим сором грузил, пока совсем силы его не покинули. Ух! Да! Испоганил!
Совсем поля соседские испоганил. Все камнями да сорняками усыпал. Казалось бы, радуйся, веселись, Злыдень Иванович. Ан нет!
Оглянулся однажды, а ведь и свои-то поля да грядки тоже испоганил! Да! Урожай ему нынче не собирать! И опечалился Злыдень, глядя на всё это. Призадумался: «Оголодал совсем. Эх! Была не была! Пойду к людям, а там будь что будет».
Взял посох и пошёл. Через лебеду пробирается, о камни спотыкается. От тоски на луну воет. И, увидев огоньки вдали за лесами, обрадовался:
– Ой! Никак деревня показалась.
А вскоре средь рассветных туманов поля засеянные показались. За окошками жизнь людская шуршит, шевелится, колобродит. И от радости, что к людям вышел, громко закричал:
– Эй! Люди! Оголодал я совсем! Дайте работу какую-нибудь! Мочи нет больше злобствовать в одиночестве!
А народ как увидал его – так топоры да колья похватал! И на него, ослабшего, оглодавшего, наступают. Ох! И ему в ответ кричат:
– А делать-то что можешь? Только злобствовать? А? Злее пса сторожевого стал!
– Так псом сторожевым и возьмите. Своих – ни-ни, не обижу! От воров, безобразников охранять буду! Кормите только! Не бросайте одного. Одичал я совсем… – чуть не плача, каялся Злыдень.
Подумали люди, подумали. И задумались: «А что? Прежде-то какой совестливый, сердечный парень был. Нужно его пожалеть. Раз покаялся, осознал. Возьмём его сторожем? Возьмём!!! Не чужой он нам, может, и впрямь одумался!»
Приняли его люди. С тех пор воровства и безобразий всяких поубавилось. А со временем и вовсе не стало. Потому что, если Злыдень услышит где какой шумок, так он тут как тут.
И такая слава по всему царству про хорошего сторожа Злыдня пошла! А он старается: день и ночь с колотушкой ходит, нет ли где беспорядков, присматривает. Со временем стали и другие деревни под его защиту проситься. Тем более что большущая свора при нём собралась верных собак. Он запросто с ними перетявкивался, по-свойски с ними перегавкивался. И стал ему собачий язык как родной. И потому псы, при нём состоящие, где чего подозрительного видели, мигом ему докладывали.
А времена-то были неспокойные. Соседнего царства войско нашему царству угрожать стало. И повелел царь к войне готовиться. Своё войско собирать. Плач по всему царству слышен. Мужиков в солдаты забирают.
Ох! Как не хотелось Злыдню во дворец идти! Всё боялся: а ну как вспомнит царь о своем указе да и женит его на первой встречной злюке. И собрал он псов со всего нашего царства и двинулся со своим несметным войском ко дворцу.
– Ав-ав! Гав-гав! – издалека войско его слышно! Он идёт. А от лая собачьего земля содрогается. Впереди – Злыдень, словно атаман лихой.
– Ну, верные мои друзья! Гав-гав-гав! Помогите, не подведите в трудный час! Гав-гав-гав!!!
– Гав-гав!!! Гав-гав!!! – отвечают Злыдню верные псы.
– Позлее будьте! Чтобы все видели, что ежели найдётся злючка-невеста, то ждёт её со мной собачья жизнь! – просил их Злыдень.
– Р-р-р! Гав-гав! – подбадривало Злыдня его хвостатое войско.
– Спасибо вам! Верю, что защитите меня от напасти! – благодарил их Злыдень.
Да чего там невесты, народ как увидел его псовую рать – врассыпную кто куда. Так дошли они до дворца. Как обычно, стражники всё те же в теньке прохлаждаются, но как завидели, как услышали, так сразу:
– Беги, спасайся кто может! – завопили.
И их точно сдуло! Царь из окошка в высокой башенке выглянул. Смотрит на Илью с войском его и дивится. А как узнал, так сразу же ему крикнул:
– Эй! Это ты стражничков моих разогнал? Да и шут с ними! А я тебя помню, мы ведь с тобой давние приятели. Помнишь те дела давние?
– Как забыть, царь-батюшка!
– А ты, я вижу, большой затейник. То кошечек по всему нашему царству-государству ловил. Теперь собачками увлекаешься. М-да. Но к делу. Просьба у меня, Илья, к тебе есть. Соседнее царство разбоем нам грозит. Защита нам нужна. А твоего собачьего войска, думаю, всякий испугается. А кстати, отчего ты злыднем этаким стал, что всё царство мое о тебе судачит? Или указ тот в точности исполнили и на злой невесте тебя женили? – полюбопытствовал царь.
– Никак нет! Не нашлось в твоем царстве злой невесты, потому что как услышит любая злючка обо мне, Злыдне, так сразу шёлковой становится, кроткой голубицей.
– Ха! Ха! Так, значит, тебе благодарность надо за то, что наши девицы далеко славятся и красотой, и кротостью своей. М-да. Ну а теперь шутки в сторону и слушай меня. Коли Отечество защитишь – полцарства твои. Ну и, как водится, замуж дочку мою вместе с короной бери, чего уж там!
– Так что же, дочка твоя и есть самая злющая невеста во всём царстве? Это что же, и есть твоё наказание за то, прежнее?
– Да нет же! Что ты? Мне, отцу, обидно даже такое слышать. А самым страшным наказанием для тебя была жизнь в страхе и ожидании наказания. Так что, считай, отбыл ты наказание. А дочка моя – девушка хорошая.
Хотел царь ещё что-то Илье сказать, да тут такой шум со стороны вражеского войска поднялся! Это войско соседнего царства на наше войной двинулось. Лязг, топот, выкрики, вопли, собачий лай чуть позже. А Злыдень, то есть Илья, обратился к своим верным псам. А те только этого и ждали: когда можно будет броситься в бой. Как увидело вражеское войско эту тьму-тьмущую разъярённую, так и бросилось бежать. Бежали, только пятки сверкали.
Так наш Илья победил врага и надолго отбил охоту наше царство и войско беспокоить.
А уж как увидел дочку царскую, царевну, то есть невесту ненаглядную – так и вовсе от души отлегло, потому что слово царское верное: хорошая девушка. Хоть и царевна, а не спесива, сердечная, приветливая… И такая красивая, что глаз отвести, налюбоваться ею Илья не мог.
Всё-то царство-государство пировало на их свадьбе.
Так что: было ль, не было ль? Что зря голову ломать… Сказка-то всё одно – кончилась.
Белая верблюдица
Третий день суета в избе. Мамонька нашего Ванюши старается: штопает, латает, праздничную рубаху сына обновляет. Одну заплатку краше другой нашивает. И потому то рукав алыми розами на локтях полыхнёт, то бока развесёлым горохом пестреют. И в клеточку, и в полосочку лоскут хорош. Красота, да и только!
Старается матушка к базарному дню поспеть! Чтобы сыночек её ненаглядный, Ванюша, не хуже всех на базаре был. Парень он видный, но молодой ещё. И для пущей серьёзности кудри свои буйные перед зеркалом то так, то эдак расчёсывает. Всё прихорашивается Ванюша, в город на базар собирается. И уж сколько скопила мамонька, столько и спрятала в узелок, что собрала ему в дорогу, с уложенными туда же огурчиками да помидорчиками. Путь-то неблизкий.
Утром базарного дня благословила она сыночка и подала ему тот узелок, что припасла накануне. И, провожая его до порога, успела ещё раз вразумить его перед дальней дорогой:
– Ты, Ванюша, на пустяки деньги не трать! Воришек опасайся!
– Да не тревожься, мамонька! – целуя её на прощанье, ответил сын.
С тем и пошёл Ваня в город. А утро выдалось ясное. Денёк погожий. Идёт Ванюша, посвистывает. А как пришёл на базар, так глаза и разбежались. Народ толпится, суетится! Кто товар раскладывает, кто расхваливает, кто торгуется, а кто-то сразу покупает. Со всех сторон звучит:
– Налетай, раскупай! Балалайки! Лапти! Пряники! Калачи! Хватай, пока горячи! Будет с чем хлебать щи! Колотушки-погремушки – весёлые игрушки! Яблоки мочёные! Орехи калёные! Хомуты, топоры, бусы-мониста, расписные коромысла!
– И правда, хорош базар! Шумит, бурлит! – обрадовался Ваня.
И чего только не привезено было в тот базарный день! Дивился разному товару и Ваня, расхаживая по базару, на котором в тот день всё, чего душа пожелает, на возах привезено, на прилавках базарных выложено: и для объедения, и для утепления, и для увеселения – ну всё привезено, ничего не забыто! Ох! Кипит базар! Шумит торговый люд! Покупатели с продавцами торгуются. Зеваки зевают да глазеют. Базар – он и есть базар!
Но особенно поразило Ваню то, что продавали купцы заморские. Они были диковинно, не по-нашему одеты. В ярких шёлковых узорчатых халатах, перстни на их руках ярко сверкали. Даже среди всего базарного роскошества товары их, да и сами они, уж очень выделялись.
На их прилавке царила сплошная красота: кувшины да вазы, посуда чистого золота – всё сверкало искусной работой и драгоценными камнями. Толпа изумлённых зевак облепила их прилавок. Но наш Ванюша пробился сквозь эту толпу. И остолбенел от восхищения от того, как на солнце всё роскошество переливалось и сияло. Без счёта бусы, кольца да броши по прилавку горками свалены были! Отродясь Ваня такой красоты не видал. Сами купцы в шёлковых халатах, цветастых, причудливо расшитых. На головах тюрбаны лихо накручены и перьями да каменьями разноцветными украшены. Да! По-всему видать – богатые восточные купцы.
Но главное, от чего Ваня, как увидел, глаз отвести не мог, – это не богатства-диковинки, а белая-белая Верблюдица. Такая белая, точно первый снежок, только что выпавший. Стояла она в стороне у забора, неподалёку от прилавка тех восточных купцов. Сбруя её от сверкания золотых и серебряных украшений с обилием щедро рассыпанных по ней самоцветов ослепляла Ваню невиданным великолепием. Смотрит Ваня – богатейшая сбруя! Но нет, не сбруей залюбовался он! На Верблюдицу смотрит – и насмотреться не может… И в её карем взгляде верблюжьем очарованный Ваня отражается, точно в омуте бездонном. А в Ваниных ясных очах Верблюдица застыла, потому что уж больше ни на что другое глаза его не глядят! Кроме неё одной, ничего вокруг не видит Ваня. Её диковинная красота словно впечаталась в самую серёдку Ваниного сердца. И забилось оно часто-часто от умиления и томления неясного, словно в сладком сне.
Но сон этот вмиг развеяли галдящие над самым Ваниным ухом те самые купцы заморские. Они, похлопывая Ваню по плечу, подмигивая ему, стали ему предлагать:
– Эй! Вань! Коль приглянулась тебе Белая Верблюдица – бери ее себе! Вместе со сбруей отдадим. Видишь, как камни драгоценные так и блистают! Мы, восточные купцы, щедрые! Бери, а в обмен – твой узелок всего и возьмем. С огурчиками, с помидорчиками да и с пятаком, что на дне твоего узелка лежит. Смотри! Смотри! Уздечка бесценная, чистым золотом украшена. Бери, а не то передумаем!
«Подумать только! Восточные купцы, нисколько не торгуясь, этакое чудо почти задаром отдают! Безо всякого сожаления, вместе со сбруей бесценной, целую верблюдицу. А я-то, когда на базар шёл, курицу всего-то сторговать мечтал!» – онемев от изумления, думал про себя Ваня.
Стоит, от счастья слова вымолвить не может. Только узелок протянул им. Один из купцов отошёл, чтобы подвести под уздцы Ване Верблюдицу, а остальные двое скорее развязали узелок, что Ване матушка собрала, и, очень довольные, за обе щеки стали огурчики-помидорчики уписывать.
Из опасения, как бы не передумали восточные купцы, Ваня, как только из рук купца уздечку принял, так сразу же поспешил увести Белую Верблюдицу подальше от их прилавка. Ведёт он её прочь с базара и сам с собою в глубоком изумлении рассуждает: «А ведь чудно всё это! За такую малость, за небогатые наши с мамонькой сбережения в один пятак – а такую красоту не торгуясь отдали. И, что того чуднее, так это то, как радостно набросились они на огурчики-помидорчики, что в узелке были! Словно не купцы богатые, а…»
Но не успел Ваня все это обдумать хорошенько, как услышал вдруг где-то рядом совсем тихий печальный вздох и нежный девичий голосок, который совершенно внятно произнёс:
– …А проходимцы-оборванцы!
Ваня оглянулся по сторонам, пытаясь понять, откуда дивный голос послышался в ответ на его мысли. И увидел, что эта самая Белая Верблюдица, вздохнув глубоко и печально, продолжила совершенно девичьим голосом, озадачив этим Ваню до крайности:
– Не купцы это вовсе, Ванечка! Не купцы, а обманщики!
– Свят! Свят! Это что же получается? Почудилось мне или вправду животное по-нашему изъясняется? А может быть, ворожба? – пробормотал Ваня, озираясь по сторонам.
А Верблюдица ему в ответ:
– Ворожба! Ворожба, Ванюша, самая настоящая и есть. И, знаешь, пойдём-ка побыстрее отсюда, Ваня! Уведи-ка ты меня с базара, а по дороге я тебе всё объясню. А пока прими сердечную мою благодарность за то, что выкупил ты меня у обманщиков – купцов-чародеев. И оттого, что вызволил ты меня, спали с меня на свободе чары окаянные – речь человеческая ко мне вернулась! – сказала она, стараясь говорить потише, чтобы только Ваня её мог слышать.
Но Ваня возразил ей:
– Да почему же это обманщиков? Я сам их товар видел. Товар отменный. Сам любовался, насмотреться не мог. Вон, оглянись! Сама увидишь, сколько народу и сейчас у их прилавка толпится, любуется! – возмутился Ваня, услыхав такую напраслину.
И тут Верблюдица возразила ему:
– Да чары все это! Чары, Ваня. А чары они наводить ох умельцы! И меня, честную девушку, околдовали и в верблюдицу превратили! – упорно возражала ему Белая Верблюдица, стараясь объяснить ему, что к чему.
– Да что ты? Для чего это?! – удивился Ваня.
– Чтобы была бессловесной прислугой. Чтобы ту рухлядь, рвань, осколки да обломки, что они перед народом на прилавок выкладывают, огромными тюками покорно перетаскивала с базара на базар. И ни словечком возразить не могла, – горестно вздохнув, объяснила Белая Верблюдица.
– Так ты что же? Не Верблюдица вовсе? – в ужасе переспросил Ваня.
– Да нет же! Ваня! Не знала я, чем они промышляют, вот и пошла на свою беду к ним в прислуги. А как узнала, что они обманщики-чародеи, бежать хотела да обличить их, бессовестных. Да не успела я. Околдовали. Кого хочешь – всех околдовать могут! В услужении у них и мухи-чаровницы. Вьются, жужжат перед носом покупателя. Чары наводят. Так от этих чар вся та рвань да обломки то коврами роскошными узорчатыми мастерской работы, то бесценной золотой и серебряной посудой кажутся, – объясняла она, позвякивая драгоценной уздечкой.
Но крайне озадаченный Ваня ей возразил:
– Да ну! Право слово… Что такое говоришь? Зачем эта напраслина?
– А ты не спорь, Ванюша! А лучше посмотри на мою уздечку, что так крепко в кулаке сжимаешь! – сказала Верблюдица, опуская голову поближе к Ване.
– А вот и посмотрю-у-у! О! Это что же такое делается?! Это что же такое! Люди добрые! – воскликнул Ваня в крайнем изумлении, глядя то по сторонам, то на потёртую, кое-где в узелках уздечку. Видимо, она так износилась, что не раз рвалась, и кому-то приходилось её связывать. Но за разговором базар был далеко позади. А эта рвань вместо той, сверкающей золотом и драгоценными камнями, уздечки лежала на его ладони.
– А ты мне не верил! Говорю же тебе, Ваня, чары. Чары всё это! Так и покупателей своих они обманывают, мерещится людям на рынке, что лежит на их прилавке роскошь невиданная. Всё сверкает-сияет; что посуда золотая, украшенная драгоценными каменьями, что ковры восточные с узорами невиданными, что халаты шёлковые, что украшения красоты неописуемой, но это всё только кажется людям. А лежит на прилавке тех купцов разложенная ими рухлядь, рвань. Да осколки-обломки – словом, мусор разный. Не хотела я в обманах этих участвовать! Потому и отдали меня в обмен на твой узелок. Понимали: кто верблюдице поверит? У-у-у! Бедная я! Бедная! – пролепетала она, роняя сверкающие не хуже самоцветов крупные слёзы.
– Ну… ты… того, ну не плачь. Сердце мне не рви! Да шут с ней, с уздечкой этой. Да не на сбрую же я польстился. Да и негоже честную девушку на поводке водить! А вот сейчас же и сниму! Зачем мне эта старая веревка! Никакая это не уздечка! – И с этими словами Ваня решительно снял с Белой Верблюдицы потёртую уздечку. Белая Верблюдица обрадовалась этим словам и освобождению:
– Ох! Спасибо тебе. Спасибо! Сердечный ты человек! – обрадовалась Верблюдица, прыгая от радости по траве в каком-то диковинном танце, глядя на который Ваня залюбовался.
Но тут вдруг Ванино внимание стала отвлекать жужжащая муха. Она вертелась так и эдак, словно хотела Ване всю свою красоту показать и затмить пляску Белой Верблюдицы. Словом, мешала смотреть. И всё пыталась на нос ему сесть. Как будто отдохнуть. Но Ваня решительно отгонял эту назойливую муху, размахивая обеими руками. Белая Верблюдица встревожилась:
– Ой! Ваня, осторожно! Это ж подарок! Не задень её, подруженьку мою верную, Жужжалку! – сказала ему Верблюдица, увидев, как он отмахивается от мухи.
Ваня удивился:
– Подарок? Муха? Мне??? К чему так тратиться, барышня?! У нас этого добра у самих в избытке имеется. Чего-чего, а мух у нас хватает. Спасибочко! – гордо отказался он.
Но Верблюдица, подставив ухо своей подружке, пояснила Ване:
– Ха! Ха! Ой! Ваня, да ты не так понял. Я же тебе не Жужжалку дарю. Друзей кто же дарит? Просто она от себя захотела поблагодарить тебя за моё освобождение! – объяснила она ему, заливаясь смехом.
– Не понял я! Так какой такой подарок? – присматриваясь к жужжащей мухе, усевшейся на левом ухе Верблюдицы, переспросил ко всему готовый Ваня.
– Сказки её – вот подарок! Муха Жужжалка – большая мастерица сказки сказывать, – радостно пояснила ему Верблюдица.
– А! Спасибочко, конечно! Но, кажется, не до сказок нам сейчас, – немного разочарованно ответил ей Ваня.
– Сказки всегда нужны! Как же без них? Пусть не сейчас, но поверь – чудесные сказки. Уж очень рада за меня моя подруга, что освободил ты меня. Она тоже не хотела в обманах купцов-чародеев участвовать, улетела вместе со мной.
– Так я согласен! С тобой, с нами. Я не против сказок, просто тут такое делается, точно сам в сказку попал: чем дальше, тем страшней. Так что давай рассказывай: как тебя окончательно расколдовать? Что делать нужно, чтобы прежнее девичье обличье тебе вернуть? Может быть, мы с Жужжалкой с этим справимся. А? Как, Жужжалочка? – подмигнул Ваня мухе Жужжалке, уже совершенно освоившись в сказочных чудесах-неожиданностях. И муха Жужжалка ответила ему:
– Ж-ж-ж-ж-ж!!!
– Расколдовать меня… Ох, трудно это сделать! – сказала, вздыхая, Верблюдица.
Но Ваня возразил ей:
– Трудно – значит, всё же возможно! Говори! Как тебя расколдовать?
– Для этого нужно перед всем обманутым ими народом, накупившим днём у них обманного товара, обличить их, чародеев этаких!
– Но как же они чары-то наводят, что в такое заблуждение вводят покупателей? – изумился Ваня.
– А чары наводить, чтобы покупателям вместо разложенного на базарном прилавке мусора и рухляди роскошь мерещилась, помогают купцам мухи-чародейки. Они у тех купцов в услужении. Мухи вьются над товаром, и всё преображается в глазах покупателей. А уж если сядет на нос муха-чародейка и зажужжит – уж тогда такие чудеса несказанные увидит человек, что, пока чары не спадут, сам не увидит, что обломков накупил, рухляди да рванины всякой. Вместо хорошего товара! Среди тех мух-чародеек была и подруженька моя – муха Жужжалка. Но не хотела обманом заниматься. Жужжалочка любит чудеса и сказки людям показывать, а не дурачить. Но купцы хитры: больше одного дня на одном и том же базаре не торгуют. Вечером того же дня уплывают. Есть у них в услужении такой корабль, с матросами у них там всё давно сговорено. На нём и уплывают обратно.
Потому что намять бока купцам-обманщикам вечером этого же базарного дня охотников много. Да и как иначе? Люди щедро платят за ту роскошь, что благодаря чарам видится им на базаре. Купленный народом товар купцы старательно заворачивают, и довольные покупкой покупатели уходят с базара домой. А придя домой, развернут покупку – а домашние их на смех поднимают. Да и как не посмеяться: за обломки да осколки, а сколько плачено! Пока разберутся что к чему, – лиходеев и след простыл. Торгуют-то только с утра, а потом – ищи-свищи! Плывут себе купцы-обманщики под весёлыми парусами в другой город, где базар есть. Других там обманывать!
– Понятно! Значит, других обманывать! – вздохнул, выслушав её рассказ, Ваня.
– Ж-ж-ж-ж! – тревожно заметалась и зажужжала муха Жужжалка. Она металась, быстро кружась перед глазами Вани и Белой Верблюдицы, словно пытаясь на что-то показать им обоим. Белая Верблюдица посмотрела вдаль. Туда, на то, на что пыталась обратить внимание её верная подруга Жужжалка.
– Да, Жужжалочка, теперь я и сама вижу. Вот те паруса показались вдалеке. Это тот самый корабль, смотри, Ваня, туда!
Ваня посмотрел и, рассматривая приближающийся корабль, присвистнув от удивления, сказал:
– Да уж! Чудные, право слово, паруса. Пёстрые какие-то. Э! Да они в заплатках, что ли? Ну да, прямо как моя рубаха!
– Да, Ваня, тот самый корабль. Значит, скоро и купцы покажутся. Пойдём отсюда от греха подальше! – испуганно прошептала Верблюдица.
– Ха-ха! Пойдём! Да только не подальше, а на корабль! Опередим купцов, а обманщики пусть на берегу остаются. Ох, чую: жарко им тут придётся! Давай-ка, Жужжалка, расстарайся, без твоих чар нам сейчас не обойтись! Сделай так, чтоб у матросов этого корабля в глазах троилось, и я один им тремя купцами разом виделся. А я для пущей достоверности рубашку сниму и, как у них, скручу и на голову надену, – торопливо говорил Ваня, проворно стягивая рубаху.
