Надежда Александровна Белякова
Чудо-нитка
© Надежда Белякова, 2019
© Интернациональный Союз писателей, 2019
* * *
Надежда Александровна Белякова родилась в Москве. Училась в художественной школе им. Валентина Серова. По окончании школы поступила в Московский Полиграфический институт. Во время учёбы как художник-иллюстратор и книжный оформитель сотрудничала со многими московскими издательствами. Окончив институт в 1981 году, поступила на работу на Центральное телевидение, где несколько лет проработала художником-постановщиком и графиком в Главной редакции для детей и юношества. Работу совмещала с оформлением книг в различных издательствах Москвы и других городов, была постоянным участником выставок художников книги. Участвовала в различных художественных выставках. Но, чем бы ни занималась, всегда одновременно писала сказки, детские стихи, прозу, сочиняла музыку. Надеждой Беляковой было издано более 10 её авторских аудиодисков со сказками и песнями, а также её книги – «Сказки», «Сказки мухи Жужжалки», «Сказки библиотечного Сквознячка», «Сказки Надежды», «Ругачёвские чудеса», «Конкурс», «Отделение виолончели» и другие издания.
Свистулька
Мальчонка лет семи всегда играл глиняными игрушками, которые матушка ему лепила, а вскоре и сам он лепить научился. И так ловко это у него получалось, словно вылепливая свистульки, солдатиков, расписных коней да франтих, смешинку какую-то в них вдыхал. И выходили они из его рук такие напевные и радостные, что глаз не оторвёшь. Хотя в тех местах мастерством удивить было мудрено. Ведь промысел лепки из глины на продажу поделок и игрушек, солонок и подсвечников, кувшинов да крынок издавна известен был. Всей деревней этим кормились. И матушка его мастерица изрядная была. И потому она сердечно радовалась за сына, видя в нём усердие и склонность к лепке.
Так что – верный кусок хлеба и занятие ему найдено. Красоту руками делать – не впотьмах жизнь прожить.
Так лепил он свои весёлые игрушки, помогая матери, а она их обжигала, расписывала и на базар относила.
Одно только печалило и тревожило матушку и её односельчан. Истощаться стали залежи хорошей жирной глины. Потому что давно её из земли для поделок брали. Целыми семьями и деревнями. Глины разной много, с песком, с землёй, а вот такой, что рукам послушная, лепкая, – такую только в одном овраге добывали. Так и выбрали с годами.
Разговоры взрослых об этой печали тревожили мальчонку. И однажды, когда мать ушла на несколько дней в город на базар, чтобы продать вылепленные ими поделки, он деловито собрался, оделся и отправился искать новые залежи глины, годной для их работы. Вышел из дома, встал на лыжи – и вперёд.
Шёл и думал, где бы ему глину искать. И додумался же, такой выдумщик, идти в гору. Потому что решил, что там, на горе, поближе будет к солнышку. И, быть может, там снег уже растаял. И земля обнажилась. И легче будет там глину искать.
Сколько шёл-пробирался, сам со счёту сбился. Совсем из сил выбился. Присел на какой-то торчащий пень и заснул, обессиленный, среди тьмы кромешной ночной.
А когда проснулся, увидел, что кругом снега и снега. И так горестно ему стало, такое отчаяние всю-то душу его сковало и тоска слёзная по матушке, по дому родному его одолела, что, подняв голову к солнышку, заплакал мальчонка в голос:
– Эх! Небушко-небо! Солнышко ясное! Что ж не щадите, губите! Я ж не на забаву сюда шёл. А ради матушки, глину искать! Чтобы подспорье нам было. А теперь страшно мне! Вижу, сгину здесь, матушке на горе. Неужто ради неё не пощадите?
И слёзы потекли по щекам. Закапали, падая в глубокий снег, одна за одной. И, видно, уж так жгуче-горячи были его слёзы, что снег вокруг пня, на котором он сидел, таять начал. Он-то не сразу это приметил. Всё плакал от страха, голода и холода. А уж как услышал весеннее журчание, как увидел, что на обнажившейся земле зелёные ростки появились, так и замер в изумлении, оглядывая зеленеющую на глазах поляну. Слез он с пня, хотел обойти, рассмотреть поляну, где средь зимы весна приключилась, да поскользнулся и упал. Барахтается, а подняться не может. Пытается ручонками о землю опереться и встать, так нет! Опять скользит и падает! И тут он понял, что скользит-то он по глине! Взял её в руки и обомлел! Хорошая глина! Да что там хорошая! Такая послушная, мягкая, точно её только что старательно для работы кто-то размял! Прямо готовая к лепке.
Проворно свистульку вылепил, коника крылатого. И очень довольный, что нашёл хорошую глину, стал комья глины, сколько можно, в котомку укладывать:
– То-то матушка рада будет, а то она, наверное, уже домой с базара вернулась и меня ищет. Волнуется. «Эх! Кабы ты, коник, настоящим был и к матушке домой меня перенёс!» – подумалось ему, глядя на поставленную в сторону свистульку, пока он котомку глиной набивал.
И тут вдруг точно рука незримая его свистульку, крылатого коня, смяла, превратив его в ком глины. И ком этот завертелся, закружился на месте. Расти на глазах стал, превращаясь во что-то неописуемое. В рост коня настоящего стала свистулька. И крылами глиняными машет, точно в полёт манит. И копытом бьёт, и глиняной гривой трясёт конь.
Ох! И жутко ему стало! А всё равно – любопытство верх взяло. И, вскинув котомку с чудесной глиной за спину, вскочил мальчонка на коня крылатого. Уж что тут сделалось! Зарябило у него в глазах. Солнце с луной вместе со звёздами мелькать стали. Ветер в ушах свистит и воет. Летит мальчишка над родными местами в обратный путь, прямо к дому.
И вдруг стихло всё. И опустился он плавно, точно пушинка с неба, прямо на крыльцо своего дома. Только дух перевёл, а конь тот резвый, что перенёс его домой, на глазах уменьшаться стал, пока прежней свистулькой рядом с ним на крыльце не замер. Малец взял её в руки, чтобы получше рассмотреть.
– Ой! Сынок! А что же ты такой чумазый на крыльце сидишь? – услышал он голос матушки.
Поднял голову и увидел, что это матушка его только что с базара возвращается, к калитке подошла.
И он, обрадованный тем, что всё ж раньше её домой воротился, бросился ей навстречу.
Уж она не знала, чему больше дивиться – рассказам ли его о диковинном походе или тому, какую хорошую глину сынок раздобыл.
Отставив в сторону свистульку, стали они на следующий день новые игрушки да вещицы на продажу лепить. Лепилось как пелось из той удивительной глины. Потом расписали и обожгли. А когда готово всё было, бережно уложили всё в дорожный короб. И, переложив каждую вещицу соломой для сохранности, вместе отправились в город на базар. Продавать.
Утром базарного дня расставили они с матушкой на прилавке всю свою глиняную расчудесицу цветастую. Народ подходит, глазеет, любуется. Уж больно хороши игрушки и прочие поделки. Вот как лепились они с лёгкой душой и весёлым сердцем, так смотреть на них отрадно.
Но мало этого! Свойство удивительное в той глине, из которой всё это вылеплено было, открылось.
Стоило кому-нибудь повнимательней на них засмотреться с мечтанием затаённым в голове, как тотчас сминалась вещица в ком глины. И тотчас прямо на глазах у всего честного народа превращалась в то, что тому человеку думалось-мечталось, в полной ясности отражая, что у кого на уме.
Как протиснулись к прилавку девки смешливые, хохотушки румяные, так все поделки разом смялись да в свадьбу превратились. Не чудно ли?
А как подвинула их крепким локтем молодая вдовица, что скучала, томилась, проживая оставленное мужем, стариком-купцом, богатство, и засмотрелась на диковинные превращения – тотчас смялась вся их глиняная свадьба. А взамен образовался один молодой франт с подкрученными усиками, по последней моде расфуфыренный. Модную шляпу с головы сдёргивает и вдовушке наособицу кланяется. Она вся аж зарделась и под общий смех и прибаутки юркнула в толпу.
Растолкал народ и протиснулся к прилавку купец. Да только глиняными монетами всё под его упорным взором становилось.
Словом, в тот день весь базар толпился у прилавка, где мастерица с сынком поделки свои выставляли. И уж сколькими пуговицами оторванными да валенками вокруг их прилавка усеяно было! Да уж не меньше, чем носов битых, девичьего визга да бабьего смеха!
Раскупили в тот день игрушки, кроме той первой свистульки! Ещё той, что слепил малец тогда, на горе сидя. Так и она одна расчудесные фортели выделывала под взглядом отставного солдата. Целая баталия из неё вышла. Туда-сюда солдатики глиняные бегают. Пушечки глиняные глиняными снарядами заряжают и палят. Народ разбежался кто куда от греха подальше. Мать с сыном под прилавок забились. Но услышали, что стихло всё разом. Выглянули. И ещё пуще прежнего оторопели.
Потому что стоит у их прилавка сам генерал-губернатор тамошний во всей своей величественности. Он инвалида, старого солдата, подвинул и грозно на замершую под его взглядом баталию посмотрел. Она разом в глиняный ком свернулась и медалью оборотилась.
Он ту медаль сгрёб и за обшлаг убрал. А им, матушке с сынком, с ним идти повелел. И как ослушаться!
Пошли за ним, потом в карету его сели и поехали по городу. Так в крайнем изумлении и онемении приехали они к особняку того самого генерал-губернатора. Вышли вместе с ним из его кареты и вошли следом вовнутрь, сторонясь царственно нарядного дворецкого.
Ещё от тех чудес не остыли, а уж от такой дивной красоты, что в особняке они увидели, и вовсе голова кругом пошла. Вазы малахитовые меж колонн мраморных красуются. Вдоль стен, на которых картины прекрасные в золочёных рамах развешаны, бронзовые купидоны с нимфами резвятся. Радужные зайчики в люстрах хрустальных мелькают отражением множества свечей.
Паркет наборный, узорчатый – до того хорош, что по нему и ступать-то боязно растоптанными их валенками. Стоят, любуются как зачарованные, словно в ту щёлочку в заборе заглянули, что рай от нас, грешников, огораживает.
А генерал-губернатор в то время повелел их на кухне накормить, обогреть и приодеть. Потому что к гостям иностранным предстоит им выйти, когда он позовёт. А гости в тот вечер весьма именитые ожидались.
Король заморский, что проездом через наше Отечество со всею своей свитой проезжал, вернее, возвращался со свадьбы своей дочери, которую замуж выдал в семейство царя соседнего с нами царства.
Так что ответственное дело выпало генерал-губернатору: принять честь по чести предстояло в том особняке тем зимним вечером. И потому гудела кухня как улей и сновали туда-сюда как чумовые разряженные слуги.
Особняк сверкал! А приглашённые музыканты играли модные вальсы, пробуждающие в душе и кротость, и умиление.
Генерал-губернатор был человеком обстоятельным и рассудительным и всё-то до мельчайших подробностей продумал, как ему высокого гостя принять.
Старался, чтоб не то чтобы придраться было не к чему, а чтобы впечатление осталось у короля и всей его свиты самое расчудесное о пребывании в Отечестве нашем. И чтобы уважение к державе у чужеземцев после посещения осталось. Праздник он устроил великолепный.
Старался он, потому что Отечество всею душою любил и всегда радеть для него готов был.
А знал он некую особенность разных иноземцев говорить о нас если и с почтением, то непременно вроде как в прошедшем времени: «Помним, мол, и почитаем великую вашу историю, о великих свершениях и победах ваших отцов и прадедов не забываем! А вы, нынешние, вроде как жидковаты стали!»
И потому уж очень хотелось ему показать, что не только лучами былой славы освещены деяния наши – и сами мы, нынешние, всему былому не пасынки.
И как только он почувствовал, что настал черёд позабавить гостей, дождался, когда тосты стали сменять друг друга всё чаще и звучать всё непринуждённее – тут он на один из тостов короля о былой славе нашей литературы и науки в ответ повелел позвать мастерицу с сыном.
А сам посреди торжественного стола поставил ту свистульку, что мальчонка вылепил. И говорит:
– А вот, извольте, Ваше величество и вся ваша королевская свита, полюбопытствовать на то, что и в самой крестьянской малости, в простонародной забаве у нас всегда чудесам место найдётся!
Те в недоумении свистульку рассматривают, стоящую среди фарфора изысканного, хрусталей, серебра столового.
Генерал-губернатор глаза закрыл и скоро про себя молитву шепчет и мысленно крестится, чтобы то чудо, что своими глазами днём на базаре видел, повторилось. Боязно ему стало: чудесам-то ведь не прикажешь!
Возгласы удивления заставили его открыть глаза. Ну, что охи да ахи расписывать! Не подвела свистулька! Такие выкрутасы пошла творить, что генерал-губернатор про себя только Бога благодарил и радовался.
Первыми, по девичьей своей живости, поближе к ней протиснулись фрейлины. И уж всё-то их легкомыслие свистулька во всей красе всем на потеху отобразила. Среди тарелок и бокалов кружились в танце глиняные дамы и кавалеры, жеманились и время от времени женились.
Фрейлин сменили кавалергарды, но король приказал немедленно отойти подальше, потому как что у тех на уме, прилюдно показывать нельзя.
Видя, что свистулька честно отображает, что у кого на уме, повелел сам король всей своей свите поочерёдно к ней подходить для ознакомления с их умонастроением. До глубокой ночи не смолкал смех в том замке. Веселились от души гости и сам генерал-губернатор. И, довольный тем, что увеселение так славно удалось, под шумок распорядился генерал-губернатор принести сундучок, наполненный монетами. Его щедрый платёж за свистульку. И приказал привести в зал мастерицу с сыном, чтобы гости видели, что чудеса у нас творит самый простецкий люд. И представили, что же народу образованному в таком случае под силу сотворить.
Так ввели их в зал, отогретых, накормленных да наряженных, чтобы гостям представить. При гостях сундучок генерал-губернатор и вручил им от чистого сердца. Король от себя тоже добавил.
Благодарили их изумлённые мать с сыном и, кланяясь, удалились из зала. Как вышли они из зала, не стали дожидаться, пока зипуны их замызганные им возвратят. А, пользуясь тем, что прислуга гостям угождала и не до них всем в особняке было, поскорее дёру оттуда дали. И правильно сделали, что убежали.
Потому что в разгар веселья захотелось королю узнать, что и у палача королевского на уме. Уж этого-то зачем с собой в такую даль потащили? Непонятно! То ли опыт перенимать, то ли думали, что у нас этого добра мало. Так ведь нет!
Но, коль приказано, пошли его будить. А он уж который сон видел, в общем празднике не участвовал. Хоть и в свите, но палач есть палач. От него всем подальше держаться хочется. И потому палач всегда особняком держался.
А тут разудалая королевская свита к нему в каморку явилась – и ну его толкать-будить. Спросонок палач был ещё угрюмей, чем обычно. По весёлым и разгорячённым лицам придворных заподозрил, что насмешку над ним учинить хотят. Не иначе…
И как увидел он, что подталкивают его к столу, к тарелке, а на ней ком глины, – так и вовсе осерчал палач. И злобу затаил, глядя на прыскающих от смеха придворных, приказывающих ему смотреть на этот кусок глины как можно внимательнее.
И он посмотрел в настроении самом злобном. Юлой завертелась на тарелке глина и стала расти, расти прямо на глазах, превращаясь в топор. А чего король другого ожидал в голове палача обнаружить!
Вдруг топор этот глиняный взлетел и, к ужасу всех придворных, стремительно понёсся. Все свечи точно разом задуло. Темно стало. Жутко! Облетел топор петлей вокруг толпы замерших от ужаса придворных три круга. И, вдребезги разбив окна, вылетел незнамо куда. А в разбитые окна ворвалась метель. И всех, кто тут был, снегом запорошило. Обледенела вся свита вместе с королём.
Вот так разом тот праздник и кончился. Прибежали слуги со свечами. И увидели, что вся обледеневшая свита и король лежат то ли без чувств, то ли заснувшие, словом – все не в себе. Что к чему разбираться не стали. С чудесами-то какой разбор? И погрузили всех скопом на большие возы. Говорят, что пока не довезли их до родного королевства, так все и спали ледяным сном. Но домой как попали, отогрелись – так и проснулись как ни в чем не бывало.
По приезде в своё королевство об истинной причине странного возвращения вся свита помалкивала. Да и кто поверил бы, что русская свистулька такое вытворять может! Но слухи, конечно, ходили. Да и сейчас ходят.
А вот с генерал-губернатором с того дня странности начались. Сам по себе жив-здоров, крепкий и дородный мужчина. Но важнее всех дел стало для него игрушки глиняные скупать. Забросив все дела, уезжал, бывало, на базары, ярмарки, чтобы накупить там простецких игрушек народных.
Расставлял их по всему своему дворцу, так что со временем тесно там стало. И день-деньской всё смотрит на них во все глаза, точно чуда ждёт.
Генерал-губернатор это объяснял так:
– Вот смотрю на них, любуюсь! Всё надеюсь, что встретятся те чудесные игрушки, что мастерица с сыном делает. А значит, не обидел тогда в ночи их лихой человек! Надеюсь, что они живы-здоровы. Смотрю на игрушки, но ничего не отражается, ни во что они, как тогда, не превращаются! Но я думаю, что этого оттого, что в голове моей пусто и скучно. А они-то те самые, чудесные игрушки!
